Текст книги "Свирепая справедливость"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Теперь слышно было ясно и четко. Террористка сказала: «Это Страйд». И Питеру показалось, что его ударили кулаком в живот.

– Она тебя узнала, – сказал Колин. – Нет, дьявольщина, она рассчитывала, что придешь ты!

Мужчины переглянулись. На красивом жестком лице Питера отразилось дурное предчувствие. «Атлас» был одной из самых засекреченных организаций. Лишь двадцать человек за ее пределами знали о ее существовании. В том числе президент США и премьер-министр Великобритании.

Несомненно, всего четверо или пятеро знали, кто командует отрядом «Тор» в «Атласе». И тем не менее, слова девушки не вызывали сомнений.

– Прокрутите еще раз, – резко приказал Питер.

Они напряженно ждали этих двух слов, и вот свежий молодой голос произнес их.

«Это Страйд», – сказала Ингрид, и экран потемнел.

Питер закрыл глаза и помассировал веки. С легким удивлением он понял, что не спал уже сорок восемь часов, но его беспокоила не физическая усталость, а нежданное и отчетливое сознание предательства и неслыханного зла.

– Кто-то выдал «Атлас», – негромко сказал Колин. – Какой-то подонок. Теперь они должны все о нас знать.

Питер опустил руку и открыл глаза.

– Я должен снова поговорить с Кингстоном Паркером.

Паркер на экране казался рассерженным и взвинченным.

– Вы перебили президента!

– Доктор Паркер, – спокойно сказал Питер, – обстоятельства изменились. По моему мнению, вероятность успешного проведения «Дельты» значительно уменьшилась. Теперь шансы по крайней мере равные.

– Понятно. – Паркер сдержал гнев. – Это важно. Я сообщу президенту.

Сливные баки в уборных давно заполнились, чаши унитазов тоже. Несмотря на кондиционеры, вонь пропитала салоны.

От строгого распределения и ограничения пищи и воды большинство пассажиров впало в оцепенение или страдало от голода, дети капризничали и плакали.

Страшное напряжение начинало сказываться и на похитителях. Они несли без преувеличения непрерывную вахту: четыре часа беспокойного сна, потом четыре часа бдительности и действий. Красные хлопчатобумажные рубашки измялись и – следствие нервного и физического напряжения – под мышками потемнели от пота, глаза налились кровью, настроение упало.

Незадолго до полуночи темноволосая Карен сорвалась – пожилой пассажир не сразу подчинился ее требованию вернуться на место после похода в туалет. Впав в истерический гнев, она несколько раз ударила старика по лицу рукоятью пистолета и рассекла ему щеку до кости. Только Ингрид смогла успокоить ее, увела в отгороженную портьерой кухню туристского салона, ласкала и обнимала.

– Все будет хорошо, liebchen. – Она погладила Карен по голове. – Надо еще чуточку потерпеть. Ты же сильная. Еще несколько часов, и мы примем дозу. Уже скоро.

В течение нескольких следующих часов Карен старательно сдерживала дрожь в руках и, хотя была бледна, смогла снова занять свое место в конце салона.

Казалось, силы Ингрид неиссякаемы. Ночью она медленно расхаживала по проходу, тихонько разговаривая с теми пассажирами, кто не мог уснуть, успокаивая их обещанием немедленного освобождения.

– Завтра утром мы получим ответ на свои требования, и все женщины и дети будут освобождены – все будет в порядке. Подождите немного и увидите.

В самом начале первого к ней в кабину пилотов пришел толстячок-врач.

– Бортинженер очень плох, – сказал он. – Если его немедленно не увезти в больницу, он умрет.

Ингрид прошла к бортинженеру и склонилась над ним. Кожа у него была сухая и обжигающе горячая, дыхание неровное и поверхностное.

– У него отказывают почки, – пояснил врач. – Последствия шока. Здесь мы не можем ему помочь. Его нужно отправить в больницу.

Ингрид взяла бортинженера за здоровую руку.

– Увы, это невозможно.

– Разве вам не жаль его? – горько спросил врач.

– Жаль – но жаль и все человечество, – ответила она. – Он один. А там миллионы.

Гору с плоской вершиной освещали прожектора. Был самый разгар отпускного сезона, и прекраснейший залив мира демонстрировал свои прелести десяткам тысяч туристов и отпускников.

В пентхаусе высокого здания, названного, как многие строения и общественные сооружения в Южной Африке, в честь политической посредственности, допоздна заседал кабинет министров и его советники по особым вопросам.

Во главе длинного стола виднелась плотная, грузная фигура премьер-министра с бульдожьей головой, мощная и неподвижная, как гранитная скала в южноафриканском вельде. Премьер-министр главенствовал в этой большой, обшитой панелями комнате, хотя почти ничего не говорил, лишь изредка одобрительно кивал или хрипло ронял несколько слов.

На другом конце стола плечом к плечу, подчеркивая свою солидарность, сидели два посла. Иногда около них звонили телефоны, и они выслушивали последние сообщения из посольств или инструкции глав своих правительств.

Справа от премьер-министра сидел красивый, с ухоженными усами, министр иностранных дел, человек огромного обаяния, известный своей умеренностью и здравомыслием – однако сейчас он был мрачен и напряжен.

– Ваши правительства не раз заявляли о политике отказа от переговоров с террористами и о полном непринятии их требований – почему же сейчас вы настаиваете на более мягком подходе?

– Мы не настаиваем, господин министр, мы лишь напоминаем об огромном интересе общественности к этому делу как в Соединенном Королевстве, так и в моей стране, – сказал Келли Констебл – стройный, привлекательный, умный и умеющий убеждать представитель демократической партии, назначенный новой американской администрацией. – Благополучный исход дела отвечает интересам вашего правительства даже больше, чем нашего. Мы просто предлагаем пойти на некоторые уступки.

– Командир «Атласа», находящийся на месте действия, оценивает вероятность успеха боевой операции всего как пятьдесят процентов. Мое правительство считает такой риск неприемлемым. – Это вступил в разговор сэр Уильям Дэвис – профессиональный дипломат, почти достигший пенсионного возраста, седой, увядший человек в очках в золотой оправе, говоривший высоким ворчливым голосом.

– Мои люди считают, что мы могли бы добиться большего, – сказал министр обороны, тоже в очках; говорил он с сильным и резким африканерским акцентом.

– «Атлас» – самая подготовленная и оснащенная антитеррористическая организация в мире, – напомнил Келли Констебл, и премьер-министр хрипло вмешался:

– На этой стадии, джентльмены, попытаемся найти мирное решение.

– Согласен, господин премьер-министр, – энергично кивнул сэр Уильям. – Однако должен заметить, что требования террористов отчасти совпадают с предложениями правительства Соединенных Штатов...

– Сэр, вы выступаете в поддержку этих требований? – тяжело, но довольно равнодушно спросил премьер-министр.

– Я только хочу подчеркнуть, что их требования будут встречены в моей стране с сочувствием и что моему правительству легче будет использовать свое право вето на Генеральной Ассамблее в понедельник, если будут сделаны некоторые уступки в других отношениях.

– Это угроза, сэр? – спросил премьер-министр. Легкая невеселая улыбка не смягчила вопрос.

– Нет, господин премьер-министр, обычный здравый смысл. Принятие и проведение в жизнь упомянутой резолюции означало бы для вашей страны экономический крах. Она погрузится в анархию, в политический хаос, станет уязвимой для проникновения Советов. Мое правительство не хочет этого – однако и подвергать опасности жизнь четырехсот своих граждан тоже не хочет. – Келли Констебл улыбнулся. – Боюсь, мы должны найти мирное решение этой трудной проблемы.

– Министр обороны предложил выход.

– Господин премьер-министр, если ваши военные нападут на самолет без предварительного согласия глав американского и английского правительств, наши страны откажутся от своего права вето и, к сожалению, к вашей стране будут применены жесткие санкции.

– Даже если штурм удастся?

– Даже в этом случае. Мы настаиваем на том, чтобы решение о начале штурма принимал исключительно «Атлас», – серьезно сказал Констебл и более мягко добавил: – Давайте обсудим минимальные уступки, на которые готово пойти ваше правительство. Чем дольше мы будем вести переговоры с террористами, тем выше вероятность мирного решения. Неужели нельзя хоть в чем-то пойти им навстречу?

Ингрид лично наблюдала за раздачей завтрака. Каждому пассажиру выдали по куску хлеба, одному печенью и чашке сладкого кофе. Голод ослабил способность заложников к сопротивлению, и даже после еды все остались вялыми и равнодушными.

Ингрид прошлась между пассажирами, раздавая сигареты из не облагаемого таможенной пошлиной запаса самолета. Негромко поболтала с детьми, остановилась, чтобы улыбнуться одной из матерей. Заложники уже прозвали ее «хорошая». Пройдя по салону первого класса, она по одному вызывала к себе товарищей, и те по очереди съели сытный завтрак, состоящий из яиц, хлеба с маслом и копченой рыбы. Ингрид хотелось, чтобы ее товарищи сберегли как можно больше сил и энергии. Использовать стимуляторы до полудня они не могли. Наркотики обеспечивали нужный эффект только в течение семидесяти двух часов. Затем человек становился непредсказуемым в своих действиях и решениях. Санкции, предложенные в проекте резолюции, Совет Безопасности должен был ратифицировать в следующий понедельник, в полдень по нью-йоркскому времени – то есть в семь вечера по местному.

До тех пор все ее люди должны быть активны и в хорошей форме, и потому Ингрид не решалась слишком рано прибегнуть к стимуляторам, хотя понимала, что недостаток сна и напряжение сказываются и на ней. Она нервничала и раздражалась, а разглядывая свое лицо в зеркале в зловонном туалете, заметила, что глаза покраснели, и впервые увидела морщинки в углах рта и глаз. Это разозлило ее. Ингрид была ненавистна мысль о старости, и даже в вонючей уборной она слышала запах своего немытого тела.

Немец Курт полулежал в кресле пилота, положив пистолет на колени; он громко храпел, красная рубашка была расстегнута до пояса, волосатая грудь поднималась и опускалась. Он был небрит, длинные черные волосы падали на глаза. Ингрид уловила запах его пота и отчего-то почувствовала возбуждение. Она принялась внимательно разглядывать Курта. В нем чувствовалась жестокость и грубость, мужественность революционера, что всегда сильно привлекало ее – возможно, именно поэтому много лет назад она заинтересовалась радикалами. И она вдруг ужасно захотела Курта. Но когда разбудила его, положив руку ему между ног, глаза у немца были налиты кровью, изо рта дурно пахло, и даже искусный массаж не помог завести его. Через минуту с разочарованным возгласом блондинка отвернулась.

Чтобы унять возбуждение, Ингрид взяла микрофон и включила динамики в пассажирских салонах. Она понимала, что действует неразумно, но начала говорить.

– Внимание. Очень важное сообщение. – Она внезапно страшно разозлилась на всех. Они принадлежат к классу, который она ненавидит и презирает, к классу, олицетворяющему несправедливое больное общество, с которым она поклялась бороться. Жирные самодовольные обыватели. Они похожи на ее отца, и она ненавидит их, как ненавидела его. Начав говорить, Ингрид сообразила, что они не поймут ее языка, языка нового политического порядка, и ее гнев и раздражение, направленные против них и всего общества, усилились. Она не сознавала, что неистовствует, пока вдруг словно со стороны не услышала свой крик, похожий на крик смертельно раненного животного, – и тут же замолчала.

У нее кружилась голова, так что пришлось ухватиться за край стола; сердце частило и бухало о ребра. Ингрид тяжело дышала, словно пробежала большое расстояние. Ей потребовалась целая минута, чтобы взять себя в руки.

Когда она снова заговорила, голос ее все еще звучал прерывисто.

– Сейчас девять, – сказала она. – Если в течение трех часов тираны не уступят нам, мне придется начать казнь заложников. Три часа, – зловеще повторила она, – всего три часа.

Теперь она бродила по самолету, как большая кошка по клетке перед кормлением.

– Два часа, – сообщила девушка.

Пассажиры отшатывались, когда она проходила мимо.

– Один час. – В ее голосе звучала садистская радость предвкушения. – Сейчас выберем первых.

– Но вы обещали, – взмолился маленький врач, когда блондинка вытащила из кресла его жену, а француз повел ее в кабину.

Ингрид не обратила на него внимания и повернулась к Карен.

– Возьми ребенка, мальчика или девочку, – приказала она, – ах, да, и еще беременную. Пусть видят ее большой живот. Перед этим они не устоят.

Карен увела заложников в кухню переднего салона и под дулом пистолета заставила сесть рядком на откидные места членов экипажа.

Дверь в салон была открыта, и в кухню ясно доносился голос Ингрид, которая по-английски объясняла французу Анри:

– Чрезвычайно важно, чтобы срок ультиматума не истек без последствий. Если это сойдет им с рук, нам перестанут верить. Совершенно необходимо хотя бы на первый раз показать зубы. Пусть поймут, что наши ультиматумы не подлежат обсуждению, они окончательны...

Девочка заплакала. Ей было тринадцать, и она понимала опасность. Жена маленького врача обняла ее за плечи и нежно прижала к себе.

– «Спидберд ноль семь ноль», – неожиданно ожило радио, – сообщение для Ингрид.

– Говорите, диспетчерская, Ингрид слушает. – девушка схватила микрофон, предварительно захлопнув дверь.

– Представитель правительств Англии и Америки хочет передать вам предложения. Готовы записывать?

– Ответ отрицательный, – спокойно и невыразительно ответила Ингрид. – Повторяю: ответ отрицательный. Передайте представителю, что я согласна только на личные переговоры – и еще передайте, что осталось всего сорок минут до срока. Пусть поторопится, – предупредила она. Положила микрофон и повернулась к Анри.

– Все в порядке. Сейчас примем дозу. Наконец они зашевелились.

Снова безоблачный день, солнечные лучи ярко отражаются от металлических частей самолета. Жар проникает сквозь матерчатые подошвы тапочек, жжет голую шею.

Как и в первый раз, передняя дверь открылась, когда Питер прошел половину пути по бетону.

На этот раз заложников не было, люк оставался темным пустым прямоугольником. Сдерживая желание поспешить, Питер шел с достоинством, высоко подняв голову, крепко сжав челюсти.

Он был в пятидесяти ярдах от самолета, когда в проеме появилась девушка и остановилась, с ленивой грацией перенеся весь вес на одну длинную, загорелую голую ногу, слегка согнув вторую. На бедре – большой пистолет, узкая талия обвязана патронташем.

Она с легкой улыбкой следила за приближением Питера. Вдруг по ее груди заползала яркая точка, похожая на броско окрашенное насекомое. Девушка презрительно взглянула на Страйда.

– Это провокация, – заявила она. Было совершенно ясно: она знает, что это лазерный прицел одного из снайперов, укрывшихся в здании аэропорта. Легкое нажатие пальца, и пуля калибра 0.222 войдет точно в грудь, превратит сердце и легкие в кровавые лохмотья.

Питер разозлился – снайпер включил прицел без приказа – но в то же время невольно восхитился храбростью девушки, способной смеяться над печатью смерти на своей груди.

Питер резко махнул правой рукой, и светлое пятнышко почти мгновенно исчезло: снайпер выключил прицел.

– Так-то лучше, – девушка улыбнулась и одобрительно оглядела Питера. – Ты в хорошей форме, малыш, – сказала она. Под ее взглядом гнев генерала вспыхнул снова.

– Отличный плоский живот, – не унималась Ингрид, – сильные ноги, да и такие мышцы не наработаешь за письменным столом. – Она задумчиво поджала губы. – Знаешь, я думаю, ты полицейский или военный. Вот что я думаю, малыш. Я думаю, ты вонючий легавый. – Теперь ее голос звучал резко, а кожа словно утратила прежнюю свежесть и потускнела. Вообще она казалась старше.

Питер тем временем подошел достаточно близко, чтобы разглядеть своеобразный алмазный блеск глаз, заметить, что тело угонщицы сводит от напряжения, заставляющего делать неожиданные резкие движения. Девушка несомненно находилась под действием наркотиков. Он столкнулся с политической фанатичкой, за которой тянется длинный шлейф насилия и смерти, и наркотик уничтожает последнее, что в ней остается человеческого. Он понял: эта девица опаснее раненого зверя, опаснее загнанного в угол леопарда или акулы-людоеда, почуявшей одуряющий запах крови.

Он смолчал, глядя ей в глаза и держа руки на виду, остановился под открытым люком и стал хладнокровно ждать следующего хода противника.

Наркотик в крови не давал девушке стоять спокойно. Она переминалась с ноги на ногу, брала в руки оружие, трогала висящий на шее фотоаппарат. Сирил Уоткинс хотел что-то сообщить про эту камеру, и Питер неожиданно понял, что именно. «Взрыватель гранат? – подумал он и решил: – Почти наверняка. Вот почему аппарат все время при ней». Девушка заметила, куда он смотрит, и виновато опустила руку, подтвердив его вывод.

– Заключенные готовы к отправке? – спросила она. – Золото погружено? Трансляцию подготовили?

– Правительство Южной Африки учло настоятельные просьбы правительств Великобритании и Соединенных Штатов Америки.

– Хорошо, – кивнула она.

– Проявив гуманность, правительство Южной Африки согласилось освободить заключенных, указанных в вашем списке...

– Да.

– Они вылетят в ту страну, какую выберут.

– А золото?

– Правительство Южной Африки решительно отказывается финансировать незаконную оппозицию, опирающуюся на иностранную помощь, и снабжать освобожденных средствами.

– А наш телеэфир?

– Правительство Южной Африки считает, что ваше заявление не соответствует действительности, что оно чревато нежелательными последствиями, угрожающими закону и порядку в стране, и не дает согласия на передачу вашего заявления.

– Значит, они приняли только одно наше требование... – Девушка заговорила еще резче и судорожно передернула плечами.

– Заключенных освободят при одном непременном условии... – быстро вставил Питер.

– А именно? – На щеках девушки выступили два ярких пятна.

– В ответ на освобождение политических заключенных правительство требует полного освобождения всех заложников – не только женщин и детей, всех, кто находится на борту самолета. Вам и вашим товарищам гарантируют беспрепятственный отлет за пределы страны вместе с освобожденными заключенными.

Тряхнув золотом волос, девушка запрокинула голову и безудержно расхохоталась. Ее смех звучал дико, безумно, но в глазах не было веселья. Это были свирепые, жестокие глаза орла. Смех неожиданно смолк, и девушка заговорила, ровно, твердо и невыразительно:

– Значит, нам вздумали ставить условия? Им кажется, что они в силах выхолостить резолюцию ООН, верно? Что после освобождения заложников фашистским правительствам Америки и Англии удастся безнаказанно наложить на нее вето?

Питер молчал.

– Отвечай! – неожиданно взвизгнула Ингрид. – Нас не приняли всерьез?

– Я только посыльный, – ответил он.

– Нет, – обвиняюще крикнула девушка. – Ты убийца. Ты натаскан убивать. Ты легавый! – Она обеими руками подняла пистолет и направила Питеру в лицо.

– Какой ответ передать? – спросил Питер, никак не реагируя на нацеленное на него оружие.

– Ответ... – Девушка снова заговорила почти обычным тоном. – Ну да, ответ. – Она опустила пистолет и посмотрела на наручные часы из нержавеющей стали. – В три минуты первого – через три минуты по окончании срока ультиматума. Они обязательно получат ответ. А как же.

Она огляделась, почти недоуменно.

Питер заподозрил, что наркотик оказывает побочное действие. Может быть, она приняла слишком много, а может, тот, кто рассчитывал дозы, не учел предыдущих сорока восьми бессонных часов напряжения.

– Ответ, – мягко напомнил он, не желая провоцировать новый взрыв.

– Да. Подожди, – сказала Ингрид и неожиданно исчезла в полутьме внутри самолета.

Карен с горящими темными глазами стояла перед четырьмя заложниками, рассаженными на откидных местах. Она оглянулась на Ингрид, та коротко кивнула, и Карен снова повернулась к пленникам.

– Пошли, – негромко приказала она, – сейчас мы вас выпустим. – И осторожно помогла встать беременной женщине.

Ингрид оставила ее и быстро прошла в задний салон. Снова коротко кивнула, теперь Курту, и тот отбросил волосы со лба и сунул пистолет за пояс.

Из ящика у себя над головой он извлек две пластиковые гранаты. Держа по гранате в каждом кулаке, он зубами вытащил чеки и надел кольца на мизинцы.

Раскинув руки, как распятый, он пошел по проходу.

– Гранаты на взводе. Никому не двигаться, никому не покидать свои места – что бы ни случилось. Оставайтесь на местах.

Четвертый похититель тоже держал в руках две гранаты.

– Никому не двигаться. Никаких разговоров. Все остаются на местах. – Он повторил это по-немецки и по-английски, в его глазах был тот же жесткий, стеклянный наркотический блеск.

Ингрид вернулась в кабину.

– Пойдем, милая. – Она обняла девочку, чтобы вывести ее в проем люка, но девочка в ужасе отшатнулась.

– Не трогай меня, – прошептала она, и глаза ее широко раскрылись от ужаса.

Мальчик оказался моложе и доверчивее. Он с готовностью взял Ингрид за руку. У него были густые курчавые волосы и глаза цвета темного меда.

– Папа здесь? – спросил он.

– Да, дорогой. – Ингрид сжала его руку. – Ты хороший мальчик и скоро увидишь папу.

Она вывела его в открытый люк.

– Стой тут, – велела она.

Когда высоко над ним в двери показался мальчик, Питер Страйд растерялся. Чуть позже рядом с мальчиком встала полная женщина средних лет в дорогом, но мятом шелковом платье. «Вероятно, от Нины Риччи», – мелькнула у Питера неуместная мысль. Волосы женщины, уложенные в сложную прическу и залитые лаком, растрепались, лицо было доброе и мягкое. Она ободряюще положила мальчику руку на плечи.

Следом показалась женщина повыше и помоложе, с бледной чувствительной кожей; ноздри и веки у нее покраснели от слез или от аллергии, а шея и плечи пошли пятнами от гнева. Под свободным хлопчатобумажным платьем нелепо торчал огромный живот. Неуклюже расставив тонкие белые ноги, она стояла, моргая на ярком свету, еще не успев отвыкнуть от полумрака салона.

Четвертой и последней вышла девочка, и Питер с внезапной болью в груди подумал: «Мелисса-Джейн». Потребовалось не меньше десяти бешеных ударов сердца, прежде чем он понял, что это не его дочь... но у девочки было такое же милое викторианское лицо, классическая кожа англичанки – как лепесток розы, и холеное, почти зрелое тело с небольшой грудью, узкими мальчишескими бедрами и длинными ногами.

В ее огромных глазах застыл ужас, и она почти сразу поняла, что Питер – ее надежда на спасение. Взгляд девочки обратился к нему с немой мольбой.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Не позволяйте им обижать нас. – Она говорила так тихо, что Питер с трудом разбирал слова. – Пожалуйста, сэр. Помогите нам.

Но Ингрид уже вернулась и резко заговорила:

– Вам придется поверить, что мы держим слово. Вам и вашим злобным хозяевам-капиталистам придется понять, что на любое нарушение сроков ультиматума у нас один ответ – казнь. Мы докажем, что ради революции не остановимся ни перед какими жертвами. Вам придется понять, что наши требования необходимо выполнять точно, без изъятий – и они не подлежат обсуждению. Мы продемонстрируем вам, какова цена просрочки. – Она помолчала. – Новый срок – полночь. Если наши условия и тогда не будут выполнены, вы будете знать, какую цену придется заплатить. – Она снова смолкла, но ее голос тут же перешел в истерический крик: – Вот эта цена! – И Ингрид скрылась в полутьме.

Беспомощный от ужаса, Питер Страйд пытался придумать что-нибудь, чтобы предотвратить неизбежное.

– Прыгай! – крикнул он, поднимая обе руки к девочке. – Прыгай, быстрее! Я поймаю!

Но девочка колебалась – высота составляла почти тридцать футов. Она неуверенно остановилась на краю.

В десяти шагах за ней плечом к плечу стояли темноволосая Карен и светловолосая девушка с пышной гривой. Они одновременно подняли большие пистолеты с короткими стволами, держа их низко, обеими руками, и встали таким образом, чтобы мягкие тяжелые свинцовые пули ударили в спины всех четырех пассажиров.

– Прыгай! – отчетливо долетел до кабины голос Питера, и рот Ингрид искривился в страшной пародии на улыбку.

– Давай! – сказала она, и женщины одновременно нажали на курок. Два выстрела слились в громовой рев, стволы изрыгнули облака синего порохового дыма, по всей кабине разлетелись обрывки горящего поролона, и удар пуль о живую плоть прозвучал так, словно о стену разбили арбуз.

Во второй раз Ингрид выстрелила на мгновение раньше Карен. Снова ошеломляющий взрыв звука – и в наступившей ужасной тишине послышался истошный крик террористов в салонах:

– Никому не шевелиться! Сидеть!

Питеру Страйду показалось, что эти несколько мгновений растянулись на много часов. Они бесконечно повторялись в его сознании, как ряд стоп-кадров из какого-то чудовищного фильма. Каждый кадр обособлялся от остальных, так что впоследствии всегда можно будет воссоздать их все, полностью, без искажений, и снова во всей полноте испытать парализующую тошнотворность этих мгновений.

Первая пуля досталась беременной. Женщина раскололась, точно переспелый плод – выстрел развалил ее разбухшее тело от позвоночника до пупка, – ее бросило вперед, она перевернулась в воздухе, ударилась о бетон и безжизненно застыла, неловко сплетя незагорелые руки и ноги.

Полная женщина крепко обхватила мальчика. Они стояли на самом краю люка, вокруг клубился сизый пороховой дым. Хотя женщина сохраняла равновесие, туго натянутый бежевый шелк ее платья покрылся десятками крошечных прорех, словно его десятки раз проткнули острой швейной иглой. Такие же дырочки испещрили белую школьную рубашку мальчика, и вокруг каждой стремительно расцвели, все шире расползаясь на ткани, маленькие алые цветы. Оба молчали, изумленные, недоумевающие. Грянул следующий выстрел, и они мягко, словно в их телах не было костей, повалились вперед, по-прежнему держась друг за друга. Их падение казалось бесконечно долгим, но наконец закончилось. Они упали на труп беременной.

Питер кинулся вперед, подхватил падающую девочку, и тяжесть ее тела заставила его опуститься на колени. Он мгновенно вскочил и побежал, держа ее, как спящего ребенка, одной рукой под колени, другой – за плечи. Ее хорошенькая головка билась о его плечо, тонкие шелковистые волосы лезли ему в лицо, мешая видеть.

– Не умирай. – Питер обнаружил, что твердит это в такт бегу. – Не умирай. – Но он чувствовал, как теплая кровь течет по его животу, пропитывает трусы, скатывается по бедрам.

Из здания аэропорта выбежал Колин Нобл и попытался перехватить у него девочку, но Питер не отдал.

Он передал хрупкое неподвижное тело врачу «Тора» и молча стоял рядом, пока доктор быстро работал. Лицо Питера оставалось каменным, губы превратились в тонкую полоску. Наконец врач поднял голову.

– Боюсь, она мертва, сэр.

Питер коротко кивнул и отвернулся. Его шаги гулко прозвучали на мраморе пустынного зала аэропорта. Колин Нобл молча шел рядом. Его лицо было таким же пустым и невыразительным, как у Питера. Они поднялись в кабину командирского «Хокера».

* * *

– Сэр Уильям, вы упрекнули нас в том, что мы содержим врагов государства в заключении без суда. – Министр иностранных дел подался вперед и, обвиняя, поднял палец. – Но вы, англичане, сами нарушили гражданские права и «Хабеас корпус»,[16]16
  Английский закон 1679 года о неприкосновенности личности.– Прим. перев.


[Закрыть] приняв закон о предотвращении терроризма, а задолго до того, на Кипре и в Палестине, тоже бросали в тюрьмы без суда. А ваш блок «H» в Ольстере – чем это лучше того, что мы вынуждены делать здесь?

Сэр Уильям, английский посол, негодующе забормотал, собираясь с мыслями.

Келли Констебл спокойно вмешался:

– Джентльмены, мы пытаемся найти общую почву, а не спорные области. Под угрозой сотни жизней...

Резкий телефонный звонок перекрыл гул кондиционеров, и сэр Уильям с терпеливым облегчением поднес трубку к уху, но, по мере того как он слушал, кровь отливала от его лица, и оно приобрело землистый оттенок.

– Понятно, – сказал он наконец. – Благодарю. – Он положил трубку и через длинный стол из полированного гринхарта посмотрел на внушительную фигуру премьера. – Господин премьер-министр... – голос его дрогнул, – ...с прискорбием сообщаю, что террористы отвергли компромиссные предложения вашего правительства и десять минут назад убили четверых заложников.

Слушатели недоверчиво ахнули.

– Заложникам – двум женщинам и двум детям, мальчику и девочке – выстрелили в спину, а тела выбросили из самолета. Террористы установили новый срок ультиматума – их требования должны быть приняты сегодня в полночь. В противном случае последуют новые жертвы.

Тишина длилась почти минуту. Один за другим присутствующие поворачивали головы, и наконец все посмотрели на большую понурую фигуру во главе стола.

– Обращаюсь к вам во имя человечности, сэр, – нарушил молчание Келли Констебл. – Нужно спасти хотя бы женщин и детей. Мир не позволит нам сидеть сложа руки, пока их убивают.

– Мы возьмем самолет штурмом и освободим пленных, – тяжело сказал премьер-министр.

Но американский посол покачал головой.

– Мое правительство непреклонно, сэр, как и правительство моего английского коллеги... – Он взглянул на сэра Уильяма. Тот утвердительно кивнул. – Мы не можем допустить и не допустим риска массового убийства. Если вы пойдете на штурм самолета, наши правительства откажутся от попыток смягчить условия резолюции ООН и не наложат на нее вето в Совете Безопасности.

– Однако если мы согласимся с требованиями этих... этих нелюдей, – последнее слово премьер-министр выговорил с яростью, – мы подвергнем наш народ чудовищной опасности.

– Господин премьер-министр, у нас всего несколько часов, чтобы найти решение. Потом убийства начнутся снова.

– Вы сами оценили шансы на успех «Дельты» как половинные, – заметил Кингстон Паркер, хмуро глядя на Питера Страйда с экрана. – Ни президент, ни я не считаем это приемлемым.

– Доктор Паркер, они убивают детей и женщин здесь, на этом самом бетоне. – Питер старался говорить нейтрально, держа себя в руках.

– Сейчас на Южно-Африканское правительство оказывают очень серьезное давление, чтобы убедить его принять условия освобождения женщин и детей.

– Это ничего не решит. – Питер больше не мог сдерживаться. – Завтра ночью мы окажемся точно в такой же ситуации.

– Если удастся освободить женщин и детей, число жизней, подвергающихся опасности, уменьшится, а за сорок часов ситуация может измениться – мы выигрываем время, Питер, даже если за это придется дорого платить.

– А если южноафриканцы не согласятся? Если к полуночи согласие не будет получено, что тогда, доктор Паркер?

– Трудно сказать, Питер, но если это произойдет... – длинные, изящные пальцы Паркера изобразили жест покорности, – ...мы можем потерять еще четыре жизни, однако это лучше, чем ускорять убийство четырехсот. А после южноафриканцы не выдержат. Им придется согласиться на освобождение женщин и детей – любой ценой.