Текст книги "Ричард I Львиное Сердце"

Автор книги: Ульрика Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Филипп. По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов очевидцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько пристальнее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору – этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы невыполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обещания женить, наконец, Ричарда на Алисе, – поражение христианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ричарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзальтированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иерусалим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король совсем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном боевом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантирована. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном расположении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делегацию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявляет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутствовавших он залился при этих словах слезами. Посланники передали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изменил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Филиппу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему выпрошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил – вновь просить о том же, но, видя, как встревожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.

Таким образом, первые контакты Ричарда с Филиппом были явно в интересах последнего: несмотря на угрожающие жесты, перспектива открытого военного конфликта с объединенными анжуйскими силами ему вовсе не казалась радужной. И не столь уж удивительно и неожиданно, что в этот момент он стремится увести сына из лагеря отца. Разведав обстановку привычными для себя методами, он моментально оценил ситуацию и понял, что Ричард не колеблясь отстаивает интересы отца и не оказывает на него давления. Последний просит мира для отца, причем рассматривает это как общее дело и не выдвигает никаких собственных условий. Для обеих сторон его посредничество должно было быть в высшей степени полезным и желанным – вздох облегчения пробежал по рядам обоих войск. Не по собственному почину, а исходя из настоятельной потребности как французов, так и анжуйцев в мире, начинает Ричард диалог с Филиппом. Отсюда, однако, не следует, что он упускает случай использовать ситуацию в собственных интересах. Вскоре следует его, по всей вероятности, многонедельный визит в Париж, о котором известно лишь то, что он протекал в необычайно дружеской обстановке.

Поздней осенью 1187 года Ричард довольно неожиданно заявляет о своем намерении участвовать в крестовом походе, а 21 января 1188 года его примеру последовали Генрих и Филипп. На следующей весьма представительной конференции с участием Ричарда, состоявшейся на франко-нормандской границе между Жизором и Три, где по традиции издавна встречались короли, вновь должна была обсуждаться тема Алисы и Вексена. Однако присутствие на ней архиепископа Тира, единственного города Иерусалимского королевства, который под руководством самозванца Конрада Монферратского оказал стойкое сопротивление Салах ад-Дину, придало ей несколько иной оборот. В марте 1188 года Барбаросса и его сын объявили о своем участии в крестовом походе. Теперь начало этого величайшего предприятия европейцев, казалось, было уже не за горами. Генриха и Филиппа затягивал круговорот общественного мнения, из которого уже трудно было выбраться, не потеряв достоинства. Но несмотря на начавшиеся приготовления к походу, старые проблемы упорно не желали отходить на задний план. В Аквитании вспыхнул новый мятеж, в котором участвовали все прежние недруги Ричарда, и поговаривали, что его инспирировал сам Генрих, дабы отвлечь сына от мыслей о походе. Восстание, однако, вскоре было подавлено, и под предлогом наказания графа Тулузского за его произвол в отношении пуатунских купцов Ричард совершает ряд набегов на его владения. Кроме того, граф Раймунд арестовал тогда рыцарей-пилигримов из свиты Генриха, возвращавшихся из Сантьяго-де-Компостела. О предыстории новой войны мы знаем только от Говдена, считавшего, что в начале 1188 года для Ричарда было абсолютно правомерным продолжать войну, начатую им в 1186 году, так как речь шла об ответных действиях. Гиральд сообщает о появлении Ричарда у ворот Тулузы с требованием, опирающимся на «iure matemo»[20]20
  «Материнское право» (лат.).


[Закрыть], и эта новая попытка реализовать полузабытое право и присоединить графство к Аквитании могла быть дополнительной причиной его действий. Во всяком случае, Генрих не имел ничего против активных действий сына. Еще за два года до этого он передал сыну значительную сумму денег на войну с Раймуццом, и складывалось мнение, что он предпочитал, чтобы сын воевал в Тулузе, нежели в Палестине. Последующие события прочитываются, как новое издание событий 1186–1187 годов с вариациями: в 1186 году граф Раймунд уже обращался к Филиппу за помощью, так же он поступил и на этот раз. И если Филипп не чувствовал себя тогда способным вмешаться, то теперь он использовал в высшей степени успешно протекавшую кампанию Ричарда – Кверси, завоеванное во время похода Бекета в 1159 году, затем отвоеванное, было вновь захвачено, – чтобы попытаться остановить это наступление. И в центре нашего внимания вновь оказываются Ричард и Филипп. Уже перед самой столицей Тулузы Ричарда, как сообщает Гиральд, настигает гонец Филиппа, доставляя ему требование последнего отстаивать права в королевском суде, курии, а не на поле брани, – довольно дерзкое пожелание, которое, как мы уже знаем, Ричард согласился исполнить, однако, не тотчас же, а лишь осенью, после окончания войны. Филипп обращается в сенешальства Нормандии и Анжу с заявлением: если им не удастся уговорить Ричарда прекратить наступление и вывести свои войска, то заключенное перемирие будет аннулировано, и еще он потребовал от Генриха, чтобы тот остановил сына. Филипп прежде всего хотел выяснить, действовал ли Ричард с согласия отца. Генрих ответил, что никакого содействия сыну не оказывает и что тот уже вполне самостоятелен и сам способен отвечать за свои поступки. И тогда Филипп, как и в предшествовавшем году, вторгается в Берри. Нападение на его собственную страну действительно заставило Ричарда поспешно прервать свой победоносный поход и вернуться домой, но главная крепость, Шатору, была уже в руках Филиппа, стремительное продвижение которого на северо-востоке Аквитании обнаружило все слабые места обороны Ричарда. После прибытия из Англии Генриха Филипп отступил на север, и Ричарду удалось отвоевать некоторые районы, но Шатору осталась у Филиппа. Затем военные действия переместились к нормандско-французской границе. В середине лета под ударами французских топоров повалился росший между Жизором и Три роскошный вяз – свидетель бесчисленных встреч французских королей и нормандских герцогов, – как бы символизируя нежелание Филиппа садиться за стол переговоров. Но, опасаясь, что от него отвернется собственное дворянство (а пуще того, граф Фландрский), которое дало обет участия в крестовом походе и не раз уже выражало нежелание воевать с христианским государем, осенью 1188 года он все же вынужден был начать переговоры со своим врагом. Этим врагом был не только Генрих, но и его прошлогодний «друг», Ричард. Правда в ряде довольно хорошо осведомленных источников в качестве врагов фигурируют не Генрих и Филипп, а только Филипп и Ричард. После Шатийон-сур-Андрской конференции, состоявшейся 7 октября, стала очевидной начавшаяся по всей вероятности еще задолго до нее двойная игра одного или обоих друзей-врагов.

Как сообщает Говден в Chronica и Gesta, на жалобы Филиппа в связи с тулузским походом Ричарда тот заявляет отцу, что делает это «per consilium»[21]21
  «По совету» (лат.).


[Закрыть], то есть «per licentiam regis Franciae»[22]22
  «С согласия короля Франции» (лат.).


[Закрыть]. Связующим звеном между отцом и сыном в то время выступал архиепископ Дублинский, и Pipe Role за этот год подтверждают эту миссию. Кроме того, в свое оправдание Ричард приводит тот факт, что граф Раймунд отказался присоединиться к последнему перемирию. Согласно Chronica, подобные высказывания и оправдания относятся ко времени начала войны в Тулузе, по Gesta же – к более позднему периоду, ко времени захвата Филиппом Шатору в июне. В любом случае разногласия между Ричардом и Филиппом возникают в начале весны.

На весну 1188 года указывает также вступление к сирвенте Бертрана де Борна «Аl doutz nuon termim blаnс», славящее это прекрасное время года. В нем говорится, что война «без огня и меча» – имеется в виду временное затишье на анжуйско-французском фронте – для короля, который поносит графа в уличает его во лжи («cui conis laidis ni desmenta»[23]23
  «В котором изобличил лжеца» (прованс.).


[Закрыть]), добром не закончится, под 1рафом, несомненно, имеется в виду Ричард.

В «Razo» есть еще строчки о том, что на конференции «еn la marcha de Тогепа е de Beiriu» – указание на «границу между Туренью и Берри» подразумевает Шатийон-сур-Андр, октябрь 1188 года – Ричард называет Филиппа лжецом и подлым предателем: «еn Richartz lo desmentit e-eclamet vil recrezen»[24]24
  «Ричард его изобличил и обозвал коварным изменником» (прованс.).


[Закрыть].

Так что, если дружба и была, то, по крайней мере, теперь ее и след простыл.

Впрочем, тогда, в пору летней кампании, во французском эпосе Philippidos Ричард изображается еще в полном блеске – так он предстанет перед нами еще только однажды, плечом к плечу с Филиппом на поле брани во время крестового похода: «ессе comes Pictovus[25]25
  «Вот герцог Пуатунский» (лат.).


[Закрыть] – и плавные гекзаметры рисуют нам могучего воина, распознаваемого по гербу со львом на щите, который «quasi ferrea turns» – «словно железная башня» возвышается перед своим застывшем в боевом порядке войском и извергает потоки сквернословия – «Francoram nomen blasphemans ore protervo»[26]26
  «Изливая потоки франкских богохульств» (лат.).


[Закрыть] Большой преданности от такого французского ленника, которым становился Ричард, ожидать не приходилось.

Самое время сказать несколько слов о надежности Бертрана де Борна как исторического источника. Его взгляды на события никак нельзя назвать политическими, скорее – это эмоциональная оценка, рассчитанная на произведение эффекта и отражающая бытовавшее в ту пору понятие о рыцарской чести. И когда он прославляет войну как самоцель, в его воинственности больше позерства и откровенного корыстолюбия: граф Пуатунский отличался особой щедростью именно в военное время; так почему бы далеко не знатному и вечно нуждающемуся рыцарю возражать против войны: подстрекая Филиппа против Ричарда, он бросает тому упрек в чрезмерной нерешительности и трусости, при этом вовсе не скрывает своей дружбы с последним, зная, что ничем не рискует. Более того, не опасаясь быть неправильно понятым своим благодетелем, он уподобляет его представителям воинственного рода Алгеев, печально знаменитых разбойников. Но сумасбродный Бертран творил поэзию, а не политику. В действительности дело обстояло несколько иначе: агрессором выступал Филипп, и хотя войну в Тулузе вел Ричард, в Шатору в 1187 году именно он добивался переговоров с Филиппом о перемирии. И этого не мог не знать Бертран. Еще ему должно было быть известно о переходе Ричарда на сторону Филиппа и его конфликте с отцом, но он опасался прикоснуться к этой теме поэтическим словом. Все это хотя и умаляет роль Бертрана как исторического авторитета, но делает его бесценным обладателем сведений о настроениях эпохи и современных ему оценках противников, пусть даже и пропагандистского толка. Его песни представляют определенный интерес и время от времени снабжают нас такими деталями, которые неизвестны летописцам с берегов Англии. Так, подтверждая такие качества юного Ричарда, как основательность и мужество, подмеченные Гиральдом, он сообщает еще и о таком, которое во всей полноте проявится несколько позднее, а именно, о его «красноречии»: Ричард в стихах Бертрана «за словом в карман не лезет». Заслуживает внимания и прозвище, которым он по трубадурской традиции наделяет Ричарда: господин «Да и Нет», Oc-e-No.

Причем так называл не только Бертран Ричарда, но и Ричард Бертрана, и на этом «Да и Нет» уровне Ричард общался с ним как с равным. Прозвище допускает различные толкования, как в смысле двуличия, так и в совершенно противоположном. Однако смысл, вкладываемый в него Бертраном, очевиден из контекста. В песне «No puosc mudar un chantar non esparja» говорится о Oc-e-No, который настолько преуспел в искусстве «trastomba», обмана, что Бертран опасается, разумеется, – метафорически – как бы тот не подсунул ему игральные кости с «plomba», свинцовой начинкой, как поступали отъявленные мошенники. Мы вновь оказываемся в сфере литературных условностей. Ведь нигде в героическом эпосе не осуждают героя, имеющего репутацию человека порядочного и надежного, лишь за то, что в нужный момент он прибегает к хитрости и лукавству, и, если при случае ему удастся кого-либо надуть, то это нисколько не умалит его достоинств. Применительно к Ричарду оба значения Oc-e-No представляются оправданными. Перед друзьями, вассалами, членами собственной семьи, так называемыми «домашними», даже перед слугами, он старался исполнять взятые обещания, и все они могли обоснованно считать его человеком слова. Всех, кто ему верно служил, он не оставлял в беде и гордился своей лояльностью по праву, как представляется. И, за некоторыми исключениями, чужая измена никогда не заставала его врасплох, что свидетельствует не только о его глубоком знании человеческой природы, но и о том, что он владел определенной шкалой ценностей. Рыцарская этика не была для него категорическим императивом – применял он ее различно в отношении друзей и врагов. Разумеется, Ричард не считал высшую политику самой подходящей областью применения высоких принципов гуманизма, и очень далеко от реальности предположение о том, что сама по себе ленная присяга могла гарантировать подлинную лояльность между сильными антагонистическими партиями. И обман (trastomba) Ричарда по отношению к Филиппу нам был бы весьма понятен, хотя в нем легче уличить последнего. Отчасти объясняется это установившейся традицией, а отчасти поведением самого Ричарда.

Подводя итог вышесказанному, остается добавить, что в Бонмулене Филипп выбрал не Генриха или Иоанна, а Ричарда вовсе не потому, что верил в добропорядочность последнего. Ведь в том же году Ричард назвал его лжецом. Еще не мешало бы взглянуть на ситуацию сквозь призму заключенного за год до этого, то есть в 1187 году, в Париже соглашения по Тулузе. И если Филипп действительно вмешался вопреки договору, то обвинения Ричарда правомерны, и тот в самом деле нарушил «долг дружбы». Если же Ричард лжесвидетельствовал, то тем самым разоблачал себя перед Филиппом как шулер. В любом случае, в Бонмулене между ними уже не могло быть доверия. Поэтому можно с уверенностью сказать: в ноябре 1188 года у Филиппа были политические, а отнюдь не сентиментальные причины принять решение помочь расчистить путь к трону законному, сильному, и поэтому потенциально опасному, наследнику.

Возможно еще одно предположение, так сказать, вторая гипотеза. Допустим: далеко не наивный, но запутавшийся в собственных интригах Филипп принял сторону Ричарда, так как из-за незнания истинного положения вещей понадеялся, что тот, в целом, по его мнению, человек ненадежный, все же сдержит слово и женится на Алисе. Определенную роль к тому же мог сыграть и личный интерес: его стесненное положение и средства принуждения, используемые французским королем, вполне могли бы создать впечатление политической расчетливости, которое неожиданно и болезненно исчезло после окончательного разрыва помолвки в Мессине в марте 1191 года, сильно уязвив самолюбие Филиппа. И если предположить в основе былых взаимоотношений между Ричардом и Филиппом именно такую подоплеку, то так называемый «обман» Ричарда был ни чем иным, как самообманом расчетливого и рассудительного Филиппа. Наиболее широко распространено мнение, что непримиримая вражда между Ричардом и Филиппом возникла именно «после Мессины». Однако совершенно не ясно, на чем же все-таки базируется подобное предположение, если исходить из того, что завзятого шулера побил его же оружием собрат по ремеслу.

Это влекло бы за собой допущение, что к моменту заключения Филиппом военного союза с Ричардом первоочередной задачей французского короля был брак последнего с Алисой. Но достижение этой весьма скромной цели, означавшее передачу анжуйцам в качестве приданого нормандского Вексена, на долгое время закрыло бы ему доступ на эту спорную территорию и тем самым вырвало бы у него из рук ключ ко всей Нормандии. Речь шла бы в подобном случае о такой политике по отношению к Плантагенетам, в основе которой лежало стремление к миру путем удовлетворения минимальных требований и сохранения status quo. Но это противоречит предшествующей захватнической политике в Бретани (1186) и Тулузе (1188), а также вторжению в Берри (1187 и 1188). И чтобы признать Филиппа одураченным, необходимо допустить, что он принимал официальную версию о причинах отсрочки свадьбы, то есть верил в желание Ричарда жениться на Алисе У Говдена, однако, имеется место, относящееся к январю 1188 года, из которого можно заключить, что у Филиппа были большие сомнения на этот счет: Генрих должен был вернуть ему Вексен, «si non fecent Ricardum… accipire sibi in conjugem Alesiam»[27]27
  «Если Ричард не… возьмет Алису в жены» (лат).


[Закрыть]. Или летописец знал больше, чем открыто высказывал, и даже больше самого Филиппа? В любом случае только будучи крайне неосведомленным и совершенно безразличным человеком, Филипп не мог бы распознать намерений Ричарда. Будь он хоть чуточку недоверчив, даже исходя из предположения, что заключение брака и последующее урегулирование проблемы Вексена были его целью, он должен был бы заставить Ричарда прямо и открыто заявить Алисе о своих намерениях.

Таким образом, если мы все же решили считать обманутым именно Филиппа, подходим к третьему предположению: по неведомым причинам он допустил политический просчет, не выдвинув в качестве условия своей поддержки требования немедленного брака Ричарда и Алисы. В Gesta и Chronica Говден приводит текст договора, и из той его части, где речь идет об Алисе, следует, что Генрих обязан отпустить ее не к самому Ричарду, но к назначенному им представителю, а к нему она сможет попасть лишь после его возвращения из Святой Земли. При этом о самом браке, пусть даже со ссылкой на будущее, ни слова. Такое решение вопроса, за которым мог стоять только Ричард, должно было совершенно однозначно подсказать Филиппу истинные намерения его союзника. В одном из отрывков у Дицето можно обнаружить еще более подозрительную формулировку: Генрих должен передать Алису либо архиепископу Кентерберийскому и Руанскому либо графу Вильгельму Мандевилльскому, ставшему при Ричарде верховным судьей Англии, то есть так или иначе она должна быть вверена одному из главных высокопоставленных лиц Анжуйской династии. Практически это означало бы, что весь крестовый поход ей пришлось бы просидеть в Руанской байте в ожидании окончательного решения своей судьбы, которая была совершенно неопределенной. Здесь говорится, что монархи «post redditum a peregrinatione juxta consilium regis Francorum tradetur nuptai colloquandi»[28]28
  «Договорились, что после возвращения из крестового похода она будет выдана замуж по усмотрению короля Франции» (лат.)


[Закрыть]. Итак, по возвращении из крестового похода ее брат, король французский, мог выдать ее замуж по своему усмотрению. Но как об этом могла зайти речь, если с ней был обручен его союзник, и одной из главных целей в борьбе против Генриха была именно передача Алисы Ричарду, чтобы он смог на ней жениться? Следовательно, в июне 1189 года Филиппу должно было быть совершенно очевидно, что браку, которого он так упорно добивался, не суждено состояться. Но, судя по тексту упомянутого договора, во взаимоотношениях Ричарда и Филиппа не чувствуется ни малейшей напряженности, напротив, вновь официально провозглашается «дружба», а это могло означать лишь то, что поведение Ричарда после победы над отцом, отразившееся в защищавших его интересы положениях договора, вовсе не было для Филиппа чем-то неожиданным. И еще меньше он должен был себя чувствовать обманутым в 1191 году при разрыве помолвки.

Несомненно, и Ричард вел двойную игру. Поскольку в марте 1191 года в Мессине он по договору освобождался от своих обязательств перед Филиппом в отношении Алисы, ему необходимо было публично объявить о своих намерениях.

Мы должны придерживаться точных формулировок текста договора. В нем говорится, что Ричард волен жениться на ком пожелает, «non obstante illа conventione inter nos et ipsum facta de sorore nostra Aelois quam debebat ducere in uxorem»[29]29
  «Да не явится ему в этом препятствием договор, заключенный между нами и им самим относительно женитьбы на нашей сестре Алисе» (лат.).


[Закрыть]. Описывая ситуацию, Говден добавляет, что и соответствующую присягу следует считать недействительной. Филипп освободил Ричарда «а fide et sacramentis et omni conventione quam cum illo fecerat super matrimonio contrahendo inter ilium et Alesiam sororem suam»[30]30
  «От клятвы, обещаний и всех договорных обязательств, которые он взял на себя в отношении заключения брака с сестрой нашей, Алисой» (лат.).


[Закрыть]. Общим знаменателем приведенных выше цитат выступает достигнутая ранее между Филиппом и Ричардом договоренность, согласно которой последний должен был жениться на Алисе, что отсылает нас ко времени вступления Филиппа на престол, то есть к 1180 году. Что касается договора от 11 марта 1186 года между Генрихом II и его овдовевшей снохой, Маргаритой, вспомним о «carta compositionis»[31]31
  «Письменное соглашение» (лат.).


[Закрыть] между Генрихом и Филиппом по финансовой компенсации и новому варианту решения вопроса о праве владения Вексеном, где помимо всего прочего содержалось требование принесения Ричардом присяги. В 1186 году было также заключено письменное соглашение по данному браку, но контрагентом французского короля выступает Генрих, а не Ричард. Но когда Ричард и Филипп заключали подобный «conventio»[32]32
  «Договор» (лат.).


[Закрыть] между собой, неизвестно.

Попытаемся теперь выяснить, имеются ли более основательные сведения о столь часто упоминаемой клятве Ричарда жениться на Алисе. На том, что подобное обещание все-таки было, настаивают французские источники, Ригор и Гийом Бретонский, а также опирающиеся на французские авторитеты Эракл и «Эрнуль», с английской же стороны Девиз и, как мы уже успели убедиться, Говден. Не забудем и Бертрана де Борна. Главные английские хронисты: сам Говден, Дицето, Гервасий и Гиральд, довольно подробно информирующие нас о конференциях 1188 – 1189 годов, ничего, однако, не знают о каких-либо сделанных там публичных обещаниях Ричарда жениться на Алисе. Так что эта клятва, заведомо ложная, должно быть, была принесена в частной обстановке. Если мы спросим себя, каким временем датируют названные источники принесение клятвы, то вырисуется интересная ситуация. Французские источники, обычно не отличающиеся большой точностью, упоминают о ней в связи с разногласиями, возникшими между королями в Мессине, не уточняя даты. Эракл и «Эрнуль» единодушно переносят ее на время после коронации Ричарда, Девиз ограничивается указанием на «dudum»[33]33
  «Давно» (лат.).


[Закрыть], что примерно должно означать период времени до приезда в Мессину новой невесты Ричарда Беренгарии. Говден и вовсе не приводит никаких дат. Из уже не раз упоминавшейся строки Бертрана о Наваррском брачном проекте Ричарда, к которому мы еще вернемся, кроме всего прочего следует, что к 1188 году Ричард не только уже дал такую клятву, но уже и успел ее нарушить. Кроме этого, у нас нет ни единого подтверждения того, что в тяжелые для себя дни накануне перехода на сторону Филиппа, Ричард клятвенно обещал тому жениться на его сестре. И весьма показательно, что во французских источниках ни разу не устанавливается зависимость между принятым Филиппом в ноябре 1188 года решением помочь Ричарду отстоять его наследственные права в борьбе против Генриха II и данным Ричардом ранее обещанием женитъся на Алисе. И это весьма важно для уяснения мотивов поведения Филиппа в Бонмулене.

Смысл этой уже примелькавшейся клятвы не совсем ясен, в тот же период было множество иных клятв.

В Бонмулене Ричард приносит ленную присягу на верность всех материковых владений французской короне. К Алисе это expressis verbis[34]34
  Буквально (лат.).


[Закрыть] не имеет никакого отношения. Но, поскольку, воспользовавшись удобным случаем, Филипп выдвигает от имени Ричарда требование к Генриху II передать тому Алису, и тот соглашается, современники событий вполне могли бы предположить связь между двумя обязательствами. С hominium связанная fides включала эти обязательства; при этом она исключала возможность того, что один и тот же человек берет на себя новое обязательство лишь затем, чтобы освободиться от прежнего. «Histoire de Guillaume le Marechal», представляющая собой смесь правды и вымысла в то сомнительное время, сообщает о том, что еще перед Бонмуленом Ричард, в обстановке совершенной секретности, приносит присягу на верность французской короне, как ленник всех своих материковых владений, а в ходе официальной встречи королей как раз ничего существенного и не произошло, если не считать отказа Генриха передать Ричарду свои владения. В биографии Вильгельма Маршалла, написанной в стихах, Алису и вовсе выводят из игры, но вновь упоминается об этой ленной присяге, как о принятой тайно и еще до Бонмулена.

Насколько реальные взаимоотношения между вассалом и сеньором не соответствовали строго правовым нормам и литературным идеалам, до какой степени вся ленная система была выхолощена и насколько формально относились к принимаемым на себя обязательствам, становится совершенно очевидно, если поближе познакомиться со всей последовательностью присяг. Необходимость в них возникала бы в связи с договором между Генрихом II и Маргаритой, заключенным 11 марта 1186 года, если бы не было присяги Ричарда, а удалось осуществить вариант, согласно которому Иоанн женился бы на Алисе и получил бы за это Аквитанию. Тогда Иоанну пришлось бы вначале присягнуть Филиппу на верность ему Вексена. Филипп мог бы впоследствии потребовать от Ричарда hominium за Нормандию, поскольку, став герцогом Нормандским, он таким образом превратился бы в сюзерена Иоанна, владельца Вексена. При определенной уступчивости со стороны Ричарда король французский имел бы в своем распоряжении вполне законные возможности применять по отношению к Плантагенетам традиционную политику «разделяй и властвуй». Еще Иоанн должен был бы принести ленную присягу Филиппу на верность Аквитании, которой бы его наделили для того, чтобы сделать приемлемым для французского короля зятем и, разумеется, без оговорки о верности Ричарду, сюзерену по Аквитании. В конце концов и самому Ричарду пришлось бы in capite присягнуть Филиппу на верность Аквитании французской короне, что от него уже давно требовали, ведь, в отличие о Нормандии, герцогом Аквитанским он был уже не первый день, причем таким же полноправным герцогом, как и его отец, который, разумеется, обязательно потребовал бы от Ричарда и Иоанна принесения клятвы верности ему contra omnes homines[35]35
  Против всех и вся (лат.).


[Закрыть]. И если бы самой природе Иоанна не была чужда верность, то в этой ситуации ему пришлось бы научиться изменять, чтобы не быть растерзанным враждующими партиями. Так политическая необходимость приводила к правовой абсурдности. Большое число одновременно существующих сюзеренов и наличие многосторонней ленной зависимости лишали понятие присяги на верность всякого политического смысла. Лишь самые наивные из числа присутствовавших в Бонмулене могли полагать, что в силу самой ленной присяги, которую Ричард принес Филиппу, он должен был питать к нему глубоко личное чувство преданности, тот же, кто был в состоянии извлечь из этого политические выгоды, мог закрыть глаза на глубокую пропасть между теорией и практикой вассальных отношений, чувствуя себя при этом знатоком природы этого благородного чувства. И как всегда, пропаганда адресовалась простакам, актеры, задействованные в главных ролях к их числу отнюдь не относились.

И еще клятвы: акт капитуляции, подписанный в июне 1189 года, содержит требование к Генриху принести от homines terrае[36]36
  Здесь: от имени всех соотечественников (лат.).


[Закрыть] клятву в том, что он отпустит Алису к Ричарду после возвращения того из Святой Земли и что до этого момента она останется под надзором одного из знатных вельмож, выбранного Ричардом из пяти претендентов. Короли, разумеется, сами не приносили присяг, которые, однако, произносились от их имени, и в подобном случае их вассалы также приводились к присяге. При рассмотрении обстоятельств заключения данного договора не следует забывать, что возвращение Генриха из крестового похода никем не ставилось под сомнение. Возможно также в нем шла речь о том, что Алиса будет передана Ричарду через сорок дней после его возвращения из крестового похода, это совпадает со сроком, в течение которого, по свидетельству Эракла и «Эрнуль», Ричард клятвенно обещал жениться на Алисе.