Текст книги "Секреты гоблинов (ЛП)"

Автор книги: Уильям Александер

Картина VI

За кулисами было очень много действия и очень мало мечта. Нонни делала сразу несколько вещей одновременно с помощью веревок, рычагов и множества устройств. Эсса подпрыгивала и бормотала себе под нос на вид без особого смысла. Семела тихо сидела в углу с закрытыми глазами, но она все еще выглядела напряженной и наполненной мощью, как натянутая струна или качающийся на верхушке холма камень, который вот-вот спровоцирует лавину.

Эсса заметила Роуни:

– Вот и ты! – сказала она. – Это хорошо, потому что мы как раз начинаем. Клок только что закончил жонглировать, и Томас вышел рассказать вступительную часть к «Железному императору». Я не знаю, почему он так называется: император появляется только в последнем действии, так что название у пьесы неподходящее. Нужно назвать ее как-нибудь иначе. Постарайся что-нибудь придумать, хорошо? Но пока что тебе нужно не попадаться под ноги и тянуть за веревки, за которые Нонни скажет потянуть. Не то чтобы она тебе что-то скажет. Тяни за веревки, на которые покажет Нонни. Ладно, хорошо. Разбей лицо.

– Почему ты все время повторяешь это? – попытался спросить Роуни, но она уже проскользнула сквозь занавес и принялась оплакивать беды древнего королевства.

Роуни снял шляпу и перчатки и отложил в сторону лисью маску. Он подошел к Семеле. Он старался не давать доскам скрипеть под своими ногами, но они все равно скрипели.

– Кое-кто из Башкиных внуков здесь, – шепотом сказал он ей. – В доках. Несколько из них. Может быть, они еще не в толпе зрителей, но они вполне могут скоро сюда добраться.

Бледная маска Семелы повернулась к нему:

– Спасибо, Роуни, – сказала она. – Я усилю четвертую стену. Немного сложно делать это на воде, но я это сделаю, да.

Она принялась бормотать заклинания себе под нос. Нонни хлопнула Роуни по плечу ногой (обе ее руки были заняты рукоятками и мехами) и показала на веревку. Роуни потянул за веревку.

Марионетка дракона клацнула зубами у него за спиной.

Роуни бросил веревку, помахал руками в воздухе и посмотрел сверху вниз на куклу, чтобы показать, что он ее не боится. Нарисованные глаза дракона посмотрели на него в ответ.

Нонни взглянула на него с укором. «Не та веревка», – говорил этот взгляд. Она более настойчиво ткнула пальцем ноги. Роуни потянул за следующую веревку и почувствовал, как фургон меняет форму под ним. Гладкие расписанные стены и башни показались по обе стороны сцены. Платформа стала городом.

– Взошла полная луна, – сказала Эсса на сцене, поглядев вверх. На сцене была ночь, хотя над ними светило солнце. Эсса сказала так, это стало правдой, и все поверили.

«Железный император» был историей о призраках. Роуни видел сцены пьесы краем глаза, когда не тянул за веревки и не нажимал рычаги по команде Нонни.

Эсса играла и Принцессу, и Законного Наследника. Клок играл Незаконного Наследника. Если вдруг на сцене требовалось появиться одновременно Законному Наследнику и Принцессе, Клок и Эсса менялись масками.

Семела была призраком старой Королевы, и она появлялась в клубах голубого дыма и в синем пламени. Это каждый раз впечатляло, даже из-за сцены, даже когда Роуни видел Семелу, скорчившуюся подальше от глаз зрителей.

Нонни сама производила дым и огонь. Она явно не доверяла Роуни ничего взрывоопасного. Роуни это не задевало. Вместо этого он вертел ручки музыкального ящика. Он играл медленные и траурные мелодии, знаменуя дымно-огненные появления Семелы.

Роуни слышал испуганные и удивленные восклицания, как будто действительно была полночь, а не ясный солнечный день, как будто Семела действительно была духом и ее волосы развевались от ветра, дующего между мирами, а не просто надела маску, намазанную яичным белком, чтобы волосы торчали во все стороны. Громкий, повелительный голос Семелы сочетался с музыкой и дымом, и все это меняло природу вещей.

А потом все пошло наперекосяк.

Сначала сломался музыкальный ящик. Он сломался с шумом. Он должен был издать длинную траурную ноту, а вместо этого вскрикнул, как упавший со стены павлин. Это не звучало призрачно или загадочно. Это не имело ничего общего с ветром между мирами.

Нонни уставилась на Роуни. Роуни пожал плечами. Он ничего не сделал неправильно. По крайней мере, он не думал, что сделал что-то неправильно. Нонни отставила злосчастный музыкальный ящик в сторону, и пьеса продолжилась.

Они сменили декорации с городских башен на открытое море. Море было простыней, серой и невесомой, и они вдвоем держали противоположные концы и трясли их, чтобы создать волны.

Потом волны загорелись.

Внезапно взлетел синий фейерверк. Искры попали на газовую простыню, и простыню охватило пламя. Роуни и Нонни бросили ее.

Эсса взяла у Клока меч Незаконного Наследника, зацепила им горящую простыню и сбросила ее со сцены в реку.

Потом появились голуби.

Птицы налетели со всех сторон, подхватили горящее полотно и удержали его в воздухе. Огонь распространился и сменил цвет с бледно-голубого на ярко-оранжевый. Он перекинулся на птиц. Голубиные перья загорелись жирным пламенем, но они все равно замахали крыльями и пролетели над зрителями с горящим морем-простыней в клювах.

Птицы кричали, умирали и падали. Простыня порвалась на части и тоже упала. Огонь двинулся на публику. Он перекинулся на ближайшие баржи-прилавки Плавучего рынка. Люди принялись кричать и толкаться. Кто-то с громким плюхом упал в реку, чтобы спастись от огня. Баржи загорелись.

Один голубь упал на сцену и принялся тлеть там. Эсса откинула его мечом. Мертвая птица шипели и дымилась, упав в реку.

Томас снял маску и печально поглядел на бывших зрителей.

– Представление закончено, я боюсь, – сказал он остальной труппе. – Лучше бы поднять якорь, пока толпа не оправилась немного и не решила зарезать нас и утопить.

За сцену вошла Семела:

– Отправимся вверх по течению, Нонни.

Клок и Эсса отвязали швартовы, державшие плот с фургоном у мола. Нонни связала несколько кусков провода и пружин, продела в них четыре винта и привязала всю конструкцию к задней части плота. Винты стали вращаться и потянули плот с фургоном вверх по течению, прочь от мола. Они прошли под мостом Скрипачей и места, откуда Роуни всегда кидал камешки, где Роуэн научил его кидать камешки матери. Он ощупал камешек в своем единственном кармане, тот, что Семела дала ему на поле мертвых, тот, что был приветом от Роуэна. Он подумал о том, чтобы кинуть его в воду, чтобы поприветствовать мать, которой он не помнил. Вместо этого он оставил камешек в кармане.

Гвалт и вопли Плавучего рынка затихли вдали. Роуни увидел Щетинку-болвашку, стоявшего немного в стороне от толпы. С ним стояла Вэсс.

– Все из-за меня, – сказал он. – Представление было проклято из-за меня.

Семела встала рядом с ним:

– Это было предназначено для нас обоих, – сказала она тоном, который должен был быть утешающим. – Эти проклятия были направлены на нас с тобой.

Картина VII

Плот с фургоном плыл против течения. Роуни сидел на краю крыши, свесив вниз ноги, и смотрел, как мимо проплывает река. Город уже исчез из виду. Мост Скрипачей скрылся за излучиной. Роуни не помнил никаких других мест, кроме Зомбея, а теперь он и его не видел.

Нонни стояла сзади и рулила плотом, касаясь своей гребной конструкции шестом.

Клок и Эсса сидели около Роуни с удочками. Они пока ничего не поймали. Механизм Нонни отпугивал всю рыбу.

Семела сидела спереди, на козлах. С ней сидел Томас, невидимый под низко сдвинутой огромной черной шляпой. Роуни не думал, что старый гоблин мог видеть что-то, кроме внутренностей своей шляпы, но тот внезапно показал вперед своей тростью и стал указывать направление:

– Впереди скалы! Нонни, осторожно поверни направо. Иначе мы разобьемся, затонем и вернем лицо реки к нему домой, на речное дно. Тогда ничто не сможет запретить наводнению перевернуть вверх дном весь Зомбей. Если честно, это идеально подходит моему настроению, так что вперед, рули прямо на скалы, если тебе это по вкусу.

Нонни обогнула скалы.

– О чем это он? – прошептал Роуни.

– Грядут наводнения, – сказала Эсса. – Ну, то есть, наводнения всегда грядут, но сейчас они действительно надвигаются. Послушай. Я уверена, что ты услышишь.

Роуни прислушался к реке. Он слышал ее каждый день под слоем остальных звуков. Он знал ее голос – и его тембр изменился. Река текла, и ее голос звучал низко и сердито.

– Вот, – сказала Эсса. – Ты заметил.

– Может быть, в этом месте она всегда так звучит, – сказал Роуни.

– Не-а, – сказала Эсса. – Такие звуки она обычно издает перед тем, как ревущие потоки воды поднимаются и затапливают все. Нужно было, наверно, предупредить побольше народу в доках. У нас было мало времени до того, как наше представление пошло коту под хвост, но я собиралась сказать нескольким шкиперам, чтобы они отправили команду и груз на берег и в холмы. Даже совсем слабое наводнение учинит в доках переполох, а то, что ожидается, совсем не слабое.

– Я уже сказала тем капитанам, что внемлют предупреждениям Тэмлинов, – сказала Семела с козел. – Они разнесут вести. Но, может статься, мы еще сможем говорить от лица города и таким образом спасти Зомбей от наводнения.

– Я не расположен рассчитывать на наш успех, – сказал из-под шляпы Томас. – Впереди снова скалы, Нонни. Можешь в них врезаться, если хочешь. Если нет, рули к порту.

Нонни повернула к порту.

Этот разговор был не очень-то понятен Роуни, но он не заботился задавать уточняющие вопросы. Он чувствовал, что окружен всеобщим горем, и жалел, что у него нет его собственной черной шляпы, чтобы натянуть ее на лицо.

Башка прокляла труппу и все их начинания. Болвашки последуют за ними, куда бы они ни направлялись. Горящие птицы будут с воплями лететь на них, пока сцена и фургон не загорятся и не спалят их всех… Если, конечно, река все не затопит, прежде чем башке удастся их сжечь. Надвигается что-то нехорошее, вода ли то, огонь ли, а то и все сразу.

Семела показала куда-то на южной стороне оврага:

– Там, – сказала она. – Мы направляемся туда, да.

Нонни повернула туда, куда показывала Семела. Она швырнула абордажный крюк, зацепила им три корня на берегу и потянула плот к берегу. Потом она остановила гребущий механизм и залезла в фургон. Привязанный плот поплыл по течению.

Роуни огляделся. Место не казалось каким-то особенным.

– Почему именно здесь? – спросил он.

– Эта наша подъемная точка, – сказала Эсса. – Нам нужно выбраться на улицы и направиться обратно в город.

Роуни глянул наверх. Овраг был крутым и очень высоким. Не похоже было, что туда можно забраться:

– Мы должны туда залезть?

– Нет, нет, нет, – сказала Эсса. – Нет, конечно. Нонни заберется наверх и спустит веревку, а потом втянет фургон на берег с помощью лебедки. – Она говорила так, как будто это было очень просто. – Лебедка и канат уже здесь. Контрабандисты пользуются ими, чтобы проносить кое-что в Зомбей, не проходя через таможню в доках, но в последнее время они их редко используют. По крайней мере, мне так кажется. Надеюсь, никакие контрабандисты не пытаются ими воспользоваться прямо сейчас.

Нонни вылезла сквозь люк в крыше фургона. В петлях на ее поясе было несколько инструментов. Не попрощавшись и вообще ничего не сказав, она проворно шагнула на веревку, соединявшую фургон с берегом, и принялась карабкаться.

– Очень много это не займет, – сказала Эсса. Леска ее удочки дернулась, и она принялась подпрыгивать. – Эй, я что-то поймала! Свежий обед, господа! Свежий обед!

Эсса втянула на плот зеленый клубок. Он приземлился по шлепком.

– Хм, – сказала она. – Ерунда. Мы, конечно, могли бы приготовить тушеные водоросли, но в единственный раз, когда я ела вкусные тушеные водоросли, мы вынули оттуда все водоросли, так что можно зашвырнуть их обратно.

Никто ничего не сказал.

Эсса молча слезла на край плота и скинула свой травянистый улов обратно в реку. Он бесследно сгинул.

– Я помню, как я загадывала желания над речной рыбой, когда была маленькой, – сказала она, – хотя и не помню, что же я загадывала. И я была такой же маленькой, как сейчас. Мы не растем, даже если доживаем до тысячи лет.

– То есть, обычно вы живете до тысячи лет? – спросил Роуни.

– Нет, – сказала Эсса. – Обычно кто-то обвиняет нас в краже детей, или в краже масла, или в краже пуговиц, или еще в чем-то задолго до того, как нас сравняется тысяча лет, и кидается на нас с факелами. Единственная, кого я знаю примерно этого возраста, – Семела.

– Ужас, – сказал Роуни. Он поглядел вверх. Он не мог сказать, добралась ли Нонни до края оврага. Потом сверху спланировали и ударились о крышу фургона две веревки, и он подумал, что добралась.

Клок и Эсса привязали веревки к осям колес и отвязали фургон от плота. Эсса длинно и высоко свистнула. Веревки натянулись. Фургон поднялся и повис в воздухе. Что-то с грохотом сместилось внутри.

– Я попытаюсь спасти наши вещи, – сказал Томас из-под шляпы. – Эсса, немного помощи было бы весьма кстати. – Он открыл люк и спрыгнул туда. Эсса – за ним.

– Я тоже пойду туда, – сказала Семела. – Осторожнее, вы оба.

Роуни и Клок наблюдали, как плот и река остаются далеко внизу.

– Мы собираемся просто оставить плот здесь? – спросил Роуни.

– Нонни построит другой, когда будет нужно, – сказал Клок. Он прекратил рыбачить и использовал удилище, чтобы отталкиваться от кустов, когда качающийся фургон был слишком близко к ним.

День закончился и перешел в вечер. Солнце заходило. Цвета умирающего дня отражались от реки. Речная поверхность была теперь очень далеко, но край оврага не приближался.

Роуни искоса поглядел на Клока. Он хотел кое о чем спросить, но боялся, что вопрос будет грубым и не знал, какие слова использовать. Наконец он просто спросил:

– Как вы изменились?

Клок не ответил. Он продолжал отталкиваться от склона оврага удилищем.

Роуни ждал. Он ждал так долго, что уже подумал, что Клок не станет отвечать.

– У меня были браться, – наконец сказал Клок. – Много. Больше, чем нужно было семье. Кто-то ушел из дома и стал солдатом. Один уехал учиться. Все равно слишком много. Я был младшим, и папа отвел меня к фургонам, чтобы меня изменили. Потом он поместил меня в хлев. Считалось хорошей вещью держать в хлеву что-то измененное. Хранителя. Что-то, что отпугнет других чудовищ. Я провел там много времени, охраняя овец.

– Насколько долго? – спросил Роуни.

– Не помню, – сказал Клок. – Годы так и мешаются. Потом ушел. Присоединился к актерам. Плохим. Исполнял танец Хорьков. Засунь дюжину злобных хорьков себе в штаны и подпрыгивай, пока они дерутся. Толпа обожает это. Оборачивал ноги толстой шкурой, чтобы сберечь кожу. Все равно неприятно. Хорьки умирали на каждом представлении. Больше есть было нечего. У Семелы представления куда лучше. И компания. И еда.

Роуни согласился. Он был рад, что ему не приходилось заниматься танцем Хорьков, чтобы прокормиться, хотя вечернее блюдо из хорьков было лучше, чем вообще ничего, а у Башки ужинали редко. В труппе кормили куда как лучше.

Он услышал в голове голос Башки: «Ты ел то, что они дали тебе? Ты пил то, что они предложили тебе?»

Он снова ощупал свои уши, чтобы проверить, не заострились ли они.

– А как вообще произошло изменение? – спросил он, надеясь на подробности. Он хотел понять, меняется ли он. Ему нужно было знать, хорошо это или плохо. – Это было как-то связано, скажем, с зачарованной едой?

Клок потряс головой:

– Не помню. Слишком давно это было. Прости.

Солнце зашло. Небо стало темным и тусклым. Край оврага теперь действительно приблизился, и вид был таким же широким и красивым, как с моста Скрипачей.

Что-то шевельнулось около головы Роуни, и он услышал голубей. Он почувствовал кончики маховых перьев на своем лице, когда голубь нырнул между ним и Клоком.

Он описал круг и снова нырнул. Клок отмахнулся от него своей удочкой. Тот закричал на него. Множество птиц закричало в ответ, и воздух наполнился яростной, вопящей мешаниной крыльев и острых когтей. «По крайней мере, они не горят», – подумал Роуни, подныривая под очередного голубя. Он попытался открыть люк, чтобы спастись внутри.

Внезапно три птицы полетели в лицо Клоку и сбили его с фургона. Он упал вниз и дальше вниз.

Роуни подполз к краю. Он увидел всплеск далеко внизу. И больше ничего.

Картина VIII

Нонни стояла на краю оврага и размахивала пращой. Она стреляла в нападающих птиц, пока, наконец, больше не осталось птиц, в которых можно было выстрелить. Потом лебедка завершила свою работу, и фургон был наконец втянут на землю.

Когда они отвязали фургон, Нонни перекинула ногу через висящую веревку и направилась обратно к реке, готовая слезть с оврага.

– Найди его, – сказала Семела. – Возьми плот, который мы бросили. Встретимся дома, ладно?

Нонни кивнула, вцепилась в веревку и поехала вниз.

– С ним все будет в порядке, правда? – спросил Роуни.

– Клок не умеет плавать, – сказала Эсса. Больше она ничего не сказала.

Роуни вспомнил падение Клока. Роуни смотрел, как он падал, и смотрел потом, и ему казалось, что он тоже падает.

В молчании труппа собрала заводного мула и двинулась вдоль берега к городу. Роуни снова надел шляпу и перчатки, чтобы скрыть свое неизмененное тело.

Далеко они не продвинулись.

На перекрестке, в длинной тени поместья и нескольких лачуг упавшее дерево перекрывало дорогу в Зомбей. Около дерева дети играли в считалочки, распевая: «Тэмлин, медник, нищий, вор!» в один голос, и тот, кого назвали вором, должен был гоняться за назвавшим по кругу, пока круг не замкнется.

Роуни знал эту игру. Он играл в нее раньше. Он бегал по кругу, а болвашки пели: «Проклинатель, заклинатель, измененный, вор! Маска, лиса, часы, вор!»

Дети перестали петь и уставились на фургон.

Роуни сидел на козлах между Томасом и Эссой. Он выглянул из-под собственной маленькой шляпы и всмотрелся в лица детей, чтобы убедиться, что среди них нет болвашек. Их не было. И не могло быть, на таком-то расстоянии от города.

– Обогнуть не получится? – сказал Томас.

– Нет, сказал Томас. – Обогнуть не получится. Другая дорога в обе стороны никуда толком не ведет.

Старый гоблин слез с козел и зло помахал тростью в сторону упавшего дерева:

– Почему никто в целой деревне не убрал это препятствие? Почему никто этого не делает? Оставлять это до утра – неуважение к путешественникам.

Старший и самый высокий из детей выступил вперед:

– Это город, – сказал он. – Это не деревня. – Он сказал это гордо и презрительно.

– О-ё, – прошептала Эсса.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил Томас, крепко воткнув трость в землю и подавшись вперед.

– Янсен, – сказал мальчик. Он говорил так, как будто Томас должен узнать его имя, как будто все и вся должны знать, кто он такой.

– Это не город, юный Янсен, – сказал Томас. – Это перекресток с солидным домом поблизости, и я еще польстил этому месту, назвав его деревней. И вам, кстати, ни к чему петь и скакать на перекрестке. Вы можете потревожить могилы бесчисленных бродяг, похороненных здесь, чтобы они никогда не нашли дорогу домой, чтобы бродить там призраками. Не очень-то мудро демонстрировать неуважение к мертвым и к путешественникам, которым предстоит дальняя дорога. Пожалуйста, позовите кого-нибудь, чтобы он помог нам оттащить дерево.

Янсен скрестил руки на груди и не двинулся. Остальные дети собрались позади него.

– Какое нам дело до могил на перекрестках, если в них лежат одни преступники? – спросил он. – Какое нам дело до путешественников, если это всего лишь гоблины?

– Мне это не нравится, – прошептала Эсса. – Роуни, приготовься что-нибудь предпринять. Не знаю, что, но что-нибудь. Можешь схватить Томаса и зашвырнуть его в фургон, и мы очень быстро покатим в любом направлении.

Томас выпрямился в полный рост. Кончик его шляпы почти доставал до плеча мальчика:

– Ну-ну, буди мертвых под своими ногами, если тебе это по нраву, но больше не спорь со мной. Я и мои спутники очень устали и горюем.

Янсен подошел к фургону и постучал рукой по стенке:

– Здесь нарисованы маски, – сказал он. – Значит, вы актеры. Гоблины-актеры. Сыграйте нам.

Младшие дети повторили:

– Сыграйте, сыграйте!

– Нет, – сказал Томас. – Мы устали и нам нужно далеко ехать.

Мальчик швырнул на землю монету. Она была большой и, похоже, серебряной.

Томас наступил на монету, но не поднял ее.

– Ты сын купца? – спросил он. – Нет. Вряд ли. Никто из семьи купца не будет так беспечно разбрасываться деньгами.

– Моя семья владеет одной из самых крупных угольных лавок города, – сказал Янсен. Он сказал это с вызовом, ожидая, чтобы кто-то сказал ему, что производство угля – грязное дело.

– А, – сказал Томас. – Покупатель и продавец сердец. Тот, кто верит, что любое сердце покупается и продается. Что ж, угольный мальчик, мы играем за монеты и почти за все монеты, но не за твои. – Он поддел монету кончиком трости и отшвырнул прочь. Она подкатилась обратно к Янсену. Мальчик сгреб ее с земли, красный и злой. Он сильно бросил ее и сшиб шляпу с головы Томаса.

– Это плохо, – сказала Эсса. – Это очень плохо. – Она покрепче взяла поводья. – Может быть, Горацио перепрыгнет это дерево? Раньше он никогда не прыгал, но можно попробовать.

Роуни слез с другой стороны фургона, где его никто не видел. Он сбросил шляпу и перчатки и со спины приблизился к толпе детей. Их внимание было в другом месте. Никто не увидел его в тусклом свете. Никто не заметил, что Роуни стоит за ними, практически среди них. Никто не заметил, что он незнаком им.

Между тем Томас поднял свою огромную шляпу, тщательно ее отряхнул и надел на голову. Потом он вынул из трости тонкий меч и направил его так, что кончик лезвия почти касался кончика носа Янсена.

– Я получу от тебя извинения, – сказал Томас. Его голос был спокойным, тихим и холодным.

Янсен смотрел на него, явно боясь, явно не желая отступать. Старый гоблин крепко держал меч.

Все хотели видеть, что произойдет дальше.

Тут со стуком и щелчком открылся люк в стене вагона. Масляные лампы ярко зажглись вокруг него. Один из музыкальных ящиков заиграл веселую музыку.

Искусно сделанная деревянная кукла в одежде джентльмена высунулась в открытый люк.

– Добро пожаловать! – сказала кукла почти что голосом Семелы. – Добро пожаловать, все и каждый! Вечер развлечений начинается.

Кучка детей подалась вперед, чтобы собраться вокруг сцены.

Томас спрятал меч и со стоном отступил:

– Отсоедини мула, Эсса, – сказал он. – Помоги мне привязать его к дереву. Железному чудищу лучше бы быть достаточно сильным, чтобы его отодвинуть.

Янсен ухмыльнулся. Он потребовал у них представления и он добился своего.

Роуни искал взглядом серебряную монету. Он не мог не искать ее. Он никогда раньше не видел серебряных монет. Он не нашел ее, должно быть, ее подобрал кто-то из младших детей. Роуни сделся и пробрался через толпу и встал за спиной Янсена. Старший мальчик мог все еще хотеть начать драку, а, если он будет драться, остальные будут драться с ним.

Представление началось.

– Надеюсь, там есть кровь и кишки! – сказала одна девочка, подпрыгивая от любопытства.

Элегантная марионетка леди вступила на сцену. Голос Семелы запел историю.

Роуни пытался одновременно смотреть представление и наблюдать за Янсеном. Это было нелегко, и, вдобавок, его отвлекали другие кукольные представления у него в голове. Роуэн часто изображал кукол из тени на стене Башкиной лачуги – когда он еще жил в лачуге Башки. Он мог делать тени плывущих кораблей и животных, лошадей, коз и кротов. Он мог создавать фигуры людей в высоких шляпах или длинных платьях. Даже самые громкие и грубые болвашки смотрели и слушали. Роуни всегда держал свечу: было опасно держать ее вблизи соломенного пола, но он был осторожен. Его любимой теневой марионеткой была птица, потому что только ее он мог сделать сам, сцепив вместе большие пальцы и изобразив руками перья. Роуэн обещал научить Роуни изгибать руки в другие фигурки, но у него еще не дошли до этого руки.

Зрители засмеялись над чем-то на маленькой сцене. Роуни потряс головой, пытаясь прогнать тени прошлого, и вгляделся повнимательнее.

Голос Семелы пел о леди, жившей в одиночестве с зачарованным зеркалом. Зеркало на сцене не было настоящим зеркалом. Это была просто пустая рама от картины с другой куклой за ней. Леди смотрелась в него, и такая же кукла за рамкой идеально копировала ее движения, пока леди смотрела, и махала зрителям рукой, как только леди отворачивалась.

Зеркало было зачаровано таим образом, что оно показывало юное и детское отражение рано утром и древнее отражение вечером. Леди научилась совать руку в зеркало по утрам и выуживать свое собственное отражение из рамки на пол. Она делала это несколько раз, утро за утром, пока множество детей не заполонило сцену рядом с ней.

Роуни не понимал, как Семеле удавалось управлять всеми ими одновременно. Только она была внутри фургона, поэтому она была единственным кукловодом, но каждая кукла двигалась так, как будто ее направляла живая рука. Было легко поверить, что они были живыми существами, хотя Роуни и видел, что каждая из них была сделана из ткани и резного, расписанного дерева.

В истории Леди держала этих зеркальных детей в качестве рабов и слуг:

 
«Она была наедине
С собою в зеркале окне,
Но было много у нее ее.
Они ей пол мели метлой,
Готовили еду порой,
Из дома выносили все старье.
Плодила двойников она
День каждый с раннего утра,
Чтоб не успели копии стареть.
Она повелевала всем —
Всем отраженьям. Как, зачем —
Вопросов не было, она вольна велеть
Была, пока не занялась углем»
 

Маленькие куклы снова исчезли со сцены. Леди стояла в одиночестве, подперев обеими деревянными руками деревянный подбородок. Она выглядела злой: в основном, потому, что так были нарисованы ее тонкие брови. Потом она задрожала, обняв руками туловище. Окна ее комнаты окрасились темно-серым. Дождь застучал по задней стене маленькой сцены. Одно из молодых отражений вошло с метлой, и леди набросилась на него.

Следующую сцену было неприятно наблюдать. Леди сунула руку в грудь ее маленького двойника и вынула что-то красное. Маленькая кукла упала. Не было никакой фальшивой крови и других устрашающих эффектов, но Роуни все равно стало неуютно. Он переминался с ноги на ногу. Самые трусливые из местных детей вскрикнули.

Леди положила сердце в камин, где оно светилось теплым светом. Она потерла руки, наслаждаясь теплом. Потом она вложила девочке в грудь одну-единственную шестеренку. Маленькая куколка снова встала, прямо и неподвижно, и принялась мести угол сцены.

Это было чудовищно. Все знали, что такое уголь, откуда он берется и зачем нужен. Все знали, что автоматы не могут двигаться без куска угля в своих металлических кишках – или, в случае с Горацио, без нескольких кусочков угля из рыбьих сердец. Это было ужасно. Топить свой дом в дождливый день углем, когда подошла бы простая древесина, было чудовищно.

Роуни заметил, что Янсен не вскрикнул, не сморщился и не отвернулся. Вместо этого он выпрямился, неподвижно застыл и сжал кулаки.

 
«Девчушка заметила
Действия леди
И боялась за сердце свое.
К зеркалу подползла,
Хоть и меньше была,
На одну больше стало ее».
 

Куколка сунула руку в раму и вытянула близняшку.

 
«День в начале лишь был,
Двойников юный пыл
Породил двойников двойников.
Сквозь стекло шла рука,
Так ходила, пока
Сорок не набралось сороков».
 

Куклы множились и множились. Потом вернулась леди с несколькими двойниками-рабами позади нее.

Была битва. Куклы летали повсюду, их швыряли взад-вперед. Когда бой закончился, всего три из них остались на ногах – две бунтовщицы и леди. Одна из девочек заломила леди руки за спину. Другая залезла в кукольную грудь леди и вытащила оттуда большое сердце. Они швырнули сердце в камин, где оно быстро сгорело и потухло. С ним погас остальной свет на сцене.

Роуни заметил уголком глаза, что Эсса и Томас бесшумно впрягали мула в фургон. Мертвое дерево было отодвинуто в сторону. Дорога была свободна.

Песня Семелы закончилась.

 
«Будь хорош сам с собой,
А не то будет бой,
Твое сердце в нем жертвой падет.
Всем желаю добра,
Потому как пора
На покой нам, ведь время идет».
 

Повисло молчание. Потом маленькая толпа разразилась восторженными воплями:

– Кровь и кишки! Кровь и кишки! – кричала самая маленькая, подпрыгивая и хлопая в ладоши.

Янсен не хлопал и не кричал.

– Моя семья забирает сердца, – сказал он. Он не орал, но его голос звучал. Он заставил аплодисменты стихнуть. – Мы забираем сердца предателей, преступников и людей, которые это заслужили. Мы делаем из них уголь. Мы должны бы вырвать ваши гоблинские сердца, но вряд ли они хотя бы загорятся.

Янсен шагнул вперед, и Роуни сильно пнул его под колено. «Никто не заслуживает того, чтобы из него сделали уголь», – подумал он, но не стал произносить этого вслух.

Мальчик упал. Роуни бросился бежать. Он оттолкнул с дороги несколько детей и схватил Эссу за руку, добежав до козел. Она втянула его наверх. Кукольная сцена с щелчком захлопнулась. Томас натянул поводья, и мул поскакал галопом.

Бывшие зрители кричали и швыряли камни, но дикий и злой шум вскоре исчез вдали. После этого Роуни слышал только скрип фургона и стук копыт Горацио по дороге и не видел ничего, кроме деревьев за спиной.