Текст книги "Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Кармен Луна
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

9.

День начинался прекрасно. Ну, если под «прекрасно» понимать жуткий бардак, грохот ведер, возмущённые вопли слуг, которые впервые за последние десять лет увидели в руках метлу, и моё личное желание развесить на стенах не гобелены, а головы ленивых работников этого чудесного замка. Но зато теперь это место наконец-то напоминало жилище, а не склеп древних мумий. Я в последний раз провела щёткой по каменным ступеням лестницы, оценивающе прищурилась и удовлетворённо кивнула. Ну, конечно, этот камень, наверное, помнил ещё времена какого-нибудь Райнара Первого, и без мощных средств химической промышленности оттереть его до идеала не получится, но теперь хотя бы не липло к рукам. Уже победа. Я выпрямилась, хрустнула спиной, поправила закатанные рукава и с чувством выполненного долга оглядела свои владения.

И тут…

Замерла.

Потому что во двор въезжал он.

Райнар.

Мой дорогой, незабвенный, вечноледяной супруг.

Лошадь ступала размеренно, а сам герцог восседал в седле, словно вылепленный из мрамора. Весь такой величественный, хмурый, как туча перед грозой, и уверенный, что мир по-прежнему принадлежит ему.

Ну-ну.

Сейчас посмотрим, что он скажет, когда узнает, что его уютное болото осушено и засеяно полями чистоты и порядка. А еще...еще я заказала новые шторы, ковры, гобелены, посуду, полотенца, все что нужно для этого дома, а также постельное белье. Еще я заказала десять мешков пшеницы, сахар, приправы, соль, мясо!

Овощи, фрукты, вино, крупы, масло!

Это я еще на скотный двор не ходила. Представляю сколько там работы.

А с главным поваром Раулем мы составили меню на неделю.

И еще мне интересно, что с моим гардеробом. Или я буду носить то, что привезла с собой из родительского дома. (Конечно, своих, то есть ЕЕ родителей я не знаю и не видела... а еще со мной приехала Полли моя служанка). Короче я потратила почти все приданое, но с толком. Все подсчитала, проверила цены, выбрала подешевле.

Мне помогала Матильда...имя у нее конечно специфическое мы в отделении гинекологии так называли прекрасную женскую часть тела. Ту самую. Теперь, когда я на нее смотрела мне хотелось заржать. Но я сдерживалась. Дама почтенная, в очках. Но бухгалтер из нее никудышний.

Вернемся к Райнару.

Он спешился, огляделся и... замер.

Я с трудом подавила улыбку. О, этот момент стоил всех моих стараний.

ЕГО взгляд метался по двору, где слуги, вместо того чтобы бесцельно слоняться и чесать языками, таскали ведра, выбивали ковры и драили стены. Где перед кухонной дверью разносился аромат свежего хлеба и жареного мяса, а не вездесущая затхлость и пережаренный лук. Где прямо под его окном двое парней отскребали многовековую грязь от статуи какого-то предка, явно жалея, что не сбежали в дальние земли. А еще трое собирали в мешки мусор под окнами. Из деревни я выписала еще двадцать человек для уборки и назначила им жалованье.

Герцог молчал.

Я чувствовала, как в нём идёт внутренняя борьба.

Мозг пытался осознать увиденное, но перегрелся от несоответствия реальности с привычной картиной мира.

Вот это я понимаю, культурный шок.

Впервые в жизни мне было жалко, что я не могу запечатлеть этот момент на фото.

Но я не торопилась к нему бежать с радостным докладом, нет.

Пусть осознает весь масштаб катастрофы.

Я развернулась, взяла ведро, сунула тряпку под мышку и направилась к лестнице.

Конечно, я аристократка, я леди, но плевать я хотела на этот статус, когда по углам моего замка можно ткать ковры из паутины.

Только я наклонилась за очередной тряпкой, как почувствовала взгляд.

О, как же на меня СМОТРЕЛИ.

Я медленно, со всем достоинством, какое может позволить себе женщина с ведром в руках, обернулась.

Райнар стоял в дверях зала.

Строгий, высокий, идеальный до зубовного скрежета.

В черном камзоле, в белоснежной рубашке, с этими своими пронзительными серыми глазами, в которых отражалось не просто недоумение, а вселенское потрясение.

И, честное слово, если бы я не знала, что он живой, подумала бы, что сейчас он развалится на куски от перегрузки.

ЕГО мир привычен. В нём всё чётко, размеренно и предсказуемо.

И тут вся эта логичная, правильная, тщательно выстроенная картина рушится.

Потому что я – его жена, герцогиня, аристократка... и в данный момент усердно драю лестницу.

Методично. Упорно. С выражением лица, которое говорит о том, что если мне кто-то помешает, я запущу в него ведром.

Он молчит.

Он в шоке.

А я делаю вдох, осматриваю его с ног до головы и выдаю:

– А что вы стали, герцог? Метла вон там.

Пауза.

Прекрасная, затянувшаяся пауза.

Райнар не двигается.

Не моргает.

Не меняет выражения лица.

Он просто смотрит на меня так, будто пытается осознать, в какой момент реальность сошла с ума.

На него никто никогда так не смотрел.

С вызовом.

С абсолютным равнодушием к его титулу.

С намёком, что в данный момент ему бы лучше не спорить.

И, самое главное, на него никто никогда не пытался взвалить работу по дому.

А я вот взяла и взвалила.

Райнар ещё глубже вдыхает.

Медленно проводит ладонью по лицу.

Потом убирает руку и абсолютно серьёзно смотрит на меня.

– Вайнерис.

О, я слышу эту сталь в голосе.

Этот едва уловимый холодок, предупреждающий, что в нормальном мире уже кто-то бы в ужасе отступил.

– Райнар.

Он моргает.

Будто только что осознал, что я не только не дрожу, а ещё и намеренно пародирую его тон.

– Ты... понимаешь, что ты... – он делает странный жест рукой, – что ты.

– Работаю? Да. Осознаю. Я вообще осознанный человек.

Молчание.

Невероятно. Я заставила этого человека замолчать.

Райнар смотрит на меня, потом – на ведро, потом снова на меня.

О, кажется, сейчас произойдёт что-то интересное.

– Ты... не должна.

– Что именно? Наводить порядок в доме? Или предлагать вам помочь?

– Ты... герцогиня.

– Так и есть.

– Ты... не обязана этим заниматься.

– Это что, закон? А если бы я, скажем, хотела поиграть на лютне, вы бы тоже запретили?

– Но лютня... – он слегка прищуривается, – это другое. Ну и да...зачем вам играть на лютне?

– Конечно. Потому что если в замке грязь – это нормально, а если в нём звучит музыка – это, видимо, ужасное преступление.

Райнар смотрит так, будто пытается понять, действительно ли мы ведём этот разговор.

Я же – абсолютно серьёзна.

– Здесь нет грязи, – наконец выдает он.

Я медленно, очень медленно опускаю взгляд на лестницу.

Потом смотрю на тряпку в руках.

Потом перевожу взгляд на него.

– Райнар, а скажите, пожалуйста... вот эта пыль, – я ткнула пальцем в ближайший участок камня, – её кто-то оставил в качестве семейной реликвии? Или, может, это ваше любимое наследие, которое мне нельзя трогать?

Райнар медленно выдохнул. Очень медленно.

– И еще я хотела бы знать какой у нас годовой доход? Сколько денег в нашей эммм...казне.

– Денег?

– Ну, что там у нас? Золото?

– Золото?

Еще больше удивился он.

– Дорогая, вы влезли не в свое дело и даже не знаете что у нас ченсы?

– НУ знаете ли, я не так давно здесь, чтоб знать, что у вас тут за валюта ходит.

– Что ходит?

– Боже! Окей! Сколько у нас этих ваших ченсов?

Как человек, который только что выяснил, что его замок живёт собственной жизнью, его слуги вдруг стали трудолюбивыми, а его жена объявила себя министром финансов.

Он смотрел на меня как на природное бедствие, которое ещё можно остановить, но уже с большим трудом.

– Вайнерис.

– Райнар.

Я снова копировала его тон. Я видела, как дёрнулся у него глаз.

– Жены не лезут в управление казной.

– Какая удача, что я не обычная жена.

Тишина.

Очень напряжённая тишина.

Герцог прищурился.

– Ты правда думаешь, что можешь взять и решить, как тратить деньги герцогства?

– Яне думаю. Я уже решила.

– Ты... не понимаешь, как всё устроено.

– Ну конечно, герцог Просветите меня. Я вся внимание.

– Есть традиции.

– О да, я заметила! – я саркастично махнула рукой в сторону пыльного портрета какого-то предка. – Традиции не мыть полы, не проветривать комнаты и не учитывать расходы?

Райнар медленно скрестил руки на груди.

Я почувствовала, как внутри него поднимается холодный шторм.

– Ты не знаешь, что творишь.

– Ой, правда? Я всего лишь впервые за десять лет навела порядок в замке и организовала нормальную работу слуг.

– Ты. Не. Понимаешь.

Голос его стал тихим, но от этого только опаснее.

– И что же, по-вашему, я не понимаю, мой дорогой муж?

Он шагнул ближе. Близко.

Я не отступила.

– Ты не хозяйка этого замка. Ты в нём живёшь, но не командуешь.

– О, вот это новосты – я всплеснула руками. – А кто командует? Твои предки на стенах?!

Райнар напрягся.

И тут я поняла.

Он зол.

По-настоящему.

Но я тоже.

– Ты вторгаешься туда, куда не должна.

– А мне плевать, Райнар! Я не могу жить в этом бардаке!

– это не бардак. Это традиция.

Я рассмеялась.

Громко.

Нагло.

Прямо в его бесстрастное, красивое, но до ужаса упрямое лицо.

– Какая удобная традиция – делать вид, что всё в порядке, пока замок разваливается, а деньги утекают в никуда.

Райнар очень медленно вдохнул.

ЕГО лицо оставалось непроницаемым, но в глазах.

В глазах горел лёд.

– Ты здесь новенькая, Вайнерис.

– 0, спасибо, что напомнили, а то я вдруг забыла, что всего пару недель назад вышла замуж за ледяную скалу. И кстати у себя дома я жила намного лучше! Никто не предупредил меня, что я выхожу за брата короля, который живет в нищете? Мне интересно, а у нас вообще есть казна?

Он стоял красный, как будто я надавала ему пощечин. А потом схватил меня за плечи и вжал в стену. Его лицо было очень близко, глаза сверкали, и он так восхитительно пах...что у меня захватило дух. Как давно меня никто не зажимал у стены. Еще и такой красавец... Боже, какие у него губы.

– Возможно, тебе стоит подумать, прежде чем пытаться менять уклад жизни, который существовал веками.

– Райнар, а ты когда-нибудь думал, что, может, он существовал веками только потому, что никто не пытался его изменить?!

Он пытается меня остановить.

Я его бесила.

Но я ему нравилась. Я это видела. Чувствовала всем своим существом.

Райнар наклонился ближе.

– Ты ломаешь правила.

– Я их улучшаю.

– Ты не знаешь, во что ввязываешься.

– Но уже ввязалась.

– И ты считаешь, что победишь?

Я медленно улыбнулась.

–А ты?

Райнар пристально смотрел в мои глаза, словно пытался решить, стоит ли ему прямо сейчас взять меня хорошенько встряхнуть.

Или поцеловать.

Но вместо этого он развернулся и ушёл.

А я смотрела ему вслед и понимала, что эта битва только началась.

– Я все еще хочу знать на что мы собираемся жить?

10.

Я ехала в деревню исключительно ради зерна. Ну и ещё немного – ради приличия Герцогиня же. Хоть и с ведром. А зерно – это теперь святое. После того как выяснилось, что казна пуста, счета полны паутины, а документы на финансы семьи хранятся, видимо, в недрах мёртвого архива, который никто не открывал со времён деда текущего герцога. Ах да – самого герцога при этом на месте нет. Он снова «уехал по земельным вопросам», не удосужившись даже оставить записку, не говоря, уж о том, чтобы поцеловать в щёку или там сказать: «Вайнерис, не переворачивай всё вверх дном, пожалуйста». Что ж, поздно, милый. Вверх дном уже перевёрнуто.

С дезинфекцией и частичным ремонтом.

Колёса кареты скрипели подозрительно – я чувствовала, как проседает правое —как мои нервы, каждый раз, когда кто-то произносит слово "традиция" в ответ на "а почему у вас тут нет бухгалтерии?". Я мысленно прикидывала, сколько муки ещё смогу обещать крестьянам в счёт будущего урожая, чтобы не угробить замок окончательно, когда карета вдруг дёрнулась, остановилась неподалеку от церквушки, и я услышала голос. Точнее, крик.

– Горячка, милорд! Он бредит уже сутки! Кашель, как будто лёгкие выворачивает!

Да он уже не дышит почти! – кто-то выкрикивал это, срывая голос, кому-то явно важному, но точно не мне.

Я вышла. Спокойно. Без истерики. Потому что, когда врач в панике – всё, можно сразу в могилку. Передо мной метался староста – пожилой, с лицом красным, как свёкла, и глазами в панике. Перед ним – местный священник, с молитвенником, крестом и лицом обречённым.

– Мы молились. Молились всю ночь, – прошептал батюшка, – но дьявол не исходит. Значит должен оставить это бренное тело вместе с душой несчастного, но святого мученика.

Дьявол... не... исходит. Отлично. А если бы исходил, вы бы ему хворост принесли?

Знахари стояли в сторонке. Мрачно. Один держал пучок чего-то, что на 99% было полынью, а на 1% – дохлой ящерицей. Они мне точно так угробят ребенка.

– Где ребёнок? – отрезала я. Голосом, которым вела приём в понедельник, когда у тебя двадцать семь человек с соплями и один с настоящей проблемой.

Староста сглотнул.

– Мм. миледи, вы хотите.

– Отведите меня к нему, – повторила я, не повышая голоса.

Он кивнул резко и побежал. Я за ним. За мной – мой тёмный плащ, Василиус (как всегда, на свободном сопровождении), два слуги и встревоженная Агнесса, которая уже знала: если я иду с таким лицом – лучше не спрашивать.

Дом был бедный. Крыша перекошена, дверь скрипела, внутри пахло жаром, потом сыростью и отчаянием. Ребёнок лежал на соломенной подстилке, раскалённый, как печка, глаза закатились, губы пересохли, грудная клетка поднималась с трудом. На вид лет шесть-семь.

Я положила ладонь на лоб. Вскипело. Почти сорок. Дыхание частое, хриплое, в груди – влажные хрипы, кашель надрывный. Чёрт. Острый бронхит или пневмония, и, судя по дыханию, уже поздняя стадия. У него почти не было шансов.

– Принесите мне мед и миску с водой. И уберите отсюда крест с лица ребёнка. Он не поможет. А вот компресс – может помочь.

Я села на корточки над низкой кроватью, проверила лимфоузлы. Увеличены.

Сильное воспаление. И ни одной таблетки. Ни одной ампулы. Только мой мозг и то, что я могу выжать из грязного средневековья.

– Василиус, следи, чтобы мне не мешали, – пробормотала я коту. Он мяукнул утвердительно. Молодец. Хоть молчит. А то я с него шкурку спущу...не спущу конечно, но обоим нам будет несладко.

Мальчику начала сбивать жар водой. Обтирания, потом медовая вода на губы. Я знала: главное – не дать организму перегреться.

И в это время, посреди всего этого хаоса, пота, молитв и паники, у меня в голове всплыла мысль: а какого чёрта мой муж опять слинял?! Даже не сказал, куда едет.

Сколько пробудет. Какого рода проблемы. И где, простите, те самые документы по казне, о которых он «не успел поговорить»? Я в грязной деревне, с умирающим ребенком, а он снова в своих политических шатаниях.

Отлично, Райнар. Прекрасно. Только вернись – поговорим. У меня для тебя есть перечень вопросов и свежий компресс.

– Обтирайте, поите медом. Я скоро вернусь.

– То что она сказала..это богохульство! Крест не поможет – пробормотал священник и я еле удержалась чтобы не показать ему язык и не скорчить рожу.

Я вернулась в замок. Забыла о зерне. Все мысли о мальчишке...А потом всё как-то щелкнуло. Не громко, без фанфар, без молнии с небес. Просто в голове – щёлк.

Как будто кто-то аккуратно, вежливо, но настойчиво вернул на место не совсем вставленный контакт. И этот кто-то – моя профессиональная интуиция, та самая, что не подвела меня за сорок с лишним лет в медицине, и не собиралась подводить сейчас, в этом ароматном от липы, заплесневелом от истории сарае, где ребёнок хрипел, как разбитая кузнечная меха. Я поняла: антибиотика нет. Значит, придётся его сделать. Не заказать, не попросить, не выписать рецепт, а именно вырвать у природы. На слабо. На страх. На везение. И как же мне понравилась эта мысль.

Тревожная, безумная, на грани отчаяния – но до невозможности моя.

Пенициллин. Да, я не микробиолог. Да, не лаборатория. Но у меня был опыт. И память. И один яркий, прочитанный когда-то на досуге текст – о том, как Флеминг не особо планируя, обнаружил на хлебе плесень, которая стала спасением для миллионов. Плесень. РепкИнит. Та, что живёт в сырых подвалах, на гнилых яблоках, на чёрством хлебе, в трещинах между досками и в забытых тряпках. Та, что в нормальной жизни – беда, а в этой – может стать единственным оружием против смерти.

Я выпрямилась. Голова звенела от концентрации. Пульс учащён. Всё правильно.

Всё как всегда перед критическим решением. Взгляд выцепил первую подходящую жертву – юную служанку, у которой глаза были размером с луковицу, а подбородок дрожал, будто она уже представляла, как я сварю её с ромашкой.

– Ты! – указала я пальцем, – Бегом в пекарню. Скажи, чтобы отдали самый старый чёрный хлеб, весь, что есть. Только не выбрось по дороге, даже если дурно пахнет. Мне нужен подвал. Там сырость? Отлично. Я велю тебе оставить хлеб там, плотно укрыть мешковиной. Да, пусть будет тепло. Да, пусть будет влага. Пусть растёт, как трава после дождя!

Следом подозвала ещё двоих. Один пошёл собирать кору и влажную почву из-под старых деревьев – плесень любит прятаться там, где темно и спокойно, как в душе у интриганки на балу. Как леди Эванна. Второй – гнилые фрукты, тряпки, всё, что пахнет «пора выбросить». Я же собирала мысленно – всё, что помнила со времён практики, со времён лекций, со времён, когда ещё верила, что антибиотик – не подвиг, а норма.

Плесень нужна голубовато-зелёная, пушистая, немного бархатная. Не слизистая.

Не чёрная. Не скользкая. Я вспомнила даже, как пахнет – затхло, немного горько, с нотками мокрого подвала и дикой надежды.

Вечером я снова была в деревне.

– Миледи, там священник читает молитвы.

– К черту священника.

– Боже! Миледи! – она перекрестилась, а я вошла в комнату, бросила взгляд на мерзкого старикашку с крестом (нет, я не атеистка, я верю в Бога...но этот жирный старикашка с золотым крестом на пузе явно тут не из милосердия, я видела, как ему мать малыша в руки тыкала что-то).

А потом я посмотрела на ребёнка. Он спал. Точнее, бредил во сне. Щёки алые, лоб мокрый, грудная клетка поднимается тяжело, будто каждый вдох даётся ему через бой. И я пообещала – не ему, себе.

Ты не умрёшь. Не в мою смену. И уж точно не в мой второй шанс.

Василиус запрыгнул на подоконник, шевельнул усами и посмотрел на меня с видом одобрительным, как будто тоже вспомнил статью по микробиологии. Или две.

И пусть в этом мире нет стерильности, нет пробирок и центрифуг, но у меня есть руки, опыт, бешеная решимость и чёрствый хлеб, который скоро станет оружием.

Простите, господа герцоги, графы и даже мой милый, вечно отсутствующий муж. Но сейчас я спасаю жизнь. И варю пенициллин. В сарае. В луже. На хлебе.

И знаете что? Я справлюсь. Потому что я – не ведьма. Я – врач. Хоть и в платье.

В ожидании великой плесени я, конечно же, не стала сидеть, сложив руки, глядя в потолок и надеясь, что мальчишке повезёт. Нет. Я не была женщиной, у которой руки для красоты. Я была врачом. Даже если на мне был корсет, а волосы пахли зверобоем, а не уксусом с антисептиком. Пока в подвале медленно рождался пенициллин, в доме я разворачивала полномасштабную терапевтическую кампанию времён, когда «антибиотик» означал максимум «антибабка с травами».

Первым делом – травы. Я отправилась на поиски знакомых с детства запахов: мать-и-мачеха, багульник, шалфей, чабрец... Боги, как же пахнет надежда! Горько, терпко, насыщенно, как хорошее красное вино, пролежавшее в погребе ровно столько, чтобы ударить в голову не хуже откровений. Травы я сушила на солнце, к вечеру они уже рассыпались, затем растирала в ступке. А после делала ребенку паровую ингаляцию, достав из соседнего дома две чугунных кастрюли, накидав туда еловой хвои, листьев мяты, и заставив бедного мальчишку дышать над этим зельем, как над дверью в жизнь. Он дышал, сипло, с трудом, как будто каждый вдох давался с боем, но он дышал. И я – с ним. Обтирания – холодной водой, почти ледяной, чтобы сбить температуру, сбить жар, сбить упрямство тела, которое хотело сдаться. Компрессы меняла каждые полчаса. Личико было пунцовое, почти фиолетовое, а я говорила себе: ты умеешь. Ты делала это. Ты – терапевт. Ты всегда любила свою работу и пусть ты не стала грести бабки в дорогой частной клинике, а осталась в своей поликлинике, то это только потому, что это был твой выбор. Не деньги, а люди. А на кусок хлеба тебе и так хватало. И кавалеров ты отшивала, потому что работа была дороже. А уж как крутила им головы, вертела.

Это ты умела. Так что герцог, держись.

И снова о ребенке. Горячие ножные ванны с горчицей, промасленные полотенца, вязаный платок на грудь, и, наконец, простая, древняя, как сама земля, медовая вода. Не сладкий чай, не бульон – нет, бульон не усвоится в горячке. А тёплая вода с мёдом – глотками, по чуть-чуть, через ткань. Чтобы не захлебнулся, чтобы слизи не стало больше. Это природный антисептик. Лёгкое питание. Ласковое «кушай, милый», от которого, если честно, и мне легче становилось. И так – два дня. Две вечности. Два пожизненных срока, отмеренных в каплях пота, в тревожных вдохах, в бормотании во сне и в нескончаемом ворчании Василиуса, который не отходил ни на шаг и, кажется, лично стерёг температуру. И вот на третий день случилось чудо.

Нет, не ребёнок. Он всё ещё лежал, слабый, бледный, но уже с чуть спокойней грудью, уже не метался в бреду. Нет, чудо было в подвале. Я сама пошла. Не доверила никому. Там, на старом чёрном хлебе, покрытая равномерным голубовато-зелёным налётом, лежала она. Моя звезда. Моя зелёная надежда. Моя плеееесень (вы тоже это произнесли как моя преееесссть?...ну голосом Голума).

Она была именно такой, как надо: нежная, пушистая, без слизи и чёрных краёв. Я тихо присела, посмотрела на неё и сказала: «Ну, здравствуй, подруга. Давай спасать мальчишку». Соскабливала её аккуратно, как драгоценный порошок. В чистую чашку. Растворила в тёплой воде. Добавила капельку мёда – для вкуса, для усвоения, для веры. Конечно, это не стерильный антибиотик из флакона, не лабораторный препарат, не аптечный сироп. Это варево надежды, на грани между знанием и безумием. Но, если хотя бы частица пенициллина в этой живой массе всё ещё жива – она сработает. Я вернулась, склонилась над мальчиком и дала первую ложку. Он даже не проснулся – только губы дрогнули. Я гладила его по голове и молилась. Нет, не богам. Себе. Своей памяти. Своим знаниям. Своей второй жизни. Я – Вайнерис, графиня, хозяйка замка, жена герцога, и плевать, что весь мир считает это титулом. Я – Анна Викторовна, терапевт, врач с пенсией и дипломом. И если хоть одна молекула в этом хлебном лекарстве способна спасти.

– я не зря здесь. И ребёнок будет жить. Потому что я – не просто жена герцога. Я – чертова бабка с пенициллином.

На следующее утро, когда я с опухшими глазами и волосами, собранными в такой пучок, что даже веник выглядел бы опрятнее, снова вошла в ту же кривую деревенскую избу, где за последние двое суток оставила душу, силы и пару лет жизни, меня встретила тишина. Не мёртвая, не тревожная – живая, наполненная дыханием. Ровным. Спокойным. Настоящим.

Мальчик спал. Настоящим сном, без метаний, без судорог, без горящего лба. Щёки порозовели, грудь поднималась не как кузнечные меха, а мягко, размеренно, будто дыхание возвращалось к нему издалека – через леса, холмы и мою упёртую старушечью натуру. Я подошла ближе, проверила пульс – ровный. Лоб —влажный, но не пылающий. Губы – розовые. Я приложила ладонь к груди. Дышит.

Хорошо дышит Легко. Спокойно

Повернулась – и только тут заметила, что в углу стоит староста с женой, с глазами, полными влаги. Не просто влаги, а целого озера благодарности. Он держал её за плечи, она – руками прикрывала рот, чтобы не всхлипнуть громко. И всё-таки всхлипнула. А потом – пошла ко мне, опустилась на колени, прижалась лбом к моим рукам.

– Миледи... он жив. Вы... вы его вернули. Это... чудо.

Позади в дверях кто-то громко перекрестился. Это были местные знахари. Один из них, тот самый с дохлой ящерицей в кармане, шептал: "Она ведьма... Наверное..."

Второй трясёт крестом, но тихо. Третий уже тащит мне в дар курицу.

Я отступила на шаг, уставшая, как после десяти приёмов подряд в разгар эпидемии ОРВИ, и так же механически вытерла руки о платье. Потом – лицо. Потом, ещё не открывая глаз, вслух, как будто между делом, сказала:

– Ну хоть один пациент без справки и скандала.

И поняла, что, кажется, впервые за эти дни улыбнулась. Улыбкой врача, который снова победил. Снова – пусть в сарае, пусть с плесенью, пусть на грани, но вытащил.

Вытащил. Потому что знал, что иначе – никто.