Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Том 5"

Автор книги: Уильям О.Генри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Беспутный ювелир ^{39}
(Перевод М. Калашниковой)

Вы теперь не найдете имени Томаса Килинга в адресной книге города Хаустона. Оно бы в ней значилось до сих пор, но месяца два тому назад мистер Килинг прекратил свою деятельность у нас и выехал в неизвестном направлении. Мистер Килинг пробыл в Хаустоне недолго. Тотчас же по приезде он открыл небольшое детективное агентство. Предлагая публике свои услуги в качестве частного сыщика, он был довольно скромен. Он не стремился конкурировать с фирмой Пинкертона и предпочитал дела, не сопряженные с особым риском.

Если нанимателю требовались сведения о привычках и склонностях своего клерка или какая-нибудь леди желала проследить за чересчур легкомысленным супругом, стоило только обратиться к мистеру Килингу. Это был тихий, усердный человек, имевший свои теории. Он читал Габорио и Конан Дойла и надеялся со временем занять более высокое место среди своих собратьев по профессии. Он служил раньше в одном крупном восточном детективном агентстве, но, так как продвижение по служебной лестнице совершалось медленно, он решил перебраться на Запад, где открывались более широкие горизонты.

У мистера Килинга имелись сбережения на сумму девятьсот долларов, и, приехав в Хаустон, он положил их в сейф у одного дельца, к которому имел рекомендательные письма. Он снял небольшое конторское помещение на втором этаже, в тихом переулке, повесил вывеску с указанием вида своей деятельности и, углубившись в конан-дойловского Шерлока Холмса, стал ожидать клиентов.

На третий день после того, как он открыл свое агентство, состоявшее из него самого, к нему явился клиент.

Это была молодая леди лет двадцати шести, довольно высокого роста, стройная и изящно одетая. На ней была черная соломенная шляпа с вуалью, которую она откинула, усевшись в предложенное мистером Килингом кресло. У нее было тонкое, нежное лицо с живыми серыми глазами; она казалась слегка взволнованной.

– Сэр, я пришла к вам, – сказала она приятным контральто, в котором слышались грустные нотки, – я пришла к вам, потому что вы почти чужой в нашем городе, а говорить о своих личных делах с кем-нибудь из друзей я не могу. Я хочу поручить вам наблюдение за моим мужем. Как ни унизительно для меня это признание, я боюсь, что чувства его уже не принадлежат мне. Когда-то, еще до нашего брака, он был влюблен в одну девицу, у родителей которой он снимал комнату. Я замужем уже пять лет, и все это время мы были очень счастливы, но недавно девица, о которой я говорю, приехала в Хаустон, и у меня есть основания подозревать, что мой муж возобновил свои ухаживания. Я хочу, чтобы вы установили за ним самое пристальное наблюдение и обо всем докладывали мне. Я буду приходить к вам сюда через день, в условленный час, и принимать ваш отчет. Меня зовут миссис Р., моего мужа хорошо знают в городе. У него ювелирная лавка на *** улице. Ваши услуги будут щедро вознаграждены; вот для начала двадцать долларов.

Леди протянула мистеру Килингу кредитку, и он положил ее в карман с небрежным видом, как будто это было для него самым привычным делом.

Он заверил ее, что все ее желания будут исполнены, и просил явиться за первым отчетом послезавтра в четыре часа дня.

На следующий день мистер Килинг навел необходимые справки и начал действовать. Он разыскал лавку ювелира и вошел, якобы желая отдать часы в починку. Ювелир, мистер Р., был человек лет тридцати пяти, на вид очень смирный и трудолюбивый. Лавка была невелика, но полна товара, в витринах красовался недурной ассортимент бриллиантов, золотых украшений и часов. Из дальнейших наблюдений выяснилось, что мистер Р. не имеет никаких дурных привычек, не пьет и постоянно сидит за работой у своего ювелирного станка.

Мистер Килинг несколько часов провел слоняясь вокруг лавки и под конец дня был вознагражден, увидя, как в лавку вошла нарядно одетая молодая женщина с черными волосами и глазами. Мистер Килинг остановился напротив двери, откуда ему было видно, что делается внутри. Молодая женщина спокойно прошла в глубь лавки, облокотилась на прилавок и непринужденно заговорила с мистером Р. Он встал со своего табурета, и они несколько минут совещались о чем-то, понизив голос. Потом ювелир передал женщине несколько монет – мистер Килинг слышал, как они зазвенели у нее в руке. После этого она вышла и быстрым шагом пошла по улице.

Точно в назначенное время клиентка мистера Килинга вновь явилась к нему в контору. Ей не терпелось услышать, заметил ли он что-либо, подтверждающее ее подозрения. Сыщик рассказал ей все, что ему удалось увидеть.

– Это она, – сказала леди, когда он описал ей молодую женщину, побывавшую в лавке. – О, наглое, бесстыдное создание! Так, значит, Чарльз дает ей деньги? Уже до этого дошло!

Леди взволнованно прижала к глазам носовой платок.

– Миссис Р., – сказал сыщик, – что вы еще желаете узнать? Как далеко я должен идти в своих наблюдениях?

– Я хочу собственными глазами убедиться в том, что мои подозрения меня не обманули. Затем мне потребуются свидетели, чтобы я могла начать бракоразводный процесс. Я больше не намерена терпеть то, что терпела.

Тут она передала сыщику бумажку в десять долларов.

Когда через два дня она снова пришла к мистеру Килингу, чтобы выслушать его отчет, он сказал:

– Сегодня я под каким-то пустяковым предлогом заходил в лавку. Женщина уже была там, но оставалась недолго. Перед тем как уйти, она сказала: «Чарли, значит, мы сегодня так и сделаем, как уговорились: мы премило поужинаем вместе, а потом вернемся сюда и еще поболтаем, пока ты будешь кончать оправу для новой бриллиантовой броши; лавка уже будет заперта, и нам никто не помешает». Я полагаю, миссис Р., это очень удобный случай; вы можете тайно присутствовать при свидании вашего мужа с предметом его страсти, и узнать все, что вы хотите знать.

– Негодяй! – вскричала леди, сверкая глазами. – Он сказал мне за обедом, что задержится и придет домой поздно, так как у него срочная работа. Но теперь я вижу, как он без меня проводит время.

– Мы сделаем так, – сказал сыщик. – Вы спрячетесь в лавке и будете слушать их разговор, а когда наслушаетесь достаточно, то позовете свидетелей и в их присутствии уличите мужа.

– Отлично, – сказала леди. – Там на углу, недалеко от лавки, стоит на посту полисмен, который давно знает всю нашу семью. Вечером он будет делать обход своего участка. Можно рассказать ему всю историю, предупредить заранее, и, как только я подам знак, вы вместе с ним войдете в лавку и будете свидетелями.

– Я с ним поговорю, – сказал сыщик, – и попрошу его помочь нам, а вы приходите сюда в контору, как только начнет смеркаться, чтобы мы могли заранее подготовить им ловушку.

Сыщик отправился к полисмену и объяснил ему положение вещей.

– Вот так штука, – сказал блюститель порядка. – Я что-то и не замечал за Р. таких дел. Хотя, правда, ни за кого нельзя ручаться. Так, значит, жена решила его застукать сегодня? И для этого она хочет спрятаться в лавке и подслушать их разговоры? Постойте-ка: там, позади лавки, есть чулан, где Р. держит старые ящики и уголь для топки. Дверь-то, конечно, на запоре, но, если вам все-таки удастся пробраться этим путем в лавку, там уж можно найти, где спрятаться. Я вообще не люблю путаться в такие дела, но мне жалко леди. Я знаю ее с детства и готов ей помочь, раз уж так вышло.

Вечером, когда стемнело, клиентка мистера Килинга проскользнула в его контору. Она была скромно одета во все черное, на голове у нее была круглая черная шляпка, и густая вуаль скрывала лицо.

– Если даже Чарли увидит меня, он меня не узнает, – сказала она.

Мистер Килинг и леди дошли до лавки ювелира и стали медленно прохаживаться взад и вперед по улице. Около восьми часов они увидели, как интересующая их молодая женщина вошла в лавку. Почти тотчас же она вышла оттуда вместе с мистером Р., взяла его под руку, и они торопливо зашагали, вероятно, туда, где ждал их ужин.

Сыщик почувствовал, как задрожала рука его спутницы.

– Негодяй! – с горечью прошептала она. – Он думает, что я сижу дома и простодушно жду его, в то время как он пирует с этой хитрой, беззастенчивой интриганкой… О, как коварны мужчины!

Мистер Килинг провел леди через темный подъезд, и они очутились на задворках лавки. Черный ход был открыт, и они вошли в чулан.

– В лавке, возле станка, на котором работает мой муж, – сказала миссис Р., – стоит большой стол, покрытый скатертью, которая достает до полу. Если мне удастся спрятаться под этот стол, я услышу каждое их слово.

Мистер Килинг вынул из кармана большую связку отмычек и в несколько минут подобрал такую, с помощью которой ему удалось отпереть дверь лавки. Там было почти темно, горел только один наполовину привернутый газовый рожок.

Леди вошла в лавку и сказала:

– Я запру дверь изнутри, а вы ступайте за моим мужем и этой женщиной. Посмотрите, ужинают ли они, а как только они встанут из-за стола, приходите сюда и три раза стукните в дверь. Я тогда буду знать, что они возвращаются. Когда я достаточно наслушаюсь, я отопру дверь, и мы с вами вместе уличим преступную пару. Мне может понадобиться ваша помощь; кто знает, что им вздумается сделать, когда они меня увидят.

Сыщик крадучись вышел из лавки и направился в ту сторону, куда ушли ювелир и женщина. Вскоре он обнаружил, что они заняли отдельный кабинет в маленьком, тихом ресторанчике и заказали ужин. Он подождал, пока они кончили, а затем поспешил обратно к лавке и, войдя в чулан, три раза постучал в дверь.

Несколько минут спустя вернулся ювелир со своей дамой, и сыщик в дверную щель увидел, что в лавке стало светло. Через дверь до него доносились звуки мирного и веселого разговора, но слов нельзя было разобрать. Он потихоньку спустился с крыльца, обошел вокруг лавки и, выйдя на улицу, заглянул в окно. Мистер Р. работал у своего станка, а черноволосая женщина сидела рядом и что-то ему говорила.

«Выждем немного», – подумал мистер Килинг и стал прогуливаться по улице.

Полисмен стоял на углу.

Сыщик рассказал ему, что миссис Р. спряталась в лавке, и все идет как по-писаному.

– Пойду туда, к черному ходу, – сказал мистер Килинг, – чтоб быть наготове, когда придет время захлопывать ловушку.

Полисмен отправился вместе с ним и, проходя мимо лавки, заглянул в окно.

– Э, да они, видно, помирились, – сказал он. – А куда ж девалась та женщина?

– Да вон она сидит, с ним рядом.

– Кто? Я говорю о той девице, с которой Р. ходил ужинать.

– И я о ней говорю, – сказал сыщик.

– Нет, вы что-то путаете, – сказал полисмен. – Вы знаете, кто эта леди, что сидит рядом с Р.?

– Это та женщина, с которой он уходил.

– Это его жена, – сказал полисмен. – Я ее пятнадцать лет знаю.

– Но кто же тогда?.. – начал сыщик и задохнулся. – Силы небесные, кто же тогда сидит под столом?

Мистер Килинг заколотил ногой в дверь лавки.

Мистер Р. подошел к двери и открыл ее. Полисмен и сыщик вошли в лавку.

– Под столом смотрите, под столом, – завопил сыщик Полисмен приподнял скатерть и вытащил из-под стола черное платье, черную вуаль и черный женский парик.

– Эта леди – в-в-ваша жена? – взволнованно спросил мистер Килинг, указывая на темноглазую молодую женщину, глядевшую на них в полном недоумении.

– Разумеется, – сказал ювелир. – А вот вы кто такой? По какому праву вы лезете под мои столы и ломаете мои двери?

– Загляните в свои витрины, мистер Р., – сказал полисмен, который начал догадываться, в чем дело.

Стоимость похищенных часов и бриллиантовых колец была определена в восемьсот долларов, и на следующий день сыщик уплатил всю сумму сполна.

Ювелиру тут же на месте все объяснили, а час спустя мистер Килинг сидел у себя в конторе и лихорадочно перелистывал свои альбомы с фотографиями преступников.

Наконец ему попалась одна, при виде которой он бросил альбом и стал рвать на себе волосы. На фотографии был изображен молодой человек с гладкой кожей и тонкими чертами, а внизу стояло следующее примечание:

«Джеймс X. Мигглс, он же Саймон-белоручка, он же Неутешная вдова, он же Бэнко Кэт, он же Проныра Джимми. Специальность: мошенничества и кражи со взломом. Работает обычно переодетый женщиной. Хорошо маскируется и очень опасен. Разыскивается в Канзас-Сити, Окочи, Нью-Орлеане и Милуоки».

Вот почему мистер Томас Килинг закрыл свое детективное агентство в городе Хаустоне.

Как Вилли спас отца ^{40}
(Перевод Л. Каневского)

Вилли Флинт был маленьким, шестилетним мальчиком из Хаустона. Это был чудный ребенок, с длинными золотистыми кудряшками и невинными ищущими глазками. Его отец был респектабельным здравомыслящим гражданином, который владел четырьмя или даже пятью торговыми помещениями на Мейн-стрит. Весь день мистер Флинт трудился среди своих арендаторов, делая то, что ему положено – вставлял разбитые окна, приколачивал гвоздями оторвавшиеся доски и ремонтировал те места, где отваливалась штукатурка. В полдень он обычно усаживался на ступеньках одного из своих зданий и съедал свой скромный обед, завернутый в кусок газеты, раздумывая о нынешних трудных временах.

Веселые, элегантно одетые клерки и бизнесмены проходили мимо него вверх и вниз по лестнице, но мистер Флинт им совершенно не завидовал. Он жил в небольшом коттедже возле большой кучи мусора, получившей название «Высота банок из-под томата», на одной из главных улиц в жилом районе Хаустона. Он был вполне счастлив, живя с женой и маленьким сыном Вилли, съедая свой скромный, но питательный обед и получая свои тысячу четыреста долларов ежемесячно за аренду своих помещений. Он был человеком изобретательным, находчивым, не проходило почти ни дня, чтобы он не увеличивал арендную плату за какое-то свое помещение и не откладывал по несколько долларов на черный день.

Однажды вечером мистер Флинт пришел домой и понял, что заболел. Он клеил дешевые зеленые обои на голодный желудок, точнее на одну из стен своих магазинов, ничего перед этим не поев, и это не могло не отразиться на его здоровье. Он, чувствуя, как у него повышается температура, слег в постель и, лежа в ней, бормотал сквозь зубы: «Боже, помоги моей жене и моему ребенку! Что же теперь с ними будет?»

Мистер Флинт послал Вилли в дальний угол спальни, а сам, вытащив из-под подушки пачку долларов, сказал жене:

– Вот, возьми это, отнеси в банк и положи на счет. Тут лишь восемьсот долларов. Некоторые арендаторы еще не рассчитались со мной, а пятеро из них хотят, чтобы я установил перегородки у окон. Тот, кто послал воронов накормить Илию, поможет и нам. Пойди к булочнику, купи у него на никель булку хлеба и быстро возвращайся, чтобы помолиться.

Вилли делал вид, что увлеченно играет с Ноевым ковчегом, устанавливал плату животным за кров и воду и писал все цифры на своей грифельной доске. Но он все равно слышал, что сказал матери отец.

Когда мать уходила, он спросил ее:

– Мамми, а папа на самом деле так болен, что не может работать?

– Да, дорогой, – ответила миссис Флинт, – у него очень высокая температура, и я боюсь, как бы он совсем не расхворался.

Как только мать ушла, Вилли, надев свою шапочку, выскользнул на улицу через парадную дверь. «Нужно помочь моему доброму, хорошему папочке, который заболел», – говорил он себе.

Он дошел до Мейн-стрит и там остановился, глядя на высокие здания, которыми владел его несчастный папа. Прохожие мило улыбались, глядя на этого малыша с льняными волосиками, и не одно угрюмое лицо оживлялось при виде его невинных голубых глазок.

Несчастный малыш Вилли! Ну, что он мог сделать, чтобы помочь своему больному отцу в этом большом, вечно занятом собой городе?

«Я знаю, что нужно делать, – сказал он вдруг себе. – Сейчас пойду и подниму арендную плату за несколько офисов и это наверняка поможет моему отцу, ему станет гораздо легче».

Вилли старательно преодолел три лестничных пролета в одном самом большом здании, принадлежащем отцу. На третьем этаже располагалась контора, которую снимали два молодых человека, только что начавшие заниматься адвокатской практикой. Они прибили там свою вывеску и уже отправили мистеру Флинту арендную плату за первый месяц.

Когда Вилли карабкался по лестнице, оба молодых адвоката уписывали сыр с крекерами, положив ноги на стол, на котором стояло шесть порожних литровых пивных бутылок. Они так наелись и напились, что тяжело дышали. Один из них, тот, у кого был в петличке пиджака вставлен цветочек магнолии, рассказывал приятелю какую-то смешную историю об одной девушке. Другой, убрав ноги со стола и открыв глаза, сказал:

– Разрази меня гром, Боб! Ну-ка убери корчажки!

Джентльмен, которого звали Боб, опустил ноги на пол, вытер о волосы ножик, которым только что резал ломтиками сыр, и огляделся.

Маленький голубоглазый мальчик с длинными золотистыми кудряшками стоял в дверях.

– Ну, входи, входи, девочка, – сказал Боб.

Вилли храбро переступил через порог.

– Я вам не девочка, – твердо сказал он. – Меня зовут Вилли Флинт, и я пришел сюда, чтобы повысить вам арендную плату.

– Ну, очень, конечно, любезно с твоей стороны, Вилли, – сказал джентльмен по имени Боб, – что ты пришел, чтобы это сделать, но мы этого не сделали бы даже под страхом смертной казни на электрическом стуле. Скажи, Вилли, это твои собственные волосики и катаешься ли ты на велосипедике?

– Не приставай к малышу, – сказал другой джентльмен, которого первый назвал Сэмом. – Мне кажется, он очень хороший мальчик. Послушай, Вилли, ты когда-нибудь слышал, какой звук получается, если бросить резинку на пол?

– Перестань дразнить малыша, – строго сказал Боб. – Он мне кого-то напоминает, – ах, простите меня за пущенную слезу, – ах, эти кудряшки, ах, эти глазки-незабудки. Скажи-ка, Вилли, только поскорее, дитя мое, не тяни душу, двести десять лет назад ты стоял…

– Да оставь ты его в покое, – сказал Сэм, нахмурившись, якобы недовольный поведением приятеля. – Вилли, не окажешь ли мне личное одолжение – не прольешь ли слезки на пол? Я просто изнываю от скуки, и твои слезки помогут мне забыть печаль и обрести радость.

– Мой папа очень болен, – сказал Вилли, храбро вступая в борьбу с просящимися наружу слезами, – и что-то нужно для него сделать. Прошу вас, добрые мои джентльмены, разрешите мне повысить арендную плату за эту контору, чтобы я мог вернуться домой и сообщить об этом отцу и чтобы ему полегчало.

– А, это пацан старика Флинта, – сообразил наконец Боб. – Почему он тебе не сделал лицо пошире, а? Скажи-ка, Вилли, насколько ты желаешь повысить арендную плату?

– А сколько вы платите сейчас?

– Десять долларов в месяц.

– Ну, скажем, будете платить по двенадцать, идет?

– Пусть будет пятьдесят, – сказал Сэм, зажигая сигару из черного табака, – за девяносто дней, а пока открой бутылочку пивка и вспрыснем сделку.

– Не пори чепуху, – сказал Боб. – Послушай, Вилли, почему бы тебе не повысить арендную плату до двадцати долларов? Так что беги сообщи об этом отцу, если хочешь ему добра.

– Ах, благодарю вас, – воскликнул Вилли и помчался домой с легким сердцем, что-то весело напевая.

Когда он прибежал домой, мистеру Флинту становилось все хуже и он что-то цедил сквозь зубы о десятидолларовой бумажке, которую дал жене.

– По-моему, у него не все в порядке с головой, – сказала миссис Флинт, заливаясь слезами.

Вилли подбежал к кровати отца и прошептал ему на ухо:

– Папа, папа, я поднял арендную плату за одну из твоих контор с десяти долларов до двадцати.

– Ты, мой сын? Молодчина! – сказал отец, положив ему на головку свою руку. – Да благословит Господь моего маленького мальчика.

Мистер Флинт погрузился в мирный сон, и, когда проснулся, лихорадки как не бывало. На следующий день он уже мог сидеть в постели, и теперь он чувствовал себя куда лучше. Но когда Вилли сообщил ему, чью именно ренту он поднял, мистер Флинт скончался в одночасье.

Увы, месье! Сколько в жизни бывает разочарований!

Мираж на холодной реке ^{41}
(Перевод Л. Каневского)

Владелец овцеводческой фермы отказался от спички и раскурил трубку от горящей головни. Мы были на рыбалке в Буффало и готовили себе ужин. Свежая жареная рыба, кофе, пшеничный хлеб, картошка и хрустящий на зубах бекон – не ужин, а объедение, от которого никто не откажется.

Мы расслабились и дружно поклонялись богине Никотинии. Луна освещала всю восточную часть неба и разливала белый мерцающий свет на темные воды реки. Буксир, словно призрак, медленно полз вниз по реке, оставляя за собой прозрачный серебристый след, и гнал мистический прибой далеко, к невидимым берегам, где почти бесшумно набегали волны. Комары сердито жужжали, не осмеливаясь перелетать через границы висевшего вокруг нас большого табачного облака. Упоительный свежий аромат исходил из лопающихся почек на деревьях и от полевых цветов. Мы сидели в ясной тени дубов и кипарисов и болтали, как обычно болтают почти все мужчины и женщины, когда Ночь, развязывающая языки, приходит на смену смиренно молчащему Дню.

Ночь виновата в рождении поэтов, в разбирательствах судебных дел по поводу нарушенного обещания, супружеской измене, за выболтанные секреты и скучные истории. Человек, который в лунную летнюю ночь не расскажет больше того, чего на самом деле знает, – большая редкость. Четверо из нас обладали определенным иммунитетом по отношению к лунному свету и розам, один из нас был достаточно молод, чтобы почувствовать сладостный эффект поцелуев Луны, которые она раздаривала темным верхушкам деревьев, воздушной перспективе дрейфующих, похожих на бухточки облаков, белых глазков цветочков кизила, проглядывающих из древесной темноты. Он все это замечал и высказывал свои мысли открыто, без сослагательного наклонения, прямо, а мы, уставшие от мира пассажиры, что-то ворчали ему в ответ, потягивая наши трубочки и сигары, отказываясь откровенничать по таким пустякам.

– Разве не красиво? – спрашивал молодой человек. – Небо похоже на купол какого-то волшебного храма, леса пропитаны насквозь тайной, а тишину нарушает лишь тихое дыхание природы.

– Мило, конечно, какие могут быть разговоры, – откликнулся страховой агент. – Но позвольте мне сказать вам, что я знал людей, которые разбрасывали микробов неизлечимых болезней вот по этой старой реке. Вы чувствуете, как с каждой минутой усиливается сырость? Никто не знает, что может произойти в следующую минуту. Особенно человек, обремененный семьей, которая зависит от него…

– Заткнитесь, – рявкнул аптекарь. – Если вам угодно поговорить на профессиональную тему, то порекомендуйте меня такому человеку. Мы совершаем эту вылазку ради удовольствия, и я не желаю ее портить трепом о бизнесе. Поговорите лучше о малярии, ведь еще есть две бутылки…

– Ну, вон куда хватили, чем же это лучше? – сказал адвокат. – Вы все твердите одно и то же до тех пор, покуда ваши мозги не сконцентрируются на чем-то другом. Давайте мне трибуну свидетеля, и я с нее поклянусь, что никогда не говорю о своем бизнесе за пределами конторы; если это не так, то гоните меня в шею из зала суда!

– Эта ночь, – сказал владелец овечьей фермы, – напоминает мне о той, когда я заблудился в лесу, идя вдоль Холодной реки. Это была та ночь перед тем утром, когда я увидал миридж…

– Что-что? Может, мираж? – сказал молодой человек.

– Нет, – ответил фермер, – это был не мираж, а миридж, причем самый реальный, который я когда-либо узрел. В этом было что-то весьма странное, и я часто об этом не рассказываю, но ведь когда видишь что-то экстраординарное, так и тянет высказаться, не так ли?

– Ну, валяй, – сказал аптекарь, протягивая руку за кисетом, – послушаем твою байку. Совсем немного осталось на свете вещей, которым современный человек не верит.

– Это случилось осенью восьмидесятого, – начал хозяин овечьей фермы, – когда я перегонял овец в графстве Ла-Саль. Поднялся сильный северянин, и ужасный гром рассеял мое стадо из полутора тысяч баранов. Пастух не смог с ними совладать, и они разбежались по всему чапарралю, этим густым зарослям кустарников. Я вскочил на свою лошадь и погнался за ними, и за целый день мне удалось согнать в одно место большую часть стада. Я встретил одного наездника, мексиканца, который сказал мне, что видел их «целую кучу» возле переправы Пало Бланко на Холодной реке. Я поехал в этом направлении и на закате очутился на равнине, где из-за густого кустарника не было ничего видно на расстоянии пятидесяти ярдов в любую сторону. В общем, я заблудился. Часа четыре или даже пять моя лошадка брела спотыкаясь по густой, сочной траве, шла то в одну, то в другую сторону и, кажется, понимала не больше меня, где она находится. К двенадцати часам я сдался, стреножил мою лошадку, а сам лег на седельное одеяло, чтобы отдохнуть до утра. Я, конечно, ужасно волновался за своих жену и ребенка, которые остались одни на ранчо, так как знал, что они будут до смерти напуганы моим долгим отсутствием. Ну, там, конечно, особенно опасаться было нечего, но вы же знаете, как эти женщины ведут себя, когда наступает ночь, особенно если на расстоянии десяти миль вокруг нет ни одного соседа.

Я проснулся на рассвете и, как только произвел оценку местности, сразу понял, где нахожусь. С того места, где я стоял, была видна дорога на Форт Эвелл, а на ее обочине стоял знакомый мне высохший вяз. Значит, я – на расстоянии около восемнадцати миль от своего ранчо. Я тут же вскочил в седло и когда бросил взгляд через Холодную речку в направлении дома, то увидал этот миридж. Все эти мириджи на самом деле какое-то чудо, просто удивительно. Мне в жизни приходилось их видеть раза три-четыре, не больше. Утро было туманным, кудрявые облачка, похожие на бухточки, также плыли по небу и в ложбинах тоже стоял туман. Я видел мой дом, мое ранчо, сарай для стрижки овец, забор, на котором висели седла, поленницу дров, топор, воткнутый в чурбан, – в общем, все, что было на моем дворе, я видел ясно-ясно, словно все это находилось от меня на расстоянии не больше двухсот ярдов, а я смотрел на все это через легкий утренний туман.

Все это казалось каким-то призрачным, чуть больше, чуть меньше, чем на самом деле, но я отчетливо видел белые занавески на окнах и даже ягнят, пасущихся возле загона. «Как все же забавно, – подумал я, – видеть все так близко, когда до дома целых восемнадцать миль!»

Вдруг я увидел, как отворилась дверь, на крыльцо вышла жена с нашим ребенком на руках. Не знаю, почему я не заорал, не окликнул ее, – не могу этого понять. Но, клянусь, я был ужасно рад ее видеть, знать, что она жива-здорова. И вот тогда я увидал что-то большое, крупное, черное; это черное двигалось, становилось все отчетливее и, когда вся картина вошла в фокус, я понял, что это мексиканец со своим широкополым сомбреро, подъехавший на своей лошади к забору ранчо. Он постоял там с минуту, потом я увидел, как моя жена вбежала в дом, захлопнув за собой дверь. Я видел, как мексиканец спрыгнул с лошади, подергал запертую дверь, а потом пошел за топором, который торчал в чурбане среди кучи дров. Он вернулся со своим орудием и принялся рубить дверь. Миридж становился чуть тусклее, словно его краски выцветали. Не знаю, что меня дернуло тогда, в ту минуту, что заставило совершить такую глупость, но я ничего не мог с собой поделать. Я быстро вытащил из чехла свой винчестер, прицелился в этого подлого негодяя и выстрелил. Потом стал клясть себя, называть законченным идиотом: кто же пытается пристрелить человека на расстоянии восемнадцати миль? Я вложил в чехол свою винтовку, вскочил в седло и, вонзив шпоры в свою лошадку, помчался через густой кустарник с такой скоростью, с какой путник улепетывает от гремучей змеи.

Я проскакал все восемнадцать миль минут за восемьдесят. Я не выбирал дороги, скакал напролом, через колючие заросли, ловко перепрыгивая через речки и ручьи. Когда доскакал до ранчо, то свалился со своей лошадки, а она, вся в пене, прислонилась к забору и с укоризной глядела на меня. Перемахнув через забор, я помчался к черному входу. С грохотом взбегал по ступенькам крыльца и орал словно безумный, выкрикивая имя жены, Сэлли, но не узнавал своего голоса, это был не мой голос, могу поклясться.

Дверь отворилась, и на пороге появилась жена с ребенком, слава богу, оба живы-здоровы, только перепуганные, словно кролики.

«Ах, это ты, Джим, – сказала жена, – где же, где же ты так долго пропадал? Какой-то пьяный мексиканец сегодня утром напал на наш дом, пытался взломать дверь, разрубить ее топором. Я хотела задать ему несколько вопросов, но не могла. Вот, сам посмотри».

Парадная дверь была изрублена на куски, на крыльце лежал топор, а на земле неподалеку и сам мексиканец. Пуля из моего винчестера угодила ему прямо в лоб.

– Ну и кто его застрелил? – спросил адвокат.

– Я рассказал вам все, что мне известно, – ответил владелец овцеводческой фермы. – Сэлли сказала мне, что этот человек вдруг неожиданно упал в тот момент, когда долбил дверь топором, но она никакого выстрела не слышала. Я не собираюсь ничего объяснять, просто рассказываю то, что произошло. Вы можете, конечно, сказать, что кто-то в кустарнике, увидев, как этот наглец взламывает дверь, пристрелил его, используя при этом бесшумный порох, а затем улизнул, не оставив своей визитки, но вы также можете сказать, что ни черта не понимаете, как, впрочем, и я сам.

– Неужели вы думаете… – начал было снова адвокат.

– Ничего я не думаю, – перебил его хозяин овец. – Обещал, что расскажу вам об этом миридже, который я видел, и все честно и подробно вам рассказал. Ну что, там в кофейнике не осталось еще кофе?