Текст книги "Ричард I Львиное Сердце"

Автор книги: Ульрика Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

БОРЬБА СЫНА ПРОТИВ ОТЦА

До настоящего времени отношения между отцом и сыном мы рассматривали в контексте отцовской линии поведения. При этом в глаза бросалось явное несоответствие между немилостью отца-короля и сдержанной реакцией на нее сына: тот стремился лишь сохранить имеющееся и защитить свои законные наследственные права. Повествуя об агрессивности отца и сопротивлении сына, источники содержат крайне противоречивые толкования ситуации, необычным в которой является уже хотя бы то, что в роли нападающего выступает не сын и наследник престола, а, напротив, отец, стремящийся всячески понизить статус собственного сына. Не углубляясь в мотивацию поведения Генриха, попытаемся рассмотреть этот своеобразный конфликт поколений, смысл которого не совсем ясен вне исторического контекста, хотя правила игры вполне очевидны. Именно о них, поскольку они довольно определенно характеризуют позицию Ричарда, и пойдет речь. Наряду с политической подоплекой конфликт с отцом в немалой степени определяется и личными качествами Ричарда, тогда как в его взаимоотношениях с Филиппом, привносящих в эту и без того запутанную ситуацию элемент полнейшей дестабилизации, очень отчетливо проступает лишь его политический профиль.

Для современников двойная измена отцу и королю была едва ли оправдываемым преступлением. И того, что Генрих умер во время столкновений с сыном, оказалось достаточным, чтобы на Ричарда легло позорное пятно отцеубийцы. Когда же Говден и Гиральд сообщают, что при приближении Ричарда у мертвого Генриха пошла носом кровь, следует иметь в виду, что современникам без лишних слов было ясно, что это должно означать. Мы знаем этот «Божий суд» из «Песни о Нибелунгах», намек тоже ясен: когда Хаген подходит к убитому Зигфриду, у того открываются раны, чем покойник прямо уличает убийцу. Отношения Генриха с его сыновьями не впервые уже приводили к трагедии: в 1183 году, участвуя в поднятом против отца мятеже, погиб его старший сын. Есть нечто роковое в том, что Генрих «убивает» слабого сына, чтобы в конце быть «убитым» сильным сыном.

Дополнительный трагический элемент в этот конфликт поколений вносит то обстоятельство, что из всех сыновей Генриха один лишь Ричард обладал теми качествами, благодаря которым он мог стать опорой своему отцу. И когда тот в 1186 году выделил Ричарду для его первого похода на Тулузу огромные денежные средства, это означало, что он не только по-прежнему поддерживал политику герцога Аквитанского, своего сына, но и то, что он ничуть не опасался использования этих денег против него самого. Это тем более удивительно, если учесть прежнюю подозрительность Генриха, и может объясняться лишь личными качествами Ричарда. И действительно, действия Ричарда в его борьбе за Аквитанию, по-видимому, также не вызвали и тени подозрения, что он будет искать прикрытия у французского короля. Занимая по существу бескомпромиссную позицию, Ричард, тем не менее, был готов пойти на определенные уступки – дважды он соглашался перейти в формальное подчинение: первый раз – Генриху Младшему, второй раз – матери. Имеется еще одно почти незамеченное историками обстоятельство, с высокой степенью достоверности свидетельствующее о глубокой лояльности Ричарда по отношению к отцу.

Хотя о нем мы узнаем только из французских источников, факт этот представляется весьма правдоподобным: в 1186 году Филипп потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему hominium в отношении Пуату. Согласно Ритору и Philippidos, Генрих запретил Ричарду это делать. И по утверждению Гийома Бретонского, содержащемуся в его летописи за 1187 год, отказ Ричарда Филиппу был обусловлен позицией отца. Как сообщает другой источник, «Razo», – краткий пересказ содержания одной из песен Бертрана де Борна на прованском диалекте, – отказ Ричарда принести клятву тогда, то есть в 1186–1187 годах, чуть было не довел дело до войны. Это «Razo», составленное много лет спустя и не являющееся в обычном смысле надежным историческим источником, по крайней мере вновь напоминает о разногласиях между Ричардом и Филиппом, и, что тоже небезынтересно, анонимный автор мог выразить свое субъективное мнение, усматривая причину раздора лишь в забытой клятве. Хотя не трудно допустить, что французский король действительно мог потребовать от столь могущественного вассала подобную клятву, которую тот, однако, принес лишь в ноябре 1188 года. Если такое требование в самом деле выдвигалось, то его надо было удовлетворить, тем более что нет никаких оснований полагать, что у Ричарда, в отличие от его отца, была какая-либо предубежденность против данной церемонии. После присяги в Бонмулене в 1188 году последовала присяга в июле 1189 года, в результате которой он стал герцогом Нормандским, была еще одна – поскольку узы верности были разорваны объявлением Филиппом в 1193 году войны, – и в конце 1195 года еще одна, после чего борьба возобновилась с прежней силой. Но поскольку, став королем, Ричард в своей борьбе с Филиппом гораздо большее внимание уделял проблемам права, нежели формальным вопросам своего статуса, то, надо полагать, в качестве герцога Аквитанского он едва ли мог сильно противиться принесению присяги. Таким образом, все указывает на Генриха, как основного ее противника. Помимо вполне оправданного желания избежать двойной вассальной зависимости, его запрет мог иметь еще одну, особую причину: он не хотел, чтобы Ричард, которого он воспринимал в этот момент лишь как герцога Аквитанского, получил какие-нибудь гарантии своих законных прав, так как все никак не мог отказаться от раскладывания политических пасьянсов с участием Иоанна и плетения интриг вокруг Аквитании. Этот вопрос, должно быть, поднимался на личной встрече Ричарда с Филиппом перед конференцией в Шатору в июне 1187 года, по крайней мере, известно, что последний вновь пытался возбудить у собеседника подозрения относительно намерений его отца в отношении Аквитании. И то, что в ответ на прозрачные намеки о возможной поддержке Ричард не поспешил принести Филиппу ленную присягу на верность как герцог Аквитании, свидетельствует о том, что он еще надеялся избежать разрыва с отцом, и это вовсе не противоречило бы его долгосрочным интересам. Ему хотелось унаследовать неделимое государство, и его интересы при этом совпадали с позицией французского короля, стремившегося извлечь пользу из семейного конфликта. И только в самом конце Ричарду пришлось делать выбор между отцом и королем, до этого, однако, у Генриха было две гарантии лояльности сына, которые заключались в отсутствии у Ричарда интриганских наклонностей и наличии тонкого политического чутья.

В борьбе против отца Ричард действовал более открыто и жестче, чем его братья, и известно лишь два случая, когда он воспользовался дипломатическими приемами, прибегнув, если не совсем к обману, то, по крайней мере, к хитрости. В этом проявилась еще одна сторона его личности, которая позже не раз всех удивит, а именно, стремление извлечь выгоду из различий между словесной оболочкой и смыслом высказываний, не выглядя при этом вероломным. Когда в 1183 году Генрих потребовал от него, герцога Аквитанского, присягнуть на верность Иоанну, Ричард не отверг это дерзкое требование тут же, но попросил несколько дней на размышление. И в тот же вечер он тайком покидает двор отца, мчится в Аквитанию и, распорядившись укрепить замки, отвечает отцу с безопасного расстояния, что, дескать, подумав, он пришел к выводу, что никогда не сможет отказаться от своего герцогства. Другой случай, на этот раз уже не столь безобидный, произошел поздней осенью или ранней весной 1187 года и тоже связан с Аквитанией. Гостя у Филиппа в Париже, Ричард, поддался на настойчивые уговоры отцовского посла и, в конце концов дал обещание поехать к отцу. И в самом деле поехал, но предварительно напал на Шиньон, захватил его казну и снова привел свои крепости в Аквитании в состояние повышенной боеготовности, а это лишний раз доказывает, что вопрос об этой провинции все еще оставался открытым. И лишь после этого Ричард прибыл к отцу, принес ему в Анжере ленную присягу и дал клятву на верность. Хотя одно лишь пребывание у Филиппа вполне могло рассматриваться как нарушение подобной клятвы. Во всяком случае, принимая самостоятельные решения, Ричард нарушал fidelitas[12]12
  Клятву верности (лат.).


[Закрыть], в самой сути которой лежала безграничная преданность. И вскоре после присяги в Анжере он совершает еще более тяжкое преступление, за которое его, однако, никто открыто не осудил: узнав о катастрофе в Палестине летом 1187 года, где разгромленные Салах ад-Дином под Хатгином христианские войска позорно отступали, Ричард, «padre inconsule»[13]13
  «Не посоветовавшись с отцом» (лат.),


[Закрыть] и совершенно для всех неожиданно, объявляет в ноябре о своем участии в крестовом походе. То, что он был первым, как сообщают летописцы, из особ королевской крови по ту сторону Альп, принявшим такое решение, показывает, как по душе ему было это дело. Спроси он разрешение отца, то наверняка встретил бы категоричный отказ, и ему пришлось бы, соблюдая присягу на верность отцу в более широком смысле, отказаться от всех своих личных интересов и самостоятельных действий. Своим разведывательным визитом в Париж и принятием обета участия в крестовом походе Ричард дал толчок к решению комплекса проблем Вексена и Алисы, Аквитании и престолонаследия в Англии. Теперь Ричарду было уже 30 лет, и у него больше не оставалось времени пассивно наблюдать за развитием событий.

Если взглянуть на отдельные действия Ричарда по отношению к отцу, становится очевидным голословность традиционных утверждений о его «метании» между отцом и Филиппом. Скорее можно заметить по сути прямолинейные, хотя и с каждым разом все более интенсивные предупредительные сигналы, до последнего момента оставлявшие открытой возможность примирения. Результатом уже упоминавшихся первых тайных переговоров с Филиппом в июне 1187 года перед встречей в Шатору было заключение столь желанного для отца перемирия, а во время последующего пребывания в Париже не была принесена новая вассальная присяга и не подтверждена прежняя. И все же в воздухе уже витало нечто, питающее подозрения Генриха о возможном политическом заговоре против него. Хотя вплоть до начала осенних переговоров в течение всего 1188 года невозможно обнаружить никаких явных признаков сговора между Ричардом и Филиппом. Во вновь начатой войне в Берри, которую Филипп вел явно в интересах Ричарда и в зоне его влияния, Ричард, как мы уже видели, становится на сторону отца – он даже сам воюет на севере, принимая участие в контрнаступлении на Мант-на-Сене.

Шатийон-сур-андская конференция, состоявшаяся 7 октября 1188 года, в которой наряду с Генрихом и Филиппом, участвовал и Ричард, не привела к заключению перемирия. Не состоялся и предложенный Филиппом взаимный возврат завоеванных в 1188 году территорий (завоевания Ричарда в Тулузе в обмен на захваченные Филиппом в Берри земли). Но сразу же после этой встречи Ричард выступил с предложением, вызвавшим чрезвычайное раздражение Генриха. Якобы для устранения препятствий на пути к миру и для очистки совести перед крестовым походом, тот вызвался держать ответ за свои тулузские походы в курии, в королевском суде Филиппа. Однако само признание своей подсудности этому суду означало признание себя французским вассалом. И даже если Ричард и не приносил Филиппу ленной присяги, реализация подобного предложения была бы практически ей эквивалентна. И сеньор в таком случае был бы обязан принять в суде сторону своего вассала. Смекнув в чем тут дело, Генрих сильно разгневался, но этим все и ограничилось.

Через несколько недель Ричард окончательно перешел на сторону Филиппа. Это произошло 18 ноября 1188 года во время Бонмуленской конференции. Несомненно, он взял инициативу в свои руки. По утверждению Гервасия, Ричард, напуганный слухами о предполагаемом объявлении Иоанна наследником английского престола, еще до этой конференции помирился с Филиппом и договорился о своем переходе на его сторону; он сообщает также, что это стало для всех полной неожиданностью. От имени Ричарда Филипп потребовал заключения брака с Алисой и принесения вассалами Генриха ленной присяги Ричарду, что означало признание последнего престолонаследником. В ходе трехдневных, становившихся с каждым днем все жарче, словесных перепалок Ричард напрямую спросил отца, собирается ли тот объявлять его престолонаследником. Загнанный в тупик поставленным в столь ультимативной форме вопросом, Генрик явно не готов был произнести категорическое «да» и вновь попытался уйти от прямого ответа, после чего Ричард и принес Филиппу ленную присягу на верность ему всех французских владений. Даже если предположить, что это было оправдано «salva fidelitate patris»[14]14
  Здесь: «из соображений верности отчизне» (лат.).


[Закрыть]*, в отношении чего у летописцев нет единодушного мнения, Ричард тем самым нарушал клятву верности отцу, поскольку присягал Филиппу и как герцог Аквитании, признавать вассальную зависимость которой от французской короны Генрих прямо запретил. Включая в свою присягу все французские лены, он тем самым объявлял себя наследником Генриха и, как таковой, признавался Филиппом. Со своей стороны, Филипп обещал Ричарду помочь усмирить строптивых беррийских баронов. Так Генрих оказался в ситуации, когда через его голову принимались крайне важные политические решения. Из необходимости публичной присяги следует два вывода. Во-первых, если доселе мы ничего не слышали о присяге, значит ее и не было, и во-вторых, Ричард боролся с отцом в открытую. Финальный этап своего противостояния с отцом он начинает не переходом на сторону противника в бою, но законными путями за столом переговоров. Все шло по плану, предусматривавшему его осуществление на последней конференции года, где неизбежно должно было быть заключено двухмесячное перемирие, и переход к Филиппу, как это подтверждают достоверные источники, не был решением, принятым в последнюю минуту. Подобное перемирие, заключаемое на Рождество, обычно длилось до дня святого Иллариона, отмечаемого 13 января, но и после этого ввиду, как правило, неблагоприятных погодных условий, немедленное возобновление военных действий представлялось в высшей степени маловероятным. Так что всем было ясно: перемирие будет неизбежно продлено. Таким образом, Генриху предоставлялась возможность приспособиться к новой ситуации, и не только в военном отношении, но и, конечно, в политическом. Более того, по его просьбе перемирие дважды продлевалось и затянулось до самой Пасхи 1189 года. Из этого видно, что Ричард, в чьих интересах и велась Филиппом эта война, вовсе не стремился свергнуть отца, а лишь добивался от него своего признания в качестве наследника. Во всяком случае, в Бонмулене он все еще был готов пойти на примирение.

К этому времени, однако, на фоне общего упадка сил резко усилилось и без того почти патологическое упрямство Генриха. Он посылает архиепископа Кентерберийского и группу знатных вельмож к Ричарду, но тот с презрением отвергает все предложения, полные обычных пустых посул, вероятно, из опасения вновь очутиться в положении, подобном тому, в котором он оказался осенью 1187 года. Тогда, поддавшись велеречивым уговорам отца, Ричард выказал редкое послушание и сразу же, как сообщает Говден, Генрих занял по отношению к Ричарду жесткую позицию, очевидно находясь под впечатлением разочарования, доставленного ему старшим сыном. Случись такое и на этот раз, Ричарду, вероятнее всего, никогда бы не удалось заполучить Филиппа в качестве союзника. Риск был слишком велик, а время торопило. Весной 1189 года Барбаросса уже собирался выступить в поход, в мае он двинулся в путь, а Ричард, по его собственному убеждению, был все так же далек от своей цели.

В действительности время Генриха было уже коротко отмерено, и вся борьба была излишня, но об этом не знала противная сторона. Генрих пользовался настолько громкой славой мастера мистификаций, что никто из не входивших в его ближайшее окружение, а значит и Ричард, не верили в его болезнь. О характере этой хвори подробнее других пишет Гиральд, входивший на ту пору в свиту королевских послов, курсировавших между ставками противников. От него мы и узнаем об опухоли «circa pudenta»[15]15
  «В области паха» (лат.).


[Закрыть]*, которая вскоре превратилась в свищ. Если речь идет о кишечном свище, то налицо запущенная форма тяжкого недуга. Непосредственной причиной смерти «Historie de Guillaume le Marechal», жизнеописание свидетеля кончины Генриха, называет кровотечение изо рта и носа. Именно это обстоятельство и нашло отражение в уже упоминавшемся феномене кровотечения из ран умершего. И это лишний раз подтверждает, что Генрих скончался не от стресса, связанного с войной, а в результате резко прогрессирующего с момента начала истощения организма. Имей мы на руках более подробную историю его болезни, как знать, может нам бы и удалось отыскать ее взаимосвязь с полнейшим отсутствием гибкости, которым характеризовалось поведение Генриха в последние годы жизни. Конференции оказались в последний час такими же бессмысленными, как и прежде. На Троицу состоялась встреча в Ла-Ферте-Бернар: Филипп потребовал выдать Алису Ричарду и разрешить вассалам Генриха присягнуть на верность Ричарду как будущему наследнику престола. Ричард потребовал участия Иоанна в крестовом походе, грозясь в противном случае остаться дома. На это последовал категорический отказ Генриха. Обратившись непосредственно к Филиппу, он заявил, что если тот согласен, Алису можно выдать замуж за Иоанна, в этом случае он бы щедро наделил новобрачных. Это предложение вызвало лишь раздражение Ричарда, да и Генрих едва ли мог рассчитывать на успех своего предложения, поскольку ситуация уже не позволяла Филиппу открыто отвернуться от своего нового союзника. Однако военное положение Генриха на тот момент было еще далеко не безнадежным. И лишь после вторжения объединенных сил Филиппа и Ричарда в Мен и Турень, где их ряды стали быстро пополняться переходившими на их сторону вассалами Генриха, исход борьбы оказался предрешен. Тур был, наконец, взят, но именно в свою вотчину тянет Генриха вопреки всякой военной логике. На ответные меры у него уже не хватает сил. Вместо того, чтобы укрыться в верной ему Нормандии, он бесцельно, как по крайней мере представляется со стороны, мечется по всему театру военных действий. Сгорает любимый им Леман, где он родился и где покоился прах его отца, и все из-за того, что Генрих отдает приказание поджечь предместье, чтобы задержать преследовавшего его неприятеля, а из-за резкой смены направления ветра огонь перебрасывается на сам город. Были в этой войне драматические эпизоды. Ричард, невооруженный, преследовал своего отца и был повержен одним из соратников Генриха, Вильгельмом Маршаллом, пронзившим его коня. Так Генрих избежал пленения собственным сыном. После этого эпизода он потерял всякую охоту к сражениям и сопротивлению и отправился умирать в Шиньон. Оттуда Генрих прибыл 4 июля на свою последнюю конференцию, на которой уже не было переговоров как таковых, а царил лишь грубый диктат победителей, потребовавших от него безоговорочной капитуляции. Дошедший до нас текст начинается с утверждения, что Генрих полностью сдался на милость французского короля: «Rex Angliae ex toto posuit se in consilio et voluntate regis Franciae»[16]16
  «Король Англии полностью отдал себя в распоряжение короля Франции и подчинился его воле» (лат.).


[Закрыть]. И еще он должен был возобновить свою ленную присягу Филиппу. Алису нужно было отпустить, Ричарду предстояло принять присягу на верность вассалов отца, «citra mare et ultra»[17]17
  Здесь: «континентальных и заморских» (лат.).


[Закрыть], и следовало выплатить репарации. В целом условия мира можно было считать кабальными лишь с субъективной точки зрения Генриха. Спустя два дня после его последней встречи с Ричардом и Филиппом он был уже мертв. Он умер 6 июля, и мы ничего не слышали о возвышающей душу кончине. Семья его начала разрушаться еще задолго до этого дня, и в предсмертные часы он лишь проклинал сыновей и сокрушался о своем позоре. Последним ударом была весть об измене Иоанна. Похоронили его в окрестностях Фонро, где также должны были быть погребены его жена и один из сыновей. Когда умер Иоанн, Луарская область была уже потеряна, а сыном, который пожелал покоиться у ног отца, как бы в знак запоздалого раскаяния, стал Ричард.

РИЧАРД И ФИЛИПП:
ДРУЖБА НЕДРУГОВ

В конце этой главы, повествующей о времени борьбы Ричарда за право на престол, попробуем разобраться в его взаимоотношениях с Филиппом. Наиболее распространенной в литературе является точка зрения, согласно которой хитрый Капетинг рассорил Ричарда с отцом. Она отражает позицию главным образом английских летописцев, благоволивших Ричарду и пытавшихся отыскать оправдание его отходу от отца. Французская позиция в этом отношении и вовсе не заслуживала бы серьезного внимания, если бы не трансформировалась в рассуждения о причинах англо-французского разрыва во время крестового похода: мол, Ричард получил поддержку Филиппа, лишь пообещав жениться на Алисе, хотя никогда не собирался этого делать. Нарушением клятвы Филипп и его летописцы оправдывали войну против Ричарда. Как видим, Ричард выступает одновременно и как более или менее наивная жертва коварства Филиппа, и как искусный обманщик.

Английский вариант следует сразу же отбросить за несостоятельностью. Ведь, во-первых, в 1189 году, как мы уже успели убедиться, конфликт отца с сыном зашел в тупик, из которого не было выхода, и по известным нам уже причинам, а, во-вторых, факты и тексты договоров свидетельствуют о том, что Ричард никак не мог быть обманутой стороной, так как именно для него, а не для Филиппа был выгоден этот союз, и он принес бы ему пользу даже в том случае, если бы Генрих II остался жив. Поскольку Филипп принял все условия Ричарда и проявил по отношению к нему столь поразительную сговорчивость, что резко контрастировало с его обращением с Генрихом, целесообразнее ограничиться рассмотрением французской версии, а именно, утверждения об «обмане» со стороны Ричарда. И здесь главным будет вопрос о том, какого рода поддержку Филипп оказывал Ричарду в его борьбе с отцом. От ответа на этот вопрос зависит не только наша оценка действий Филиппа, но, что сейчас важнее, самого Ричарда.

Каким же мы представляем себе Филиппа? Не слишком завершенный портрет рисуют нам летописцы, изображая Филиппа Августа, собирателя земель государства: крупный и хорошо сложенный лысый мужчина с красноватым лицом и рыжими усами, любитель хорошо выпить и закусить, натура чувственная и вспыльчивая, вечно конфликтующий со своими женами и любовницами. О чертах характера юного Филиппа известно и того меньше – для Генриха он так и остался желторотым юнцом, и свое поражение от него он рассматривал как Божью кару. На то время, то есть в 1189 году, Филиппу было 24 года, но он уже 10 лет носил корону. Для его отца, отличавшегося набожностью Людовика, которому титул «christianissimus»[18]18
  «Христианнейший». (Лат.).


[Закрыть] подходил гораздо больше, чем Филиппу, последний, как позднее отметил Ригор, был поистине даром Божьим, Deodatus, единственным сыном. Гиральд, пребывавший в то время в Париже, вспоминает бурную радость, охватившую горожан при его рождении 21 августа 1165 года. В юности, по словам того же летописца, Филипп очень ревниво переживал все обиды, наносимые его отцу королем Генрихом, и Гиральд приводит, быть может не совсем правдивую, но вместе с тем довольно показательную историю. Однажды юного короля застали одного – в сильном волнении он покусывал ореховый прут. На вопрос о причинах терзаний он признался, что его мучают сомнения, а сможет ли он восстановить величие державы Карла Великого. Конечно, в год его рождения, то есть в 1165 году, культ Карла Великого был официально провозглашен уже в другом государстве – Барбароссой: один из его пап-ставленников даже причислил его к лику святых. И соперничество с императором сулило мало хорошего юному Филиппу, который в начале своего правления реально управлял лишь Иль-де-Франсом. Но у него уже была королевская программа, которую дополняли энергия, последовательность и терпение. Коронованный еще при жизни отца, в 1179 году, четырнадцатилетний Филипп принял из его парализованных рук всю полноту власти и, после скорой смерти Людовика от апоплексического удара, в 1180 году вступил в политически выгодный брак с Изабеллой Хеннегауской. От своего наставника, графа Фландрского, а также от своей матери, Адели Шампанской, он очень скоро отмежевался по политическим соображениям. Ему необычайно повезло в том, что он нашел, как мы уже видели, в лице Генриха II самоотверженного защитника и превосходного политического учителя: с его поддержкой он подчинил себе восточные провинции государства, Фландрию и Бургундию, когда ему было не многим более двадцати лет. Идеалу рыцаря он совсем не соответствовал – слишком опасался за свою жизнь, а на рыцарском лексиконе это именовалось просто – трусостью. Да и покровителем труверов, северной разновидности трубадуров, его никак нельзя было назвать, и один из них, Конон де Бетюн, однажды пожаловался, что его подвергли остракизму при дворе Филиппа за употребление артуанского диалекта. Это указывает на то, что Филипп стремился утвердить культурное превосходство Иль-де-Франса. Во всяком случае в этом отношении он разительно отличался от своего политического соперника Ричарда, который, в зависимости от обстоятельств, мог изъясняться и даже писать стихи как на северофранцузском диалекте, так и на провансальском «куанэ». В кругу Ричарда известие о том, что отплытие короля Филиппа в крестовый поход из Генуи задержала гроза, могло вызвать лишь насмешки. Хотя свидетельства о боязни смерти не дают повода считать его неврастеником или меланхоликом, они имеют довольно определенное политико-пропагандистское объяснение. И все же бесспорно одно: на поле брани он чувствовал себя явно не в своей тарелке. В одинаковой мере его нельзя было назвать ни стратегом, ни рыцарем. В военном искусстве его интересовало лишь саперное дело, хотя при осаде крепостей, естественно, сведения из этой области были весьма ценны. Технические интересы у него явно преобладали над всеми прочими. Его последующие удачи по части завоеваний прямо связаны со слабостью Иоанна и проводимой последним политикой уступок. Таким образом, перед нами не гениальный политик и великий военачальник, а удачливый долгожитель, который, накопив к зрелым годам богатый политический опыт, вел легкую игру со слабым противником. К счастью для него, век грозного соперника, Ричарда, оказался недолог, благодаря чему Филиппу и удалось войти в историю под прозвищем «Август». И если лишить его нимба победителя при Буване, то в конце восьмидесятых годов XII века Филипп был всего лишь юношей, окольными путями и осторожно приближавшийся к своей честолюбивой мечте. Его политика в восьмидесятых, а также в девяностых годах много говорит о его характере, что позволяет не очень зависеть от свидетельств летописцев. В 1187 году, к которому мы подходим в нашем исследовании, Гиральд называет его хотя и юным по годам – ему было двадцать два, – но «amina senilis, prudens in agendis et strennus»[19]19
  «Душа старческая, осторожная в делах и деятельная» (лат.).


[Закрыть], to есть умудренным и дельным. «Младой старец» был рассудительным, немногословным в высказываниях и имел практический склад ума. И хотя Париж не стал обителью муз, все же благодаря стараниям короля в нем появляется вскоре первая пара мощенных булыжником улиц, так что в дождливую погоду уже не везде было по уши грязи. Перед выступлением в крестовый поход Филипп велел еще возвести городские стены с башнями, которые через пару лет дополнительно укрепили быками по берегу Сены. Так был заложен Лувр и укреплен западный берег реки. Здесь же, на западном берегу с его помощью и пришел к власти Ричард – его «друг и брат», как в соответствии с принятыми тогда нормами обращения при переписке величал его Филипп. И вскоре состоялся его торжественный въезд в качестве почетного гостя французского короля во дворец на острове Ситэ. Примерно к этому времени относится рождение у Филиппа наследника Людовика.

Каковы же были мотивы поведения Филиппа по отношению к Ричарду? Во всяком случае ему нельзя приписать бездумное следование утвердившимся во французской политике традициям, предписывающим поддерживать недовольного сына в его борьбе против авторитета находящегося у власти отца: Иоанн и планы раздела наследства делали это абсурдным. Поэтому обрисуем вначале общую ситуацию. Очень даже может быть, что Ричарда и Филиппа, независимо от того, насколько соответствовали действительности слухи об их гомосексуальных взаимоотношениях, вначале действительно в определенном смысле связывали узы дружбы, они пользовались взаимным доверием и искренне заблуждались, короче говоря, Филипп принимает сторону Ричарда из эмоциональных побуждений. В Gesta Говден так изображает в высшей степени тревожное для Генриха II в политическом отношении положение вещей: Ричард, герцог Аквитанский и сын короля Генриха, гостил у короля Филиппа, который оказывал тому столь великую честь, что нередко ел с ним из одной тарелки и спал в одной постели. И король французский любил его как свою душу. Естественно, наши представления о королевских дворцах и обычаях королевского гостеприимства весьма отличаются от того, что было на самом деле, – крепости были довольно тесноваты, и современный описываемым событиям читатель этот отрывок мог воспринимать совсем иначе. Да и столь же маловероятно, что при своем дворе Филипп вел бы себя неподобающе его пониманию королевского достоинства. Остается лишь признать, что перед нами – свидетельства его чрезвычайной благосклонности к Ричарду. Предположение же о том, что подобное расположение обусловлено наивным почитанием на десять лет старшего товарища, блестящего королевича Плантагенета, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Почитания не было ни до описываемых событий, ни после. Столь же необычайную любовь питал Филипп в те годы и к младшему брату Ричарда Готфриду. Всего за год до этого, в августе 1186 года, Филипп, безутешный в своем горе, готов был броситься за этим своим другом в могилу. Оно и понятно. Ведь, по крайней мере в политическом смысле, смерть Готфрида была для него чувствительным ударом. С помощью опытного военачальника и искусного интригана герцога Бретонского он очень скоро смог бы взять под контроль Луару и Нормандию и, чем Бог не шутит, отбил бы от государства Генриха Анжу, превратившись таким образом в грозного противника герцога Аквитанского. В общем, подобная дружба прямо противоречила интересам Ричарда как наследника единого государства. Так уже в 1183 году Филипп выступает против Ричарда на стороне Генриха Младшего, а всего за несколько недель до столь бурного проявления дружеских чувств в Берри вторгается в его владения. И Филиппу, по всей видимости, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить герцога, с которым ему уже пришлось познакомиться лично, – «брат» Ричард присутствовал при его коронации и в начале восьмидесятых даже воевал на его стороне – забыть враждебные действия и недружелюбную политику.