Текст книги "Стервятники"
Автор книги: Уилбур Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Так отец выражал свое одобрение.
Хэл торопливо начал спрягать, сбавив прыть, когда добрался до будущего изъявительного:
– Durabo. Я вынесу.
Это слово было девизом на гербе Кортни, и сэр Фрэнсис холодно улыбнулся, когда Хэл повторил его.
– Пусть Господь дарует тебе эту милость, – сказал он. – Можешь идти, но не опаздывай на молитву.
Радуясь свободе, Хэл вылетел из каюты и сбежал по сходням.
Аболи сидел у наветренного борта под бронзовой кулевриной. Хэл пристроился с ним рядом.
– Я тебя ранил.
Аболи сделал красноречивый жест, выражающий пренебрежение.
– Цыпленок, барахтающийся на земле, наносит ей раны посерьезней.
Хэл отвел с плеча Аболи парусиновый плащ, схватил за локоть и приподнял мускулистую руку, чтобы взглянуть на глубокий разрез около ребер.
– Тем не менее цыпленок неплохо тебя клюнул, – сухо заметил он и улыбнулся, когда Аболи разжал руку и показал иглу, в которую уже была продета нить для штопки парусов. Он потянулся к игле, но Аболи его остановил.
– Сначала промой рану, как я учил тебя.
– Своим длинным черным питоном ты и сам можешь дотянуться, – предложил Хэл, и Аболи расхохотался, тихо и басисто, словно отдаленный гром.
– Сделай это маленьким белым червячком.
Хэл встал и развязал шнурок, державший его штаны. Они упали, и Хэл правой рукой отвел крайнюю плоть.
– Крещу тебя, Аболи, повелителем цыплят!
Он точно воспроизвел проповеднический тон отца и направил на открытую рану струю желтой мочи.
Хотя Хэл знал, как это больно – Аболи много раз проделывал с ним то же самое, – черты черного лица оставались спокойными. Хэл вылил на рану все до последней капли и завязал шнурок. Он знал, как действенно это средство племени Аболи. Когда тот использовал его в первый раз, Хэл испытал отвращение, но за все последующие годы он ни разу не видел, чтобы после такого средства рана загноилась.
Он взял иглу и нить и, пока Аболи левой рукой стягивал края раны, зашил ее аккуратными стежками мастера по починке парусов, протыкая иглой эластичную кожу и плотно стягивая ее. Закончив, он взял заранее приготовленный Аболи горшок с горячей смолой, густо смазал зашитую рану и удовлетворенно кивнул.
Аболи встал и приподнял свою парусиновую юбочку.
– Теперь займемся твоим ухом, – сказал он, и его плоский пенис наполовину высунулся из кулака.
Хэл отскочил.
– Это же просто царапина, – возразил он, но Аболи безжалостно схватил его за волосы и повернул лицом кверху.
* * *
Под звуки колокола экипаж собрался на палубе. Все стояли молча, обнажив головы, даже чернокожие африканцы, которые не поклонялись распятому Господу, а помнили богов, живущих в темных лесах их родины.
Когда сэр Фрэнсис, держа в руках большую Библию в кожаном переплете, произносил:
– Молим тебя, всемогущий Боже, передай нам в руки врага Христа и не дай ему торжествовать… – только его взгляд был устремлен к небу. Все остальные смотрели туда, откуда должен прийти враг, нагруженный пряностями и серебром.
На середине долгой речи ветер принес с востока темные тучи, которые обрушили на палубу потоки дождя. Но непогода не могла прервать общение сэра Фрэнсиса со Всемогущим, и поэтому экипаж ежился в просмоленных парусиновых куртках и шляпах из того же материала, завязанных под подбородком; вода струилась по спинам моряков, словно по бокам выбравшихся на берег моржей, но сэр Фрэнсис не опустил ни одного слова из своей молитвы.
– Господь бури и ветра, – молился он, – помоги нам. Господь битв, будь нашим щитом…
Шквал быстро пронесся, снова вышло солнце, засверкало на голубых волнах; от палубы поднимался пар.
Сэр Фрэнсис надел свою благородную широкополую шляпу, и белые перья, украшавшие ее, одобрительно закивали.
– Мастер Нед, выкатить пушки.
Хэл понял, что это совершенно правильный ход. Дождь вымочил запалы, да и порох, которым заряжены орудия, отсырел. Вместо того чтобы очень долго разряжать и снова заряжать пушки, отец даст артиллеристам возможность поупражняться.
– Сигнал готовности, пожалуйста!
Раскатилась барабанная дробь, и экипаж с улыбками и шутками разбежался по местам. Хэл сунул огнепроводный шнур в жаровню у основания мачты. Когда конец шнура ровно загорелся, юноша ухватился за снасти и, зажав в зубах горящий шнур, вскарабкался к своей боевой позиции на топе мачты.
Он видел, как внизу, на палубе, четыре человека вынули из трюма пустую бочку и подтащили ее к борту. По приказу с юта они бросили бочку в воду, и она закачалась за кораблем в кильватерном следе. Тем временем расчеты выбили клинья и, ухватившись за такелаж, выкатили кулеврины. По обе стороны нижней палубы располагалось по восемь кулеврин, каждая заряжена ведром пороха и ядром. На верхней палубе стояли, по пять с каждого борта, десять полукулеврин, их длинные стволы были набиты картечью.
После двухлетнего плавания на «Леди Эдвине» осталось мало железных снарядов, и некоторые орудия были заряжены обкатанными водой кремневыми голышами, собранными на берегах речных устий, где на берег сходили отряды, пополнявшие запасы воды. Корабль тяжело повернулся и лег на новый курс, против ветра. Плывущая бочка все еще находилась в двух кабельтовых, но расстояние медленно сокращалось. Пушкари переходили от орудия к орудию, поправляя клинья возвышения и приказывая подтянуть тали. Сложная задача: всего пять человек на судне умели заряжать и нацеливать пушки.
В своем «вороньем гнезде» Хэл развернул на вертлюге длинноствольный фальконет и нацелил его на длинную полоску бурых водорослей, плывущую по течению. Затем кончиком кортика выскреб с полки оружия влажный слежавшийся порох и заменил свежим из своей фляжки. После десяти лет обучения у отца юноша владел этим загадочным мастерством не хуже, чем главный оружейник корабля Нед Тайлер. Его боевая позиция по праву должна была быть на батарейной палубе, и он неоднократно просил отца перевести его туда, но всегда получал один и тот же строгий ответ:
– Пойдешь туда, куда я тебя пошлю.
И вот Хэл вынужден сидеть здесь, в стороне от общей суеты, в которой рвется участвовать всем юным сердцем.
Он вздрогнул от неожиданного грохота внизу. Взвился высокий столб густого дыма, и корабль слегка качнулся от отдачи. Через мгновение в пятидесяти ярдах справа и в двадцати ярдах за плывущей бочкой выразительно взвился высокий фонтан брызг. Для такого расстоянии выстрел неплохой, но палуба взорвалась улюлюканьем и насмешками.
Нед Тайлер бросился ко второй кулеврине и быстро проверил ее прицел. Жестом приказал людям, находившимся у талей, повернуть ствол на румб влево и поднес горящий фитиль к запальному отверстию. Дым окутал стоявших за пушкой, а из зияющего жерла вылетел поток искр, полусгоревшего пороха и запекшейся смазки. Бронзовый ствол выплюнул ядро, и оно упало в море на полпути к цели. Экипаж разразился ехидными воплями.
Два следующих орудия дали осечку. Яростно бранясь и бегая вдоль пушек, Нед приказал расчетам длинными металлическими штопорами вытащить заряды.
«Большая трата пороха и ядер!» – вспомнил Хэл слова великого сэра Фрэнсиса Дрейка, в честь которого был крещен отец, после первого дня эпической битвы против Армады Филиппа II, возглавляемой герцогом Сидонией. Весь тот долгий день окутанные серо-коричневым пороховым дымом два огромных флота обменивались мощными бортовыми залпами, но эта перестрелка не потопила ни один корабль.
– Сражайся с противником пушками, – учил Хэла отец, – но очищай его палубу саблями.
К шумному, но бестолковому огню корабельной артиллерии он относился с презрением. Невозможно точно направить ядро с качающейся палубы судна в определенное место корпуса другого судна. Здесь исход в руках всемогущего Господа, а не главного пушкаря.
Словно в подтверждение этой мысли, по результатам произведенных Недом выстрелов из всех орудий на борту шесть дали осечку, а самый близкий всплеск пришелся на двадцать ярдов в сторону от бочки. Хэл огорченно покачал головой, понимая, что каждый выстрел был сделан после тщательной подготовки и прицеливания. В разгар битвы, когда обзор закрыт дымом, порох и ядра заталкивают в жерла впопыхах, стволы нагреваются неравномерно, а запальные шнуры поджигают испуганные и взволнованные оружейники, результаты будут еще менее удовлетворительными.
Наконец отец посмотрел на Хэла.
– Топ мачты! – крикнул он.
Хэл боялся, что о нем забыли. Теперь, одновременно с радостью и облегчением, он принялся раздувать тлеющий конец шнура. Тот ярко засветился.
Сэр Фрэнсис наблюдал за ним с палубы, и его лицо было строгим и сердитым. Нельзя, ни за что нельзя показывать, как он любит этого мальчика. Нужно всегда быть строгим и придирчивым, непрестанно подгонять его. Ради сына, ради его жизни он должен заставлять его учиться, выживать, терпеть, выносить тяготы, должен что есть сил идти на шаг впереди него, любя всем сердцем. Да, а еще, не показывая этого, помогать ему, подбадривать. Терпеливо и мудро вести мальчика навстречу его судьбе. Сэр Фрэнсис сознательно откладывал команду Хэлу до того мгновения, пока бочка не окажется ближе к борту.
Если мальчик сумеет разнести ее из своего малого орудия, после того как Нед с его большими пушками потерпел неудачу, репутация Хэла укрепится. Члены экипажа – неграмотные головорезы, но однажды Хэлу придется возглавить их или таких же, как они. Сегодня он сделал большой шаг в этом направлении, на глазах у всех одолев Аболи. Вот возможность еще ближе подобраться к цели. «Направь его руку и полет снаряда, о Бог войны!» – молча молился сэр Фрэнсис, и все на корабле задрали головы, глядя на парня в вышине.
Хэл, негромко напевая, сосредоточился на своем деле, чувствуя направленные на него с палубы взоры. Но он не сознавал важность этого выстрела и не подозревал о молитве отца. Для него это была игра, очередная возможность превзойти других. Хэлу нравится побеждать, и с каждым разом все больше. Молодой орел начинал наслаждаться мощью своих крыльев.
Ухватившись за длинный медный штырь, юноша направил фальконет вниз, глядя поверх длинного ствола, так чтобы выемка над пороховой полкой совпала с выступом у самого жерла.
Хэл уже знал, что нельзя наводить ствол прямо на цель. Между моментом, когда он поднесет горящий фитиль, и самим выстрелом пройдет несколько секунд, а тем временем корабль и бочка будут двигаться противоположными курсами. Какое-то время займет и перемещение ядра, пока оно не упадет в море. Надо определить, где бочка будет в миг, когда ядро долетит, а не целиться в то место, где она находится изначально.
Хэл слегка передвинул прицел вперед, прикоснулся тлеющим концом шнура к запальной полке и, стараясь не отшатнуться от вспышки пороха, не дернуться в преддверии отдачи, продолжал медленно поворачивать ствол в нужном направлении.
С ревом, ударившим в барабанные перепонки, фальконет тяжело отпрыгнул на вертлюге, и все оказалось закрыто облаком серого дыма. Хэл отчаянно вертел головой, пытаясь что-нибудь разглядеть, а затем от ликующих криков с палубы у него дрогнуло сердце; он услышал эти крики даже сквозь звон в ушах. Когда ветер унес дым, юноша увидел за кормой обломки бочки. Он завопил от радости и замахал шапкой тем, кто стоял далеко внизу на палубе: Аболи, боцману. Командир орудий первой вахты находился на своем месте на носу. Он улыбнулся Хэлу и ударил себя кулаком в грудь, другой рукой он потрясал саблей над лысой головой.
Барабан пророкотал сигнал к окончанию учебной стрельбы, экипаж покидал боевые позиции. Прежде чем спуститься, Хэл старательно перезарядил фальконет и замотал зарядную полку полосой просмоленной парусины, чтобы предохранить от сырости, дождя и брызг.
Когда его ноги коснулись палубы, он покосился на полуют, стараясь поймать взгляд отца и уловить в нем одобрение. Но сэр Фрэнсис был занят разговором с одним из младших офицеров. Несколько мгновений спустя он холодно посмотрел через плечо на Хэла.
– На что уставился? Надо перезарядить пушки.
Отец отвернулся. Хэл огорчился, но грубоватые поздравления экипажа, крепкие хлопки по спине и плечам, пока он шагал к батарейной палубе, вернули на его лицо улыбку.
Когда Нед Тайлер увидел его, то отошел от казенника кулеврины, которую обслуживал, и протянул шомпол Хэлу.
– Любой осел способен выстрелить, но чтобы зарядить, нужен мастер, – проворчал он и отошел, критически наблюдая, как Хэл отмеривает порох из кожаного ведра. – Каков вес заряда? – спросил он, и Хэл ответил так же, как сто раз до этого:
– Такой же, как у ядра.
Черный порох состоял из крупных гранул. Иногда три составляющих пороха – сера, древесный уголь и селитра – из-за движения корабля или по другим причинам разъединяются, и порох становится бесполезным. Поэтому был разработан метод «соединения»: мелкий порох пропитывается мочой или алкоголем, ссыхается и затем в шаровой мельнице превращается в гранулы необходимого размера. Но процесс этот несовершенен, и пушкарь всегда должен следить за состоянием пороха. Влага или время могут испортить его. Хэл пощупал гранулы пальцами, слегка прикасаясь к ним. Нед Тайлер научил его так отличать хороший порох от плохого. Потом юноша высыпал содержимое ведра в ствол и заткнул набивкой из пакли, затем утрамбовал длинным банником с деревянной ручкой. Еще один критический момент: если утрамбовать слишком плотно – пламя не пройдет через заряд, и тогда неизбежна осечка, но если утрамбовать недостаточно – порох сгорит, не выбросив тяжелое ядро из ствола. Правильная трамбовка – это искусство, которое постигается только путем длительной практики, но Нед, следя за действиями Хэла, одобрительно кивнул.
Много времени спустя Хэл снова вышел на свет. Все кулеврины были заряжены и закреплены в своих портах, а обнаженный торс парня блестел от пота: на тесной батарейной палубе было жарко, да работа тяжелая. Когда он остановился, чтобы вытереть мокрое лицо, перевести дух и распрямить долго согнутую спину, отец иронически спросил:
– Тебя не интересует положение корабля, мастер Генри?
Хэл, вздрогнув, взглянул на солнце. Оно стояло высоко: утро промелькнуло быстро. Хэл бросился к трапу, взлетел по лестнице, ворвался в каюту отца и схватил с переборки тяжелый бэкстафф.[2]2
Старинный инструмент для определения высоты солнца; также называется квадрантом Давида.
[Закрыть] Потом повернулся и побежал на палубу полуюта.
– Господи, только бы не опоздать, – прошептал он и посмотрел на позицию светила. Над правой нок-реей. Хэл повернулся спиной к солнцу таким образом, чтобы его не закрывала тень главного паруса, но так, чтобы хорошо видеть южный горизонт.
Теперь он сосредоточил все внимание на квадранте бэкстаффа. Нужно было держать тяжелый инструмент неподвижно, несмотря на движение корабля. Затем следовало измерить угол, под которым солнечный луч падает за его плечом на противолежащий квадрант, и тем самым установить высоту солнца над горизонтом. Это действие требовало силы и проворства.
Так он смог определить наступление полудня и зафиксировать положение солнца относительно горизонта точно в тот момент, когда оно достигло зенита. Хэл снял тяжелый прибор с онемевшего плеча и торопливо записал на грифельной доске данные.
Затем он вернулся в каюту на корме, но таблицы небесных углов на месте не было. В отчаянии он увидел, что отец прошел за ним и внимательно наблюдает за его действиями. Ни слова не было сказано, но Хэл понял, что ему брошен вызов и он должен действовать исключительно по памяти. Юноша сел на отцовский матросский сундук, служивший также письменным столом, закрыл глаза и принялся мысленно восстанавливать таблицу в памяти. Необходимо вспомнить вчерашние результаты и исходить из них. Хэл потер распухшую мочку уха, его губы беззвучно шевелились.
Вдруг его лицо просветлело, он открыл глаза и записал на доске новое число. Поработал еще с минуту, переводя угол полуденного солнца в градусы широты. Потом с торжеством поднял голову.
– Тридцать четыре градуса сорок две минуты южной широты.
Отец взял у него из рук грифельную доску, проверил вычисления, потом вернул ее ему. Едва заметно склонил голову, выражая согласие.
– Достаточно точно, если верно установлено положение солнца. А какова долгота?
Определение точной долготы было головоломкой, которую не решил еще ни один человек. Не существует песочных или иных часов, которые при перевозке на корабле продолжали бы точно следить за величественными оборотами Земли. Только доска галсов,[3]3
Круглая доска, ранее использовавшаяся в навигации. Разделена тридцатью двумя радиусами, представляющими собой направления по компасу; в каждом радиусе было несколько отверстий, куда вставлялись колышки, указывающие на количество часов или получасов плавания по данному курсу.
[Закрыть] висящая рядом с нактоузом компаса, может помочь Хэлу в расчетах. Он изучил колышки, которые рулевой вставлял в отверстия всякий раз, когда в течение прошлой вахты менялся курс корабля. Хэл добавил эти данные, сведя их к средним величинам, затем записал на доске в каюте отца. Решение очень приблизительное, и, как и следовало ожидать, отец проворчал:
– Я бы взял еще чуть восточнее, потому что из-за ракушек на днище и воды в трюме надо делать поправку в подветренную сторону, но можешь поместить свои результаты в журнал.
Хэл удивленно посмотрел на него. Поистине памятный день. До сих пор никто, кроме отца, не делал записи в переплетенном в кожу корабельном журнале, который лежит на сундуке рядом с Библией.
Под взглядом отца юноша раскрыл журнал и минуту любовался элегантным летящим почерком и прекрасными рисунками людей, кораблей и берегов, украшавшими поля. Отец – одаренный художник. Хэл с трепетом обмакнул гусиное перо в золотую чернильницу, когда-то принадлежавшую капитану «Хеерлике Нахт», одного из галеонов Голландской Вест-Индской компании, захваченного отцом. Стряхнув с заостренного кончика пера лишние чернила, чтобы они не испачкали священную страницу, и прикусив кончик языка, юноша с бесконечной тщательностью написал: «Одна склянка полуденной вахты, третий день сентября года 1667 нашего Господа Иисуса Христа. Положение 34 градуса 42 минуты юга и 20 градусов 5 минут востока. С топа мачты точно на севере видно африканское побережье». Не смея ничего добавить, испытывая облегчение от того, что не испортил страницу кляксами или помарками, он отложил перо и с гордостью посыпал свою запись песком. Хэл знал, что у него хороший почерк. «Хотя, может, и похуже, чем у отца», – подумал он, сравнивая.
Сэр Фрэнсис взял перо, которое использовал Хэл, и, наклонившись через плечо сына, добавил: «Незадолго до полудня юнга Генри Кортни ранен в недостойной драке». Потом рядом быстро нарисовал карикатуру на Хэла с раздувшимся ухом, которое торчит под углом, и с повязкой, похожей на женский бантик.
Хэл с трудом подавил неподобающий смех, но, когда посмотрел на отца, увидел в его зеленых глазах усмешку. Сэр Фрэнсис положил руку сыну на плечо – самый близкий к объятиям жест, какой он себе позволял, – сжал его и сказал:
– Нед Тайлер готов провести с тобой занятие по отделке и починке парусов. Не заставляй его ждать.
Было уже поздно, когда Хэл шел по верхней палубе, хотя еще и достаточно светло, чтобы легко пробираться между телами спящих моряков, свободных от вахты. В ночном небе было полно звезд, их изобилие поражало глаз северянина. Но сегодня Хэл не обращал на них внимания. Он так устал, что едва держался на ногах.
Аболи занял для него место на носу, под прикрытием передовой пушки, где не было ветра. Он уже расстелил набитый соломой тюфяк, и Хэл благодарно упал на него. Специальных кают для экипажа не было, и люди спали везде, где могли найти место. В теплые южные ночи все предпочитали верхнюю палубу тесной и душной нижней. Они лежали рядами, плечом к плечу, но близость такого количества дурно пахнущих людей была привычна Хэлу, и даже храп и фырканье не могли помешать ему уснуть. Он придвинулся к Аболи. Так он проводил все ночи на протяжении последних десяти лет; крупная фигура рядом внушала ему спокойствие и уверенность.
– Твой отец – великий вождь среди малых вождей, – прошептал Аболи. – Он воин и знает тайны неба и моря. Звезды – его дети.
– Я знаю: это все правда, – ответил Хэл на языке леса.
– Это он попросил меня сразиться с тобой сегодня, – признался Аболи.
Хэл приподнялся на локте и посмотрел на темную фигуру рядом с собой.
– Отец просил ранить меня? – недоверчиво переспросил он.
– Ты не такой, как другие парни. Если твоя жизнь сейчас трудна, то потом будет еще трудней. Ты избранный. Однажды ты примешь с плеч отца большой плащ с красным крестом. И должен быть достоин носить его.
Хэл снова опустился на тюфяк и взглянул на звезды.
– А если я не хочу этого?
– Он твой. И у тебя нет выбора. Один рыцарь-навигатор выбирает другого рыцаря себе в наследники. Так происходит уже четыреста лет. Единственный выход – смерть.
Хэл молчал так долго, что Аболи подумал, будто он уснул. Но потом Хэл прошептал:
– Откуда ты все это знаешь?
– От твоего отца.
– Ты тоже рыцарь ордена?
Аболи негромко рассмеялся.
– Моя кожа слишком темна, и мои боги чужие. Меня не могут избрать.
– Аболи, я боюсь.
– Все боятся. Но те из нас, в ком кровь воина, подавляют страх.
– Ты ведь никогда не оставишь меня, Аболи?
– Я буду с тобой столько, сколько буду тебе нужен.
– Теперь мне не так страшно.
Несколько часов спустя Аболи положил руку Хэлу на плечо и вырвал из глубокого сна без сновидений.
– Восемь склянок средней вахты, Гандвейн.
Он воспользовался прозвищем Хэла: на языке Аболи оно означает «кустарниковая крыса». Это не оскорбление: так Аболи с любовью прозвал четырехлетнего мальчика, которого поручили его заботам больше десяти лет назад.
Четыре часа утра. Рассветет через час. Хэл встал и, протирая глаза, направился к вонючему ведру в нужнике; здесь он облегчился. Потом, окончательно проснувшись, торопливо прошел по качающейся палубе, обходя спящих.
Кок уже развел огонь в выложенном кирпичом камбузе и дал Хэлу оловянную чашку супа и сухарь. Хэл был ужасно голоден; он проглотил жидкость, хотя она обжигала язык. Жуя сухарь, юноша ощущал, как на зубах хрустят долгоносики.
Пробираясь к грот-мачте, он увидел на полуюте огонек отцовской трубки и почувствовал запах табака, острый в сладком воздухе ночи. Хэл, не задерживаясь, начал подниматься по вантам, отмечая изменения в такелаже и новое положение парусов – все это произошло во время его сна.
Добравшись до «вороньего гнезда» и сменив там впередсмотрящего, он устроился и осмотрелся. Луны не было, и, если бы не звезды, тьма стояла бы кромешная. Хэл знал названия всех звезд, от могучего Сириуса до крошечной Минтаки в сверкающем Поясе Ориона. Указательные знаки в небе – азбука навигатора, и он заучил их названия вместе с алфавитом. Взгляд его невольно устремился к Регулу в созвездии Льва. Не самая яркая звезда зодиака, но это его личная звезда, и он испытывал удовольствие от того, что сегодня ночью она светит ему одному. Наступил самый счастливый час длинного дня – единственное время, когда Хэл может побыть в одиночестве на переполненном корабле, позволить своей душе устремиться к звездам и дать волю воображению.
Все его чувства обострились. Даже сквозь шум ветра и скрип такелажа он слышал голос отца и различал если не слова, то тон: внизу, на далекой палубе, рыцарь-навигатор негромко разговаривал с рулевым. Когда отец втягивал дым и трубка разгоралась красным светом, юноша видел орлиный нос сэра Фрэнсиса и его густые брови. Хэлу казалось, что отец никогда не спит.
Парень чувствовал йодистый запах моря, свежий аромат водорослей и соли. Обоняние у него настолько обострилось за месяцы, проведенные на чистом морском воздухе, что он ловил даже слабые запахи далекой земли, теплый дух пропеченной африканской почвы, похожий на аромат горячего сухаря на печи.
И тут появился другой запах, такой слабый, что Хэл решил, будто нос его подводит. Минуту спустя он снова уловил его – легкий душистый след на ветру. Хэл не узнал этот запах и поворачивал голову взад и вперед в поисках новых потоков.
Неожиданно запах возник снова, такой ароматный и пьянящий, что Хэл пошатнулся, как пропойца над кувшином бренди, и едва сдержал возбужденный крик. С усилием сжимая челюсти, одурманенный благоуханием, он перебрался через край «вороньего гнезда» и начал спускаться по вантам на палубу. Он бежал босиком так неслышно, что отец вздрогнул, когда Хэл коснулся его руки.
– Почему ты оставил пост?
– Я не мог окликнуть тебя сверху: они слишком близко. Могли тоже меня услышать.
– О чем ты болтаешь, парень? – Отец гневно вскочил. – Говори ясно.
– Отец, разве ты не чувствуешь?
Он настойчиво потряс руку отца.
– Что чувствую? – Отец достал трубку изо рта. – Что ты почуял?
– Пряности! – ответил Хэл. – Воздух пропах пряностями.
Нед Тайлер, Аболи и Хэл быстро двигались по палубе, будили моряков, предупреждали о необходимости тишины и направляли на боевые позиции. Никаких сигналов барабаном. Их возбуждение оказалось заразительным. Ожидание закончилось. Голландец где-то поблизости, с подветренной стороны в темноте. Теперь все ощущали запах сказочного груза.
Сэр Фрэнсис погасил свечу на нактоузе, так что на корабле не осталось огней, и передал боцманам ключи от оружейных ящиков. Их держат запертыми, пока не покажется добыча, из страха мятежа, который всегда таится в сознании каждого капитана. В обычное время только младшие офицеры вооружены абордажными саблями.
Поспешно раскрыли ящики и раздали оружие. Абордажные сабли из доброй шеффилдской стали, с простыми деревянными рукоятями и гардами в виде корзинок. Пики с древком в шесть футов из английского дуба, с тяжелыми восьмигранными железными наконечниками. Те люди из экипажа, которые не очень умели фехтовать, брали прочные копья или топоры, способные одним ударом разрубить человеку голову до плеч.
Мушкеты были в стойках в пороховой камере. Их вынесли наверх, и Хэл помогал пушкарям заряжать их горстями свинцовых пуль поверх пригоршни пороха. Неуклюжее, неточное оружие, эффективное при дальности не более двадцать-тридцать ярдов. После того как взведен курок и приложен горящий шнур, оружие выпускает облако дыма, а потом его нужно снова заряжать. На это уходит две-три жизненно важные минуты, и в это время мушкетер находится во власти врага.
Хэл предпочитал лук – знаменитый английский длинный лук, который косил французских рыцарей при Азенкуре. За то время, что требуется на перезарядку мушкета, он успеет выпустить дюжину стрел. Длинный лук способен на расстоянии в пятьдесят шагов точно послать стрелу в грудь противника и даже через нагрудник кирасы пронзить его до позвоночника. По обе стороны «вороньего гнезда» висели два колчана со стрелами, всегда готовые к употреблению.
Сэр Фрэнсис и офицеры надели полудоспехи, легкие кавалерийские кирасы и стальные шлемы. Доспехи, погнутые и побитые во многих схватках, заржавели от морской соли.
Вскоре корабль был готов к бою, экипаж вооружен. Однако орудийные порты были закрыты, и полукулеврины не выкачены. Большинство людей Нед и другие боцманы загнали вниз, остальным приказали лежать на палубе, укрываясь за шпангоутом. Ни один шнур не зажигали, чтобы огонь и дым не могли предупредить добычу об опасности. Однако у основания каждой мачты горели жаровни с углем, а из орудийных портов деревянными молотками, закутанными в тряпье, чтобы звуки ударов не были слышны, выбили клинья.
Аболи тихо пробрался в темноте к тому месту у подножия мачты, где стоял Хэл. Свою лысую голову чернокожий обернул алой тканью, конец которой свешивался ему на спину, за пояс засунул саблю. В руке он держал сверток разноцветного шелка.
– От твоего отца. – Он сунул сверток в руки Хэлу. – Ты знаешь, что с этим делать! – Он дернул Хэла за волосы. – Отец велел тебе оставаться на мачте, что бы ни случилось. Понял? – Он повернулся и торопливо вернулся на нос.
Хэл скорчил ему в спину недовольную гримасу, но послушно поднялся по вантам. Добравшись до топ-реи, он всмотрелся в темноту, но по-прежнему ничего не увидел. Даже аромат пряностей исчез. Хэл почувствовал тревогу: а что, если ему только показалось? «Нет, просто добыча ушла с ветра, – успокаивал он себя. – Сейчас она, вероятно, на траверзе».
Юноша прикрепил флаг, который дал ему Аболи, к сигнальному фалу, готовый развернуть его по приказу отца. Потом снял парусину с пороховой полки фальконета. Проверил натяжение тетивы, прежде чем поставить лук в стойку рядом со связками стрел длиной в ярд каждая. Теперь оставалось только ждать. Корабль под ним неестественно затих, даже склянки не отбивали время, только ветер негромко пел в парусах и скрипел такелаж.
День наступил с той внезапностью, к какой Хэл уже привык в этих африканских морях. Из умирающей ночи поднялась высокая яркая башня, сверкающая, как покрытая льдом горная вершина, – большой корабль под массой блестящих парусов, с такими высокими мачтами, что они словно срывали с неба последние бледные звезды.
– Вижу парус! – крикнул Хэл на палубу, так, чтобы его не услышали на незнакомом судне, которое от них отделяла лига темной воды. – Прямо по левому борту!
И тут же раздался голос отца:
– Топ-мачта! Поднять флаг!
Хэл потянул за сигнальный трос, и серебристый сверток взвился на вершину мачты. Там он развернулся, и юго-восточный ветер подхватил трехцветный флаг Голландской республики, оранжево-бело-голубой. Через мгновение на бизани и фок-мачте развернулись флаги и вымпелы, украшенные гербами Объединенной Вест-Индской компании. Флаги подлинные, всего лишь четыре месяца назад захваченные на «Хеерлике Нахт». Даже штандарт Совета Семнадцати настоящий. Вряд ли у капитана галеона было время узнать о захвате такого корабля и усомниться в верности незнакомой каравеллы.
Корабли сходились: даже в темноте сэр Фрэнсис правильно рассчитал курс перехвата. Не было необходимости его менять и тем самым встревожить голландского капитана. Но спустя несколько минут стало ясно, что «Леди Эдвина», несмотря на обросший корпус, движется быстрее, чем галеон. Вскоре она начнет перегонять голландца, а этого следовало избежать.
Сэр Фрэнсис разглядывал галеон в подзорную трубу; он сразу понял, почему этот корабль так медлителен и неловок: грот-мачта у него временная, да и на других мачтах и такелаже много повреждений. Должно быть, в восточном океане корабль попал в страшную бурю, и это объясняет его запоздалый приход к мысу Игольный. Сэр Фрэнсис понимал, что не может маневрировать, чтобы не обеспокоить голландца, но ему необходимо было оказаться за его кормой. К этому он подготовился: сделал знак плотнику, стоявшему у поручня, и тот вместе с помощником поднял большой парусный плавучий якорь и бросил его за корму. Якорь погрузился в воду и, как узда сильного жеребца, резко затормозил ход «Леди Эдвины». Сэр Фрэнсис снова оценил соотношение скоростей двух кораблей и удовлетворенно кивнул, потом осмотрелся: большинство людей прячутся на нижней палубе или лежат за шпангоутами, их невозможно разглядеть даже с топ-мачты галеона. Оружия не заметно, пушки притаились за закрытыми портами. Когда сэр Фрэнсис захватил эту каравеллу, она была голландским торговым судном, подвизавшимся на западном побережье Африки. Превращая его в каперский корабль, он старательно сохранял невинную наружность и обыденный вид. На палубе и на вантах видны только человек десять, и это нормально для медлительного купца.
