355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уго Ди Фонте » Дегустатор » Текст книги (страница 7)
Дегустатор
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:26

Текст книги "Дегустатор"


Автор книги: Уго Ди Фонте



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

Я не писал несколько дней, потому что у меня кончилась бумага. Септивий не давал мне больше, пока не получил приказа от Фабриано. Сегодня бумагу принесли, так что я постараюсь быстренько описать все события, случившиеся за это время.

После убийств все в замке переменилось. Алессандро убедил герцога, что не предавал его, и был вознагражден комнатой Джованни и его посольской должностью. Тем не менее я не доверял ему, поскольку человек, перебежавший на другую сторону однажды, может сделать это снова. Поэтому я держался от него подальше. Томмазо перевели работать на кухню, а я погрузился в пучину отчаяния. Епископ хотел похоронить Агнес на погосте, однако я настоял, чтобы ее зарыли в землю на просеке, где мы провели вместе столько счастливых часов. Я ползал по разрытой земле, рыдая и выдирая на голове волосы, в точности как отец. Потом спел ее печальную песенку, хотя не понимал ни слова, и прижал к себе Агнес, чтобы вспомнить ее запах и тело. Я отрезал прядь ее волос… И снова зарыдал – о ребенке, которого мне так и не довелось увидеть. Тут пришел Чекки и сказал, что Федерико собирается ужинать.

Я послал Федерико подальше и заявил, что мне плевать. Пускай он посадит меня в темницу. Чекки сказал, что герцог так и сделает, и увел меня во дворец. Он велел мне спрятать слезы, поскольку они могли рассердить Федерико, но когда я попробовал каплуна под лимонным соусом, горе переполнило мою душу. Чекки что-то шепнул Федерико. Тот поглядел на меня и сказал:

– Я не знал, что Джованни убил твою amorata  [36]36
  возлюбленную


[Закрыть]
, Уго. Он злой человек, и ты будешь отомщен.

– Grazie, – прошептал я сквозь слезы. – Mille grazie!

– Есть боль, которую время не лечит, – сурово произнес Федерико, обращаясь ко всем присутствующим за столом.

Все как один кивнули, восхваляя его мудрость. Федерико повернулся ко мне и добавил:

– А потому прекрати рыдать!

И впился зубами в кусок мяса.

Лицо Агнес являлось ко мне во сне и наяву. Ее голос звал меня из-за колонн и дверей. Я зажигал свечи в соборе Святой Екатерины и молил Бога простить меня за ту роль, которую я сыграл в убийстве Пии и ее близких, поскольку был уверен, что Агнес погибла за мои грехи.

Я погрузился в отчаяние и лишь значительно позже заметил, что незнакомые мне слуги называют меня по имени и спрашивают, хорошо ли я спал. Они делали мне комплименты, говорили, что я хорошо выгляжу, предлагали свои услуги и просили моего ходатайства перед Федерико. Как-то утром новый повар Луиджи, сутулый мужичок с козлиной бородкой, взял меня за руку и прошептал:

– Клянусь жизнью, я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы повредить герцогу Федерико или вам.

– Они думают, тебя спасло чудо, – фыркнул Томмазо. – Знай они, что ты их разыграл…

– Но ты же им не скажешь! Если все будут меня бояться, они оставят попытки отравить Федерико.

Томмазо сложил руки на груди, а потом развел их в стороны, показав мне язык, трепетавший, как флаг на ветру, тем самым давая мне понять, что он не способен хранить секреты. Только тут я понял, что именно его глаз я видел в стене. Он шпионил для Федерико! Именно поэтому подавальщики с первых же дней предупреждали меня, чтобы я держал с ним ухо востро. И именно поэтому он предупредил меня, чтобы я не старался сблизиться с Федерико. А кроме того, именно так он узнал, что пирожное Джованни было отравлено. Я не сказал ему, что все понял. В отличие от него я умею хранить тайны.

Томмазо стукнуло пятнадцать, он становился выше с каждым днем. Ему не нравилось работать на кухне – он вечно чихал от специй, – но он был мне нужен, так что я попробовал к нему подольститься:

– Когда-нибудь ты станешь шеф-поваром Федерико!

– И тогда Миранде придется относиться ко мне с уважением, – заявил он в ответ.

Oi me! Я надеялся, что он забыл о Миранде. Однако она с каждым днем становилась все красивее, мальчишки увивались за ней, и это, без сомнения, подогревало страсть Томмазо.

Нам с Мирандой дали новую комнату с двумя кроватями, затейливо раскрашенным сундуком и солидным дубовым столом. Окна выходили в сад Эмилии, который теперь, после ее смерти, порос шиповником, ромашками и другими дикорастущими цветами. Ночью их аромат воспарял к окну и наполнял благоуханием мои сны.

Самые большие перемены наступили благодаря Бьянке, новой потаскушке Федерико. Она вела себя так, словно была рождена принцессой. Смотрела на всех надменно, но когда отдавала приказы, мурлыкала, как котенок, и никто не мог понять, какая же она на самом деле. Благодаря долгим годам распутной жизни (говорят, она начала в двенадцать лет) Бьянка точно знала, о чем думают мужчины, когда устремляют на нее взгляды, – а следовательно, умела исподволь заставить их делать все, что ей хотелось. Луиджи ежедневно расспрашивал, какие блюда ей приготовить. Бернардо каждое утро бегал к ней, чтобы рассказать о расположении звезд, и даже придумывал предлоги, чтобы видеться с ней почаще. Даже Чекки заказал для нее вина из Овьето, Урбино и Рима.

Она покупала новые наряды и драгоценности, переставляла мебель и устраивала вечеринки для своих старых подружек. Шлюшки сплетничали, жены придворных зеленели от ревности, однако мужчины молчали. Бьянка была осторожна и никогда не оскорбляла Федерико. Но если по каким-то причинам его нижняя губа отваливалась на подбородок, Бьянка брала герцога за руку и вела в спальню. Не знаю, что они там вытворяли за закрытыми дверями. Порой Федерико так уставал, что не выходил оттуда несколько дней. И наконец появлялся – с улыбкой на устах. Е vero!  [37]37
  Правда!


[Закрыть]
Святая правда! Наш повелитель охотился, тренировал соколов, забавлялся, как мог (однажды он приказал хромой женщине станцевать со слепым мужчиной), и неизменно настаивал, чтобы я не отходил от него ни на шаг. Тем не менее говорил он со мной только о еде.

Например, как-то раз, попробовав коронное блюдо Луиджи – запеченную в ломтиках бекона телятину с поджаренным хлебом, герцог повернулся ко мне и проронил:

– Превосходно! Почему я не убил Кристофоро раньше?

Уважение Федерико смягчило боль от потери Агнес, и я взялся за дело с особым рвением. Я ходил на кухню, следил за тем, сколько времени уходит на приготовление разных блюд, какие соусы положено к ним подавать, и прочая, и прочая. От Луиджи я узнал, что репа в больших количествах может вызвать апатию, a fava  [38]38
  бобы


[Закрыть]
полезны для мужчин, поскольку похожи на яички. Эти новые познания так переполняли меня, что я не мог удержать их в себе.

Как-то раз я сказал Федерико, что телятину не мешало бы поперчить посильнее. В другой раз я заметил, что цыпленка надо было подольше держать в маринаде. И он согласился! Однажды, только понюхав оленину под соусом, я перечислил все ингредиенты: майоран, базилик, мускатный орех, розмарин, корица, сельдерей, чеснок, горчица, лук, чабер, перец и петрушка. Это произвело такое впечатление на герцога, что он частенько просил меня повторить фокус перед гостями.

Наконец-то я почувствовал себя во дворце как дома. Федерико доверял мне – пускай в мелочах, но разве дуб не растет из семечка? Я жаждал поскорее стать придворным и молил Бога о возможности доказать, что я на это способен. Увы! Господь в неизреченной мудрости своей решил, что я еще не готов для такого высокого положения. И все-таки… potta! Неужели он не мог сообщить мне свою волю как-то иначе, без этого проклятого карлика Эрколя?!

Единственное, что объединяло Эрколя с Джованни, так это рост. Джованни был смел и умен, Эрколь – труслив и глуп. Джованни менял наряды, подбирая их под настроение, Эрколь всю жизнь ходил в одном и том же коричневом кафтане и таких же лосинах. Если бы Джованни мог распрямить свой горб, он был бы не ниже других – в то время как Эрколь родился карликом и будет таким до самой смерти.

Я уже говорил вам об Эрколе, хотя и мимоходом. Если не считать того, что он поборол овцу на первом банкете, ничего достойного упоминания он не совершил. А поскольку благополучие Корсоли сильно зависело от овечьих отар, свой фокус Эрколь мог показывать не чаще раза в год. Все остальное время он торчал в углу зала и, стараясь выглядеть еще меньше, склонял голову, тихо стуча по крохотному барабану и моля Бога, чтобы Федерико не обратил на него внимания.

Как-то вечером Федерико отшвырнул поднос с недоеденным ужином, и тот попал прямо Эрколю в голову. Карлик возмущенно подскочил. Ярость, исказившая сморщенное личико шута, вызвала у меня такой приступ смеха, какого никогда не вызывали его фокусы. Он злобно оскалился, решив, что это я запустил в него подносом. Когда до него дошло, что это сделал Федерико, Эрколь тут же поднял поднос. И тут его осенило. Я прямо-таки видел, как у него шевелятся извилины в мозгу. Он повел головой из стороны в сторону, рассматривая поднос так, будто видел его впервые в жизни. Потом обнюхал его, как собака. Перевернул другой стороной – и снова обнюхал. Эта мелкая сволочь, этот гаденыш передразнивал меня! Федерико пнул Бьянку в бок. Гости прекратили жевать и уставились на карлика. Почувствовав всеобщее внимание, Эрколь еще понюхал поднос, поворачивая его то так, то этак. Потом взял маленький кусочек мяса и положил на кончик языка. Он стоял, подбоченившись и расставив ноги, устремив глаза в потолок, и шлепал толстыми губами: пожует-пожует – и задумается, пожует-пожует – и опять задумается. Потом наконец проглотил и провел пальцем по телу, от горла до желудка.

Я знал, что будет дальше. Он схватился за горло, закашлялся и с воплем: «Моя косточка! Моя косточка!» – рухнул на пол, извиваясь в корчах. Потом выгнул спину дугой и недвижно, как мертвый растянулся на полу.

Бьянка хохотала до слез. Она закрыла руками лицо, открыла его, глянула на меня – и снова покатилась со смеху. Федерико тоже прыснул, хлопая ладонью по столу. Придворные немедленно заржали, как кони. Мне хотелось вонзить Эрколю в горло нож и располосовать его до самых яиц. После всего, что я пережил, позволить какому-то карлику высмеять меня перед всеми?!

Эрколь торжественно поклонился. Зал захлопал в ладоши. Он снова поклонился – и так четыре раза. Господи Иисусе! Можно подумать, он собственноручно победил французов!

Федерико вытер глаза и сказал:

– Браво, Эрколь! Браво! Повтори еще раз!

Смех и аплодисменты вдохновили Эрколя. Он сделал унылое лицо, высмеивая мой подавленный вид.

– По-твоему, это не смешно? – спросил у меня Федерико.

– Поскольку я никогда не видел себя со стороны во время еды, мне трудно судить, насколько это похоже.

– Очень похоже! – рассмеялся герцог. – Очень!

Я вышел из зала, сопровождаемый громким хохотом. Нашел зеркальце Миранды и посмотрел, как я ем. Мимика Эрколя была неуклюжей, тем не менее суть он передал точно. Мне хотелось его убить.

– Даже думать забудь! – сказал мне позже Томмазо. – Он нравится герцогу. Если с Эрколем что-нибудь случится, Федерико сразу поймет, кто виноват.

Вскоре Эрколь начал показывать свой номер всем, кто хотел посмотреть, и те же слуги, что превозносили меня накануне, теперь хихикали, когда я проходил мимо. Я пытался есть как-нибудь по-другому – но сколько способов жевания и глотания куска еды можно изобрести?

– Федерико скоро все забудет, babbo, – утешала меня Миранда.

Однако герцог не забыл и просил Эрколя повторить спектакль всякий раз, когда собирались гости. Как-то, когда я не понюхал еду, Федерико сердито рявкнул в присутствии герцога Бальони:

– Делай все, как раньше, не то испортишь представление Эрколя!

И мне, как домашнему зверьку, в которого я превратился, приходилось нюхать блюда, а потом стоять и смотреть, как Эрколь изгаляется надо мной. Во время этого зрелища Федерико рассказывал гостям об убийстве Пии и ее дочери. Гости, вернувшись домой, очевидно, пересказывали мою историю, отчасти забывая и перевирая ее, так что она обросла массой подробностей, а обо мне узнали даже в Риме и Венеции.

Не стану отрицать, мне это льстило. Я сказал Септивию, что скоро буду самым знаменитым дегустатором в Италии. Он улыбнулся, обнажив желтые зубки.

– Данте говорит, что слава подобна дуновению ветра, о котором забывают, как только он стихнет.

– Не сомневаюсь. Однако пока ветер дует, его чувствуют все вокруг.

– Верно, – отозвался Септивий. – Кто-то ему радуется, а кто-то проклинает.

Как же он был прав! Но не будем забегать вперед.

Поскольку я был единственным дегустатором, никто из обедавших не мог поверить, что я сам решил притвориться отравленным. Все считали, что Федерико велел мне это сделать, чтобы оправдать убийство своей жены и тещи. Вскоре герцог поверил в это сам и даже похвастался послу из Болоньи, что не только придумал, но и показал мне, как изобразить предсмертные корчи!

Помню, однажды зимним вечером я сидел у себя, погрузившись в размышления. Темнело, и дождь прямо на глазах окрашивал белые стены дворца в серый цвет. Истории, происходящие с нами, подумалось мне, все равно что стены. Погляди на них кто-нибудь сейчас впервые, ему и в голову не придет, что они были когда-то белыми – точно так же как слушатели рассказов Федерико никогда не узнают правды. Впрочем, если история нравилась слушателям, правда их не волновала. Быть может, не кит проглотил Иону, а он сам съел кита? И Христос не умер, а просто слез с креста и спрятался в пещере. И Сократ, возможно, вовсе не шутил, прежде чем выпить цикуту, а молил о пощаде.

Однако меня это не утешало. Дождь барабанил все громче. «Интересно, где Миранда?» – подумал я. Она не вернулась после занятий, и я пошел ее искать. Возле комнаты, где она порой играла, я услышал чей-то голос:

– Да не расстраивайся ты так, Миранда!

Я заглянул в щелку. Перед большим камином, обнявшись, сидели несколько девочек и смеялись над Мирандой. Она устроилась чуть поодаль, уткнув подбородок в колени.

– И все равно, – мрачно заявила она, – вы делаете это не так!

– Тогда покажи нам сама! – воскликнула одна из девчонок.

Миранда прикусила губку, встала (у меня дрожит рука, когда я это пишу) и изобразила, как я пробую пищу. Эрколь был не так талантлив, как она, к тому же Миранда знала обо мне такие вещи, о которых я сам не подозревал. Показав, как я жую (ее подружки чуть животики не надорвали), она принялась рассматривать свое горло в зеркальце. Она кашляла, рыгала, а потом сунула пальцы в рот, вытаскивая якобы застрявшую между зубами крошку, как я частенько делал, вернувшись после очередной трапезы в нашу спальню. Миранда передразнивала меня с величайшей серьезностью, корча гримасы, облизывая губы, ворочая языком и ковыряясь в зубах с таким видом, словно пыталась найти там золотую жилу, причем все ее жесты были исполнены точности и изящества. Одна девчонка так смеялась, что даже описалась.

Неожиданно Миранда посмотрела в мою сторону. Когда мы встретились взглядами, она прекратила кривляться и стремглав выбежала из комнаты. Подружки помчались за ней – а я отвернулся лицом к стене, чтобы они меня не узнали.

Позже я спросил, зачем она строила из меня дурака.

– А как, по-твоему, я себя при этом чувствую? – заявила она.

Я понял, что она имела в виду. Увы, я был всего лишь дегустатором.

– У меня никогда не будет приличного приданого!

Мне хотелось рассмеяться, но смех застрял у меня в горле. Я так старался воспитать Миранду как настоящую принцессу, что теперь она стыдилась меня. Сдержавшись, чтобы не ударить ее, я отправился в комнату Эрколя.

– Если ты пришел просить, чтобы я не передразнивал тебя, – сказал он, усевшись в маленькое кресло, которое сам смастерил, – прости, но я не могу. Бог наградил меня даром, который нравится Федерико. Будь у тебя такой талант, ты бы тоже мог смешить герцога.

Я наступил себе на ногу, чтобы не пнуть его кресло и не свалить гаденыша на пол.

– Ладно, – сказал я. – Но ты должен делать это правильно.

– Я все делаю правильно! – с жаром воскликнул он.

– А Федерико думает иначе. Я стою прямо за ним, так что мне все слышно.

– Что слышно? – нахмурился Эрколь. – Что ты такое услышал?

Я прикинулся, что мне трудно это объяснить. Мне хотелось так разжечь его любопытство, чтобы оно затмило ему рассудок.

– В общем, я нечаянно подслушал…

– Что? – взвизгнул он своим писклявым голоском.

– Федерико считает, что ты играешь не так смешно, как раньше. Он думает, что твои движения должны быть более выразительными и гротескными.

Эрколь задрал нос, и так уже направленный к потолку, и подозрительно посмотрел на меня.

– Федерико сказал, что мои движения должны быть более выразительными и гротескными?

– Вот именно. Я решил сообщить тебе. Ведь если ты не сумеешь угодить Федерико…

Больше мне ничего говорить не пришлось.

В следующий раз, когда Эрколь давал свой спектакль, он жевал и размахивал руками, словно в лихорадке. Никто не смеялся. Нижняя губа Федерико упала на подбородок. Эрколь так перепугался, что схватил свой барабанчик и ни с того ни с сего принялся в него стучать.

– Что ты делаешь? – взревел герцог.

– Ваша светлость, – промямлил карлик, – вы же говорили…

– Что я говорил? Отвечай!

Однако Эрколь совершенно растерялся и не знал, что ему делать.

– Надеюсь, это поможет тебе вспомнить! – рявкнул Федерико и швырнул в него миску супа, а за ней – несколько ножей, ложек и ломтей хлеба.

Эрколь свернулся на полу калачиком.

– По-моему, его надо повесить, – громко заявил я. – Господь даровал ему талант, а он зарыл его в землю.

– Заткнись, – буркнул Федерико.

Но я и не собирался продолжать. Я знал, что Эрколь больше не будет надо мной измываться, да и другим неповадно будет. Однако Господь еще не закончил свои испытания, и худшее было впереди.

Глава 16

Вторая зима, проведенная нами во дворце, выдалась очень холодной. Мела метель, на дворе и на городских улицах высились сугробы. Дети лепили из снега птиц и львов. Томмазо как-то слепил волка, сидящего на задних лапах. Вместо глаз он вставил ему окрашенные шафраном миндальные орехи, а вместо языка – кусочек кожи. Томмазо хотел, чтобы Миранда посмотрела на его творение, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо читать Библию.

– Она станет монашкой, – проворчал Томмазо, заканчивая волчьи лапы. – Она говорит, у нее нет времени на всякие глупости.

– К ужину она передумает.

Томмазо покачал головой и принялся грызть ногти.

– Миранда отдает свою еду бедным.

– Откуда ты знаешь? Ты за ней следил?

Он кивнул и рассказал мне, что видел, как Миранда стояла под дождем на коленях на площади дель Ведура и чуть не попала под копыта всадника. Благо он, Томмазо, вовремя ее оттащил.

– Она поблагодарила тебя?

Томмазо снова покачал головой.

– Она сказала, что я не имею права мешать свершиться воле Божьей.

Миранда молилась в соборе перед статуей Пресвятой Девы Марии. Дождавшись, когда она сделала паузу, я спросил, зачем она так себя истязает.

– Я готовлюсь к privilegium paupertatis  [39]39
  привилегии бедности (лат.)


[Закрыть]
, – сказала она с такой болью в голосе, словно только что сама слезла с креста.

– Тебе не нужна такая привилегия, Миранда! Ты и так бедна. И я беден. Это все из-за приданого, да?

Она отвернулась и продолжила молитву.

– Ты думаешь, что никогда не выйдешь замуж, и поэтому решила посвятить свою жизнь церкви?

Она ничего не ответила.

– Монашки, которыми ты восхищаешься, Миранда, тоже не обязаны быть бедными. Они днями напролет трудятся над вещами, которые отдают бесплатно, а потом просят милостыню, чтобы прокормиться. Если бы церковь хоть немного платила своим служанкам за труды, им не пришлось бы выпрашивать подаяние у таких бедняков, как я!

– Когда они просят милостыню, монашки учатся смирению, – возразила Миранда.

– Это голод учит нас смирению, – ответил я. – Basta!

Но она не прекратила. Она по-прежнему отдавала свою еду и бухалась на колени, чтобы помолиться, в любое время, когда ей хотелось. Старая подслеповатая прачка сказала, что моя дочь святая. Сердился я на нее или был с ней нежен – Миранда в любом случае оставалась глухой к моим словам.

– Ты отдашь концы! Кому это нужно? – взмолился я, обнаружив ее дрожащей в снегу.

Губы у нее посинели, зубы стучали. Она начала читать «Богородице Дево, радуйся!», чтобы не слушать меня.

Две ночи спустя я проснулся и увидел, что ее кровать пуста.

– Она сказала, что Господь велел ей уйти в монастырь Сан-Верекондо, – сказал мне стражник, стоявший у ворот.

Все стражники – круглые идиоты, ей-богу! В какой бы город вы ни приехали, если там есть ворота, а возле них – охранник, он наверняка придурок.

– Это безумие! Как ты мог пропустить ее в такую погоду?

– Она была похожа на святую, – ответил он.

Небо затянули серые тучи. Мягкие жирные снежинки медленно падали на землю, словно гусиные перья из подушек Господа. Я помчался во всю прыть, крича на бегу: «Миранда! Миранда!» В ответ раздался волчий вой. Я молил Бога, чтобы она не столкнулась с волками, чтобы я догнал ее скорее, а если нет – то пусть она успеет укрыться за стенами монастыря! Сугробы становились все выше. Кусты, деревья, трава – все утопало в снегу. Туфли и лосины у меня промокли насквозь, лицо и руки задубели от холода. Я снова позвал Миранду, но ночь поглотила мой крик. Я не видел холмов, а потому не знал, в ту ли сторону иду. Окончательно выдохнувшись, я рухнул на колени – и вдруг подумал, что именно в такой позе видел в последний раз Миранду. Неужели Бог наказал меня за то, что я пытался помешать Миранде исполнить его волю? Я упал лицом в снег и зарыдал, моля о прощении и обещая, что если я найду Миранду, то сам отведу ее в монастырь.

Стоило мне произнести эти слова, как между ветвями деревьев воссиял свет. Дева Мария протянула мне руку и сказала нежным голосом:

– Поспи. Отдохни. А потом я отведу тебя к дочери.

Но другой голос возразил:

– Это не Дева Мария, а Смерть.

Я поднялся и поплелся вперед, проваливаясь в снег по пояс и умоляя Господа спасти меня. И уже на последнем издыхании наткнулся на тело Миранды.

Один Бог знает, как я вернулся в Корсоли, ибо Он сам вел меня. Я постучал в дверь Пьеро. Несмотря на то что было уже за полночь, Пьеро разбудил свою жену и детей и приказал им согреть воды, а сам тем временем завернул Миранду в одеяла. Он сделал ей теплые ванночки для рук и ног, дал лекарств. Мне пришлось вернуться во дворец, чтобы попробовать завтрак Федерико, и я оставил дочь под присмотром Пьеро, который ворковал над ней, как над собственным дитем.

Все свободное время я не отходил от постели Миранды, ибо Пьеро сказал, что ее жизнь в опасности. Томмазо принес бульон и печенье (недуг Миранды подвигнул его стать поваром), а я молился и вытирал ей пот со лба.

Я никогда раньше не бывал в домах у евреев и удивился тому, что у них было все совершенно обычно, как у других людей. Поскольку Федерико вечно жаловался на свои недомогания, я спросил у Пьеро, отчего он не живет во дворце.

– Герцог Федерико не разрешает, потому что мы евреи. А кроме того, здесь, – улыбнулся он, – я ближе к жителям Корсоли.

Тут Миранда, личико которой из голубого стало белым, зашлась в таком приступе кашля, что у нее затряслось все тело. Она горела в жару и вскрикивала во сне. Пьеро сказал, что, несмотря на пугающий вид, это хороший признак.

В конце концов, благодаря милости Божьей и заботам Пьеро – за которые я буду век ему благодарен, – Миранда поправилась настолько, что ее можно было перевезти во дворец. Она лежала в кровати и никого не хотела видеть – ни Томмазо, приносившего ей лакомства, ни подружек, справлявшихся о ее здоровье. Миранда не говорила почему, но я знал: это все из-за отмороженных мизинца и безымянного пальчика на правой руке, а также двух пальцев на правой ноге. Они скукожились, и было ясно, что к жизни их уже не вернешь. Миранда заявила сквозь слезы, что не сможет больше ходить. Я рассказал ей об одноногих солдатах и моей тетушке, которая ходила всю жизнь, хотя и родилась без стопы. И добавил, что ей надо благодарить Бога и Пьеро за то, что она вообще осталась в живых. Это не слишком ее утешило. Больше того – она буркнула, что лучше бы я оставил ее умирать.

– Я подвела монашек из Санта-Клер! И Господа нашего! Я не сказал ей о своем обещании отвезти ее в монастырь.

Теперь, когда я вновь обрел свою дочь, у меня не было сил с ней расстаться.

Миранда все рыдала – и тут в дверь постучали. Я открыл. В дверях стояла Бьянка, в мехах и капюшоне, усыпанном бриллиантами и скрывавшем ее лоб.

– Это здесь прячется малышка святая? – спросила она.

Я так удивился, увидев ее, что Бьянка сказала:

– Ты пригласишь меня войти?

– Разумеется!

Я посторонился, давая ей пройти.

От нее пахло бергамотом и мускусом. Проходя мимо меня, она облизнула нижнюю губу и улыбнулась так, словно знала обо мне какую-то тайну, неизвестную мне самому.

– Вот она где! – игриво воскликнула Бьянка и, сев на кровать Миранды, утерла ей слезы и похлопала по щекам. – Мы эти маленькие прелести откормим так, что они солнце затмят! – Она обернулась ко мне. – Нам с Мирандой о многом надо поговорить, так что выйди погуляй немного. И не подслушивай под дверью! – Бьянка подмигнула Миранде. – Мужики всегда так делают. Они хуже женщин.

Я прогулялся в Корсоли и назад, гадая, почему Бьянка пришла навестить Миранду. Просто по доброте сердечной? Несмотря на все свои меха и бриллианты, Бьянка была и оставалась шлюхой. Однако, напомнил я себе, многие жены и любовницы знаменитых людей были шлюхами. И они, несомненно, знали мужчин лучше, чем те – сами себя. Бьянка была отнюдь не дура. К тому же она любовница Федерико. Она многое могла сделать для Миранды.

Решив, что хватит гулять, я вернулся в нашу комнату. Миранда была одна. Она сидела на кровати и рассматривала себя в ручное зеркальце. На шее у нее висело прекрасное жемчужное ожерелье.

– Это Бьянка тебе дала? – спросил я.

– Да, – ответила Миранда, стараясь скрыть свой восторг. – Она пригласила меня в свои покои!

– Е vero?

– Но я не могу ходить, babbo! А даже если бы могла, то не пошла бы, – добавила она с видом праведницы. – Ведь она шлюха!

Меня так и подмывало выбросить ее обратно в сугроб, но вместо этого я сказал:

– Господь наш Иисус Христос не отвергал ни грешников, ни проституток.

Миранда нахмурилась. Ее густые темные брови сошлись на переносице, зубки покусывали нижнюю губу.

– О чем вы с ней говорили? – спросил я.

Миранда бросила зеркальце на стул и подняла вверх отмороженные пальчики.

– Бьянка говорит, они не созданы для работы, и таким образом Господь дал мне понять, что я ничего не должна делать.

– Ясно. А еще о чем?

– Она сказала, что я самая красивая девушка во дворце и когда-нибудь у меня будет целая толпа ухажеров.

– Это и впрямь хорошая новость!

– И еще она посоветовала мне изменить прическу, потому что так носить волосы уже не модно.

Миранда потянулась за зеркальцем, но стул стоял слишком далеко, поэтому она откинула одеяло, вылезла из кровати и прошла пару шагов. Тут до нее дошло, что она сделала. Миранда с удивлением уставилась на меня.

– Раз Бьянка в состоянии поставить на ноги калеку – быть может, тебе стоит прислушаться к ее словам, – заметил я.

На следующий день Миранда вернулась от Бьянки с чудесным браслетом на руке и красной шалью из тончайшей шерсти. Лицо у нее было чуть припудрено, а губы подкрашены под цвет щек. Еще через день Бьянка причесала ей волосы так, что кудри мягко обрамляли лицо. На Миранде была маленькая диадема и платье, которое развевалось волнами, когда она поворачивалась из стороны в сторону.

– Как я выгляжу? – спросила она.

– Прекрасно. И это была чистая правда.

– Я весь день провела у портнихи. – Миранда протянула вперед руку, показывая новый браслет. – Бьянка говорит, он из немецкого серебра. Оно лучшее в мире. Смотри, какие камни! Их можно купить только во Флоренции или в Венеции. А теперь мне надо поиграть на лире.

Неделю спустя она вернулась, обмахиваясь веером.

– Я танцевала, babbo! Я могу танцевать почти так же хорошо, как раньше. Алессандро сказал, что я танцую лучше всех на свете!

– Алессандро был в покоях Бьянки?

– Да. Он показал мне, как держать веер так, чтобы никто не заметил моих изуродованных пальцев.

* * *

– Бьянка превращает Миранду в шлюху! – пожаловался мне Томмазо.

Он злился, что Миранда не поблагодарила его за бульоны и печенья, которые он приносил ей во время болезни.

– Две недели назад она пыталась уморить себя голодом. Мы должны целовать Бьянке ноги.

Я лично этого не делал, но искренне поблагодарил ее за доброту.

– Я готова на все, лишь бы спасти ее от монастыря, – улыбнулась Бьянка. – Миранда – прелестное дитя.

– Вы заменили ей мать, которой Миранде всегда недоставало.

Бьянка вздернула бровь и глянула на меня так, словно я случайно раскрыл ее тайну. На мгновение лицо ее словно постарело и стало печальным.

– Я всю жизнь мечтала о дочери, – сказала она задумчиво, и в голосе ее не было ни обычной игривости, ни высокомерия. – Так что Миранда мне как дочь.

Бьянка повернулась, взвихрив свои меха, и бросила мне через плечо:

– Следи, чтобы она училась играть на лире и писать стихи.

На следующий день Миранда вернулась в чудесной меховой накидке, которую сшила ей Бьянка.

– Алессандро показал мне, как танцуют в Венеции, – сказала она, продемонстрировав мне несколько па.

В меховом манто, с гордо поднятой головой она казалась взрослой женщиной. Я неожиданно вспомнил предостережение Томмазо.

– Прошу тебя, Миранда, не носи накидку во дворце!

– Я и не собираюсь. Приберегу ее для карнавала.

После смерти Элизабетты я каждый год ходил в Корсоли на карнавал вместе со своим другом Торо. Porta! Ну и веселились же мы тогда! Мы приходили к параду, потому что после процессии с оливковыми ветвями по улице маршировали простолюдины, одетые в сутаны священников, и осыпали всех бранью. Торо всегда шел в первых рядах, поскольку ругаться он умел виртуозно. Мы с друзьями обычно поджидали его на крыше дома у Западных Ворот. Увидав Торо с раскрасневшимся от ругани лицом, мы забрасывали его яйцами и осыпали мукой. Мне вспомнилась одна сумасшедшая, которая сорвала с себя одежду. Мы гнались за ней по улицам, пока не поймали и не трахнули по очереди. А еда! Porta! Мы так набивали животы колбасой и полентой, что еле двигались потом. А какие трюфели в оливковом масле продавал бакалейщик! Вкуснота необыкновенная! Чтобы отведать их, сам Христос мог воскреснуть еще раз!

В тот день, когда Миранда упомянула о карнавале, Бьянка тоже вспомнила о нем за ужином. Она сказала, что в Венеции вельможи давали великолепные балы, приглашая сотни человек, в том числе принцев и принцесс, а также послов из Германии, Франции, Англии и всех княжеств Италии. Они одевались в шитые золотом костюмы римских богов. Бьянка сказала, что однажды оделась Венерой, а в другой раз – павлином. Любовник потратил половину доходов от своих кораблей на ее костюм. Он был сделан из настоящего золота, и ее провозгласили самой прекрасной женщиной Венеции. Мастерили это одеяние два месяца. Длиннющий шлейф несли двое пажей, и сам дож танцевал с ней! Но, сказала Бьянка, даже этот наряд не шел ни в какое сравнение с костюмами некоторых других дам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю