Текст книги "Искусство и жизнь"

Автор книги: Уильям Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

Вы видите, я вовсе не надеюсь стать великим в чем-либо, но, возможно, я вправе надеяться найти счастье в своей работе, и иногда в минуты досуга меня посещают приятные видения того, что может произойти. Вероятно, ты решишь, что это – длинное и глупое письмо по поводу очень простого дела, но мне казалось, я должен тебе рассказать, о чем я так детально размышлял, и попытаться, пусть даже и без надежды на успех, поведать тебе мои чувства, хотя бы вот так бегло. Кроме того, я помню, о чем говорил тебе столь отвлеченно, когда у нас происходил последний разговор на эту тему. Сказанное мною тогда не выражало по-настоящему моих чувств, ибо я был смущен, а теперь подумал, что смогу хотя бы немного поправить наш разговор. Удалось ли это мне хоть отчасти?

Теперь кое-какие подробности. Я собираюсь попросить г-на Стрита из Оксфорда^{5} взять меня в ученики. Он хороший архитектор, и у него большая практика. Он неизменно пользуется уважением. Я выучусь у него тому, чему я хочу выучиться, но, если мне не удастся договориться с ним (а это может статься, ибо я вообще не знаю, захочет ли он взять ученика), то в таком случае я обращусь к какому-нибудь лондонскому архитектору, и тогда буду счастлив быть вместе с тобою, если ты по-прежнему будешь жить близ Лондона, и чем раньше это случится, тем лучше, ибо мне уже довольно много лет. Разумеется, за обучение я буду платить из своих денег; впрочем, как и за все другое.

Шлю свою горячую любовь тебе, Генриете, тетушке и всем домашним.

Твой самый преданный сын Уильям.

Пожалуйста, не показывай этого письма никому, кроме Генриеты.

16, Чейн Уок, Челси

3 декабря 1868

Дорогой сэр!

Я перечитал ваши стихи несколько раз, и вот что я думаю о них. Начну с неприятных вещей и скажу, что, по-моему, в них отсутствует сильная индивидуальность и увлеченность темой, неотъемлемо присущие произведениям, которым суждена долгая жизнь. Хотя я не могу обвинить вас в плагиате, я вижу в ваших стихах отголоски произведений современных поэтов. На этом, однако, не останавливаюсь, потому что едва ли может обстоять иначе с таким молодым человеком, как вы. Но стихи не оставляют глубокого впечатления ни по своему стилю, ни по идеям. Из мелких погрешностей (на мой взгляд, связанных с этими) мне хотелось бы отметить слишком много приемов классической поэзии и слишком растянутые метафоры. Но оставим это до того случая, когда я смогу поговорить с вами лично. Вместе с тем стихи хороши, и всюду проступает подлинное чувство и удовольствие, которое доставляет тема, сама по себе привлекательная. Стихи внимательно отработаны и продуманы. Читать их и легко и приятно. Моя оценка может показаться вам скудной похвалой и снисходительным порицанием, но примите во внимание, что я критикую ваши стихи целиком соответственно их достоинству. У вас неоценимое преимущество ранней молодости, к тому же вы обладаете (насколько я могу понять из ваших писем) весьма серьезными познаниями в классической литературе, которая оказывает слишком большое влияние по крайней мере на ваш стиль. Повторяю, мне хотелось бы, чтобы вы придали больше значения стилю и теме. Но вы должны также принять во внимание, что я обязан был высказать все, что думаю об этом произведении, и уверяю вас, что, учитывая все обстоятельства, мне было бы приятнее только похвалить вас, и я очень бы сожалел, если бы наше знакомство обескуражило вас и вас огорчило бы мнение человека, который, как вам, возможно, известно, весьма никудышный критик. Я не сомневаюсь, что вам удастся написать лучше (хотя, повторяю, и это ваше произведение совсем неплохо), если вы отнесетесь к своей работе серьезно и внимательно. Делайте только то, что сами вы сильно любите, – в конце концов вы сами вынесете наиболее строгий суд тому, что выйдет из ваших рук. Ваши письма ко мне были полны такого здравого смысла и скромности, что я не сомневаюсь – вы безусловно сможете выразить в творчестве то, что есть в вашей душе.

Мне очень хочется познакомиться и с другими вашими произведениями, лучше всего рифмованными, ибо белый стих – это ловушка для молодых поэтов.

Когда вы соберетесь навестить меня на Куин Скуэр, пожалуйста, известите меня за день или за два заранее о возможном времени вашего прихода, чтобы нам не разминуться. Еще раз я должен извиниться за назидательный тон, но я ничего не могу поделать, поскольку вы избрали меня своим наставником, хотя и опасаюсь, что это вовсе мне не подходит.

Примите мою особую благодарность за выраженные вами чувства симпатии ко мне; желаю вам полного успеха и остаюсь

Искренне ваш Уильям Моррис

Г-НУ СУИНБЕРНУ

26, Куин Скуэр

Блумсбери, Лондон,

21 декабря 1869

Мой дорогой Суинберн!^{6}

Большое спасибо за ваше милое письмо и за содержащиеся в нем критические замечания. Я в восторге, что Гудрун^{7} вам понравилась. В остальном же я сам с некоторой досадой сознаю, что книга эта принесла бы мне больше чести, отсутствуй в ней все, кроме Гудрун, хотя я и не думаю, что другие – худшее из того, что вышло из-под моего пера. И все же, дьявол их побери, они слишком растянуты и немощны. Мне приятно, что в Родопе вам кое-что нравится. Лично я полагал, что в интересах рассказа, который, в общем-то, очень слаб, нужно сильней выделить ее характер. Я знаю, что Аконтий – обыкновенный простофиля, и самое ужасное, что даже если бы я затратил на него во много раз больше времени, то все равно он получился бы у меня таким же. Я усердно занят теперь работой, но неудача следует за неудачей, и на какое-то время я бы забросил свое искусство, если бы мне удалось напасть на что-нибудь поистине увлекательное помимо сочинения стихов, ибо ничего хорошего у меня не получается. Торгерд принадлежит славная роль в красивом эпизоде из саги об Эгиле^{8}, где он теряет своего любимого сына и из-за этого собирается уморить себя голодом. Я рассказал бы об этом подробнее, если бы мог повидаться с вами. Вся повесть – удивительная, написана прекрасно и полна действия. Это несомненно наиболее северная из всех саг, и сам Эгил – удивительная личность первобытного человека, а сама поэзия кажется мне по-настоящему прекрасной, хотя и совершенно непереводимой. Теперь я намерен переводить с исландского саги, перед которыми бледнеют все другие повести, даже сага о Гудрун в оригинале рассказывается очень разрозненно и обычно довольно бесцветно, явно отличаясь от Ньялы^{9}.

Речь идет о Волсунге^{10}, фактически об истории Нибелунгов. Смею сказать, что пересказ этой саги вы могли где-нибудь прочитать, но это могло дать лишь самое смутное представление о произведении в целом. Мне очень хотелось бы показать вам этот перевод, теперь уже почти готовый, и я уверен, на вас это непременно произвело бы впечатление.

Не без гордости я сознаю свое положение христианского поэта нашего времени, хотя и рискую этим своим положением, во-первых, отваживаясь на переписку с вами, а во-вторых, своим личным примером оспаривая изречение Священного писания: «блаженны ищущие, ибо обрящут».

Сердечно ваш У. Моррис

Г-ЖЕ КОРОНИО

Куин Скуэр,

24 октября 1872

Моя дорогая Аглая!^{11}

Меня очень опечалила весть о ваших горестях, хотя, я надеюсь, к тому времени, когда вы получите это письмо, все станет лучше. Меня не удивляет, что вы стремитесь к более приятной жизни, ибо (после вашего сравнения Исландии с Афинами) существует несомненная разница между тем, чтобы сидеть у постели больного ребенка, ничего особенно не делая, и тем, чтобы ежедневно подниматься рано утром и отправляться верхом, дыша свежим воздухом, не думая, где вы будете вечером, короче говоря, отбросив всякие обязанности и заботы. Меня очень тревожит, что вы предаетесь такой грусти. По тону вашего первого письма я надеялся, что вы сможете неплохо провести время и предаться приятным воспоминаниям. Когда вы возвращаетесь? Вам хорошо известно, как мне недостает вас, и излишне говорить об этом. Я бы ответил на ваше последнее письмо и раньше, но на меня напало плохое настроение – без какой-либо определенной причины, на которую я бы мог указать. Надеюсь, теперь с ним уже покончено. Все это время я с головой ушел главным образом в мои переводы с исландского, но книга моя появится через месяц-другой. Полагаю, вам известно, что Теннисон печатает продолжение легенды об Артуре^{12}. Мы довольно хорошо знаем, что она может собой представлять, и, признаюсь, я не горю нетерпением прочитать ее. В прошлую субботу я отправился в Кельмскотт и пробыл там вплоть до вторника. Большую часть времени я провел на реке. В Афинах на вас должно повеять прохладой от моего рассказа о воскресенье, проведенном на Темзе. Дул пронизывающий северо-восточный ветер, и почти весь день шел проливной дождь. Я все же наслаждался этим днем. Понедельник выдался теплый и солнечный, так сами дни проходили довольно приятно, но, боже, как скучны были вечера, несмотря на то, что Уильям Россетти^{13} проводил время с нами. Джейн выглядела посвежевшей и чувствовала себя лучше. Стояло прекрасное утро, когда я уезжал оттуда: небо было светло-синее, и по нему всюду плыли редкие белые облака. По всему саду резвились и щебетали малиновки. Дрозды, прилетающие сюда на зиму из Норвегии, непрестанно ведут свой разговор в гуще плодовых деревьев, и скворцы, как и все два последние месяца, слетаются на закате в большие стаи и поднимают, прежде чем улететь на свой насест, невообразимый гвалт. Место это, как и всегда, красиво, хотя в осеннем саду с увядшими цветами на всем лежит оттенок печали. Полагаю, что долго я тут не пробуду. Мы все еще подыскиваем для себя дом к западу от Лондона, но, кажется, сносный домик не так уж легко найти. На следующей неделе я хочу провести день-другой у Неда^{14}. Все это время мы были здесь наедине с Бесси, и отношения наши были очень натянуты – с ней я обменивался лишь самыми необходимыми словами. Как изнуряет постоянная жизнь с человеком, с которым у тебя нет ничего общего! Боюсь, мои письма весьма глупы. Чтобы обмениваться мыслями, необходим кремневый каркас вопросов и ответов, чтобы по любому вопросу обмениваться мыслями, и так много нужно сказать, что только по какой-то счастливой случайности мысли перестают блуждать и останавливаются наконец на каком-то одном реальном предмете.

До свидания, и надеюсь вскоре услышать от вас более приятные вести.

Остаюсь сердечно Ваш Уильям Моррис

ФИЛИПУ УЭББУ^{15}

«Под знаком Белого Льва»

На улице Новой Лозы

Флоренция, 10 апреля 1873

Любезный дружище!

Во Флоренции апрельские ливни. Только такая погода и стоит с тех пор, как мы прибыли сюда, и было, кроме того, довольно холодно вплоть до вчерашнего вечера, когда начало немного теплеть. Сейчас прекрасное утро, но уже успел пройти обильный дождь. Я занимался здесь покупками для фирмы, боюсь, к некоторому неудовольствию Неда, но ничего нельзя было поделать: я купил здесь массу оригинальных горшков (скальдини), покрытых свинцовой глазурью. Я также заказал большое число бутылей, вплетенных в самые разнообразные корзинки. Полагаю, что они прибудут в Англию в течение шести недель. Кое-что купил для фирмы и в Париже. Итак, надеюсь, мое путешествие принесет какие-то плоды, даже если я ничего не найду в Туне. Я отправляюсь отсюда в воскресенье утром и надеюсь, проехав по Италии и далее, возвратиться в Лондон в следующий четверг.

Мне следовало бы рассказать тьму всякой всячины о здешних произведениях искусства, но лучше уж отложить это до нашей встречи, когда мы сможем поговорить обо всем. Я отнюдь не разочарован Италией, но весьма недоволен собою. Я вполне счастлив, но как-то по-свински, и никак не могу настроить свою душу на восприятие этих чудес. Я могу лишь надеяться, что впоследствии я все это воспроизведу в своей памяти. Я не отваживаюсь признаться в этом Неду, который с ужасной ревностью воспринимает во мне малейшие знаки подавленности. Полагаю, что Флоренция должна исцелить больного человека и просветить глупого. Смею думать, все-таки имеется другая сторона, которая, во всяком случае, наводит грусть на человека: порча, руины, беспечность, глупость и забывчивость к «прославленным мужам и предкам, нас породившим»^{16}, только в этих местах можно увидеть все это вполне. Ты, должно быть, помнишь мое путешествие в Труа, не правда ли? Оно едва ли лучше путешествия по Флоренции. Нед уже винит меня в том, что я обращаю больше внимания на оливковое дерево или керамику, чем на картину. Конечно, вам-то понятно, что оливковое дерево достойно более пристального внимания, а в керамике я знаю больший толк, чем в живописи. Он же профессиональный художник, и потому это не совсем справедливо. Это письмо из Флоренции – скучное, хотя, кстати, Флоренция кажется мне не скучной, а печальной, но все же, думается, ты не должен сомневаться, что и Нед и я бодры и здоровы. Расположились мы в небольшой прелестной гостинице, и нас весьма радует, что мы не превратились в меблировку огромной хибары для янки.

На этом заканчиваю нынешнее...

Сердечно твой У. М.

Г-ЖЕ КОРОНИО

Сейнт-Эдвард Стрит, Лик

28 марта 1876

Моя дорогая Аглая!

Наконец-то я могу ответить и поблагодарить вас за письмо: за очень короткий срок мне предстоит выполнить массу дел, ибо я пытаюсь обучиться тонкостям красильного дела, – вплоть до выполнения работы собственными руками. Само по себе оно довольно просто, но, подобно другим простым делам, содержит в себе секрет, о котором невозможно догадаться, если только тебе не подскажут. Я не только наблюдаю за тем, как набивают ситец, но и напролет целыми днями весьма усердно, облачившись в блузу и надев деревянные башмаки, тружусь в красильне г-на Уордля. Я крашу в желтые и красные цвета. Получить желтый цвет весьма нетрудно, как и множество таких оттенков, как оранжево-розовый, телесный, темно-желтый и оранжевый. Труднее всего мне достается алая краска, но я надеюсь преуспеть в этом деле прежде, чем уеду отсюда. Я не могу получить нужного цвета индиго для шерсти, но умею окрашивать в голубые цвета ситец и добиваюсь для ситца приятного зеленого и яркого желтого цвета, который получается от соединения красок.

Сегодня утром я помогал окрашивать двадцать фунтов шелка (для нашей камки) в чане с голубой краской. В этом был большой смак, так как дело это совершенно непривычное, и мы рисковали попросту испортить шелк. Этим были заняты четыре красильщика и г-н Уордль, я же выступал в роли помощника красильщика. Работников подбодрили пивом, началась работа, и было занятно наблюдать, как зеленый шелк, вынимаемый из чана, постепенно превращался в голубой. Пока можно сказать, что дело нам удалось на славу. Самый старший из работников, старик под семьдесят, говорит, что шелк такого цвета получали давным-давно. Сам чан, кстати, производит весьма внушительное впечатление: девять футов в длину и около шести в поперечнике. В землю он врыт почти до самого своего верха. Итак, вы видите, что я слишком занят, чтобы скучать: разве что по вечерам, когда мне приходится встречаться с большим числом людей, чем я готов вынести. В этот вечер, например, я иду на званый обед, – а в конце концов меня ждет желанный сон. Завтра я отправлюсь в Ноттингем, чтобы посмотреть, как окрашивают в чану шерсть голубого цвета. В пятницу г-н Уордль намерен покрасить для нас еще восемьдесят фунтов шелка, и я собираюсь красить около десяти локтей шерсти, используя марену для получения нужного мне яркого цвета.

Вместе со всем этим, как вы можете себе представить, мне бы очень хотелось быть снова у себя дома.

Я рад, что вам понравились мои работы на выставке, хотя я и не считаю, что из-за них нужно было поднимать такой шум. Я полагал, что шелк – это лучшее.

Миссис Льюис, кстати говоря, родом из этих сельских мест. В воскресный день я заглянул в ту деревню, где она жила. По-моему, она называется Элластон. Скучная деревня. Кажется, я вижу довольно много людей, подобных «тетушке» с «Флосской мельницы»^{17}.

Надеюсь, у вас все хорошо.

Остаюсь сердечно ваш Уильям Моррис

Хоррингтон Хауз

Вторник, утро. [Март 1876]

Обожаемая Мей!^{18}

Благодарю тебя за письмо. О, как бы мне хотелось быть свидетелем этой бури. В это утро стоит трескучий мороз. Насколько я могу упомнить, пришла самая холодная, как говорят, «колючая зима». Итак, завтра я отправлюсь в Лик к своим красильным чанам. Г-н Том Уордль обещал приготовить для меня пару деревянных башмаков, в которых я мог бы работать. Но даже когда я вернусь из Куин Скуэр, у меня будут свои красильные чаны, ибо нашу прежнюю кладовую мы превратили в подобие красильни. Когда ты приедешь домой, то сможешь увидеть это чудо, как и наши персидские ковры, которых мы немало понакупили в недавнее время. Тебе представится, словно бы тебя перенесли в атмосферу сказок Шахразады. Даже миссис Джадд, вероятно, будет способствовать этой иллюзии, если ты вообразишь, что она служит тебе постоянной помощницей в этой растреклятой работе, похожая на зеленую жабу с желтыми крапинками или, я бы сказал, на треснутую скорлупу грецкого ореха.

Итак, ты можешь представить себе, насколько я рад буду видеть тебя и маму, когда снова вернусь домой, что и произойдет примерно через две недели.

Надеюсь, что ты пышешь здоровьем.

Остаюсь, моя обожаемая крошка Мей,

твоим любящим отцом. Уильям Моррис

УИЛЬЯМУ ДЕ МОРГАНУ^{19}

Хоррингтон Хауз

3 апреля 1877

Мой дорогой де Морган!

Я в самом деле очень бы сожалел подвергать насилию склонности г-на Карлейля^{20} в данном вопросе, но, если вы увидите его, вы могли бы ему напомнить, что мы обращаемся не только к художникам и любителям искусств, но также и вообще к широким кругам мыслящих людей. Что же касается остального, то, мне кажется, речь идет не столько о том, суждено ли нам иметь старинные здания или нет, сколько, суждено ли им быть старинными или же поддельно старинными. По меньшей мере мне бы хотелось внушить людям, что несомненно лучше подождать до времени, когда архитектура и вообще искусство выйдут из своей теперешней экспериментальной стадии, а пока не делать ничего, что уже нельзя переделать или по крайней мере что может оказаться гибельным для сооружения, которое пытаются сохранить путем реставрации.

Ваш совершенно искренне Уильям Моррис

Несправедливая война.

К рабочим Англии

Друзья и соотечественники!

Нависла угроза войны. Взгляните прямо в глаза этой опасности. Если вы ложитесь спать, полагая, будто мы превратно понимаем теперешнее положение и будто опасность достаточно далека от всех нас, то, возможно, проснувшись, вы убедитесь, что зло уже обрушилось на вашу голову, ибо война сегодня стучится в ваши двери. Присмотритесь к этому внимательно и своевременно, хорошо взвесьте положение, ибо военные налоги, взвинченные войной цены, потери материальных ценностей, утрата работы, друзей и близких тяжелым бременем лягут на большинство из нас. Мы неминуемо должны будем дорого заплатить, но больше всех должны будете заплатить вы, друзья, – рабочие.

И что приобретем мы такой дорогой ценой? Будет ли это славой, богатством и миром для наших потомков? Увы, это не так! Ибо эти блага – завоевания справедливой войны, но если мы намереваемся вести войну несправедливую, которую нам сегодня навязывают глупцы и трусы, тогда утрата материальных богатств принесет нам лишь новые материальные утраты, отнятая у нас работа лишит нас надежды, вместо утраченных нами друзей и близких мы обретем врагов, начиная с отца и кончая сыном.

Да, это несправедливая война, и не нужно самих себя обманывать! Если мы начнем теперь войну с Россией, то будем воевать не во имя того, чтобы наказать ее за совершенные ею дурные деяния или предостеречь ее от дурных деяний в будущем. Мы будем воевать, чтобы подавить справедливое восстание против турецких грабителей и убийц, чтобы подогреть остывшую радость в сердцах глупых бездельников, бессмысленно взывающих к «энергичной внешней политике», чтобы оградить обожаемое нами владычество в Индии от малодушного страха перед вторжением, которое может произойти столетие спустя – или же вообще никогда. Мы отправимся на войну с целью вновь продемонстрировать перед удивленным взором Европы мощь нашей армии и флота и укрепить слабые надежды наших держателей турецких облигаций. Трудящиеся Англии! Во имя каких же из названных целей сочтете вы нужным голодать или умирать? Может быть, все эти цели и образуют совокупность британских интересов, о которых мы недавно слышали?

А что собой представляют люди, размахивающие перед нашим лицом знаменем, на одной стороне которого написано – британские интересы, а на другой – русские злодеяния? Кто эти люди, втягивающие нас в войну? Давайте присмотримся к этим спасителям британской чести, к этим поборникам свободы Польши, к этим воинствующим судьям преступлений России!!.. Они знакомы вам? Это – алчные и азартные игроки биржи, это – праздные офицеры армии и флота (сущие бедняки!), изможденные клоуны из клубов, безрассудные поставщики сногсшибательных военных новостей к роскошному утреннему столу господ, которым нечего терять на войне, и, наконец, на самом последнем месте – это охвостье тори, которому мы, безумные, устав от мира, разума и справедливости, на последних выборах отдали свои голоса, дабы они «представляли» нас, а прежде всего их главарь, старый охотник за титулами, который, забравшись наконец в графское кресло, дерзко смеется^{21} в лицо озабоченной Англии, когда его пустое сердце и изворотливые мозги замышляют тот удар, который, вероятно, навлечет на нашу голову разруху и уж наверняка посеет в стране неразбериху. О, позор, двойной позор, если мы, предводительствуемые такими людьми, отправимся на войну против народа, не являющегося нашим врагом, – против Европы, против свободы, вопреки нашему характеру и надеждам мира.

Трудящиеся Англии! Выслушайте все-таки одно предупреждение! Я сомневаюсь, знаете ли вы, до какой степени ожесточены сердца определенного слоя этой страны ненавистью к свободе и прогрессу. Их газеты пытаются замаскировать это ожесточение языком благопристойности, но если бы вы только услышали их разговоры между собой, как нередко случалось слышать мне, то я не знаю, какие именно чувства – презрения или гнева – наполнили бы ваши сердца при виде их глупости и высокомерия. Эти люди могут говорить о вашем классе, о. его целях и его руководителях только насмешливо и только оскорбительно. Будь их власть, то, даже если бы это привело к гибели Англию, они растоптали бы ваши справедливые стремления, заставили бы вас смолкнуть, связали бы вас по рукам и ногам и отдали во власть необузданного капитала.

Именно эти люди – и я утверждаю это с полным основанием – душа и тело партии, которая гонит вас на несправедливую войну. Неужели русский народ может быть вашим или моим врагом в такой же мере, как эти люди, которые выступают врагами справедливости в любой ее форме? Теперь они могут причинить нам лишь небольшой вред, но если разразится война, несправедливая война, со всей ее анархией и злобой, кто может сказать, какова будет их власть, какой шаг назад мы сделаем? Соотечественники, не закрывайте на это глаза, и если вы намерены поправить какие-то беды, если вы в сердце своем надеетесь мирно и уверенно повышать благосостояние своего класса, если вы жаждете досуга и знаний, если вы стремитесь уменьшить проявления неравенства, которое было для нас камнем преткновения с первых шагов истории, тогда отбросьте косность и возвысьте свой громкий голос против несправедливой войны, обратитесь к нам, средним классам, с призывом сделать то же самое, чтобы все мы настойчиво и торжественно протестовали против вовлечения нас (кто знает, во имя чего?) в НЕСПРАВЕДЛИВУЮ ВОЙНУ. В ту несправедливую войну, победа в которой принесет нам позор, утраты и обвинения, ну, а если мы потерпим поражение – что тогда?

Трудящиеся Англии! Я не могу поверить, чтобы под напором решительного сопротивления, сопротивления всех, кого самым близким образом затрагивает война, какое-либо английское правительство оказалось бы настолько безумным, чтобы втянуть Англию и Европу в несправедливую войну.

Поборник справедливости 11 мая 1877 г.

РЕДАКТОРУ «ТАЙМС»

Разрушение городских церквей

Сэр,

Запрос, сделанный лордом Хотоном в палате лордов в четверг, вынудил лондонского епископа признать, что план массового сноса городских церквей, предложенный несколько лет тому назад, неуклонно реализуется. Четыре других церкви должны быть принесены в жертву этому громадному городу его безвкусицей и поклонением мамоне. Прошлый год оказался свидетелем разрушения прекрасной церкви св. Михаила на Куинхайсе и церкви Всех Святых на Бредстрите, на стенах которой красовалась надпись, что там был крещен Мильтон. Церковь св. Дионисия, превосходное сооружение Рена, теперь разрушается. В течение тех же последних десяти лет уничтожены красивая церковь св. Антолина, с ее прекрасным шпилем, изящная небольшая церквушка Майлдреда в Полтри, Всех святых в Стейнинге, за исключением башни. Исчезли собор св. Джеймса в Дьюк-Плейсе, церковь св. Бенета, церковь Благодати с ее великолепным шпилем, башни и капелла Всех великих святых на Темза-стрит. Вынесено решение снести следующие сооружения: Башмаки св. Маргариты на Рудлейн, церковь св. Георгия на Ботольф-лейн, св. Матфея на Фрайди-стрит, св. Майлдреда на Бред-стрит. Должны быть уничтожены, таким образом, все эти возведенные Реном^{22} сооружения. Две же церкви – св. Майлдреда на Бред-стрит и Башмаки св. Маргариты – обладают шпилями особенно своеобразными, великолепного рисунка. Не следует думать, что в опасности только эти церкви, ибо предполагаемое их разрушение говорит о той судьбе, которая рано или поздно должна постичь все церкви, построенные Реном в этом городе, если только англичане не проснутся от спячки и, выразив сильный и серьезный протест, не дадут церковным властям понять, что они не будут покорно мириться с этим диким и чудовищным варварством. С точки зрения искусства утрата этих сооружений окажется невозместимой, поскольку сооружения Рена, несомненно, связующее звено в истории церковного искусства нашей страны.

Многие полагают, будто сохранения собора св. Павла, великолепного шедевра этого архитектора, вполне достаточно, чтобы показать его взгляды на церковную архитектуру. Но это далеко не так. Ибо, хотя собор св. Павла и величествен, он представляет собой одно из весьма распространенных на континенте сооружений, имитирующих собор св. Петра в Риме^{23}. Действительно, собор св. Павла едва ли можно воспринимать как английское сооружение, но, скорее, как английскую дань великому итальянскому подлиннику, в то время как церкви города служат примером чисто английского архитектурного ренессанса в той части, в какой он был связан с церковными стилями. Эти сооружения иллюстрируют архитектурный стиль, характерный не только для нашей страны, но также и для нашего города, и если они будут уничтожены, исчезнет представляемая ими особая стадия архитектуры. На континенте нет ничего такого, что хотя бы напоминало церкви нашего города, и тот факт, что они находятся в такой близости друг к другу, лишь повышает их ценность для изучения. Большое их достоинство состоит в том, что, хотя они и невелики в своих размерах, – едва ли длина какой-нибудь из них превышает 80 футов, – они отличаются великолепными пропорциями, великолепным решением своих масштабов, которые делают их гораздо более внушительными, чем многие здания, превосходящие их по размерам вдвое и втрое. Существующая между ними связь, равно как и связь их с большим кафедральным собором, который они окружают, величие купола, подчеркнутое тонкими конусообразными шпилями, преодоление скуки и монотонности общей линии неба в городе – все это неоспоримые доводы в пользу их сохранения. Несомненно, богатейший город, столица торгового мира может позволить себе небольшую жертву и предоставить под эти красивые сооружения небольшие участки земли. Так ли уж необходимо, чтобы каждый клочок земли в Сити был подчинен производству денег, и должны ли исчезнуть из богатого Сити церковные сооружения, эти священные воспоминания о великих и уже умерших предках, памятники прошлого, сооружения величайшего архитектора Англии? Если так, тогда, увы, прощай наша любовь к искусству! Тогда, увы, прощай то английское чувство самоуважения, о котором мы столь часто слышим. Увы, как жаль наших потомков, которых мы грабим и лишаем этих произведений искусства, хотя наш долг – передать им эти сооружения нетронутыми и неиспорченными. И жаль нам самих себя, ибо чужеземные народы и наши собственные потомки увидят, что мы оказались единственными из всех людей, когда-либо населявших землю, у которых не было собственной архитектуры и которые прославились как разрушители сооружений своих предков.

Остаюсь, сэр, ваш покорный слуга Уильям Моррис. («Таймс», 17 апреля 1878)

РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «ТАИМС»

По поводу собора св. Альбанса

26 августа 1878

Сэр,

Хотя Комитет по восстановлению собора св. Альбанса и решил перестроить эту церковь, возводя над нефом островерхую крышу вместо плоской, Комитет нашего Общества по защите старинных зданий выражает последнюю надежду на то, что широкая публика все же проявит интерес к этому вопросу и откажется поддерживать план, воспринимаемый столь многими знатоками старины как опрометчивый и губительный. В надежде на это мы просим оказать нам любезность, предоставить нам место на страницах вашей газеты и дать нам возможность еще раз выразить протест против перестройки знаменитого старинного здания, которую мы должны в лучшем случае назвать рискованной. Мы не намерены абстрактно, с точки зрения художественной рассматривать относительную ценность высокой или низкой крыши и соответствующие достоинства более раннего или более позднего стиля, которые представлены в соборе св. Альбанса, поскольку здесь не рассматриваются эти точки зрения; равным образом отказываемся и от археологического подхода, при котором пытаются установить, была ли прежде в соборе островерхая крыша. Точка зрения, которую мы намерены представить на рассмотрение публики, состоит в том, что данное сооружение уже покрыто крышей, которую можно починить, чтобы она была достаточно прочной и не ослабляла бы устойчивости стен, не изменяя архитектурного облика здания в сравнении с тем, каким оно было на протяжении длительного периода его интересной истории, той самой истории, неотъемлемую часть которой составляет нынешняя крыша. Все художественное великолепие крыши заключено в ней самой. Длинная, непрерывная и столь соответствующая этой крыше линия сложенного из различных материалов парапета должна быть оставлена и должна сохранить свое место наряду с замечательными архитектурными достоинствами, утрата которых уменьшит разнообразие искусства и интерес к нему. Замена этой крыши островерхой повлечет за собой такие расходы, что Комитет по реставрации старается уклониться от предоставления денег на необходимые для выполнения этой работы материалы и предлагает использовать сосну и шифер вместо теперешнего дуба и свинца. Если будет сделано так, то это возложит на будущих попечителей церкви св. Альбанса тяжелое бремя расходов по переделке деталей из быстро изнашивающихся материалов. Но независимо от того, какие материалы будут использованы, крыша окажется особо опасной для материалов нынешних стен и приведет к определенным изменениям в некоторых архитектурных украшениях, в частности в парапете. От нас не может укрыться и то, что под видом этих необходимых (и во многих случаях достойных сожаления) переделок ложный пыл реставраторов, вероятно, приведет к совершенно ненужным переделкам, в высшей степени гибельным для художественной и исторической ценности этого сооружения. Короче говоря, мы боимся, что произойдет полная модернизация этого великого памятника, что вызовет искреннее сожаление в кругах широкой публики, даже в той ее части, которая не питает особого интереса к памятникам старины.