Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Том 5"

Автор книги: Уильям О.Генри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Тайна многих веков ^{46}
(Перевод Л. Каневского)

Несколько лет назад любой мужчина рассматривал средство передвижения в распоряжении прекрасного пола как святую область, проникать в которую равносильно святотатству.

Костюм для езды на велосипеде оголил тот факт, что таких средств не одно, а два. Мужчина клал поклоны тому, чего не мог ни понять, ни увидеть, но когда завеса тайны разорвалась, от его поклонения не осталось и следа. На протяжении многих поколений считалось, что женщина просто передвигается, чтобы добраться до нужного места. Обожающий ее мужчина не задумывался над тем, как это происходит: то ли она, подобно Венере, рождается в невидимой колеснице, которую волокут за собой два молочно-белых голубя, то ли переносит ее невидимая сила собственной податливой воли. Он только знал, что при этом слышится мягкий шелест невидимой материи, соблазнительное шуршание («фру-фру») женского платья, нарастают звуки какого-то бурного движения… и вот очаровательное создание переносится уже в другое место. Он дивился ей, обожал ее по-прежнему, но не решался дальше любопытствовать. Иногда под кружевным подолом белоснежных юбок можно было увидеть носочек крошечной туфельки или даже блестящую серебряную застежку на подъеме ножки, но дальше мужское воображение работать отказывалось, сбитое с толку, но все еще оставаясь под воздействием ее очарования. В старые времена самые сладкоголосые менестрели среди поэтов воспевали, играя на своей лютне, крошечные, как у лилипутов, части ее тела, а романс достигал наивысшего накала, когда вновь излагал бессмертную легенду о Золушке и ее стеклянных туфельках. Придворные поднимали вверх шелковую туфельку своей возлюбленной, наполненную шампанским, и выпивали его за ее здоровье. Ну а где тот герой-велосипедист, который отважится взять велосипедную гетру возлюбленной дамы и наполнить ее пивом, чтобы выпить за ее здоровье?

Таинственная, сгорающая от любви мамзель уже не кидает нам розы из своего забранного в решетку оконца и не посылает нам издалека свои вздохи. Она спустилась с балкона на землю, позаимствовала мужскую одежду, становится нашим добрым другом и требует для себя равных прав. Мы больше не выражаем ей свое восхищение по ночам серенадами и звонкими любовными сонетами. Мы похлопываем ее по спине и считаем, что у нас появился отличный товарищ.

Но нам всем так хочется поместить вот такое объявление во всех газетах на земле:

«ПРОПАЛА – девушка в длинном платье с юбками, порой она краснеет, и на шее у нее болтается плакатик с надписью: „Руки прочь!“ Щедрое вознаграждение за ее возврат гарантируется».

На днях журналист «Пост» увидел милого, здравомыслящего старого джентльмена с возвышенными помыслами, который принадлежит к старинной школе кавалеров и который просто не может видеть, как женщина сходит с того пьедестала, на котором он всегда ее лицезрел. Он наблюдал за дамой, едущей мимо него на велосипеде. Газетчик спросил его, что тот думает по этому поводу.

– Я никогда не видел леди на велосипеде, – сказал он, – но я при этом вспоминаю о Боге, ибо они, эти женщины, на самом деле передвигаются каким-то таинственным образом, чтобы творить свои чудеса.

Странный случай ^{47}
(Перевод Л. Каневского)

Однажды днем репортер «Пост» встретил своего хорошего знакомого, врача по профессии, и предложил ему зайти в ближайшее кафе, чтобы выпить по стакану холодного лимонада. Врач согласился, и вскоре оба они сидели за маленьким столиком в тихом углу, а над ними вертелся вентилятор. Доктор сам заплатил за свой лимонад, а, когда начался разговор, репортер ловко перевел его на врачебную практику собеседника, спросив его, не было ли у него каких-либо странных случаев в его практике.

– Конечно, конечно, были, – сказал доктор, – но среди них есть такие, о которых мне не позволяет рассказывать врачебная этика. Есть и другие, в которых нет никакой тайны, но они нисколько не менее любопытны, на мой взгляд. Всего несколько недель назад у меня был очень странный случай, и если не приводить подлинных имен, то, думаю, можно рассказать о нем.

– Прошу вас, будьте настолько любезны, – сказал репортер, – ну а перед тем, как вы начнете, позвольте заказать нам еще по стакану лимонада.

Молодого врача, казалось, такое предложение несколько озадачило, но он, порывшись в карманах, нашел там куотер и согласился.

– Ну, примерно неделю назад я сидел в своем кабинете, ожидая визита какого-нибудь пациента, и вдруг услыхал шаги. Вскинув голову, я увидел, как в мой кабинет входит красивая молодая леди. У нее была какая-то особая, странная походка, которая никак не вязалась с такой очаровательной девушкой. Она пошатывалась, ее бросало из стороны в сторону, и, предпринимая невероятные усилия, она добралась до стула, который я предупредительно пододвинул к ней. У нее было очень миленькое личико, но на нем проступала печаль и даже мрачная меланхолия.

– Доктор, – начала она очень приятным, но печальным голоском, – я хочу проконсультироваться у вас по поводу своего состояния, так как, кажется, у меня весьма необычное заболевание, и я прошу вас потерпеть и выслушать мой, несомненно, скучный рассказ об истории моей семьи.

– О чем вы говорите, мадам, – сказал я, – весь к вашим услугам, можете располагать всем моим временем. Все, что вы мне расскажете, бросит дополнительный свет на вашу болезнь и несомненно, поможет мне, точнее поставить вам диагноз.

Она поблагодарила меня с улыбкой, и от этой улыбки ее печальные черты несколько разгладились.

– Мой отец, – сказала она, – был из семейства Адамсов, из Восточного Техаса, вы, конечно, слышали о них.

– Может, и слышал, – ответил я, – но ведь семей по фамилии Адамс так много, что…

– Ну, да это не важно, – продолжала она, махнув рукой. – Пятьдесят лет назад началась страшная вражда между семьей моего деда и другой семьей из числа старых переселенцев в Техасе, их фамилия Редмонд. Случаями кровопролития, бесчеловечными поступками, совершаемыми членами семейств с обеих сторон, можно было бы заполнить несколько увесистых томов. В общем, они в точности повторяли все те ужасы, которые демонстрировал старый Кентукки в своей вражде с Западной Виргинией.

Какой-нибудь из Адамсов стрелял из-за забора по Редмонду, когда тот, ничего не зная, сидел за столом и ел, или молился в церкви, или находился в каком-либо другом месте. Между ними возникла такая жуткая ненависть, которую трудно себе и представить. Они бросали отраву в колодцы друг друга, убивали домашних животных, и если на своем пути Адамс, не дай бог, встречал Редмонда, то с этого места их встречи живым уходил только кто-то один. В каждой семье детей приучали к ненависти с того момента, как только они начинали говорить, и, таким образом, наследство антипатии передавалось от отца к сыну и от матери к дочери. Целых тридцать лет бушевала война между ними, и постепенно смертоносные выстрелы из ружей и револьверов настолько опустошили эти семьи, что через двадцать лет в один прекрасный день выяснилось: в живых осталось лишь по одному представителю враждовавших родов – Лемуэль Адамс и Луиза Редмонд. Оба были молоды и красивы и при первой же встрече позабыли о старой вражде между их семьями и полюбили друг друга. Они тут же поженились, чем и был положен конец великой кровавой вражде между Адамсами и Редмондами. Но, увы, сэр, передаваемые по наследству ненависть и раздоры на протяжении стольких лет отозвались на невинной жертве.

Такой жертвой, доктор, стала я. Во мне, их ребенке, никак не хотела смешиваться кровь Адамсов с кровью Редмондов. Когда я была маленькой девочкой, то ничем не отличалась от своих сверстниц, многие даже считали меня необычайно располагающей и приятной.

– Я охотно этому верю, мадам, – перебил ее я.

Леди, чуть покраснев, продолжала:

– По мере того как я становилась старше, меня стали одолевать странные, противоречивые, я бы сказала, непримиримые импульсы. Любой моей мысли, любому движению тут же находилась контрмысль, контрдвижение. Все это было следствием наследственного антагонизма. Половина меня принадлежала Адамсам, а вторая – Редмондам. Если я устремляла взгляд на какой-то предмет, то оба глаза смотрели в разных направлениях. Если одной рукой я брала соль из солонки, чтобы посолить картофелину за обедом, то вторая, против моей воли, дотягивалась до сахарницы и посыпала ее сахаром.

Сотни раз при игре на пианино, когда одна моя рука извлекала звуки сонаты божественного Бетховена, то вторая принималась изо всех сил стучать по клавишам и играть бравурную мелодию «Там, за стеной сада» или «Стража Скидмора». Кровь Адамса и кровь Редмонда отказывалась уживаться и в гармонии течь по жилам. Когда я приходила в кафе-мороженое, то заказывала, против своей воли, ванильное, хотя моя душа просто жаждала другое – лимонное. Сколько раз мне приходилось портить себе нервы при раздевании, перед тем как лечь спать. Несмотря на мое желание снять с себя все вещи, противостоящее влияние оказывалось настолько сильным и непреодолимым, что мне приходилось ложиться в постель в платье и даже в туфлях. Вы когда-нибудь сталкивались с таким случаем, доктор?

– Никогда, – признался я, – в самом деле, просто удивительно. И вам так и не удалось преодолеть противоположную тенденцию, так?

– Что вы, как раз удалось. Постоянно предпринимая невероятные усилия, через повседневные упражнения, мне многое удалось сделать, теперь эта болезнь беспокоит меня только в одном отношении. Фактически я освободилась от ее пагубного влияния, за одним только исключением. Она по-прежнему оказывает свое воздействие на манеру моего передвижения. Мои нижние конечности отказываются выполнять одни и те же движения. Если мне нужно идти в определенном направлении и одна нога делает шаг в этом направлении, то вторая в это время поворачивает совсем в другую сторону. Можно сказать, одна моя нога – Адамсы, а вторая – Редмонды. Обе они действуют согласованно только в одном случае – если я катаюсь на велосипеде. Когда одна моя нога поднимается, то вторая, естественно, опускается, это сильно облегчает мне езду, но стоит мне попытаться пойти пешком, как обе становятся неуправляемыми, просто беда! Вы, наверное, заметили, каким образом я вошла к вам в кабинет. Можете ли вы мне помочь в этом, доктор?

– Да, случай на самом деле странный, – согласился с ней я. – Но все же я подумаю, и, если вы зайдете ко мне завтра, часов в десять, я выпишу вам рецепт.

Она поднялась со стула, и я проводил ее по лестнице до ожидавшего ее внизу экипажа. Клянусь, мне никогда прежде не приходилось видеть такой дергающейся из стороны в сторону, такой неуклюжей, такой противоестественной походки.

После ее ухода я долго, весь вечер, размышлял об этом странном случае, почитал кое-что у авторитетных специалистов о сухотке спинного мозга, о болезнях мышц, в общем, прочитал то, что попалось под руку. Но ничего не обнаружил такого, что могло бы объяснить этот случай. Около полуночи я вышел погулять по улице и подышать свежим прохладным воздухом. Проходя мимо магазина одного старого немца, я решил зайти к нему, чтобы поболтать. До этого я увидел в загоне на его дворе двух бегающих оленей. Я спросил у него о них. Он сказал мне, что те отчаянно дрались друг с дружкой, и поэтому он был вынужден их разделить, отправить каждого на отдельный дворик. И вдруг меня осенило.

На следующий день эта молодая леди пришла ко мне в кабинет. У меня уже был выписан для нее рецепт. Я протянул ей бумажку, она прочитала его, густо покраснела и, кажется, была готова рассердиться.

– Попробуйте, мадам, – сказал я.

Она согласилась попробовать, вчера я видел ее на улице, она так легко, так грациозно шла по тротуару, что любо-дорого посмотреть. Теперь она ничем, абсолютно ничем не отличается от других дам.

– Так какой же вы выписали ей рецепт? – спросил репортер.

– Я посоветовал ей носить женские спортивные брюки, – ответил молодой врач. – Таким образом, разделяя противоборствующие воздействия, восстанавливалась гармония. То, что разделяло Адамсов с Редмондами, теперь не сталкивалось, и таким образом наступило полное выздоровление.

Погодите, – продолжал доктор, – теперь уже около семи, а я должен зайти к ней ровно в восемь. По секрету могу вам сказать, что она согласилась взять мою фамилию, что и произойдет в скором времени. Надеюсь, вы не станете никому передавать эту историю, не так ли?

– Нет, нет, что вы, – сказал репортер. – Но, может, еще лимонаду…

– Нет, спасибо, – сказал доктор, торопливо вставая со стула. – Мне пора. Всего хорошего. Встретимся через несколько дней.

Субботний вечер Симмонса ^{48}
(Перевод М. Богословской)

Как деревенский простак осматривал достопримечательности Хаустона

Однажды в ясный субботний вечер на станции Хаустон с поезда, прибывшего в 21.10, сошел молодой человек и, остановившись, стал весьма растерянно оглядываться по сторонам. Вид у него был идиллический, точь-в-точь молодой поселянин, как их изображают на сцене наши прославленные актеры. На нем был длинный черный сюртук того знаменитого покроя, который увековечил имя покойного принца Альберта, – такие сюртуки можно увидеть в деревенской церкви по воскресеньям, – клетчатые панталоны, несколько коротковатые для его длинных ног, и завязанный изумительным бантом ярко-пунцовый с зеленым горошком шарф. Он был гладко выбрит, и на лице его было написано глубокое изумление, почти граничащее с испугом, когда он озирался по сторонам, тараща свои голубые глаза. Он держал в руках большой саквояж допотопного вида из какого-то блестящего черного материала, похожего на клеенку.

Описанный нами молодой джентльмен с судорожной поспешностью вскочил в трамвай, направлявшийся, как ему сказали, в центр города, уселся, положил к себе на колени свой саквояж и обхватил его обеими руками, словно опасаясь сидящих с ним рядом пассажиров.

Когда трамвай тронулся с громким лязгом, разбрасывая снопы искр, он с таким испуганным видом ухватился за ручку сиденья, что кондуктор невольно улыбнулся.

Когда с него спросили плату за проезд, он открыл свой саквояж, вытащил кучу носков и носовых платков и, порывшись на дне, извлек старомодный бисерный кошель, вынул из него пятицентовую монету и протянул кондуктору.

Как только трамвай выехал на Мэйн-стрит, молодой человек попросил сделать остановку и слез. Он медленно пошел по тротуару, останавливаясь в благоговейном восхищении перед витринами ювелирных магазинов, и высокие голенища его сапог и неуклюжая заплетающаяся походка доставляли немалое удовольствие прохожим.

Но вот какой-то изящно одетый джентльмен в прекрасном светлом пальто, проходя мимо, случайно задел своей пальмовой тростью с золотым набалдашником простоватого молодого человека.

– Тысячу извинений, – сказал изящно одетый джентльмен.

– Пустяки, дружище, – ответил, дружески улыбаясь, молодой человек. – Меня от этого не убудет. Техасскому ковбою такие мелочи нипочем. Можете не беспокоиться.

Изящно одетый джентльмен поклонился и, не торопясь, пошел своей дорогой. Молодой человек зашагал дальше по Мэйн-стрит, дошел до угла, постоял, наугад повернул направо и прошел еще квартал. Тут он увидел перед собой освещенные часы на рыночной башне и, остановившись, вытащил из жилетного кармана громадные серебряные часы, размером, по меньшей мере, с блюдечко, завел их и поставил стрелки по башенным часам. Пока он был поглощен этим занятием, изящно одетый джентльмен с пальмовой тростью, украшенной золотым набалдашником, незаметно проскользнул мимо, прошел несколько шагов по теневой стороне улицы и остановился неподалеку в тени, словно поджидая кого-то.

Спустя четверть часа молодой человек вошел в ресторан на Конгресс-стрит и робко присел к столику. Он пододвинул вплотную к своему столу другой стул и бережно положил на него свой саквояж. Минут через пять вошел торопливым шагом изящно одетый джентльмен с пальмовой тростью, украшенной золотым набалдашником, и, повесив свой цилиндр, уселся, едва переводя дух, за тот же столик. Взглянув напротив и узнав молодого человека, которого он видел перед витриной ювелира, он приветливо улыбнулся и сказал:

– А, мы опять встречаемся, сэр. Я сейчас сломя голову летел на поезд. Я, видите ли, кассир Акционерного общества Южной Тихоокеанской железной дороги и сейчас объезжаю участки и выплачиваю жалованье железнодорожным рабочим. И, представьте себе, опоздал на поезд на три минуты. Ужасно неприятно, подумайте, у меня при себе около двух тысяч долларов, и я тут первый раз и ни души не знаю в этом Хаустоне.

– И не говорите, полковник, – сказал молодой человек, – я сам попал в такой переплет. Сейчас вот возвращаюсь из Канзас-Сити, продал там гурт двухлеток, а деньги не успел еще никуда пристроить. Но насчет суммы вы меня обскакали. У меня всего девятьсот.

Изящно одетый джентльмен вытащил из кармана толстую пачку банкнот, отделил одну бумажку, чтобы заплатить за ужин, и бережно запрятал остальное во внутренний карман своего пиджака.

– Действительно, мы с вами как будто в одинаковом положении. Ужасно неприятно – таскать при себе такую кучу денег, а ведь еще целая ночь впереди. Давайте мы с вами организуем общество взаимной охраны, а пока что пойдем прогуляемся посмотрим, что тут можно увидеть в этом городе.

Сначала молодой человек отнесся к этому предложению довольно подозрительно и сразу стал холоднее и сдержаннее. Но мало-помалу он оттаял под действием искренней и непритворной любезности изящно одетого джентльмена, а когда этот последний настоял на том, чтобы заплатить за оба ужина, то сомнения молодого человека, по-видимому, совершенно улетучились, и он сделался не только доверчивым, но даже болтливым. Он рассказал изящно одетому джентльмену, что его зовут Симмонс, что у него недурное маленькое ранчо в графстве Энсинал и что он в первый раз выбрался из Техаса. Изящно одетый джентльмен сообщил в свою очередь, что его фамилия Клэнси, что друзья зовут его «Капитаном», что живет он в Далласе и состоит членом Христианского союза молодых людей. Он протянул мистеру Симмонсу визитную карточку, где было напечатано: «Капитан Ричард Сэксон Клэнси», а внизу наспех нацарапано карандашом: «Агент Акционерного общества Ю. Т. ж д.».

– А теперь, – сказал мистер Симмонс, когда они кончили ужинать, – я хоть и стесняюсь предложить вам, потому как мы с вами мало знакомы, но я за то, чтобы выпить кружку пива. Если вам это дело не подходит, ну что ж, извините и не обижайтесь.

Капитан Клэнси снисходительно улыбнулся.

– Берегитесь, – сказал он шутливо. – Не забывайте, что нам с вами нужно смотреть в оба сегодня ночью. Я отвечаю перед Акционерным обществом за вверенные мне деньги, а кроме того, я вообще-то редко притрагиваюсь к пиву, но, я думаю, от одного стаканчика вреда не будет.

Мистер Симмонс открыл свой саквояж и, порывшись, извлек бисерный кошель, из которого он вытащил десятицентовую монету и предложил немедленно пустить ее в оборот. Капитан Клэнси припомнил, что он слышал от кого-то из приятелей, что здесь где-то есть тихий приличный бар – «вот только не знаю, на какой же это улице?».

После некоторых блужданий и поисков они подошли к зданию с вертящимися входными дверями, перед которым снаружи висел фонарь, и капитан сказал, что, вероятно, здесь можно выпить пива. Они вошли и очутились перед нарядной стойкой, сверкающей огнями и зеркалами, у которой стояло пять-шесть человек довольно свирепого и осоловелого вида.

Мистер Симмонс заказал две кружки пива, и, когда они выпили его, он положил на прилавок свою десятицентовую монету.

– Что это вы дурака валяете? – сказал бармен. – Тут только половина. Гоните еще монету, да поживей.

– Послушайте, – сказал мистер Симмонс, – пиво везде стоит пять центов кружка. Не думайте, что вы напали на простофилю.

Тут капитан Клэнси шепнул ему, что лучше уж заплатить то, что с них спрашивают, чтобы не вышло какой-нибудь неприятности.

– По-видимому, это какое-то подозрительное место, – сказал он, – и вы не должны забывать, что нам нужно держаться поосторожней, пока у нас при себе эти деньги. Позвольте мне доплатить десять центов.

– Нет, – сказал мистер Симмонс. – Уж коли я взялся угощать, я и уплачу сполна. – Он снова полез в свой саквояж и достал еще две монеты по пять центов.

В эту минуту где-то рядом заиграл оркестр, и мистер Симмонс повернулся посмотреть, откуда доносятся эти веселые звуки.

Бармен подмигнул капитану Клэнси и сказал тихонько:

– С хорошей поживой, а, Джимми, подвезло, старина?

– Да, похоже, клюнуло, – так же тихо шепнул капитан, выразительно прищурившись на бармена левым глазом.

– Скажите, – сказал мистер Симмонс, тыча пальцем в том направлении, откуда неслась музыка, – что это у вас там такое?

– Высокохудожественная первоклассная музыкально-драматическая программа, лучшая во всех Южных штатах, – ответил бармен. – Самые изысканные и возвышенные выступления выдающихся знаменитостей. Заходите, джентльмены.

– А ведь там, верно, на сцене представляют, – сказал мистер Симмонс. – Не зайти ли нам?

– Не очень мне нравится это место, – сказал капитан Клэнси. – Но можно зайти посмотреть, чтобы убить время; сейчас только половина одиннадцатого; ну что ж, посидим немножко, а потом отправимся в гостиницу и в половине двенадцатого ляжем спать. Разрешите, уж я возьму билеты.

– Идет, – сказал мистер Симмонс, – я платил за пиво.

Бармен показал им, куда пройти. В небольшом холле какой-то очень развязный господин уговорил их взять билеты наверх. Они поднялись по лестнице и очутились в уютной семейной обстановке маленького театра. В полупустом зале сидело человек двадцать – тридцать мужчин и подростков, и представление уже, по-видимому, было в полном разгаре. На сцене весьма пародийный ирландец гонялся с топором за еще более пародийным негром, а бойкая молодая леди, в короткой юбочке и голубом трико, стояла на бочке и что-то вопила пронзительным срывающимся голосом.

– Неприятно, если в зале случайно окажется кто-нибудь из знакомых и увидит меня, – сказал капитан. – Не взять ли нам ложу? – Они вошли в маленькую кабинку, отгороженную дешевенькой грязной кружевной занавеской; там было четыре или пять стульев и маленький столик, весь покрытый мокрыми круглыми следами от пивных кружек.

Мистер Симмонс был в восторге от представления. Он громко хохотал над остротами юмориста, а когда сестры Де Вир выступили со своими песенками и танцами, он чуть ли не до пояса высунулся из ложи, аплодируя им.

Капитан Клэнси сидел, откинувшись на спинку стула, и почти не смотрел на сцену, но на лице его было написано величайшее удовлетворение, и на губах играла спокойная улыбка. Все это время мистер Симмонс ни на минуту не расставался со своим саквояжем. И вот, когда он с нескрываемым восхищением слушал злободневные куплеты мадемуазель Фаншон, парижского соловья, он почувствовал чью-то руку на своем плече. Он обернулся, и глазам его предстало виденье, от которого у него захватило дух. Два сияющих существа в белых платьях с голубыми лентами, с соблазнительно мелькающими полосками черных чулок, порхали в ложе. Мистер Симмонс, прижав к груди свой саквояж, вскочил в неописуемом смущении.

– Не конфузься, милашка, – сказала одна из них. – Садись-ка и угости нас пивом.

Сначала мистер Симмонс только краснел и заикался, не зная, куда себя девать, но капитан Клэнси держался так спокойно и непринужденно, так приветливо болтал с дамами, что, глядя на него, и он мало-помалу осмелел, и через какие-нибудь десять минут все четверо уже сидели за маленьким столиком, и негр-официант шмыгал взад и вперед с подносом, принося из бара бутылки с пивом и унося пустые. Мистер Симмонс разошелся вовсю. Он рассказывал смешные истории из жизни на ранчо и хвастливо намекал на свои веселые похождения в Канзасе за те три дня, что он побыл там.

– Ах какой же вы, однако, нахал, – сказала ему одна из леди, по имени Вайолет. – Не будь здесь Лили и Джими, – я хочу сказать, вашего приятеля, – я бы просто боялась оставаться с вами.

– Вот уж это вы зря клевещете, – сказал мистер Симмонс, – не такого я сорта человек. А ну-ка, давай еще пива сюда, ты, черномазый.

Маленькая компания, по-видимому, веселилась от души. Но вот Вайолет перегнулась через барьер и подозвала к себе мистера Симмонса, послушать певицу, которая только что вышла на сцену. Мистер Симмонс повернулся спиной к столу, и в эту самую минуту капитан Клэнси быстро вытащил из кармана маленький пузырек и вылил содержимое его в кружку с пивом, стоявшую на подносе против стула мистера Симмонса.

– Ну, что же вы там, – крикнула леди, которую звали Лилли, – пиво выдохнется. – Мистер Симмонс и Вайолет подошли к столу, но по дороге мистер Симмонс споткнулся о свой саквояж, который он перед этим на минутку поставил на пол, и, не удержавшись на ногах, повалился на стол, зацепил край подноса, чуть не свернул со стула капитана Клэнси, но каким-то чудом не расплескал пива.

– Прошу прощенья, – сказал он, поднимаясь, весь красный, – оступился. Мы, ковбои, народ неуклюжий. Ну, за ваше здоровье.

Они выпили, и Лилли начала напевать какую-то песенку. Не прошло и минуты, как Вайолет зашаталась на стуле и грохнулась на пол, – безжизненная груда белого муслина, белокурых волос и черных чулок.

Капитан Клэнси почему-то очень рассердился. Он метнул разъяренный взгляд в сторону Лилли и пробормотал себе под нос что-то очень похожее на «черт побери».

– Силы небесные, – вскричал мистер Симмонс, – бедная леди упала в обморок. Пошлите за доктором, спрысните ее водой или дайте чего-нибудь, бога ради.

– Да вы не волнуйтесь, – сказала Лилли, закуривая папироску. – Она проспится. Вы лучше пойдите прогуляйтесь немножко. А вы, Джи… мистер, скажите бармену внизу, чтобы он прислал сюда Сэма. Покойной ночи.

– Действительно, нам лучше уйти, – сказал капитан.

И, несмотря на все протесты мистера Симмонса, который горячо выражал свое сочувствие и беспокойство, капитан Клэнси увел его из ложи; они спустились вниз, где капитан выполнил поручение Лилли, и затем вышли на улицу.

Мистер Симмонс находился под сильным воздействием выпитого им пива и тяжело опирался на руку капитана Клэнси. Дорогой капитан всячески успокаивал его, говоря, что молодая леди очень быстро придет в себя, что она просто выпила лишнего; в конце концов ему удалось вернуть мистеру Симмонсу его прежнее веселое настроение.

– Сейчас еще нет половины двенадцатого, – сказал капитан, – что, если нам зайти куда-нибудь посмотреть, как играют в карты? Это очень любопытное зрелище.

– Есть такое дело, – сказал мистер Симмонс. – Игорные дома – это для меня не новость. Был я в таком доме два раза, когда ездил в Сан-Антонио. При мне там какой-то парень за один вечер огреб восемнадцать долларов, знаете, такая игра есть с шариками и карточками, вроде лото.

– Кено, должно быть, – сказал капитан.

– Да, да, она самая – кено.

Я не берусь описывать окрестности того заведения, куда направились наши путешественники. Игорные дома – явление, почти небывалое в городе Хаустоне, а так как это рассказ о подлинном событии, то попытка с определенностью указать местоположение подобного заведения в городе, всем известном строгостью своих нравов, разумеется, будет встречена с недоверием. Неясно также, каким образом им удалось разыскать такое место, когда оба они были чужими в этом городе, но, как бы то ни было, капитан Клэнси по ярко освещенной и устланной ковром лестнице привел мистера Симмонса в просторное помещение, где довольно многочисленное сборище мужчин пытало счастье во всевозможных играх, какими обычно располагает любой прилично оборудованный игорный дом.

Дверь в это помещение находилась в дальнем конце коридора, ближе, у самой лестницы, была другая комната, где стояло два-три круглых столика и стулья; там в это время никого не было.

Капитан Клэнси с мистером Симмонсом потолкались сначала в большой комнате, останавливаясь около игроков, которые то выигрывали, то проигрывали, в зависимости от превратностей судьбы. Мужчины, находившиеся в комнате, разглядывали мистера Симмонса с нескрываемым восхищением. Его саквояж вызывал, по-видимому, всеобщий восторг, но, потешаясь на его счет, они в то же время следили за ним жадным и голодным взором, словно это был лакомый кусочек, от которого всякому хотелось отщипнуть.

Какой-то толстяк с крашеными усами толкнул капитана Клэнси в бок и сказал.

– Э! Джимми, ты бы взял и меня в компанию.

Капитан нахмурился, и толстяк, вздохнув, отошел в сторону.

Мистер Симмонс смотрел на все с величайшим интересом и вдруг сказал:

– Послушайте, капитан, вы, верно, удивитесь, а только я вам скажу, во мне, видно, есть что-то азартное: конечно, я не игрок, но нет человека во всем Южном Техасе, которого я бы не обставил в шашки. Пойдем-ка в ту комнату, хотите, сыграем несколько партий; кто проиграет, ставит пиво.

– Не забудьте, мистер Симмонс, – сказал капитан, улыбаясь и грозя пальцем, – ведь мы с вами условились охранять друг друга. Сказать вам по правде, не нравится мне это место. Я думаю, лучше бы нам убраться отсюда. Но, должен признаться, когда-то я был лучшим игроком в шашки и в крокет в нашем Христианском союзе молодых людей; пожалуй, сразимся разок-другой.

Они сыграли партию-другую, а потом еще с полдюжины. Капитан все время выигрывал. Мистер Симмонс ужасно огорчался. Физиономия его приобретала багровый оттенок по мере того, как его репутация шашечного игрока терпела фиаско.

– Черт побери, – сказал он, – я уже проиграл семьдесят центов. Неужели вы не дадите мне отыграться? Я бы вам дал, ей-богу, если бы вам так не повезло.

– Ну, ясное дело, – сказал капитан, – только что это за игра – шашки. Сразимся во что-нибудь другое. Хотите попытать счастья в картишки?

– Во что угодно, – оказал мистер Симмонс. Шляпа его съехала на затылок, светло-голубые глаза тупо блуждали по сторонам, красный с зеленым горошком бант сполз набок и торчал под самым ухом, клетчатые штаны задрались, а на коленях лежал его черный саквояж.

«Чем заслужил я, о, Господи, – мысленно вопрошал капитан, – эту манну небесную, которая спустилась ко мне в пустыню, эту жирную дичь, которая сама идет мне в руки, этот роскошный сдобный лакомый кусок, который так и просится мне в рот? Даже как-то не верится такому счастью».

Капитан позвонил в маленький колокольчик, и официант принес им колоду карт.

– Попробуем в покер, – сказал капитан.

Мистер Симмонс вскочил с места.

– Это азартная игра, – строго сказал он. – Я, знаете ли, не игрок.

– Я тоже не игрок, мистер Симмонс, – сказал капитан с достоинством и чуть-чуть обиженно. – Партия в покер по маленькой между джентльменами – вещь вполне допустимая в тех кругах, где я вращался, и никаким законам…