Текст книги "Ричард I Львиное Сердце"

Автор книги: Ульрика Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

To, что находившиеся на службе Филиппа военачальники французской армии не желали играть на руку Ричарду, это еще можно понять, но следует ли из этого делать вывод о том, что они не отдавали себе отчета в опасности, которой подвергали себя лично и вверенные им войска? Они действительно выступали за осаду Иерусалима, и надо отдать им должное, вполне были способны понять то, что называется военной необходимостью. Быть может, герцог Бургундский и епископ Бовэский совершенно осознанно выступили в роли глашатаев простых крестоносцев, выражая религиозные чувства и чаяния последних, поскольку это давало им возможность настроить армию против ее командующего, зная, что тот останется при своем мнении. Иначе остается предположить действительно запланированную измену. Но Амбруаз, упоминая о том, как Ричард заметил: ему, мол, хорошо известно, что некоторые желают его разгрома под Иерусалимом, забывает подсказать, где искать недостающее звено в логической цепочке рассуждений: французское войско необходимо было бы отвести в безопасное место, после того, как его командование осуществило осаду и прежде, чем разразилась бы катастрофа. К этим выводам тяготеет изложение Коггесхэйла, не будучи логически последовательным. Если верить ему, герцог Бургундский принимает послов и дары Салах ад-Дина, о чем становится известно Ричарду, но тот ничего не сообщает армии. Когда же герцога призвали к ответу и он узнал, что его связи с врагом раскрыты, Гуго Бургундский поворачивает в Акку. Это не только не соответствует фактам, но и выдает недостаточное понимание сложившейся ситуации. Разрозненное передвижение воинских соединений по контролируемой врагом местности грозило неминуемым разгромом. Таким образом, в своем насыщенном живописными подробностями рассказе автор забывает сделать существенный вывод или предположение о том, что целью тайных контактов с врагом было договориться о беспрепятственном отводе французского контингента от Иерусалима к побережью. Иначе же уже после начала осады измена была бы просто немыслима, поскольку явный переход на сторону противника исключался из соображений потери престижа.

В действительности, предательские сношения герцога Бургундского с врагом недоказуемы, и после первого отхода от Иерусалима на Тир он определенно не ездил к Конраду Монферратскому. Правда, в феврале 1192 года он случайно появляется у Акки, когда генуэзцы вознамерились передать город Конраду; в отношении Аскалона французы выявляли свой обструктивизм с самого начала – и Конрад настаивал на том, чтобы при заключении договора с Салах ад-Дином отказаться от Аскалона, когда Ричард еще долго надеялся, что все же сможет его удержать. Ричард выступал за то, чтобы завоевать прежде всего побережье, французы же хотели двигаться в глубь страны – тогда как Конрад надеялся на то, что пока Ричард завязнет под Иерусалимом, он сможет договориться с Салах ад-Дином о том, чтобы ему достались прибрежные города. Играли ли французы какую-либо особенную роль в отношениях Конрада с Салах ад-Дином? Согласно Ибн аль-Атиру, Конрад якобы ожидал сигнала французского короля, поэтому он хотел дождаться ухода французов, прежде чем отважиться на открытое выступление против Ричарда. И молчание источников о конкретных условиях сговора еще ничего не означает. Сам Ричард мог быть заинтересован в том, чтобы не предавать огласке то, что стало ему известно. Однако напрашивается вопрос, а могли он, не доверяя французам, изо всех сил стремиться заручиться их военной поддержкой? Но, с одной стороны, он желал ее по возможности без участия французских военачальников, а, с другой стороны, оперативные условия на марше и при строительстве укреплений отличались от тех, которые сложились бы при осаде Иерусалима. Прекрасному описанию второго отхода от Иерусалима мы обязаны хорошо ориентировавшемуся на местности Баха ад-Дину.⁴³⁴ Тот якобы узнал у шпиона, как Ричард высказывался против осады главным образом из-за нехватки воды. На его вопрос, где можно будет напоить лошадей, сторонники осады якобы отвечали, что поблизости, мол, протекает речушка; правда, вскоре мы узнаем, что она за восемь миль. И уже в этом отличие от сообщения Амбруаза, которому было известно лишь о каком-то пруде неподалеку. Пока одна часть войска держала бы осаду, другая могла бы отвести животных на водопой. На это Ричард возразил, что в тот же миг гарнизон сделал бы вылазку. И что Баха ад-Дин не вложил в уста Ричарда, лежало прямо на поверхности: на подобном удалении главнокомандующий уже не мог бы осуществлять руководство отдельными подразделениями, а отправившийся на водопой французский контингент мог бы уже и не вернуться. И измену уже невозможно было бы доказать. Никто не смог бы усомниться, что французы были отрезаны от основных сил неприятелем, который не позволил им воссоединиться, и поэтому им пришлось пробиваться к побережью. Но тогда Ричард с осаждавшими оказался бы в такой ловушке, которой всегда опасался. И в какой мере соображение, что без насчитывавшей примерно 700 рыцарей французской армии он не чувствовал себя в безопасности, могло определять стратегическое направление крестового похода, остается неизвестным. В любом случае, аргументом против осады Иерусалима всегда оставалась недостаточная численность армии. И дело не в том, что некоторые источники пытаются навязать нам свое мнение, а скорее в том, что в описанной атмосфере ненависти, рассуждения, мотивированные осторожностью, были вполне естественны, и здесь открывались широчайшие просторы для спекуляций. Один французский историк крестовых походов, удостоенный премии Груссэ, сильно укорял Ричарда за его стратегию промедления в отношении Иерусалима, поэтому не следует удивляться, что масштабам внутренних разногласий не было уделено должного внимания.

Дипломатия крестового похода

Попытаемся теперь отфильтровать самое существенное из интенсивнейших шестимесячных переговоров между Ричардом и Салах ад-Дином. В период между 3 сентября и 15 ноября Ричард берет инициативу в свои руки и выступает с предложениями мирного урегулирования, из которых самым умеренным было выдвинутое 11 сентября требование уступки прибрежных городов. Салах ад-Дин принял его предложение в качестве основы для дальнейшего обмена мнениями и назначил своим полномочным представителем на мирных переговорах аль-Адила. Но 17 октября он получает от английского короля послание, в котором тот, как это было во время осады Акки, вновь требует всю страну, «включая земли за рекой Иордан». Еще со времен Акки сохранился фантастический рассказ Говдена на эту тему: Салах ад-Дин якобы на определенных условиях уже был готов уступить крестоносцам Святую Землю, за исключением трансиорданского Карака и (или) Шаубаха. Об осенних переговорах Амбруаз знает лишь то, что Ричард потребовал всю Сирию и «вавилонскую дань». Последнее относится к плате, которую взимало королевство Иерусалимское в конце правления династии Фатимидов. Согласно Амбруазу, переговоры тогда не увенчались успехом (за исключением вопроса об Аскалоне), поскольку Салах ад-Дин не пожелал уступить «Крак Монреальский» (Шаубак), что и понятно, так как это укрепление, расположенное на северном берегу Акабского залива, позволяло контролировать путь паломников в Мекку и Медину. С другой стороны, Трансиордания имела огромное значение для обороны Иерусалимского королевства. В обеих версиях Эракла Ричард также требует все королевство, причем речь идет даже о возврате к границам, существовавшим до завоеваний Нур ад-Дина в Антиохии во время второго крестового похода, что совпадает с данными, содержащимися в Gesta Говдена и относящимися ко времени осады Акки. Данные сообщения отражают уровень осведомленности христианской армии о целях переговоров. Главное требование Ричарда подтверждает и Баха ад-Дин, указывая на то, что тот пытался отодвинуть границу за реку Иордан.

Как уже отмечалось, ввиду запланированного на следующее лето египетского похода осенью 1191 года у Ричарда имелось достаточно свободного времени, чтобы испытать Салах ад-Дина на прочность. Конечно, держаться за типичное требование возврата всей страны бесконечно долго он не мог, но должен был в конце концов предложить что-нибудь такое, что позволило бы ему составить конкуренцию Конраду в качестве партнера по переговорам. И ему это удается. Да еще и как!

20 октября аль-Адил лично инструктирует Баха ад-Дина о последних предложениях Ричарда в рамках мирного урегулирования, которые тот должен передать Салах ад-Дину: аль-Адилу предлагалась в жены сестра Ричарда, Иоанна, и супруги могли обосноваться в Иерусалиме. Ричард при этом передает Иоанне прибрежные города Акку, Яффу и Аскалон с прилегающими землями, Салах ад-Дин отдает брату остальную часть страны и возводит его в короли, при этом аль-Адил сохраняет за собой все свои прежние владения (в сирийско-курдском регионе).

Святой крест возвращается к христианам, деревни отходят к тамплиерам и иоаннитам, крепости – к королевской чете, и после обмена пленными Ричард возвращается в Европу. Как сообщает Баха ад-Дин, аль-Адил нашел это предложение вполне приемлемым, а почему бы и нет? Салах ад-Дин сразу же принял этот проект, но, как предполагал Баха ад-Дин, сделал так лишь потому, что воспринял это не более как шутку английского короля, что-то вроде тактического маневра, решив отразить его таким же тактическим согласием в целом. И действительно, уже через три дня Ричард предпринял отступление на дипломатическом фронте. Он заявил, что принцесса гневно отклонила предложение о браке с мусульманином. Вот если бы аль-Адил пожелал креститься, препятствия к браку были бы устранены. Это было воспринято как намек на возможность дальнейших переговоров. Затем состоялась подчеркнуто дружественная встреча Ричарда с аль-Адилом в Язуре, за которой последовали уже упоминавшиеся обоюдные визиты, сопровождаемые пирами. Эти репетиции «торжеств по поводу породнения» с недоумением воспринимались в христианском лагере даже самыми стойкими приверженцами Ричарда, потому что никто не мог понять, что же происходит на самом деле. Об этом можно судить не только по Амбруазу и Itinerarium, доказательство тому – странное молчание об этом брачном проекте многих негативно относившихся к Ричарду источников. Единственным христианским источником, сообщающим о нем, являются близкие к пра-Эрнулю версии Эракла, но они связывает его с переходом аль-Адила в христианство. О подобном переходе, разумеется, не могло быть никаких переговоров, и если Ричард и привязал этот вопрос к своему предложению, все же в первоначальном его варианте он отсутствовал. И в дальнейшем этот вопрос больше не обсуждался, но речь шла исключительно о процедуре смешанно-конфессионного брака, в чем и заключалась особенность этого предложения. На том пиру Ричард вновь обратился с просьбой к аль-Адилу устроить ему встречу с султаном, однако тому она вновь показалась излишней. По утверждению Баха ад-Дина, Салах ад-Дин якобы вовсе не желал мира, и даже делал все возможное, чтобы сорвать переговоры.

После того, как в лагере Салах ад-Дина замечают посланника Конрада, Райнальда Сидонского, тем же вечером у мусульман появляется и посол Ричарда, Гомфрид Торонский.

«Всегда, как только король Англии узнавал, что посол маркиза находится у султана, он тут же посылал к нему своего посла, чтобы засвидетельствовать тому свое глубокое почтение и возобновлял мирные переговоры», – констатирует Имад ад-Дин, а Баха ад-Дин рассказывает, что правитель Сидона иногда выезжал в обществе аль-Адила на высокий холм, чтобы обозреть позиции франков. Если верить ему, вскоре Ричард направил к султану еще одно посольство, так как опасался, что Салах ад-Дин пойдет на союз с Конрадом. И опасения не были напрасными. 11 ноября Салах ад-Дин представил предложения обоих христианских конкурентов совету эмиров, на котором предстояло решить, с кем заключать договор. Благодаря этому истории становятся известны подробности предложения Ричарда, которое предусматривало два варианта раздела страны: христианам должны были достаться определенные деревни (конкретно указанные), мусульмане получали всю горную местность, либо предлагалось разделить каждую деревню на два сектора, передав в распоряжение представителей различных вероисповеданий равную долю имущества. Совет эмиров высказался за предложение Ричарда и отклонил вариант Конрада. Тут бы ему и претворить в жизнь свое брачное предложение, да вот незадача: «Весь христианский мир меня осуждает, – хотя у нас не имеется ни малейших указаний на то, что об этом вообще было кому-либо известно, – за то, что моя сестра выходит замуж за мусульманина, не получив согласия папы». И Ричард объявляет о своем желании направить в Рим посольство, которое должно было бы принести ему ответ через шесть месяцев. На случай отказа в качестве запасного варианта он предложил свою племянницу Элеонору Бретонскую, поясняя, что для девушки, в отличие от вдовы Иоанны, ему не потребуется просить позволения у папы. Двойная игра Ричарда очевидна: в сознании христиан его официальным кандидатом на иерусалимский трон в ту пору все еще оставался Гвидо Лузинъян. 26 октября 1191 года тот в качестве короля и в соответствии с «рrесе et voluntate»[104]104
  «Пожеланием и волей» (лат.).


[Закрыть] Ричарда подтверждает в Акке генуэзцам их права. За неделю до этого Ричард его дезавуирует перед врагом как своего кандидата и заменяет на аль-Адила. И действительно, присутствие в Риме в марте 1192 года посланника Ричарда, Андрэ Шовнинского, подтверждается документально, хотя нет никаких доказательств того, что он прибыл именно с этой миссией. План был рассчитан на то, чтобы выиграть время: через полгода снова начинался военный сезон, и тогда стало бы ясно, насколько реален египетский поход. В случае отказа папы можно было бы еще оттянуть время, ведь даже если новую невесту и не надо было спрашивать о ее согласии, ее все же еще необходимо было привезти. Что же крылось за сопротивлением Иоанны? Отказалась ли она от брака, или дело было только за согласием папы, или просто одну отговорку заменили другой? Но мусульманская сторона настаивала на первоначальной договоренности, а именно, на браке с сестрой Ричарда, либо она вообще отказывалась от брака. В результате привлечения папы переговоры были на время отложены, и дело приобретало выгодный для Салах ад-Дина оборот. Его брат, аль-Адил, главное заинтересованное лицо, должно быть, почувствовал себя обиженным и для подобных контактов с Ричардом следующей весной уже не находил времени, хотя отношения с ним и поддерживал. Об этом брачном проекте мы больше не услышим.

Поведение Ричарда в этой ситуации позволяет лучше понять характеристику, которую ему дает Ибн аль-Атир: «Этот князь крайне непостоянен: договоры он заключает лишь затем, чтобы их нарушать, договаривается о чем-то с тем, чтобы самому же все разрушить, дает слово, чтобы тут же взять его назад, просит о соблюдении тайны и сам же се разглашает». О завершающем этапе переговоров Баха ад-Дин сообщает: «На пути к своей цели он то шел на уступки, то прибегал к диктату, и, прекрасно осознавая необходимость возвращения домой, ни за что не хотел менять свою прежнюю позицию на переговорах. Один Бог мог уберечь мусульман от его коварства; никогда судьба не посылала нам такого хитрого и дерзкого врага, как он». Об этом «коварстве» Ричарда мы еще столько услышим в будущем. Вновь и вновь он будет представать пред нами истинным сыном своего отца, унаследовавшим все те уловки и трюки, которые Генрих II мастерски использовал как по отношению к друзьям, так и к врагам. Но, в отличие от отца, сын не применял их против кого попало. Салах ад-Дин, сам искуснейший политик, был его врагом.

Означает ли это, что брачное предложение Ричарда было заведомо несерьезным? Во всяком случае, неразумно считать что-либо невозможным лишь потому, что оно не вписывается в сложившиеся у нас представления об этой эпохе, от которой нас отделяет 800 лет. И то, что Салах ад-Дин воспринял это предложение как шутку, еще ничего решительно не доказывает, и даже тот факт, что этот мотив вошел в арабский сказочный роман, еще не свидетельствует о безнадежном романтизме всей этой затеи. Главное действующее лицо, Иоанна якобы не нашла ничего романтического в предложении своего брата и гневно отреагировала на его политический прагматизм. Не следует забывать, что в мировой практике брак всегда представлял собой обычное средство достижения мирного сосуществования с врагом, которого не могут победить. Разве не мог Ричард полагать, что у Святой Земли, находящейся в постоянной зависимости от внешних сил и во враждебном окружении, еще на долгие времена не было никаких шансов на выживание, если не привлечь в нее мусульманские интересы? Был ли Ричард первым крестоносцем, понявшим, что крестовые походы себя уже полностью изжили и что конфронтация могла привести только к поражению? К подобным выводам легко прийти, если не знать о египетских планах, но даже с учетом возможной военной альтернативы подобный взгляд на вещи вовсе не исключается. Ричард вполне мог обнаружить, что лучше примириться и связать обязательствами могущественного врага, – нежели его раздражать, – если страна оставалась столь же явно слаба, как и в прошлом, либо действовать совершенно в ином направлении, чем доныне, чтобы обеспечить безопасность королевства военным путем: надо было попытаться сломить мощь врага в его собственном доме.

Учитывая тогдашнее положение Святой Земли и ее перспективы на будущее, о чем нам судить легче, чем Ричарду, нельзя сказать, что поиск решения путем женитьбы и заключения союза был совершенно бредовой идеей. Другой вопрос, готов ли был Запад принять конструкцию смешанно-конфессионального государства под мусульманским руководством, даже если допустить, что на это был готов мусульманский мир. Довольно часто пришельцы и крестоносцы создавали угрозу издавна практикуемому местными жителями прагматизму и провоцировали конфронтацию, не будучи в состоянии защитить страну. Защиту мог бы обеспечить мусульманский правитель, и даже против агрессии фанатиков-крестоносцев: его христианские подданные были бы благодарны этому правителю за свой широко автономный статус, и в этом для них заключалась бы гарантия их прав собственности и права на власть. Мысль о джихаде, то есть о священной войне, могла возникнуть у подобного правителя только в том случае, если бы он решил уступить свою власть исламской центральной власти. Под его владычеством Иерусалимское королевство значительно отдалилось бы от Европы и сильно изменилось, поскольку не было бы больше чисто христианским государством, но все же христианство в нем занимало бы должное место, и такое государство существовало бы независимо от ненадежной и погрязшей в раздорах Европы. Разумеется, мы далеки от утверждений, что именно таков был ход мыслей Ричарда, но фанатичным крестоносцем Ричард тоже не был. И мог ли он себе представить мусульманина на иерусалимском троне, судить об этом мы не можем. В любом случае мусульманский характер государства еще должен был бы закрепиться, поскольку вероисповедания членов королевской четы все еще были различны – аль-Адил мог получить свое наследство только как мусульманин, а не как христианин. Это, должно быть, и вызывало наибольшие подозрения у христиан и больше всего привлекало мусульман в этом проекте – третьего было не дано. Во всяком случае, представление о религиозно индифферентном государстве было бы настоящим анахронизмом.

Предложенный Ричардом брачный проект не имел прецедентов: хотя в прошлом были известны брачные предложения, с которыми Салах ад-Дин и Кылыч Арслан обращались к Барбароссе. Источники, однако, лишают эти предложения всего их заряда, связывая домогательства руки дочери императора с готовностью принять христианство, что, естественно, абсурдно. Мысль о возможности брака представителей различных вероисповеданий превосходила силу воображения хронистов, даже таких как компиляторы Эракла, хотя с точки зрения церкви в этом не было ничего невозможного. Правда, поэтам она оказалась совершенно по силам. Широко известна концепция «благородных язычников» Вольфрама Эшенбахского, своеобразно воплотившаяся в образе Файферица, сводного брата Парцифаля. Гораздо менее известно, что отец этого персонажа, Гахмурет, в определенном смысле является зеркальным отражением Ричарда. От внимания современников не могло укрыться то, на кого намекал автор, повествуя об анжуйском герое, который совершал подвиги на Востоке и легко находил общий язык с язычниками, к тому же, будучи обручен с француженкой Амфлизой, женился затем на испанке. Поэт преображает героя в носителя идей средневекового гуманизма. Но нас интересует не поэтическое достоинство его творений, а то, какой отклик автор рассчитывал вызвать у своих читателей и, как показало широкое распространение произведения, очевидно нашел. Если через несколько лет после третьего крестового похода высшие слои германского общества уже были готовы к восприятию идеи о равноценности культур, то не столь трудно предположить, что и в Святой Земле во время третьего крестового похода правящие слои могли смириться с идеей заключения брака с врагом, гарантировавшим им выживание.

Признаки открытости во взглядах на культуру стали появляться еще задолго до этого: достаточно вспомнить крупного восточносредиземноморского историка и воспитателя Бодуэна IV – Вильгельма Тирского, владевшего арабским языком и написавшего труд по арабской истории. Во Франции еще в середине XII века кроме соперничавших между собой Бернхарда Клервоского и Пьера Достопочтенного жил настоятель Клюни, который стал инициатором перевода Корана и призывал снарядить мирную миссию к язычникам. Все это свидетельствует о том, что выдвинутая Ричардом идея брака имела почву, хотя и узко отмеренную, но с глубокими духовными корнями. И даже если его предложение было сделано без серьезных намерений, показательно тем не менее само направление мышления, поскольку всегда существуют мысли, которые даже в качестве шутки не каждому могут прийти в голову.

Усомниться в серьезности намерений Ричарда, – теперь уже с учетом обрисованного выше политико-культурного фона, – заставляет не столько содержание предложения, сколько сама манера ведения переговоров. Препятствия на пути его реализации были известны заранее. Папа в качестве препятствия браку с сестрой Ричарда, попытки заменить ее племянницей Ричарда, откладывание всего дела на полгода – все это выглядит как тактика проволочек. Но из-за дефицита информации придется оставить этот проект во всей его сверкающей многогранности. И, тем не менее, его показательность не умаляется. Помимо использования вместо религиозного, конъюнктурно-прагматического подхода, бросается в глаза и попытка утвердить династические принципы наследования. Ричард всецело был поглощен мыслями посадить на иерусалимский трон члена своей семьи. Не выступал ли Гвидо все это время лишь в роли прикрытия?

Несомненно, брачный проект оказался весьма неординарным средством реагирования на актуальные проблемы, и функции его были двоякого рода. С одной стороны, он должен был произвести эффект разорвавшейся бомбы в семье Салах ад-Дина, с другой стороны, он был направлен на срыв намерений Конрада. В этой связи весьма убедительно звучат замечания сирийского историка XIII века: «Предложение Ричарда вызвало раскол в стане врага. Брат Салах ад-Дина, которого прочили в его наследники, был, как, впрочем, и другие члены семьи, заинтересован в укреплении своих позиций. Сильного раскола, правда, не произошло, поскольку Салах ад-Дин вскоре понял, что и сам сможет дать своему честолюбивому брату то, что предлагал ему его противник, но определенное действие предложение Ричарда все же возымело. Уже то, что на определенном этапе ведения переговоров аль-Адил и его партия возлагали свои надежды на Ричарда, было весьма ценным достижением. Но особое значение брачное предложение Ричарда приобретало потому, что срывало планы Салах ад-Дина получить максимальную выгоду из конфликта между Ричардом и Конрадом. Мы слышали, Салах ад-Дин хотел заключить мирный договор не с Ричардом, а с Конрадом. Тем самым он стремился спровоцировать открытый военный конфликт между двумя христианскими врагами. Чего лучшего он мог пожелать себе, как не связать силы Ричарда в обороне от Конрада прибрежных городов. Но своим предложением – отдать всю страну мусульманину аль-Адилу и незамедлительно заключить мир – Ричард как бы обошел Конрада на повороте, да настолько эффектно, что совет эмиров, – вопреки воле и интересам Салах ад-Дина, что лично для него могло служить предостережением об ослаблении центральной власти, – высказался за заключение мира с Ричардом. Таким образом, напрасными оказались усилия Конрада, стремившегося нанести Ричарду сначала политическое, а затем и военное поражение. Тому же необходимо было использовать свободу действий, чтобы в относительной безопасности готовиться к неизбежному наступлению в глубь страны. Если бы он начал готовить его раньше и не прибег к столь эффектному предложению, то он бы способствовал политическому сближению Конрада с Салах ад-Дином.

Параллельным курсом:

Конрад Монферратский

Выдающиеся политические и военные способности Конрада общепризнанны. Арабские источники приписывают ему исключительную храбрость, ум, энергию. Вместе с тем он представляется им воплощением зла, дьяволом, князем обмана и преступником, чье низвержение в ад с таким наслаждением изображал Имад ад-Дин. Но для щедрого на похвалы автора он еще и «simulator et dissimullator in jmnire»[105]105
  «Притворщик и обманщик во всех делах» (лат).


[Закрыть], к тому же красноречивый полиглот. Таким образом, он определенно был опасным врагом. Лучшего знатока по вопросам его переговоров с Салах ад-Дином, чем Амбруаз, нам, кажется, не найти. Незадолго до того, как в апреле 1192 года он сообщает об убийстве Конрада, Амбруаз утверждал, что тот заслужил свою судьбу, поскольку уже давно вел с Салах ад-Дином переговоры о заключении сепаратного мира, и только выступление в качестве партнера по переговорам с Ричардом Сафадина, то есть аль-Адила, расстроило его планы. Можно еще вспомнить Стефана Торнхэмского, который, находясь в качестве посланника Ричарда в Иерусалиме, видел там делегатов Конрада – Балиана Ибелинского и Райнальда Сидонского, тех, которые должны были заключить этот грязный и позорный мир.

Амбруаз знал, что Конраду среди прочего должны были быть переданы Сидон и Бейрут, это соответствовало положению вещей на прошедшую осень. С этого требования и начал маркиз в конце сентября – начале октября 1191 года свои переговоры. При этом речь шла о тех же еще не завоеванных городах, которыми его наделили короли при заключении компромисса с Гвидо 28 июля 1191 года. Различие заключалось лишь в том, что в ту пору он получил только право притязания на то, что еще предстояло сначала завоевать, тогда как Салах ад-Дин мог отдать ему их сразу же. И ради немедленного приобретения «частного владения царствующего дома» и королевского титула принял он на себя позорное звание предателя, заявив, что готов открыто порвать с «франками», и, осадив Акку, завоевать ее себе в том случае, если султан предварительно ратифицирует все прочие условия. Это обещанное нападение на Акку почему-то не нашло должной оценки в литературе. Нежелание Ричарда путем осады Иерусалима связать свои силы на другом конце страны, должно быть, сильно раздражало Конрада. Условия мира, на которые первоначально был готов пойти Салах ад-Дин, были не бог весть какими, но это было лучшее, на что он мог рассчитывать; его позиции на переговорах все ухудшались, впрочем, и для Ричарда они не становились лучше. То, что Конрад никогда не скрывал своей враждебности к Ричарду, наверняка существенно умаляло его значение в качестве союзника. Ясно, что Салах ад-Дин не был готов столь же высоко оценить уже свершившийся разрыв с Ричардом, как, например, совершенно неожиданную смену фронта союзником. 3 октября, как мы узнаем, Конрад освобождает в Тире и Акке пленных мусульман – речь идет об уцелевших после резни знатных особах, – и это заставляет нас вспомнить о его попытках в августе 1191 года заполучить в свое распоряжение французскую часть заложников. К началу ноября 1191 года, как утверждает Баха ад-Дин, встречи с посланцами Конрада уже стали «многочисленными», и в то время, когда отношения аль-Адила и Ричарда достигли своей верхней точки, а Салах ад-Дин отстаивал на совете эмиров договор с Конрадом, ему удалось несколько сдержать аппетиты своего протеже: теперь речь идет скорее о передаче Сидона, из чего можно заключить, что Салах ад-Дин больше не был готов отказываться от Бейрута. Коща же 20 марта 1192 года после зимнего перерыва Ричард возобновляет переговоры с Салах ад-Дином, мы вновь слышим о его контактах с Конрадом. Правда, за военное выступление против Ричарда теперь он мог получить значительно меньшую награду. За ним остались бы только те города, которые он сумел бы отобрать у Ричарда, при этом он обязан был отдать султану все цитадели с хранящимся там имуществом и пленных мусульман; о приобретении без боя Сидона уже совершенно не могло быть и речи, к Салах ад-Дину отходило также все, что ему вновь удалось бы завоевать. Таким образом, Ричарду навязывалась необходимость войны на два фронта. Другая особенность ситуации состояла в том, что, двигаясь с севера, Конрад не смог бы продвинуться вдоль побережья настолько далеко на юг, чтобы захватить хотя бы все те места, которые уже были у христиан благодаря Ричарду, если бы Салах ад-Дин одновременно пошел с юга. А султан хотел, чтобы первым актом их совместных с Конрадом действий стало нападение последнего на Акку, при этом предполагалось, что Ричард поспешит туда, а это позволит вновь овладеть прибрежными городами. Возможность победы Ричарда в этих соглашениях вовсе не предусматривалась, только его полная капитуляция; если бы он все же попытался договориться с Конрадом, последний присоединился бы к выторгованным между Ричардом и Салах ад-Дином условиям мира, разумеется, за исключением Аскалона и всех расположенных южнее территорий. К этому времени Ричард восстанавливал Аскалон и был полон решимости его удерживать, так как отсюда он мог еще напасть на Газу и ад-Дарум, от чего Конрад уже давно отказался. Таким образом, Конрад был готов пожертвовать всеми преимуществами, которые он мог бы извлечь из своего возможного звездного часа, лишь бы Ричард признал его и поставил бы ему на службу свои силы, – даже довести дело до того, что результат объединения христианских сил выглядел бы менее привлекательным, чем последствия раскола. Салах ад-Дин показал себя искусным политиком: расчет делался на то, чтобы, оставив в силу необходимости Аскалон Ричарду, вернуть его с помощью Конрада. Именно настроенные благосклонно к Конраду французские и германские источники впоследствии обвиняли Ричарда в измене за то, что ему в конце концов пришлось сдать Аскалон. Редко столь идеальные требования так явно сводились к чисто эгоистичной сущности: партия Конрада устранила Гвидо Лузиньяна и Гомфрида Торонского, чтобы расчистить путь для «сильного» короля Конрада, и это, стало быть, ради территориальных владений, которые можно было бы приобрести только при содействии Ричарда и которые не мог бы обеспечить ни один из них.