355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уго Ди Фонте » Дегустатор » Текст книги (страница 3)
Дегустатор
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:26

Текст книги "Дегустатор"


Автор книги: Уго Ди Фонте



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6

«Ellе S’fortunato sorpresa», – как сказала бы моя матушка. «Весьма неприятный сюрприз». Неприятный? Oi me! Куски грудинки стали такими огромными, что затмили весь мир. Мне казалось, я вижу, как в них копошатся личинки, ползают черви, сочится зеленый гной… Я глянул на Федерико. На нижней губе у него повисла слюна. Все в зале уставились на меня – вельможи, рыцари, их жены, придворные, слуги. Я вспомнил выражение ненависти на лицах слуг во дворе. А вдруг кто-нибудь из них отравил еду? Миранда уже лишилась матери, так что без меня ей не выжить. И хотя мне не хотелось раздражать Федерико (Бог свидетель, я искренне жаждал ему угодить), тем не менее я положил нож на стол и сказал:

– Спасибо, ваша светлость, но я уже поел.

Лицо герцога исказилось от ярости. Он скрипнул зубами, нижняя губа отвалилась на подбородок.

– Попробуй, ради Бога! – воскликнул Кристофоро.

Федерико резко отодвинул кресло и склонился над столом, подняв вверх нож. Люди вокруг меня кричали:

– Пробуй! Пробуй!

Я не сомневался, что Федерико владеет ножом так же ловко, как и шпагой, а потому быстренько подхватил кусок грудинки и впился в нее зубами.

Мясо я ел всего несколько раз в своей жизни: свинину на праздник святого Антония, пару цыплят и однажды – овцу, которая охромела, когда мы перегоняли стадо. Отец в таких случаях всегда говорил: «Жаркое удалось на славу!» – просто потому, что это было мясо. Но случалось это настолько редко, что я не мог толком запомнить его вкус. Однако эту грудинку… эту грудинку я не забуду никогда. О Боже! Как только мои зубы впились в нее, нежная плоть растаяла у меня во рту. По языку, словно весенний ручей, побежал восхитительный сок. Кто-то застонал от наслаждения. Это был я!

Герцог Федерико стукнул кулаком по столу.

– Глотай! – гаркнул он.

Дважды ему повторять не пришлось. Господи Иисусе! Будь моя воля, я съел бы всю птицу целиком. Глотка у меня открылась, желудок подпрыгнул, чтобы принять еду, но грудинка не тронулась с места. Как страстно ни желала часть меня проглотить ее – другая часть сопротивлялась. Другая часть меня твердила: «А что, если грудинка все-таки отравлена? Интересно, скоро я это почувствую? И что это будет за ощущение? А может, уже поздно?» В горле у меня защекотало. Наверное, это было лишь мое воображение, но, почувствовав щекотку, я попытался вытащить мясо изо рта. Тарелки свалились на пол, собаки залаяли, гости в панике повыскакивали из-за столов. А затем мне заломили за спину руки и, словно животному, протолкнули мясо в глотку.

Однажды я видел, как умирал мельник, выпивший отравленной воды. Он катался по земле, пытаясь вырвать руками собственный желудок. Глаза у него вылезли из орбит, язык во рту распух. Он кричал, что завещает мельницу тому, кто принесет ему нож, чтобы погасить пожар в животе, однако его злодейка жена запретила нам помогать бедняге. Он кричал до утра, а потом затих, напрочь отъев себе губы.

Но это мясо не обжигало мне рот и не разрывало глотку. В желудке не было такого ощущения, что его терзают копи грифа. Я не чувствовал ничего, кроме блаженства. Каждая частичка моего тела вздохнула от удовольствия. Факелы замерцали, вспыхнули и успокоились. Все глаза были прикованы ко мне и герцогу, перебегая с одного на другого. Когда прошло несколько минут и ничего не случилось, Федерико крякнул, придвинул к себе тарелку, взял остальные ломти руками и съел их. Для гостей это послужило сигналом к началу пиршества. Только что все пялились на меня – и вдруг я стал невидим.

– Ты что – смерти моей хочешь? – заорал Кристофоро, когда мы вернулись на кухню. Он так разозлился, что зоб его стал таким же красным, как лицо. – Делай, что тебе велят! Иначе, клянусь, если Федерико тебя не убьет, я прикончу тебя сам!

Позже я узнал, что должность герцогского повара была не менее опасна, чем должность дегустатора, поскольку, когда дело касалось еды, Федерико становился подозрительнее, чем старый дурак с молодой женой, и сперва наносил удар, а уж потом задавал вопросы. Но у Кристофоро не было времени устроить на кухне разнос, поскольку повара спешно готовили следующие блюда. Мой желудок время от времени начинал урчать, и я думал: «Вот оно! Это яд!» Однако плохо мне не становилось, и наконец я понял, что урчит он оттого, что пытается привыкнуть к еде.

Кучерявый юноша, которого, как выяснилось, звали Томмазо, сказал:

– Не уходи далеко. Ты понадобишься герцогу снова.

Я стоял у сервировочного стола, где готовили мясо и другие лакомства, и смотрел, как гости надкусывают тонкие нежные колбаски, жуют цыплячьи ножки, заглатывают ломтики телятины и высасывают мозги из костей. Их рукава становились то красными, то горчичными – в зависимости от того, в какой соус они макали мясо. Разговаривали гости о’ политике, искусстве и войне. Когда кто-то чихнул, горбун-очкарик с большой головой, большими ушами, черной бородой и выпученными глазами начал рассуждать о правилах поведения за столом.

Как раз в тот момент, когда я проходил за его спиной, он сказал: «В Венеции принято сморкаться таким образом!» – и, зажав нос большим и указательным пальцами, этот гаденыш отвернулся от стола, так что громадная сопля приземлилась аккурат мне на ногу. Я рассвирепел, поскольку мне дали только одни лосины и я не знал, где взять другие.

Меня еще пять раз вызывали пробовать для герцога еду. Там были соленые свиные языки, жаренные в кроваво-красном вине, рыба в желе, посыпанные сыром равиоли с овощами, farinata  [19]19
  пшеничные лепешки


[Закрыть]
, густой пудинг из пшеничных зерен с миндальным молоком и шафраном, поданный в качестве гарнира для дичи. И конечно же, каплуны. Каплуны с оладьями, каплуны с лимоном, каплуны с баклажанами, каплуны, испеченные в собственном соку. Гостям нравилось все! Боже правый! И как им могло это не нравиться? Что до меня, то каждый раз, пробуя очередное блюдо, я боялся умереть. Желудок у меня рычал, как обозленный медведь, но ничего плохого не случилось.

Поэтому, отведав несколько блюд без печальных последствий, я сказал себе: «Уго! Возможно, еда не отравлена. А поскольку не исключено, что ты в первый и последний раз пробуешь такие яства, – наслаждайся!»

Как раз в это время Кристофоро подал герцогу неаполитанские слойки со сливками и сахаром и пирожные с грушами, залитые марципаном. Рот у меня так наполнился слюной, что в ней мог утонуть целый бык. Я молился про себя, чтобы Федерико выбрал для начала пирожные с грушами.

Он так и сделал. Сдерживая нетерпение, я поднес лакомство ко рту и надкусил.

Хвала вам, святые угодники! Тем, кто говорит, что кулинария – не такое высокое искусство, как живопись и скульптура, я. могу сказать, что у них задницы вместо голов! Оно гораздо выше! Работы скульптора вечны, в то время как величие повара измеряется тем, насколько быстро исчезают его творения. Истинный мастер должен создавать шедевры каждый день. А этот подлец Кристофоро был настоящим мастером. Вообразите теплую сдобу, рассыпающуюся по краям неба, сахарную мякоть золотистой груши, лежащей на вашем языке подобно удовлетворенной женщине, райский сок, заполняющий щелочки между зубами… Вы все равно не догадаетесь, что я тогда почувствовал. Вы небось подумали, что я, никогда не пробовавший таких деликатесов, радостно отдамся наслаждению и, быть может, рискуя жизнью, откушу еще кусочек. Но я этого не сделал. Не потому, что я не хотел, поверьте! Просто не смог. Что-то во мне изменилось. Я не получил от пирожного никакого удовольствия. Никакого. Nientc!  [20]20
  Ничего!


[Закрыть]
Мои вкусовые бугорки утратили всякую способность наслаждаться. Я отошел от стола, глядя на грушевые пирожные с таким разочарованием, что у меня на глазах закипела слеза.

Так продолжается и по сей день. Яства, вдохновляющие мужчин на сочинение стихов, яства, ради которых женщины раздвигают ноги, а министры продают государственные секреты, оставляют меня равнодушным. Даже когда я не пробую блюда для герцога, а сижу один в своей комнате при свете одинокой свечи, с кусочком хлеба и сыра на тарелке, я ничего не чувствую. Но это не такая уж большая цена. Если бы все эти годы я наслаждался едой, то со временем потерял бы бдительность, а враги герцога только этого и ждут. Ну уж нет! Как бы ни хотелось мне получать удовольствие от еды, жизнь я люблю все-таки больше.

Было уже так поздно, что начали пробуждаться птицы, а банкет все еще не кончился. Щуплый человечек с желтыми зубами, большущими бровями и сопливым носом встал из-за стола, готовясь произнести речь. Я заметил, что слуги выскользнули из зада, и попытался последовать за ними, но они захлопнули дверь прямо у меня перед носом, и я услышал, как они прыснули там со смеху. Человечек откашлялся и начал:

– Септивий, смиреннейший, из ораторов, выражает тебе, о величайший из владык, герцог Федерико Басильоне ди Винчелли, свою горячую признательность.

Я точно не помню, что именно сказал Септивий той ночью, но с тех пор я слышал столько его речей, что могу пересказать их во сне. Во-первых, он превознес герцога Федерико так, словно тот был Иисусом Христом и Юлием Цезарем одновременно. Потом он заявил, что, будь тут Цицерон, он не сказал бы: «Давайте есть, чтобы жить». Нет! Он сказал бы: «Давайте жить, чтобы есть!» – поскольку это самый великолепный банкет на свете.

– Он освобождает наши чувства, и, вкушая фрукты, которые Господь насадил в садах Корсоли, мы поглощаем самый рай!

Мало того, что я не мог наслаждаться едой – теперь мне пришлось слушать, как этот кретин ее восхваляет!

– Этот чудесный пир, – заливался Септивий, – не только позволяет нам ощутить гармонию с природой, но и соединяет наши сердца. Все раны сегодня затянулись, все ссоры забылись, ибо пища – лучший лекарь!

Я так и слышал, как ворчит мой отец: «Вот придурок! Что за чушь он мелет?»

Затем Септивий принялся восхвалять рот, поскольку в благодарность за еду тот рождает слова.

– Слова, сдобренные яствами символизируют союз человека и природы, человека и общества, а также тела и духа. Разве Христос не сказал: «Сие есть Тело Мое… Сие есть Кровь Моя»  [21]21
  Евангелие от Матфея, 26:26—28.


[Закрыть]
? Соединение тела и духа вызывает в нас иной голод, утолить который способен только Бог!

Он сделал паузу и отхлебнул вина.

– Разговоры на действительно удачном банкете не бывают ни слишком глупыми, ни слишком умными. Они текут так, что к ним может присоединиться любой. Ибо нет ничего хуже, чем положение, когда инициативу за столом перехватывает кто-то один и произносит длинные скучные речи, которые сводят на нет наслаждение от еды…

– Ты прав. Нет ничего хуже, – перебил его герцог Федерико. – Я пошел спать.

Он встал и зашагал через зал, как пьяный. Через мгновение гостей как ветром сдуло.

Розовые пальчики зари уже просунулись между холмов, когда Томмазо сказал:

– А теперь мы поедим!

И повел меня в столовую для прислуги.

Глава 7

Интересно, что сказал бы Септивий о пище для слуг. О пище? Какое там! Пищу готовят на кухне, а эту дрянь готовили на погосте. От каждого перепела или каплуна, которые подавали на банкете, нам достались клювы и когти. От каждой козьей ноги – копыто, от каждой колбаски – хвостик. Все молчали. Никто не произносил речей и не шутил. У всех были усталые лица. Сидя при бледно-желтом свете свечи из свиного сала, мы из последних сил притворялись, что наши «блюда» так же великолепны, как и те, которые мы подавали гостям. Я вдруг вспомнил о Миранде.

– Моя дочь! Я должен найти ее…

– Она уже поела, – сказал Томмазо, обсасывая скрюченную черную куриную лапку так, словно это был самый лакомый кусочек на свете. – Попробуй десерт.

Он поставил на стол чашку с фигами, виноградом и сливами, такими гнилыми, что их трудно было отличить друг от дружки. А потом, взяв какую-то помятую гадость в форме яблока, добавил:

– Пойдем, я отведу тебя к ней.

Он пошел пружинящей самоуверенной походкой по лабиринту коридоров и лестниц, вгрызаясь в яблоко и плюясь семечками в других мальчишек. Наконец мы оказались в маленькой комнатушке напротив конюшни, где на соломенных тюфяках спали трое парней. Миранда, кутаясь в ветхое одеяло, свернулась калачиком на таком же тюфяке. Я схватил своего поводыря за руку.

– Спасибо тебе за доброту!

Томмазо смотрел на лицо Миранды, которое даже в зеленоватом свете факелов было нежным и прекрасным.

– Buona notte!  [22]22
  Доброй ночи!


[Закрыть]
 – отозвался он и, склонив голову набок, ушел, насвистывая себе под нос.

Я лег рядом с Мирандой и обнял ее. Меня окутал запах свежести и чистоты. Я прижался лицом к ее щечке и возблагодарил Господа за то, что он уберег мою дочурку от напастей. И все же, несмотря на крайнюю усталость, уснуть я не мог.

Oi me! Мне доводилось спать с овцами, козами и свиньями, но даже вместе взятые они не воняли так мерзко, как мальчишки в этой каморке! Мало того; они то и дело вскрикивали во сне, что-то бормотали, всхлипывали и лягались, точно пытаясь отогнать ночные кошмары.

Впрочем, если бы все было тихо и эта выгребная яма пахла, как турецкий гарем, мне все равно не дали бы заснуть мысли, теснившиеся в голове. Я хотел знать, как Лукка пытался отравить Федерико. Я хотел знать, почему, раз уж я должен пробовать еду, Господь не позволяет мне наслаждаться ею. И если кто-нибудь спрыснет ядом мясо или пудинг – как я об этом догадаюсь? Potta! Как мне помешать отравителям?

Несмотря на голод, в деревне я был свободен. А теперь я чувствовал себя птицей, попавшей в силки и ожидающей, когда вечный охотник по имени Смерть придет за мной. И этот день мог настать завтра! Или послезавтра. Или еще через день. Боже! Каждая трапеза могла стать для меня последней. Сердце у меня билось так громко, что его удары отдавались в ушах. Я встал в двери, ведущей во двор, чтобы в голове немного прояснилось. Во дворце было тихо. Лик луны тускло мерцал сквозь облака. Вдруг ее лик сменился лицом моего отца, а потом – проклятого братца Витторе. Он засмеялся: «Вокруг Уго столько жратвы – а он ни фига не чувствует!» Все, что я съел, подступило к горлу.

После того как меня вырвало, я взял Миранду на руки и унес из каморки. Люди спали везде, свернувшись рядышком в коридорах, нишах, под скамейками. В каждом помещении виднелись спящие, кто под одеялом, а кто и без. Миранда открыла глаза и, когда я сказал ей, что мы возвращаемся домой, дернула меня за руку и заявила:

– Нет, мне тут нравится, babbo. Я ела мясо…

– Миранда, – прошептал я. – Меня назначили новым дегустатором герцога Федерико. А бывший, Лукка, это тот самый бедняга, которому отрезали язык.

Миранда тут же проснулась. Я поставил ее на пол.

– Я не хочу, чтобы тебя отравили, babbo!

– Я тоже не хочу. Именно поэтому мы должны…

Кто-то вдруг зарычал, и в свете факелов я увидел, как собака Федерико, Нерон, оскалившись и прижав уши, крадется к нам. Миранда любила животных, но испугалась не меньше моего и спряталась за мою спину.

– Нерон! – позвал голос из темноты.

Сердце мое выпрыгнуло в окно. К нам, хромая, приближался герцог Федерико.

– Scuzi  [23]23
  Извините.


[Закрыть]
, ваша честь. – Я отвесил низкий поклон. – Моей дочери что-то приснилось…

– Ты дегустатор, – перебил меня герцог.

– Si  [24]24
  Да.


[Закрыть]
, ваша светлость. Уго ди Фонте.

– Подойди ко мне!

Я замялся, и он повторил:

– Подойди ко мне! Я стараюсь не убивать больше одного за день.

Опершись на мое плечо, он скривился и сел на скамейку.

– А теперь подними мою ногу.

Она была забинтована и распухла от гноя, и я не знал, в каком месте и как ее подхватить.

– Снизу! – рявкнул герцог. – Снизу!

Молясь про себя, как бы не уронить ногу, я взялся за ступню (то, что морда Нерона была в нескольких дюймах от моего лица, не облегчало мне задачу) и поднял ее.

– Осторожно! – прорычал Федерико.

Нерон громко залаял. Пот заливал мне глаза, так что я почти ничего не видел. Осторожно, как новорожденного, я положил ногу на скамью. Федерико прислонился головой к стенке и глубоко вздохнул. Я не знал, то ли мне уйти, то ли стоять на месте. Тут он спросил:

– Что ты делаешь?

Я понял, что он смотрит не на меня, а на Миранду, которая гладила Нерона по массивной голове. Она сразу отдернула руку.

– Любишь собак? – поинтересовался герцог.

– Я люблю всех животных, – кивнула Миранда и вновь протянула ручонку к Нерону.

Святые угодники! Видали вы когда-нибудь такое смелое дитя?

– Жаль, у меня не дочка, – проворчал Федерико. – Мой старший сын скоро захочет прикончить меня.

Я хотел спросить, не думает ли он, что сын его отравит, но тут Федерико поскреб большой палец ноги и выругался с такой злостью, что я решил промолчать. Потом, словно только что вспомнив о нашем присутствии, герцог резко сказал:

– Идите спать.

Мы поспешили обратно в комнату.

Миранда вскоре уснула, а я лежал и думал. Пускай Федерико и вправду зол и жесток, однако у него есть на то веская причина, раз его пытаются отравить. У всякой монеты две стороны, и я только что мельком увидел вторую. Герцогу нравились дети если не его собственные, то маленькие девочки – безусловно. Во всяком случае, он не испытывал к ним неприязни. Это хороший знак. А кроме того, он сказал, что старается не убивать больше одного человека за день. Конечно, это была шутка, но в каждой шутке есть доля правды. Porta! Это должно быть правдой, иначе Корсоли давно бы вымер.

Поразительно, как Господь направил меня по этому пути! Он дал мне возможность поступить в услужение к великому герцогу и занять такое высокое положение, о каком мои отец и брат даже мечтать не могли. Без сомнения, именно поэтому Федерико убил Лукку. Именно поэтому олень промчался по моему огороду, а седобородый предложил взять меня вместо Лукки. Господь услышал мои молитвы. Я спас Миранду от голода. И я поклялся, что оправдаю любовь Всевышнего, став самым лучшим дегустатором на свете!

Глава 8

Наверное, я все-таки уснул, поскольку, когда Томмазо разбудил меня, солнце уже сияло вовсю, а гости собирались разъезжаться.

– Я хочу тебе кое-что подарить, – сказал он.

Я не стал будить Миранду и пошел за ним по оживленным коридорам. Юноша шагал все той же самоуверенной походкой, приветствуя всех, будь то лакеи, придворные или служанки, громким высоким голосом. Голос у него ломался, а потому надменность Томмазо выглядела еще смешнее. Проходя мимо челядинцев, он бросал мне на ходу: «Эта прачка была рабыней из Боснии. Это вор. А это сплетница». Судя по словам Томмазо, все, кроме него, были либо ворами, либо сплетницами.

Он привел меня на кухню, где слуги сновали между рядами плит и котлов. У стены виднелись вертела для птицы и другие, для более крупной живности. Из кипы сена в углу торчали ложки и ножи, а на ближайшем столе лежали орудия для резки, разделки и приготовления фарша. Кроме того, там рядами стояли горшки для тушения и жарения, формы для равиоли, разнокалиберные сита, скалки, ступки и пестики, прессы, кувшины, мутовки, терки, ложки, половники и дюжина других предметов утвари, чье предназначение осталось для меня загадкой.

Томмазо залез на невысокий шкаф и бросил мне кожаный мешочек. Я развязал его. По столу покатились три камешка и кусочек кости. Камешки были маленькие, темные и круглые и выглядели как тысячи камней, которые я видел каждый день, разве только были более гладкими.

– Что это? – спросил я.

– Амулеты. Они принадлежали Лукке.

Один из мальчишек, работавших на кухне, взял самый мелкий черный камешек.

– Это не амулет, а овечья какашка.

Другие поварята засмеялись. Я бы охотно посмеялся вместе с ними, но, поскольку Томмазо сказал, что амулеты принадлежали Лукке, не смог выдавить из себя даже улыбку.

– Они приносят удачу! – заявил Томмазо, отобрав камешек у поваренка. – Вот эта косточка – часть рога единорога. Если окунуть ее в отравленное вино, она меняет цвет.

– На какой? – спросил я.

Томмазо пожал плечами.

– Знаю только, что единорога должен убить девственник, а их трудно найти.

– Не так уж и трудно! – заявил поваренок, показывая на Томмазо.

Остальные снова прыснули со смеху. Томмазо залился краской.

– Заткнись! – крикнул он.

Но поварята продолжали дразнить его: «Девственник! Девственник!»

– Не обращай на них внимания, – сказал я, положив ладонь ему на руку.

Томмазо обернулся ко мне. Глаза у него горели, однако юноша старался сохранять самообладание.

– Кубок Федерико сделан из золота и серебра. Если кто-нибудь насыплет туда яд, он меняет цвет, а вино закипает, как вареные макароны.

– Кто это здесь варит макароны?

Проклятый Кристофоро вернулся на кухню, размахивая длинной деревянной ложкой. Поварята уворачивались от его ударов, но он был куда более ловок, чем казался, и стукнул нескольких мальчишек по головам и рукам.

Томмазо сгреб амулеты.

– Пошли, мне надо отлить.

Мы выскользнули из кухни, прошмыгнув мимо двоих парнишек, которые сидели на полу и со слезами потирали головы.

– Я бы дал тебе посильнее! – заявил Томмазо и пнул поваренка ногой.

Пока мы шли по коридору, Томмазо снова здоровался со всеми, кого мы встречали на пути, как со старыми друзьями.

– Ты всех знаешь, – заметил я.

– А как же? Я здесь родился. Я схватил его за руку.

– Лукка действительно пытался отравить Федерико? Ты в курсе или нет?

Он пожал плечами и выдернул руку. Мы подошли к забору, возведенному на краю утеса. Мужчины испражнялись в желоб, бежавший вдоль забора вниз, в долину. Некоторые болтали о банкете, хвастаясь тем, что они сделали или сказали; остальные оправлялись молча, все еще не проснувшись как следует.

С трех сторон нас окружали холмы, на вершинах которых в утреннем свете виднелись деревушки. Внизу раскинулся город Корсоли – улочки, извивающиеся между башнями и появляющиеся вновь, словно весенние ручьи, а за стенами к городу спешили путники, похожие на муравьев. Еще вчера я выглядел таким же маленьким и ничтожным, но сегодня Господь в милосердии своем поместил меня на крышу мира.

– Эй, martori  [25]25
  мученик


[Закрыть]
! – окликнул меня Томмазо. – Если хочешь посрать, тут есть солома.

– Меня зовут Уго! – громко ответил я.

Всю мою жизнь меня звали крестьянином – и стражники, когда я приходил в город, и купцы, обманывавшие меня, и мытари, и священники. Теперь, когда я оказался во дворце, мне хотелось, чтобы меня называли по имени.

– Хорошо, Уго. – Томмазо показал на верхний этаж дворца. – Там живет герцог Федерико. А под ним живет горбун Джованни, шурин Федерико.

– Тот, который высморкался на меня? – спросил я.

Томмазо кивнул и добавил, что Джованни – посол Корсоли в области торговли шерстью и без его связей долина погибла бы от голода.

– Он хочет стать кардиналом, – продолжал Томмазо. – Но Федерико не желает платить, поскольку каждое скудо, которое он дает папе, тот использует против Корсоли. Поэтому герцог ненавидит папу, а все остальные ненавидят Федерико.

– Быть может, Лукка и Джованни…

– Нос тебе нужен для того, чтобы нюхать, а не вынюхивать, – предупредил меня Томмазо. – Это не твое дело.

– Как это не мое? Potta! Если какой-нибудь дурак решит…

– За брань – штраф десять скудо! – перебил меня Томмазо. – Давай мне десять скудо.

– Десять? Да у меня и одного-то скудо нет…

Томмазо уставился на меня карими глазами из-под черной курчавой шевелюры, грызя ноготь мизинца (он обкусал все ногти до мяса). Глаза у него были посажены слишком близко, а два передних зуба казались чересчур большими для рта. На лице у него было несколько оспин. Матушка предупреждала меня, что оспинки появляются тогда, когда человек лжет.

– Значит, будешь моим должником, – заявил Томмазо. – Пошли!

Порой после дождей, когда из земли вылезала травка и расцветали цветы, я мечтал о том, что когда-нибудь у меня будет огород с грядками цветной капусты, головками чеснока, рядами морковки, похожими на марширующих солдат, и прочими овощами. Томмазо привел меня на огород, где росли все овощные культуры, которые я знал, а также множество неизвестных мне растений. Бобы, чеснок, капуста, морковь, лук, кучерявый салат, баклажаны, мята, фенхель, анис – все это аккуратно росло на грядочках, разделенных узкими проходами.

– Здесь я работаю, – хвастливо заявил Томмазо. – Эти овощи предназначены только для Федерико и его близких.

– И ты тут всем заправляешь?

– Я и еще одна старуха. Но работаю в основном я. Даже у папы римского нет такого огорода. Ты никогда не видал ничего подобного, верно?

Я согласился. Он снова стал хвастаться тем, насколько важна его работа, и продолжал бы так без устали часами, если бы я его не перебил.

– Томмазо! – сказал я. – Ты прожил во дворце всю жизнь. Ты всех знаешь. Мне все равно, что со мной будет – я верю, что Господь убережет меня, – но моя дочь, Миранда… Она так молода! Она…

– Тебе нужна моя помощь?

– Ты выращиваешь овощи. Я подумал…

– Ты хочешь, чтобы я помог тебе? – снова спросил он, скрестив на груди руки.

– Да, но я не могу тебе заплатить. Если мы договоримся…

– Сколько Миранде лет?

– По-моему, одиннадцать.

Томмазо склонил голову набок.

– Выдай ее замуж за меня, когда ей будет тринадцать, и я буду твоими ушами и глазами на кухне.

– Замуж? – рассмеялся я.

Он покраснел.

– По-твоему, я недостаточно хорош для нее?

– Не в этом дело. Просто она еще ребенок.

– Моя мать вышла замуж, когда ей было четырнадцать.

– Значит, когда Миранде исполнится пятнадцать, – сказал я.

– Тьфу ты! – Он сплюнул на землю. – Я дал тебе амулеты! Я, по доброте души своей, накормил твою дочь. Ты видишь, как много я знаю о дворце. Ты просишь меня о помощи-и вот твоя благодарность?

За одну секунду он так завелся, размахивая руками и покраснев, как свекла, что я едва мог его узнать. На нас стали обращать внимание. Я вспомнил матушкину поговорку: «Будешь часто кипятиться – быстро сваришься!» – и подумал, что за четыре года многое может случиться. Вся моя жизнь переменилась за четыре минуты, так зачем спорить понапрасну?

– Хорошо. Когда ей будет четырнадцать.

Томмазо рывком протянул мне руку. Я пожал ее.

– Только молчок.

Он пожал плечами.

– Как знаешь.

Юноша попытался было высвободить руку, но я крепко ее сжимал.

– Ты должен хорошо с ней обращаться. Если ты обидишь ее, я тебя убью.

– Я буду обращаться с ней, как с принцессой, – ответил он. – Пока она будет вести себя соответственно.

Тут нас позвали двое слуг, сказав, что Томмазо нужен на кухне, а я должен попробовать завтрак герцога.

– О чем вы разговаривали с Томмазо? – спросил слуга с подносом, пока мы поднимались по лестнице к покоям Федерико.

– Он рассказывал мне о дворце и о людях, которые в нем живут.

– А ты что ему рассказывал? – спросил другой.

– Ничего. Мне нечего рассказывать.

– Ну-ну, – многозначительно протянул первый.

Второй кивнул.

У меня похолодело в груди.

– А что?

– Niente. Ничего.

Мне хотелось задать еще пару вопросов, однако стражники уже повели нас через приемную Федерико к его спальне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю