355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уильям Джейкобс » Звезда Альтаир » Текст книги (страница 2)
Звезда Альтаир
  • Текст добавлен: 6 ноября 2017, 19:30

Текст книги "Звезда Альтаир"


Автор книги: Уильям Джейкобс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава II

Квартал Заргарон – место особенное.

Люди на этой улице тоже были особенными. Мастера, одетые в недорогие одежды, юноши – ученики со сдержанными манерами, полные скромной почтительности, женщины с красивыми руками, протянутыми к драгоценностям, – все здесь дышало вдохновением, артистичностью, изяществом.

Василий Лаврентьевич жил на этой улице. На ней же находилась и русско-туземная школа, в которой он еще недавно работал, так что даже и после его перехода в Областное Правление его продолжали здесь называть учителем.

Расстаться с Заргароном он не мог. Для него стало потребностью каждое утро любоваться красотой, которая сквозила отовсюду: и в рассыпанных по золотистой циновке лепестках алой розы, и в тонких старинных миниатюрах, выставленных для продажи в лавках букинистов, и в мужественном, прямо-таки медальном, лице его друга Эгама-ходжи. Казалось, отними у него хоть малую часть этого звонкоголосого и красочного счастья – и он затоскует, он не найдет себе места на свете.

Ежедневно вместе с Вяткиным волшебную улицу видели и другие люди, но только один Бартольд был способен, – так думал Василий Лаврентьевич, – так же тонко и проникновенно чувствовать прелесть этой земли, культуры, так же на равных разделять ее с местными учеными и художниками.

С наступлением жары друзья настояли, чтобы Бартольд перебрался из пыльной раскаленной гостиницы в Заргарон. Нога у профессора все еще болела, и он предоставил ведение раскопок Василию Лаврентьевичу, что тот с большим удовольствием и делал.

Обложившись восточными рукописями, Бартольд лежал под виноградником Абу-Саида Магзума. А по вечерам здесь же, под лозами, встречались друзья.

Особенно много разговоров было всегда о Тимуре и тимуридах, о суфии Ходже-Ахраре, об обсерватории Улугбека, о его библиотеке, учениках, сыновьях. Речь шла и о самозваных читральских тимуридах, которые незадолго перед тем, после Самарканда посетив Ташкент, покинули Туркестан. Но наибольшее любопытство всем внушала личность Улугбека.

– Хорошо бы вплотную заняться Улугбеком, – заметил в одну из бесед Василий Лаврентьевич. – Меня, например, всегда занимала мысль, являлся ли Улугбек продолжателем дела Тимура, или – наоборот? Это у Пушкина – «Тень Грозного меня усыновила»…

– Нет, – мечтательно произнес Бартольд, – меня увлекает не столько преемственность дела Тимура, сколько сама эпоха, в которую народ возвел эти великолепные здания, создал прекрасные книги, поэмы, живопись, музыку, науку. Поймите, и науку! Более высокую, чем в других странах Запада и Востока. Меня интересует время. Я бы и книгу назвал «Улугбек и его время». Оттого, что Тимур привез в свою столицу ковры, драгоценности, книги, множество рабов, тех, кто читал книги и писал их, делал оружие и строил здания, – словом, тех, кто создал этот расцвет, – уровень развития его государства ни на йоту не повысился.

– Это очень правильно, – заметил Абу-Саид, – ведь простые люди, народ, не стали знать больше оттого, что Тимур построил башню и запер там привезенные книги.

Утром следующего дня Василий Лаврентьевич в проеме калитки увидел Эгама-ходжу с маленьким хурджуном и кетменем.

– Я прошу разрешения идти сегодня на Афрасиаб вместе с вами, – сказал он и приложил руку к сердцу. Друзья наскоро собрались и направились по ташкентской дороге на «свои» холмы. Выйдя за город, Эгам-ходжа приступил к делу:

– Меня к вам послали, Василь-ака, старейшины цеха ювелиров. На нашу голову надвинулась беда. Большая беда! Хотят отобрать то, что искони принадлежало отцам, дедам и прадедам – улицу Заргарон.

– Каким это образом? – поразился Вяткин.

– Очень просто. Вы, вероятно, знаете большой караван-сарай кары Хамида?

– Знаю, конечно: тот, в котором помешается лавка индийского купца Фазали Махмуда и двух китайцев, которые совсем не китайцы, а кашгарцы.

– Именно. Так вот, кары Хамидбай старый свой караван-сарай продает, решил построить новый. Жена этого богача, третья его жена, – дочь кокандского Худоярхана. Они сумеют найти ходы и выходы. Договорились с русскими начальниками о покупке земли позади медресе Улугбека. Таким образом, вся левая часть квартала Заргарон окажется во владении дочери Худоярхана, а правая снесется под новую улицу. А мы… – Он махнул рукой.

– Этого не будет, – спокойно сказал Вяткин.

– Помогите, Василь-ака! Вы нам родной человек, вы не дадите нас в обиду.

– Хорошо бы найти документы, подтверждающие право ювелиров на землю их квартала.

– Эх! Где их найдешь?

– Поищем…

Василий Лаврентьевич вынул планшет, рулетку. Судя по всему, некогда у Афрасиаба было около десятка городских стен; разобраться в ходе каждой из них было не так-то просто. Одних сторожевых башен оказалась целая прорва, обнаруживались еще какие-то пристенные пристройки. Уже одно это могло бы составить предмет магистерской диссертации. Но не в том было дело! Вяткин хотел выполнить просьбу Бартольда и тщательно разобраться во всей путанице охранных сооружений.

К осени Василий Лаврентьевич получил чин и вместе с ним должность, которая позволяла ему заведовать библиотекой и музеем искусства и древностей при Самаркандском областном статистическом комитете. Музей размешался в маленькой пристройке военной Георгиевской церкви, носил характер дилетантских собраний из предметов этнографии, археологии, искусства и ремесла, коллекций натуралистов и охотников Туркестана. Надо было приводить его в порядок, обрабатывать и составлять коллекции, делать экспозиции и выставки…

Утро начиналось для Василия Лаврентьевича с посещения Областного Правления. Он обязан был являться пред светлые очи начальства, которое ежедневно диктовало ему занятия: вести экскурсию по городу, если таковая предвиделась, или работать этот день в музее. Или же, если не было других дел, не заходя в Земельно-податное управление, где начальник был на этот счет предварен вышестоящими, копаться, сколько его душе угодно, в старинных документах, работа с которыми теперь получила четко осмысленную цель: обнаружить бумаги, подтверждающие право ювелиров на землю квартала Заргарон.

И Василий Лаврентьевич упивался чтением документов. Он раскладывал их по коробкам, систематизировал и подшивал, вероятно, более тщательно, чем это делали самые прилежные служащие кушбеги[4]4
  Кушбеги – управитель.


[Закрыть]
прошлых времен. Мог он также проводить часы и дни за раскладыванием черепков и монет с Афрасиаба.

Разбор коллекций – самая кропотливая, но и самая интересная работа в музеях. Археолог увлекается определением так же, если не больше, чем самим поиском. Удовольствие кабинетного поиска совершенно поглощает ученого, и он проводит вторую половину года, нисколько не стремясь к новому собирательству. Он роется в книгах, сравнивает свои находки с чужими, мечтает об экспозициях найденного, надеется на интерес зрителя к его маленькому, но такому радостному открытию.

Музей Самарканда начал свое существование с выступления в печати опального капитана Эварницкого, большого энтузиаста музейного дела и создателя знаменитого этнографического музея на Полтавщине, Любитель старины, просвещенный человек, Эварницкий имел четкое представление о ценности древней среднеазиатской культуры и о большом интересе, который она может вызвать у просвещенного человечества. Своеобразие изобразительного и прикладного искусства, архитектуры, этнографии, литературы – все, по его мнению, следовало сберечь и уж, во всяком случае, не дать вывезти зарубежным антиквариям за границу. Особенно, он считал, это важно в таком историческом городе, как Самарканд.

Средств, естественно, сразу на открытие музея выделить не могли. Но интеллигенция Туркестана горячо откликнулась на статью Эварницкого и начала добровольные пожертвования. Вдова генерала Рокотова, застреленного английскими эмиссарами во время объезда кушкинской границы, подарила музею сорок предметов. Металлическое оружие: мечи, секиры, щиты, колчаны для стрел, кольчуги, поножи и поручни местных рыцарей, снаряжение воинов: котел, игольник с иголками, деревянные вбок изогнутые ложки (кашик), кувшинчики для омовений в походе; особое место в этом собрании занимали стрелы и луки монголов, сохранившиеся в народе и в свое время приобретенные генералом. Похоронив мужа, она уезжала, везти с собою такие тяжелые вещи ей оказалось не под силу, ездили в то время на арбах и в тарантасах. Случай дал ей возможность красиво расстаться с коллекцией.

Ее примеру последовали другие. Понесли книги, гравюры, чучела птиц, ювелирные изделия, ткани, вышивки, – словом, пестрый поток инвентарных номеров, из которых никакой экспозиции не придумать самой гениальной голове самого выдающегося экспозитора на свете. Потом наступило затишье. И уже после стали поступать вещи от знатоков.

– Катта-Курган? Недалеко! Посылает незнакомый человек, военный инженер, некто Кастальский Борис Николаевич. Что там такое? – Вяткин вытаскивает гвозди, крышка ящика отскакивает. Упакованные в бумагу, лежат нежные резные камни. Драгоценное собрание инталий и глиптики. Геммы на жадеите, агате, сердолике, раковинах, маленький оникс, опять – жадеит. Нефрит. Камеи из сердолика, коралла, бирюзы, ляпис-лазури; печати из яшмы, базальта, нефрита, бусы из яшмы, яшмовая пластинка – пейзаж: закат в горах; еще пластинка из какого-то странного, – Вяткин не знает, какого, – камня – пейзаж: море и над ним – птица. Вот медальон: ляпис-лазурь в тонкой золотой рамочке и голова мальчика. Эллада? Индия? – опыт еще не так велик. Не разбирает пока еще стилей молодой, Вяткин. Ясно только, что все это – местное. Туркестанское. И, видимо, эпохи Кушанов. Домусульманское искусство, особенно интересное Василию Лаврентьевичу в связи с его занятиями Афрасиабом. На дне посылки рядком уложены статуэтки из обожженной глины. Неглазурованная, цвета смуглой кожи, терракота. Великолепные вещи! И как же надо любить свой край, свой Туркестан, чтобы вот так, от своего скудного жалования безвестного инженера, обывателя захолустного городишки, взять и подарить музею столько подлинных драгоценностей! Это – не жест отъезжающей генеральши. Это благородство души, другая категория дарителей.

Василий Лаврентьевич осторожно вынул из ящика вещи, развернул бумагу и рассмотрел скульптурку. Кто она, эта смуглянка? Эллинка? Индуска? Тюрчанка древних эпох? Портрет. Но чей?.. Знакомый овал лица, высокий, чуть инфантильный лоб, характерный разрез к вискам приподнятых глаз, зачесанные кверху легкие, как пух, локоны. Маленький рот, как говорят на Востоке, «тесный для пары миндалей». Чуть намеченные мастером, легкие «рафаэлевские» брови, вообще весь облик от раннего итальянского возрождения. Ботичелли!.. И низкий бархатистый голос. Лиза… Лиза…

– Чертовщина, – ворчал Вяткин, переобуваясь в походные сапоги. Чиновничья дочка, капризна и глупа. Зачем она ему? Он ушел в науку, углубился в дебри старых документов, и столетия отделили его от всех сует на свете. Книги, черепки, камни, старые могильники, древние постройки – вот его стихия.

Лизу Васильковскую Вяткин знал еще с семинарских лет. Семья мелкого чиновника Афанасия Васильковского жила по соседству с учительской семинарией, где тот служил в качестве делопроизводителя. Мать многочисленного семейства умерла где-то в Малороссии, и в доме почти без присмотра резвились четыре молоденькие дочки и два подростка-сына. За хозяйку управлялась старшая из девушек, начинающая учительница приходской школы Оленька. Две другие девочки оканчивали прогимназию, а младшая, Лизанька, гимназию.

Если бы не женитьба ближайшего друга Василия Лаврентьевича – Кирши Иванова на Анночке Васильковской, Вяткин никогда бы о Лизаньке и не вспомнил. И вот поди ж ты…

Шел Василий Лаврентьевич на Афрасиаб и размышлял, а перед глазами его стояло милое лицо Лизы, вызолоченное солнцем, омытое свежим утренним ветром с холмов древнего городища. И словно сливалось оно с тем, другим, античным лицом статуэтки.

Было желание отмахнуться от наваждения. Поэтому он даже обрадовался, встретив на развилке дорог, возле мечети святого Хызра, адъютанта самаркандского губернатора генерала Мединского. Сняв соломенную шляпу, адъютант обнажил мокрый пух волос, прилипших к узкому черепу.

– А я… за вами. То есть хотел вас… предупредить, что генерал просил убедительно провести по памятникам старины его гостей из Ташкента. Генеральша тоже будут…

– Хорошо, – кивнул Вяткин, – найдете меня на том холме.

И ушел, ворча себе под нос: не дают работать!

Эта встреча у Василия Лаврентьевича сегодня была не последней. Порядочно отойдя от города, он увидел разостланный при дороге на траве чапан, на нем лежала старая тюбетейка, на донышке которой блестели мелкие монеты. Видимо, имущество принадлежало какому-нибудь дервишу – собирателю милостыни, на несколько минут отлучившемуся в ближний овражек.

Василий Лаврентьевич бросил в шапку пятак, но вдруг заметил, что все монеты в шапке – старинной чеканки, видимо, разысканные на Афрасиабе, а ситцевый чапан принадлежит его соседу и другу, известному антикварию Эгаму-ходже. Вяткин засмеялся, пятака не вынул и двинулся к облюбованному на сегодня холму. Раздался хохот, способный разбудить всех джиннов Афрасиаба, и на тропу впереди Вяткина вынырнул Эгам-ходжа. Он обнял Василия Лаврентьевича, они вместе посмеялись шутке, поднялись на холм.

– Василь-ака, вы знаете такого подпольного законника Ахмедшина?

– Он служит в аксакалах Кош-хауза? Косой, с бельмом?

– Да. Так вот, он вчера приходил в лавку Мирзо Бобораима, пира цеха Заргарон, и предложил дать губернатору выкуп за землю нашего квартала. Тогда, говорит, он оставит вас в покое и даст бумагу на владение этой землей. Бумагу от судьи, что ли…

– И велик этот выкуп? – спросил Вяткин.

– Мы подсчитали. Если продать все лавки квартала со всем их имуществом, то половину надо будет отдать генералу.

– Иначе говоря, генерал предлагает вам купить собственную землю?

– Да. Но не все из ювелиров и художников могут дать деньги. Многие просто пойдут нищенствовать. Богатые, конечно, лавок не закроют. Они найдут выход, а вся беда падет на головы беднейших.

– Ничего пока никому не платите. Я найду случай поговорить с ташкентским начальством генерала. Ясно вам?

– Да. Пока не платить! – Эгам-ходжа прижал правую руку к сердцу, левую далеко отставил в сторону и поклонился. – Благодарю!

Со стороны дороги послышались бубенцы экипажей, праздничный говор экскурсантов.

Когда полковник Назимов получил распоряжение о поездке в Самарканд, собралась к сестрам и его супруга Клавдия Афанасьевна. Она пожелала принять участие в экскурсии по городу и пикнике, который предполагали устроить в связи с поездкою за город.

Приподняв, чтобы не испачкать, свою серую тафтяную юбку, она не спеша сошла с подножки и остановилась, поджидая вторую даму, свою приятельницу из Ташкента, и сестричку Лизаньку.

Лизанька, одетая в белое в цветочках платье из муслина, резво выпрыгнула из коляски, и все в сопровождении Бориса Николаевича Назимова чинно двинулись к мужчинам.

Спустившись с холма, Василий Лаврентьевич приветствовал экскурсию: он узнал Лизу и все семейство Васильковских-Назимовых, улыбнулся, им и повел по холмам и оврагам Афрасиаба.

Началось волшебство. В воображении туристов на пустом месте вырастали кварталы жилых домов, дворцы правителей, крепости и замки. Шумели базары, кочевники, пахнущие кизячным дымом, полынью и ветром, на взмыленных конях врывались в этот воссозданный воображением художника город, грабили, уводили в полон, рушили и жгли…

Все были взволнованы. Только генеральша Мединская спокойно и уверенно шествовала по городищу, делая вид, что не замечает неудобств и терзаний бредущих по кочкам женщин. Наконец, Клавдия Афанасьевна ушла к коляскам, села в экипаж и с корзинками еды, самоварами и коврами поехала к ручью Оби-Машад, на берегу которого решили устроить завтрак, чтобы во второй половине дня посмотреть прохладные, провеваемые ветром каменные мавзолеи и мечети Самарканда.

В этом суматошном дне лучше всех себя чувствовала Лизанька. В простом платье, не боясь испачкать легких башмаков, она грациозно взбегала на отлогие холмы Афрасиаба, и ее нежные волосы горячий ветер сдувал к затылку, обнажая высокий лоб. Солнце золотило смуглую кожу и, словно на персике, на щеках ее проступал румянец, алый рот открывался в улыбке.

Все чаще и чаще взглядывал Вяткин на милое создание, а Лизанька под теплым взглядом Василия Лаврентьевича перескакивала с камня на камень, бежала впереди экскурсии.

И так она была здесь органична, что опять и опять дивился Вяткин сходству Лизы со статуэткой из посылки Кастальского. Дай глиняной статуэтке эти искристые агатовые глаза, нежный алый рот – и – Лиза!..

Наконец, мисс Хор, гостья из Ташкента, с облегчением вступила в тень. В кристальном родниковом потоке мыли зеленые гибкие ветки маджнунталы – ивы, сырой берег притягивал прохладой. Хотелось лечь во влажной тени – и забыться. Понятным становились представления Востока о рае, как о месте влажном, прохладном, где счастливые бездельники предаются неге и покою.

– Здесь невольно вспоминаешь, – сказал Вяткин, – емкое восточное слово «кейф». «Кейф» – это и отдых, и тень, и блаженство, счастье душевного покоя.

– Черт, – грассируя, заявил генеральский приспешник Жорж – этот мужлан умеет говорить удивительно красивые восточные вещи! – Он достал блокнот и записал фразу Василия Лаврентьевича, чтобы при случае ею блеснуть.

Едва расселись на разостланных коврах для завтрака, и сторож Областного Правления Турдыбай подал разогретые на вертеле котлеты, чайники чая, Клавдия Афанасьевна, окинув глазами общество, весьма встревоженно сообщила, что Лизы нет.

– Где же Елизавета Афанасьевна? Ее что-то нет?

– Она, вероятно, у воды, – ответил Вяткин, – только сейчас была здесь. Я ее сейчас приведу. – Он вскочил и пошел к берегу.

Клавдия Афанасьевна многозначительно посмотрела на мужа; тот несколько помедлил и тоже пошел вслед за Вяткиным.

Держась за ветки склонившихся в арык ив, Лиза стояла на дне потока и, придерживая коленями широкую юбку, с наслаждением отдавалась прохладе, шевелила игрушечными розовыми пальцами ног, а игривые искры солнца бриллиантами зажигали струи чистой воды и бегущего по дну светлого песка. Вяткин стоял на высоком берегу и смеялся. Смеялся от счастья: так хороша была девушка в потоке.

Сзади подошел Борис Николаевич Назимов. Он встал за плечами Вяткина и жестким холодным тоном сказал:

– Милостивый государь! Вы скомпрометировали своим присутствием купающуюся девушку. Она происходит из порядочной семьи. Вы, я полагаю, сами понимаете, что или обязаны немедленно просить ее руки, или я вынужден буду требовать у вас удовлетворения…

Часа в два дня экипажи приблизились к Регистану. Экскурсанты совершенно измотались. События, даты, тысячелетия, имена и титулы царей, незнакомые названия народов, география неизвестных стран, – все настолько загромоздило головы слушателей, что мало кто из них мог быть до конца внимательным.

У Клавдии Афанасьевны разболелась голова, она с Лизой уехала к сестре Анночке. Генеральша Мединская внимательно слушала Вяткина, размышляя о чем-то своем, двигалась медленно, и в такт ее движениям сонно колыхались страусовые перья на шляпе.

Мисс Хор явно скучала. Общество Жоржа и Стаха ее нимало не развлекало. Она сдерживала позевоту, смотрела по сторонам и не могла дождаться возвращения в город.

Оживилась эта монументальная женщина только на Регистане, узнав, что рядом находится квартал ювелиров. Василий Лаврентьевич сообразил, как можно использовать страсть мисс Хор к восточным украшениям.

Едва фотограф Областного Правления сбросил с плеч черную накидку и сообщил, что уважаемые дамы и господа могут моргать и двигаться, Вяткин направился к дамам и предложил им посмотреть серебряные ряды Самарканда.

Сегодня, в базарный день, все лавки были открыты. На тротуарах, возле выложенных черным бархатом лотков толпилось множество покупателей. Сквозной ветер, влетая под высокие своды Заргарона, охлаждался, ударяясь о политую землю, и проносился к Регистану. Небо в прорезях золотистых циновок казалось напряженно синим, а горы дынь, сложенных для охлаждения возле арыков, источали пряный аромат лета, песка и зноя.

…Эгам-ходжа вышел на середину мастерской и ловко сдвинул потолочную циновку. Хлынул поток света, засверкали, заискрились драгоценности. Серебро с бирюзой; кольца, серьги, налобные украшения, подвески для кос, медальоны – тумары для хранения талисманов, священных заклинаний; браслеты – литые и ажурные, ожерелья из крупных филигранных бусин, усыпанных сапфирами; тилля-коши – кокошники; пуговицы, пряжки, фибулы, каблуки для туфель и сапожек, пластинки для украшения платьев; подставки для перьев, укрепляемых на шапочках, бляшки для поясов и сумочек…

Мединская ахала:

– Много лет живу в Самарканде, но впервые вижу такие вещи! Это лишь вы, Василий Лаврентьевич, только вы, чудодей, могли отыскать здесь такую прелесть!

Мисс Хор оказалась более сдержанна и практична в выражении своих чувств:

– Сколько стоит этот набор?

– Искусство не имеет цены, – сказал Василий Лаврентьевич.

– То есть? – не поняла мисс Хор.

– Говорят, что нашлись люди, которые весь квартал решили заполучить себе бесплатно…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю