Текст книги "Вся ночь — полет"

Автор книги: Уинифред Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Ей нравилось здесь все. И, похоже, соколам тоже. Шейла хотела, чтобы у нее на ранчо им было так же привольно и уютно, как здесь. Я сделаю для них все, пообещала себе Шейла.

– Я сейчас живу по-холостяцки, – сообщил Жерар Бертье, – моя жена валяется на Лазурном берегу. – Он ухмыльнулся. – Большая любительница греть кости.

– Но вы не очень-то скучаете, верно? – предположила Шейла. – У вас такая замечательная компания.

– Да. Причем, должен откровенно сказать, невероятно веселая.

– Вы охотник? – спросила Шейла.

Жерар покачал головой.

– Нет. Я люблю живых птиц. К тому же я давний вегетарианец.

– Но соколы отнюдь не…

– Верно. Заметьте, я не отождествляю себя с ними. Что я люблю делать, – говорил он, бросив шляпу на тумбу у входа на веранду, – наблюдать, как они охотятся. Например, на голубя. Сокол бьет его на лету. Мгновенная схватка – и птицы кубарем катятся вниз. – Он улыбнулся. – Приятно знать, что твой выкормыш – всегда победитель.

– Ваших балобанов покупают люди с Востока?

– И они тоже, – кивнул Жерар, вынимая из шкафа бутылку красного вина. – Вот, между прочим, из погребов моей жены. – В его голосе прозвучала едва заметная насмешка. Жерар поставил вино на стол и потянулся за бокалами.

– Вот как? – изумилась Шейла. – Наверное, ваши соколы охраняют ее виноградники?

Жерар засмеялся.

– Они не соглашаются на такую мелкую работу. К тому же она бы разорилась. Что такое все ее вино, – он небрежно махнул рукой, – когда мой сокол, если я захочу продать его арабскому шейху, осыплет меня золотом? – Жерар поморщился. Потом наклонился к Шейле и тихо сказал: – Но я ему не продам. А вам – продам. – Он поднял указательный палец. – Продам. И знаю почему.

– Почему? – спросила Шейла.

Она словно завороженная следила за движениями Жерара. Она наслаждалась его грациозностью, поразительной для возраста мужчины. Таких мужчин она не знала среди американцев.

– Не скажу. – Он рассмеялся. – Ни за что не скажу. – Потом отодвинулся от нее и совсем другим тоном добавил: – У нас с женой независимый бизнес. А вино неплохое, верно? – спросил Жерар, наблюдая за тем, как Шейла отпивает глоток из бокала.

Вино на самом деле было отличное. Густое, рубиново-красного цвета, с едва уловимым вкусом чернослива.

– Замечательное вино, – похвалила Шейла, чувствуя, как приятная легкость охватывает ее.

– В кладке сокола было четыре яйца, – рассказывал между тем Жерар.

– Я читала, – решила проявить свою осведомленность Шейла, – соколиным яйцам почти не нужна никакая подстилка?

– Да, – ответил он, не удивляясь ее познаниям и уж тем более не собираясь хвалить за них. – Скорлупа коричневатого цвета, с темными крапинками, иногда – с красно-бурыми или рыжеватыми. Загляденье. – Жерар улыбнулся. – Вы сами увидите, Шейла. В следующем апреле.

– Надеюсь.

– Насиживают яйца около месяца. Самки и самцы трудятся по очереди. Как вам такое равноправие, а? Подобного у людей не встретишь. – Он усмехнулся. – Когда моя жена рожала нашего первенца, я бродил с птицами по полям. Да… так вот, птенцы проклевываются в середине мая – начале июня.

– Пуховички просто прелесть, верно? – Шейла захмелела и от вина, и от обаяния хозяина.

– Невозможно оторваться, – согласился Жерар. – Белые, с желтым или с чуть сероватым оттенком. К началу июля они уже становятся слетками. Лучше всего начинать дрессировать гнездарей, таких, каких берете вы, Шейла.

Она улыбнулась. Она прочла немало литературы, погуляла по Интернету, отыскивая сведения о воспитании ловчих птиц. Но перед ней сидел живой мастер…

– Между прочим, я должен вам сказать, Шейла, – заметил Жерар, – у вас хватит терпения.

– Почему вы так считаете? – заинтересовалась Шейла, хотя и сама знала, что все силы, которые у нее есть, она употребит на новое занятие.

– В основе любой дрессировки, будь то птица или… мужчина, – Жерар ухмыльнулся, – лежит любовь и большое терпение.

Шейла вздрогнула от неожиданности, потом подняла глаза и пристально посмотрела на старого человека.

– Вы сами не знаете, как точно подметили, – сказала она.

– Вам чего-то не хватило с мужчиной, – верно? – Он кивнул на след от обручального кольца на левой руке.

– Любви, – сказала Шейла. – Было только терпение.

Жерар кивнул, подливая ей вина в бокал.

Шейла ощущала все большую легкость в теле и в мыслях.

– Но для сокола у меня хватит того и другого, – пообещала она.

– Верю, – просто сказал Жерар. – Я думаю, тот мужчина был просто не ваш. Но… – он внимательно взглянул на Шейлу, – очень скоро вы встретите своего.

– О нет! – Шейла подпрыгнула на стуле. – С меня достаточно!

– Это не зависит от вашего желания или нежелания, – хмыкнул Жерар. – Он есть, его найдет, поймает и принесет вам в своих когтях Сокол Эдвин. Вы ведь так, сказали, назовете самца? – Жерар расхохотался от души, наблюдая ужас в глазах гостьи. – Вот увидите, Шейла. Это совсем не страшно – полюбить. За успех! – Он поднял бокал. – Я буду весьма признателен, если вы сообщите мне, Шейла, о нем. Мы ведь теперь с вами родственники, верно?

Шейла уже справилась с собой и тоже засмеялась. Человек шутит, а ты как отвечаешь на шутку? – укорила она себя.

– Приглашу на свадьбу, – пообещала она.

– Ради такого успеха моих птиц я готов пересечь океан.

Они смеялись, Шейла чувствовала во всем теле небывалую расслабленность. Она давно не испытывала ничего похожего. Неужели причина в бокале вина, который она выпила? Или это происходит от того чувства, что она сама наконец загружает свой вагон? Она до сих пор не забыла то пришедшее ей в голову, на первый взгляд нелепое, сравнение.

Откинувшись на спинку кресла и разглядывая веранду, на которой они с Жераром сидели, Шейла поймала на себе внимательный взгляд хозяина.

– Более того, – сказал он, – уверен, что этот человек будет поклонником птиц.

– Неужели? – Шейла сложила руки на груди. – Уж не пытаетесь ли вы предсказать мне будущее? – В ее голосе прозвучал вызов, хотя она старалась произнести эту фразу мягко, с иронией.

– Я не пытаюсь. – Жерар покачал седой коротко стриженной головой. – Я просто предсказываю его. – Он пожал плечами и поднес к губам снова наполненный вином бокал.

– Никогда не могла понять, – говорила Шейла, – почему некоторые люди считают, что они знают то, чего знать нельзя? – Она вскинула светлые брови, ее щеки заалели.

Действительно, ее будущее знают все, кроме нее, – Норма, Жерар. Они уверяют, будто знают то, что с ней произойдет. Только она, выходит, ничего не знает.

Жерар усмехнулся. Да что может быть проще? Такую женщину, как Шейла Ньюбери, не заметит только слепец. Таких мужчин немного. А женщина вроде нее, охваченная страстью к птицам, сможет заметить только того, кто увяз в такой же страсти…

Но он не скажет ей… Ни за что не скажет. Человек, который дает простой ответ на заковыристый вопрос, никогда не останется в памяти. Как не остается в памяти все обыденное. А ему хочется остаться в ее памяти. Значит, он должен возбудить любопытство Шейлы Ньюбери. Чтобы каждый день, просыпаясь и мысленно перебирая то, что может произойти в предстоящий день, она вспоминала: а вот Жерар Бертье что-то такое говорил…

– Что ж, мы обо всем договорились, – сказал Жерар, взглянув на часы. – Пора, иначе дорога будет по-настоящему отвратительной.

Шейла поцеловала Жерара в щеку.

– Я дам знать, когда доберусь с птицами до дома, – пообещала она и поспешила к машине.

Шейла погрузила клетку с трехнедельными «гнездарями» в синий «пежо», который взяла напрокат. Она села за руль, ощущая невероятную легкость в голове и в теле, и покатила в аэропорт.

Вот оно, начало новой жизни! Она прилетит домой, явится на ранчо, где все готово к приему главных обитателей. Она звонила и узнала, что уже сделано искусственное гнездо. Все в точности, как она указала: из небольшой и не слишком глубокой корзины, в которую уложены ветки. Жерар посоветовал накрыть гнездо сверху еловым лапником или ветками каких-нибудь деревьев лиственных пород.

– Еще один момент, – наставлял Жерар Шейлу, – непременно рядом с корзиной нужно закрепить толстые ветки, на них будет сидеть подрастающая птица. Да, птенцы не любят сквозняков. Так что береги их, Шейла…

Глава седьмая

Когда враг на веревочке, победа обеспечена

Оказавшись наконец на своем ранчо, Шейла вспоминала наставления Жерара. Она клала небольшие кусочки сырого мяса с примесью мелко рубленых костей и куриных перьев перед птенцами. Она смотрела, как клюет еду любимец, Сокол Эдвин. Жерар сказал, что нужно непременно добавлять толченую яичную скорлупу в корм, чтобы соколят не мучил рахит. Шейла и сама знала, что без скорлупы не удастся выстроить нормальный скелет птицы, не вырастить крепких перьев.

Она испугалась, когда птенец, поев как следует, принялся клевать носом. Что с ним случилось? Шейла не сводила с него глаз, она едва удерживала себя от желания побежать в кабинет, сесть за компьютер и связаться по электронной почте с коллегами по клубу. Но потом, взглянув на второго птенца, будущую подругу Эдвина, заметила, что с ней творится то же самое. Господи, догадалась она, да они просто хорошо поели! Разве не так после плотного обеда тянет вздремнуть и человека?

И верно, птенцы снова стали живыми и активными, как только проголодались.

– Ну вы и прожоры, – бормотала Шейла, подкладывая обоим свежие кусочки мяса. – Хорошо, что вас у меня только двое. А когда здесь будет целая компания, то мне придется здорово вертеться.

В трехнедельном возрасте каждый из них съедал по два голубя в сутки. Но и росли птицы быстро.

– Боже мой! – восклицала Шейла, которая, случалось, не видела птиц целый день. – Да вы уже почти оделись! Вы уже в перьях!

Когда птенцам исполнилось два месяца, они ели только один раз в сутки. Шейла проверяла сама весь корм – каждое куриное яйцо – на свежесть, причем самым старым способом: опускала в воду. Если оно тонуло, значит – свежее. А если чуть всплывало – нет. Такое Шейла отвергала напрочь. За это ей была весьма признательна кошка Лиззи.

Шейла много раз мысленно благодарила Жерара за то, что он посоветовал ей взять двух птенцов. Она ведь собиралась сперва выращивать одного. Но теперь видно, как им хорошо вдвоем, и ей самой гораздо спокойнее, она лучше их понимает, сравнивая поведение одного и другого.

Шейла знала, что уже пора лишить себя удовольствия смотреть, как едят птенцы, – они не должны знать, что их кормит человек. Иначе они будут считать человека своим родителем.

Шейла долго колебалась, хорошо ли, правильно ли с ее стороны заняться Соколом Эдвином, а его подружку поручить нанятому ею сокольничему. Наконец она поборола сомнения и решила, что Эдвина она будет вести сама от успеха к успеху.

Она стала класть перчатку рядом с кормом, чтобы птица привыкала к непременному атрибуту своей жизни. Спрятавшись за кусты, Шейла начинала насвистывать и называть его по имени.

– Эд-ви-ин, – окликала она его и радовалась, как хорошо, что в этом имени половина гласных, их можно растягивать, повторяя мелодию свиста. – Сокол Эд-ви-ин.

Сокол понемногу привыкал, у него возник рефлекс на это имя, оно ассоциировалось у него с едой.

Наконец настал день, когда Эдвин весь покрылся перьями, а это означало, что на него уже нужно надеть охотничье снаряжение.

Шейла еще в детстве любила шить куклам наряды, и теперь ей захотелось вспомнить прежнее занятие и сшить амуницию для своего любимца – путцы из кожи, клобучок на голову и бубенчики.

Путцы она надевала потихоньку, осторожно, когда Эдвин еще сидел в вольере. Она сшила их из мягкой кожи, из такой же и клобучок. Она смастерила сама должик – ремешок, достаточно прочный, чтобы птица не оборвала его, когда усядется на присаде – специальной дуге, воткнутой в землю обоими концами. Сверху эту дугу, как и полагается, она обшила мягким сукном.

Как хорош Эдвин! Он возмужал, окреп. Его полетное оперение прекрасно.

Сокольничий Питер, которого Шейла наняла еще и управляющим ранчо, умел обращаться с птицами, а зная пристрастие хозяйки к Соколу Эдвину, уделял гнездарю особое внимание.

– Хочешь посмотреть, Шейла?

Питер сел на лавочку, отвел в сторону руку с птицей, поднял вверх, потом опустил, встал, присел на корточки. Все это он проделал медленно, потом чуть быстрее.

– Видишь, он уже привыкает к руке.

– Дай его мне, Питер.

Шейла протянула руку в перчатке, чувствуя странное возбуждение, как будто собиралась прикоснуться к видению, к миражу. К сыну Эдвину.

Птица не шелохнулась, она словно не почувствовала разницы между рукой Питера и Шейлы. Она была послушной и терпеливой.

– Отлично, Эдвин, – тихим голосом похвалил Питер. – Теперь проведем испытание клобучком.

Питер протянул руку, в которой держал клобучок, и быстрым движением надел его на голову птицы. Сокол не противился.

– Он уже привык, верно? Как тебе удалось так быстро? – с завистью в голосе спросила Шейла.

– У хищных птиц, – сказал Питер, – есть одна особенность. Они готовы преодолеть свой страх, только сильно проголодавшись. Это связано с биологией хищников. Когда они ловят добычу, то наедаются до отвала, потом отдыхают, а к охоте становятся равнодушны.

– Но я читала, что в соколиной охоте есть понятие «тело», – сказала Шейла.

– Я взвешиваю Сокола Эдвина и его подружку, у каждой птицы своя рабочая кондиция. Для взрослого рабочего сокола нужно три недели, чтобы ввести его в охотничье тело.

– Значит, надо постепенно уменьшать количество корма?

– Да. И увеличивать нагрузку во время полетов.

– Ты скоро начнешь его притравливать по голубям? – спросила Шейла.

– Я уже начал. Между прочим, Сокол Эдвин оказался очень способным. Не в пример подружке. – Питер кивнул на другую птицу.

Шейла довольно улыбнулась.

– У нее будут другие задачи. А по воронам? Ты уже притравливал его по воронам?

– Чуть позже, – пообещал Питер. – Они хитрее голубей. Когда удирают от погони, то летят зигзагами, будто заметают следы. К этому Эдвину придется привыкнуть.

– Наш Эдвин догонит любую. Верно, дорогой мой? – Шейла наклонилась к птице, положила руку на клобучок.

– Соколу нужна только победа, ни в коем случае не отрицательные эмоции, Шейла. Поэтому все должно быть подготовлено.

– Как же ты поступишь?

– Да просто. Поймаю ворону, посажу на веревочку и дам слететь Эдвину с руки.

Она засмеялась.

– Что ж, когда добыча на веревочке, а за твоей победой присматривают, это всегда надежно.

– Но другим способом невозможно привить уверенность в себе, – оборонялся Питер, уловив в голосе Шейлы нотку осуждения.

– Не только птице, Питер, – согласилась Шейла, подумав о Норме, которая приучала ее к победе над собой примерно так же.

Только теперь она поняла, что и Жерар – он ведь тоже от Нормы. Не в буквальном смысле слова – они не знакомы лично, но Норма внушила Шейле, что в Париже есть то самое яйцо, из которого вылупится ее, Шейлы, победа над собой.

Питер протянул руку и аккуратно снял с птицы клобучок.

– Я хочу погулять с ним, – сказала Шейла.

– Пока еще не время, Шейла. Он должен привыкнуть к своему головному убору.

Шейла вздохнула, но спорить не стала.

Глава восьмая

Нежное пение амадин

Ален Ригби с хрустом потянулся и громко, со стоном, зевнул. Усмехнулся, довольный собой. Интересно, подумал он, сколько еще времени у меня продержится эта радость?

Он снова потянулся и снова зевнул, причем так громко на этот раз, что стайка амадин – маленьких певчих птичек, чуть меньше воробья, затрепыхалась в клетке и умолка.

– Ну что-о вы, глупышки. Не стоит пугаться, – добродушно проговорил он и добавил: – Я понимаю, вы на меня не злитесь, и, слава Богу, даже если злитесь, то не умеете говорить. А то начали бы меня пилить, как она. – На последнем слове Ален сделал ударение. Потом засмеялся. – Но вы ничего не знаете о моей бывшей жене. И знать не можете. Потому что, если бы она была в этой спальне, то вас здесь никогда бы не было.

Ален умолк, а амадины, вероятно успокоенные ровным звуком его голоса, хотя и вовсе немузыкального, снова запели свою нежную песню.

– Вас вообще бы не было в этом доме, – добавил Ален.

Он отбросил одеяло и лежал, наблюдая, как ветерок шевелит зеленоватые кисти тяжелых занавесей.

– Она ненавидела солнце. Она говорила, что спальня с окнами на восток – это бред утомленного одиночеством мужчины. И поскольку она поселилась в этом доме, то она положит конец подобным глупостям.

Он ухмыльнулся и сел на постели.

– Вот уж дудки, милочка! – Он засмеялся. – Ничего у тебя не вышло. – Он, Ален Ригби, сам знает, куда должны выходить окна его спальни. Они туда и выходят. – А тебя нет в этой спальне. Ты была и вышла. Навсегда.

Он почувствовал себя так, будто снова подписал свежий контракт на поставку куриных окорочков в Китай. О, этот миг достоин того, чтобы радоваться. Сколько он подбирался к нему… Он сделал бы это раньше, быстрее, но Салли, чертова заноза, впилась в него, вцепилась, как репей в шерсть чау-чау. Ален по-собачьи отряхнулся. Она что-то требовала от него, за что-то постоянно критиковала, чем-то угрожала.

– Уф… – выдохнул он, и его большое тело качнулось.

Так сколько же еще времени, как долго он будет испытывать радость от того, что может громко, со стоном, зевать и никто – никто! – не станет затыкать ему рот? Он может спать в шерстяных носках в летнюю жару, потому что у него мерзнут ноги, и никто – никто! – не станет твердить ему, что нужно срочно показаться доктору.

Салли оставила его. Она заявила, что она не безмозглая курица, чтобы жить в этом птичнике. Она искусствовед, а эти калифорнийские «просторы» – с отвращением произносила она слово, которое всякий раз вселяло в Алена радостное волнение, а чтобы снова и снова испытать его, он снова и снова произносил это слово, – ей ненавистны. Она выходила замуж за бизнесмена, а не за петуха, пускай даже и бойцового, каким он себя считает, подписывая контракт за контрактом.

Салли вернулась в Александрию, что близ Вашингтона, в свою роскошную квартиру, к своим занятиям. Она была специалистом по искусству авангарда начала прошлого века.

Ален Ригби, закончив дела с адвокатами, которые вели бракоразводный процесс, отправился проветриться.

Давным-давно, еще мальчишкой, он впервые прочитал о том, что под проливом между Францией и Англией планируют прорыть тоннель и пустить по нему поезда. Тогда Ален воображал, как когда-нибудь полетит на скоростном поезде, а над ним будет толстенный столб соленой до горечи воды. Он сидит себе и потягивает виски, чувствуя себя истинным покорителем стихии.

Это событие произошло, тоннель стал привычным для путешественников, теперь можно купить билет, сесть в поезд и, потягивая виски, или пиво, или просто воду, одолеть эти мили. Но Ален никак не мог собраться.

Была, конечно, на то причина. Отец, который занимался птицеводством с давних пор, говорил Алену, что настанут такие времена, когда их птицеферма будет кормить весь мир куриным мясом.

Ален слушал отца, кивал, но не очень-то вникал. Сам он любил куриные грудки, особенно жареные с ананасами, но что из этого, если он хотел чего-то совершенно другого? Сказать, чего именно, он не мог, но сердце томилось, словно обещая, что вот-вот он узнает, определит причину томления.

Он так и не узнал, чем именно томилось его сердце, но, когда он окончил университет в Беркли по специальности экономика, его отец скоропостижно скончался. Ален и его младший брат Алекс унаследовали куриное царство. Алекс отказался заниматься бизнесом. Он готовился стать художником.

– Если меня что-то интересует в птице, то только цвет, которым природа наделила это двуногое, как человек, создание, – заявлял он. – Заметь, в отличие от человека у кур есть крылья, за что я их уважаю гораздо больше, чем людей. Но на этом – все, дорогой мой брат.

Впрочем, от доходов, которые продолжал приносить семейный бизнес, теперь уже стараниями Алена, брат не отказывался. Напротив, прибыли, которые увеличивались год от года, позволяли ему без труда устраивать выставки своих работ в лучших галереях страны.

Однажды Алекс приехал на ферму к Алену и обронил:

– Сейчас в моде ловчие птицы. Ты слышал?

Ален усмехнулся.

– Ты, надеюсь, не собираешься предложить мне устроить ферму для хищников рядом с курятником? Думаю, это могло бы облегчить не только труд наших работников, которые в поте лица обрабатывают птицу, но и наш кошелек.

Алекс пожал плечами, что означало: скучный ты человек, братец.

Но Алекс заметил, насколько удачливым оказался Ален. Да и само время толкало энергичных людей к удаче. Открылся железный занавес, и теперь можно было устремиться в Восточную Европу.

Ален учился в университете вместе с выходцами из Чехии, Венгрии и Польши. С их помощью он сделал для себя удивительное открытие – восточный рынок свободен так, как не бывает свободным даже его холостяцкий домашний холодильник.

– Нет ничего? Ни-че-го? – изумлялся он, разглядывая в «Таймс» фотографии магазинных полок, сделанные в Варшаве. – Вот так, как здесь, да? – Он тыкал пальцем в газетную страницу, желая услышать подтверждение своих соучеников. – Вот это – правда? Но туда, – Ален кивал на холодильные прилавки, зияющие пустотой, – можно положить моих кур?

Он был готов это сделать, но не мог положить тушки целиком. Покойный отец заключил долгосрочные контракты с супермаркетами Сан-Франциско на поставку куриных грудок на много лет вперед. Сын обязан выполнять эти контракты. Но… бедрышки… Но окорочка…

Ален размышлял недолго, прекрасно понимая, что очень скоро об этом рынке позаботятся другие. Он знал, какие крупные куриные фермы есть в Техасе, в Монтане. Если он станет слишком долго размышлять…

Поэтому Ален Ригби не размышлял, и через несколько лет его фирма «Кинг Чикен» утроила свои капталы. А потом сделала это еще раз.

Ален полюбил птиц. Искренне и по-настоящему. Поэтому, уж если выбирать между птицами и женой Салли, какие могут быть вопросы? Салли, кстати, догадалась об этом раньше, чем он сам. Как все женщины, вынужден был признать Ален, она обладала мощной интуицией.

Теперь, когда он стал совершенно свободен, он может угостить себя поездкой, о которой мечтал.

– В Пари-и-иж, – со стоном потянулся он еще раз и встал наконец с кровати.

Глава девятая

«Я – тайна»

В Париж Ален Ригби решил поехать налегке и просто – он купил билет в экономический класс. Почему? Потому что хотел исполнить свою детскую мечту в чистом виде. Ведь тогда он не думал о бизнес-классе, поэтому и сейчас ему не грех лететь в компании обычных туристов. Как VIP-персона он уже вдосталь накатался.

Вернув губы на место после улыбки, привычно возвращенной стюардессе, он подошел к своему креслу. Над креслом в багажном ящике «Боинга» оказалось свободное место, как раз для его дорожной сумки и черной ветровки из тонкого хлопка. Небрежным движением Ален освободил руки от того и от другого, наклонился, чтобы не стукнуться головой о днище ящика, занес ногу, желая протиснуться по узкому проходу, который оставался между чьими-то обтянутыми синими джинсами коленями и спинкой кресла перед ними. Ален замер в позе журавля на болоте.

Его взгляд уперся в макушку, покрытую пышными светлыми волосами. Алену захотелось проследить, куда устремляются эти ничем не связанные волосы.

Женщина явно испытывала неловкость и поёрзала. Она чувствовала нависшую над ней чужую тень, но не видела, чья она, эта тень.

– Пожалуйста, – пробормотала она, вжимаясь в кресло и пропуская Алена. – Или вы хотите, чтобы я встала?

Она говорила спокойно, без всякой улыбки. Но и теперь она не разглядывала его, лишь мельком посмотрела, убедилась, что это мужчина, и снова поднесла к лицу журнал, который читала.

– Нет, благодарю. – Ален занес ногу над ее коленями, чтобы попасть в свое кресло. Но он не удержался, потерял равновесие и коснулся ее колена. – О, прошу прощения.

Она снова подняла голову от журнала, молча посмотрела на Алена. В глазах не было осуждения. Интереса в них тоже он не заметил. Скорее там мелькнула легкая досада – оторвали от интересного занятия.

У нее серые глаза, отметил Ален. И пухлые губы. И еще – и это самое главное – она ничуть не похожа на его бывшую жену. Она отличалась от нее так, как отличаются куры леггорн от кур породы изабраун. Он ухмыльнулся и отвернулся к окну. Интересно, что бы она сказала или, может, даже сделала, если бы догадалась, о чем он сейчас подумал.

Ален устраивался в кресле – он то вытягивал ноги, то снова их подбирал. Но она ни о чем не догадается, тем более что он не собирается думать о ней. Это не его тип женщины. Высокая, это видно, даже когда она сидит, иначе он не задел бы ее колено своим, у нее слишком длинные ноги.

Он покосился в ее сторону, просто так, сказал он себе, чтобы довершить картину. Его всегда интересовал габитус любого живого существа, он позволяет понять, что можно ждать от той или иной особи. Ален слышал, что если ты женишься на женщине высокого роста, то тем самым обеспечиваешь себе высокую дочь… А она, его соседка, светловолосая, с белой кожей. Хотя руки, которыми она держит журнал перед носом, загорелые, будто поджаренные на калифорнийском солнце. Ничего особенного, заключил он, в ней нет. Синие джинсы он уже заметил, белую футболку навыпуск тоже. Все без претензий. На ногах наверняка мокасины.

Ален перевел взгляд на ноги соседки. Он угадал, да, мокасины. Рыжего цвета и о-очень приличного размера.

Ален ухмыльнулся.

Это не Салли. Не-ет. Салли – вот женщина его типа. К сожалению, только внешне, вынужден был признать он снова. Изящная, миниатюрная, черноволосая, смуглая, с вьющимися от природы волосами. Такая цыпочка, ах. Но очень уж сильно клевалась, как вопьется в темечко, так долбит и долбит.

Он усмехнулся – он когда-нибудь наконец отделается от своих профессиональных сравнений? Когда-нибудь перестанет в каждой женщине находить что-то общее со своими драгоценнейшими курами? Ту же Салли все обычно сравнивали с Барби. Неважно, что она темноволосая.

– Какую куколку ты себе отхватил, – восхищался брат Алекс, – если бы она была еще блондинкой… Кстати, ты знаешь, что наш отец в молодости приударял за мадам, которая придумала всемирно известную куклу Барби?

– Кто тебе сказал? – изумился Ален.

– Отец.

– Так почему она не стала нашей мамочкой? – засмеялся Ален.

– Потому что тогда еще не делали Кенов для Барби.

Братья смеялись, но Ален был счастлив. Его идеал был не только хорош собой, но и известен в своих кругах. Салли Кингмор прочили большое будущее искусствоведа. Она занималась европейским авангардом со страстью, а познакомиться с ней Алену помог Алекс, который вращался в той же среде, что и Салли.

О, это было самое настоящее приключение, от которого Алекс не отговаривал брата, но все-таки предупреждал:

– Если что-то случится между вами – умываю руки.

Да что могло случиться, когда Ален Ригби никак не мог дождаться того мига, когда Салли окажется в его спальне?!

Но во всем, что произошло с их браком, он не винил Алекса или себя. Кстати, не винил он и Салли тоже.

Ален надеялся, что бывшая жена на него не в обиде, потому что галерея, которую она открыла в Вашингтоне, построена на куриные деньги. На деньги Алена Ригби.

Он снова намеренно рассеянным взглядом окинул соседку, которая до сих пор не поднимала глаз от журнала. Боковым зрением он заметил рисунок – птица. Ален почувствовал, как спина покрылась потом. Она тоже интересуется птицами? Выходит, тем же, чем и он? Значит, птицами интересуются крупнотелые рослые женщины? Носящие обувь девятого размера? Он чуть не поперхнулся от смеха. Может, взять и спросить ее – как она относится к курам?

Но Алену не пришлось произнести ничего похожего, потому что стюардесса, одаривая салон сияющей улыбкой, сладким голосом прервала ход его мыслей.

– Дамы и господа!

Соседка не реагировала. Ясное дело, ни сладким голосом, ни дежурными словами ее не возьмешь.

– Вы летите в Париж?

Этот оригинальный вопрос сорвался с языка Алена совершенно непроизвольно. Ален почувствовал, как пот заструился по спине. Он поднял руку и потянулся к ручке вентилятора над головой, чтобы направить на себя поток холодного воздуха.

Его соседка быстро подняла голову и ответила вопросом на вопрос:

– А вы выходите, не долетая до Парижа? – И снова уткнулась в журнал.

Он засмеялся. Не слишком любезная особа. Но голос приятный.

– Вообще-то не собирался, – признался он. – Хотелось бы долететь.

– Мне тоже.

Она усмехнулась и перевернула страницу. Ясное дело, дает ему понять, что не намерена утомлять себя разговорами.

– …пристегните ремни… – ворковала стюардесса.

Ален схватился левой рукой за ремень и потянул на себя. Соседка поморщилась.

– Не так энергично, пожалуйста. – Она привстала, сунула под себя руку и вынула ремень. – Оставьте мой ремень в покое. – Потом опять уткнулась в журнал.

Ален мысленно чертыхнулся и пошарил рукой между креслами.

– Простите, но мне придется вас побеспокоить.

– Снова? – на сей раз она посмотрела на него не как на пустое место. Интереса, правда, в ее глазах он тоже не заметил. Она смотрела на него, как на какого-то москита, который не только жужжит под ухом, но еще и кусается.

– В последний раз, надеюсь, – сказал Ален как можно более мирным тоном. – Должен сказать, я завидую автору, который пишет так увлекательно.

– О? – Она вскинула брови. – Вы журналист?

Ага, подумал Ален. Все вы хотите познакомиться со знаменитостями.

– Нет, но я… Хотите мою визитную карточку?

– Нет, благодарю вас, – бросила она холодно и снова уткнулась в журнал.

Понятно, значит, ее тип мужчины – знаменитый журналист. А что делают обычно журналисты, кроме того, что тычут пальцами в клавиши компьютера? Они еще… задают вопросы… Но он уже задал их достаточно. Да, еще журналисты охотно рассказывают о себе. Даже когда их никто об этом не просит.

Так почему нет? Он будет тоже рассказывать о себе.

Ален улыбнулся, довольный тем, что нашел замечательный вариант. Он вообще-то не знал, почему ему так важно говорить с этой женщиной. Но он хотел с ней говорить!

– Ни за что не догадаетесь, куда я еду на самом деле, – внезапно проговорил он, и на сей раз она закрыла журнал.

Может быть, она сделала это с досады, но ему было все равно. Ален Ригби не понял, то ли она дочитала статью, которая так ее занимала, то ли решила сдаться на милость назойливого победителя и снизойти до беседы с ним.

Конечно, она могла послать его подальше, сказать, что ей плевать, куда он летит, но тогда атмосфера была бы испорчена. Вместо легкости, которая возникает в небе, когда ты и все вокруг взирают на привычный мир свысока, кажутся себе всесильными, необычайно удачливыми – еще бы – ты паришь над обыденностью! – эти часы превратились бы в тягостное испытание.

Этот незнакомец, между тем думала Шейла, как и все мужчины, эгоцентрик, он жаждет все внимание сосредоточить на себе. Они считают себя центром Вселенной. А свои мысли и желания – главными. Более того, девяносто процентов из них никогда не догадается, что у женщины тоже есть что-то в голове, свое, отличное от того, что в данную секунду их интересует.