Текст книги "Дегустатор"

Автор книги: Уго Ди Фонте

Глава 21

Меня усадили за стол, пьяненький коротышка с гнилыми зубами и загибавшимися в уголках вниз, как у жабы, губами, налил мне вина. Я редко пью вино, но, оказавшись среди друзей, решил побаловать себя немного. Пьянчужка протянул мне кубок со словами:

– Не обращай внимания на мышьяк.

Мы громко рассмеялись.

– Salute!  [44]44
  Будьте здоровы!


[Закрыть] – сказал я.

– Salute! – откликнулись они.

Мы чокнулись и выпили. Вино разлилось у меня во рту подобно весенней реке, смывая усталый привкус от долгого путешествия.

– Benissimo!  [45]45
  Превосходно!


[Закрыть] – воскликнул я. – Benissimo!

– А у вас в Корсоли нет такого вина?

– У нас в Корсоли ничего нет.

– А у нас тут тоже ничего нет! – засмеялся коротышка, и я понял, что фляжку с вином они украли.

Коллеги хлопали меня по спине и представлялись. Брыластый служил герцогу Сфорца, пьяненький коротышка – кардиналу из Феррары, толстяк – богатому торговцу из Генуи. Остальные, насколько я понял, были немцы и французы.

– Что за человек твой Федерико? – спросил пьянчужка.

– Он толстый.

– Да я не о том! – засмеялся пьянчужка. – Я имел в виду – как тебе с ним работается?

– Я никогда не работал на кого-то другого, поэтому мне трудно судить.

Брыластый ткнул меня под ребра.

– Ты видал дегустатора епископа из Нима?

– Нет, – ответил я. – А он тоже здесь?

– Он? – рассмеялись они хором. – Это она, а не он!

– Женщина? Е vero?

– Клянусь Богом! – воскликнул толстяк.

– Хотел бы я окунуть свой амулет в ее кастрюльку, чтобы посмотреть, нет ли в ней яда! – сказал немец.

Мы все покатились со смеху и выпили снова.

Я был на седьмом небе от счастья. Наконец я оказался среди людей, которые так же рисковали жизнью, как я! Которые могли понять не только опасности войны, но и зло, скрывающееся в листике салата. Вот они, люди, достойные стать членами моей гильдии! Мы говорили о любимых блюдах и нелюбимых, о поварах, которым мы доверяли и к которым относились с опаской. Я мог беседовать с ними до бесконечности – но тут щеголь, внезапно хлопнув себя по бедру, воскликнул:

– Ты тот самый Уго ди Фонте!

– Да, это я. Уго ди Фонте Великолепный!

Я уже немного захмелел к тому времени.

– Уго Великолепный? – переспросил толстяк.

Щеголь нагнулся ко мне над столом.

– Расскажи нам, что тогда произошло на самом деле!

– Когда произошло? – не понял толстяк.

– Да, когда? – подхватил, я.

– Когда Федерико убил жену и тещу, поскольку думал, что они положили ему яд…

– Так это был ты? – спросил коротышка. Остальные восторженно зашумели и сгрудились вокруг меня. Они были моложе, чем показались мне вначале, некоторые – совсем еще мальчишки. Пьяненький коротышка вскочил на кресло и, сложив руки у рта, протрубил в них три раза, крикнув:

– Я салютую в твою честь!

Брыластый скинул его на пол.

– Чего ты? – заныл пьянчужка. – В кои-то веки один из нас выжил!

Я хотел помочь ему, но брыластый меня остановил.

– Не обращай на него внимания. Расскажи нам!

– Да, расскажи, расскажи! – подхватили остальные, горя нетерпением услышать историю моего триумфа.

– У нас еще будет время. А сегодня давайте пить – и забудем обо всех тревогах!

Никто не шелохнулся. «Быть может, его надо подпоить?» – предположил кто-то и велел принести еще вина. Они наполнили кубки и закричали:

– На здоровье!

– Расскажи нам! – попросил еще раз брыластый. – Мы все твои друзья.

– Погоди! – перебил его коротышка. – Он только что приехал. С какой стати ему раскрывать перед нами свои секреты? Сперва мы должны ему показать! – Он сунул руку в кожаный мешочек. – Ты такие штуки видал когда-нибудь? – Коротышка покачал в руке маленький желтый камешек, висевший на цепочке. – Это везоаровый камень, из желудка коровы. Он спас мне жизнь.

– Тебя спасло только то, что ты напился и начал блевать, – возразил брыластый.

Пьяница пропустил его реплику мимо ушей.

– Если еда отравлена, камень становится горячим.

– У нас у всех они есть, – сказал один из дегустаторов и, отодвинув карты, высыпал на стол пригоршню камешков, словно ювелир, предлагающий свой товар.

Остальные сделали то же самое, и через миг стол был усыпан амулетами всех цветов и размеров. Кроме везоаровых камней там были талисманы из золота и серебра, ноготь с пальца ноги святого Петра, прядь волос Илии, изумрудная сережка, принадлежавшая Нерону, колечки из слоновой кости, массивные, посеревшие от времени кресты, камни из Иерусалима со странными цветными прожилками, камни с выгравированными тайными символами. Там были также засушенные растения, мозг жабы размером с мой ноготь, почерневшее жало скорпиона, кусочки ярко-голубой ракушки, янтарь, рубины и топаз.

Дегустаторы по очереди брали со стола амулеты, объясняли, как тс к ним попали, и хвастались их силой, рассказывая байки одну хлеще другой. Каждый клялся Девой Марией, что не врет, что он видел все это собственными глазами или же знал человека, который видел, а если кто начнет оспаривать правдивость его истории, значит, он лжец и ему надо отрезать язык! Никто не выказывал и тени сомнений. Я понял, что, несмотря на все свои страсти и похвальбы, они не более чем муравьи, слепо ползущие вперед, не зная зачем.

– А вот такого ни у кого из вас нет, зуб даю! – заявил брыластый, вытащив кинжал с коричневой костяной рукояткой. – Эта ручка сделана из ядовитых зубов африканской змеи. Она единственная на свете!

– Тогда что это, интересно? – спросил толстяк, вытащив кинжал с такой же рукояткой.

– Мой – настоящий! – рявкнул брыластый. – Я выложил за него двести дукатов!

– Выходит, тебя надули, – ухмыльнулся толстяк.

Брыластый приставил кинжал к лицу толстяка. Остальные дегустаторы поспешно схватили свои камни и спрятали их.

– Ни один из этих амулетов не может сравниться с косточкой единорога, правда, Уго? – спросил щеголь, встав между брыластым и толстяком.

– У тебя есть кость единорога? – спросил брыластый.

Они повернулись ко мне, забыв о ссоре.

– Была, – сказал я. – Но сейчас больше нет.

– Чем же ты пользуешься в таком случае?

– Да, покажи нам! – заорал пьянчужка.

– Если ты что-то утаиваешь… – Толстяк пихнул меня в грудь.

– Я ничего не утаиваю.

– Тогда открой свой кожаный мешочек! – потребовал брыластый.

Я услышал, как за моей спиной захлопнулась дверь. Не успел я вытащить кинжал, как меня схватили сзади и бросили на пол. Толстяк уселся мне на грудь. Брыластый сорвал с пояса мешочек, развязал его и перевернул, чтобы содержимое высыпалось наружу. Но не тут-то было. Мешочек оказался пуст.

Глава 22

За неделю до этих событий, когда мы подъезжали к Кремоне, дождь лил без перерыва три дня и три ночи. Карсты увязли в грязи, а дочка одной из служанок орала так громко, что рыцари были готовы ее убить. Я дал ребенку свои амулеты поиграть и развлекал ее историями об отравлениях, повешениях и других трагедиях, которые действуют на крикунов как успокоительное. Она слушала меня молча, пряча лицо в волосах, как это делала Миранда в ее возрасте, но когда я начал рассказывать очередную байку, внезапно схватила мои амулеты и швырнула их во тьму.

Хотя я давно утратил в них веру, мне вовсе не хотелось терять талисманы, поэтому я выскочил из кареты под ливень и начал искать их. Однако к тому времени там проехало уже больше десятка лошадей, так что я не смог отличить свои амулеты от простых камешков под ногами. Поскольку они ничего не значили для меня, я не рассердился и забыл о них – вплоть до того дня, как брыластый перевернул мой кожаный мешочек вверх дном.

– Где они? – недоуменно спросил брыластый.

– Я ими не пользуюсь, – ответил я, столкнув толстяка с груди.

– Ты не пользуешься талисманами? – переспросил брыластый.

Я стряхнул грязь со своего нового красного бархатного камзола.

Все уставились на меня, ожидая объяснений.

Я хотел сказать, что их амулеты, косточки и камешки бесполезны, однако мои собратья были слишком суеверны и не хотели терять свою веру. Если бы я заявил, что полагаюсь только на собственную сообразительность, они не поверили бы мне и обвинили меня в том, что я что-то скрываю. Им хотелось, чтобы я поведал им о чуде, которое развеяло бы все их страхи. Я так и сделал.

– Магия! Вот чем я пользуюсь.

Вообще-то я не думал, что мне поверят. Если бы хоть кто-то из них рассмеялся, я бы обратил все в шутку. Вместо этого толстяк недоверчиво протянул:

– Магией пользуются только колдуны.

Они все как один отпрянули от меня, словно я был самим дьяволом во плоти. Боже! Ну и дураки! Если у меня и оставалась хоть капля уважения к ним, она испарилась в тот же миг. Впрочем, сейчас это было не важно. Слово, как говорится, не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Значит, он колдун! – заявил брыластый, показывая на меня пальцем.

Его глупое жирное лицо раздражало меня, и я укусил его за палец. Теперь даже у тех, кто _не поверил сразу, что я колдун, не осталось никаких сомнений. Кто-то, спотыкаясь, отошел от меня подальше, другие потянулись за кинжалами. Я не имел права показывать свой страх, а потому, поклонившись, пожелал им buona notte и спокойно вышел в коридор.

По пути к покоям Федерико я не выдержал и расхохотался над глупостью брыластого. «Lui a uno cervello de gallina!»  [46]46
  У него куриные мозги!


[Закрыть]Хотя нет. У курицы на самом деле куда больше мозгов. Но когда я лег спать, меня охватило отчаяние. Неудивительно, что у нас нет гильдии дегустаторов. И, как я теперь понял, никогда не будет.

На следующее утро я обругал себя за слишком длинный язык. За ночь моя победа сильно поблекла. Я никогда раньше не думал об инквизиции, но это слово неожиданно пришло мне на ум и угнездилось там. Я ведь не только сказал, что силен в магии – я заявил, что использую ее! Если кто-нибудь из дегустаторов донесет своему хозяину или исповеднику, меня могут повесить. Я молился о том, чтобы эти дураки действительно оказались такими же тупыми, какими выглядели, и поверили, что я смогу сглазить их, если они проболтаются кому-нибудь. А потом мои страхи вмиг испарились – так же быстро, как возникли, – потому что в тот вечер я увидел женщину, о которой говорили дегустаторы: Елену, служившую епископу Нима.

После гибели Агнес прошло почти три года, и все это время мое сердце пребывало в спячке, как белка зимой. Теперь оно проснулось, словно в первый день весны. Боже мой! Святые угодники! Дегустаторы, конечно, хвалили ее, однако явно недостаточно. Елена была само совершенство. Все летние цветы смешали в ней свои краски и формы. Тоненькая, но исполненная уверенности в себе, как молодое деревце, которое гнется под порывами ветра, но не ломается. Солнце Франции позолотило ее кожу, светлые волосы были коротко пострижены по последней французской моде. Все в ней – ладони, ступни, груди – было маленьким и очень пропорциональным, за исключением носа и зеленых глаз, огромных и глубоких, как омуты весной. Елена одевалась просто и не красилась, но когда она улыбалась, казалось, ее лицо озаряется изнутри, так что все золото и драгоценности мира бледнели перед этой улыбкой. Она не делала ничего, чтобы привлечь к себе внимание. И именно поэтому я не мог отвести от нее глаз.

Движения ее были изящными и отточенными; она словно скользила по воздуху, как мелодия. Я повторял ночами ее имя – прекраснейшее имя на свете. Я одолжил бумагу, чернила и перо и писал его снова и снова. Я выкладывал его из камней, цветов и листвы.

Елена ходила за своим епископом, как тень, и помогала ему во всем – носила подносы, играла с ним в карты, читала вслух. Я проклинал его за то, что он подвергает ее такой опасности, однако к нему трудно было испытывать неприязнь. Он излучал жизнелюбие, и его толстое красное лицо морщилось в усмешке, когда он рассказывал истории о папе римском или других кардиналах. Оказавшись рядом с Еленой за раздаточным столом, я хотел сказать ей, что она покорила мое сердце, однако стоило ей посмотреть на меня, как я залился краской и не смог вымолвить ни слова. Мне казалось, что голос у нее должен быть мелодичным, как у соловья. Но когда она открыла свой розовый ротик, из него полились низкие и грудные, почти как у мужчины, звуки, от которых по спине у меня побежали мурашки. Елена смаковала каждое слово, словно драгоценное дитя, которое она боялась потерять, и, пока я слушал, как она говорит о самых обыденных вещах, мне вдруг до смерти захотелось, чтобы она произнесла мое имя. Я изощрялся, как мог, чтобы вынудить ее сделать это, но она, будто зная, чего я жажду, отвечала мне (если отвечала вообще), не называя по имени. Услышать слово «Уго» из ее уст стало моим единственным заветным желанием, лишавшим меня сна и покоя.

Я написал ей сонет. Никогда в жизни я не делал ничего подобного, но раз Миранда смогла написать стихи для Томмазо, чем я хуже? Я встал рано утром, надеясь, что рассвет подарит мне вдохновение. Ночью я думал о тайнах луны и вспоминал стихотворения, которые Септивий читал Федерико. Я трудился над сонетом день и ночь, переписывая его заново и заново. Когда он был закончен, я почувствовал одновременно и удовлетворение, и грусть. Вот он:

 
Тот миг, когда узрел я светлый образ твой,
Моим нарушен не был он ни звуком, ни дыханьем.
За долгий сон пусть будет воздаяньем
То чудо наяву, что прежде звал мечтой.
И волосы твои златы, как спелый хлеб,
Лазурных глаз на дне – альпийские озера,
И алый нежный соблазнитель взора —
О Боже, рот твой – я уже ослеп!
А речь твоя, что музык многих краше,
Заставит ангелов с своих сорваться мест
И полететь к Земле, чтоб жить между живыми.
Отдам глоток из Вечной Жизни чаши,
Отдам и райского блаженства благовест
За то, чтоб с уст твоих мое слетело имя.  [47]47
  Перевод А. Данилова.


[Закрыть]
 

Я хотел тут же отдать сонет Елене, но побоялся, что он ей не понравится. Тогда она не станет со мной разговаривать, а это для меня хуже смерти. «Мужайся! – сказал я себе. – Мужайся!»

Когда я наконец заговорил с ней, у меня не было при себе сонета, так что все накопившиеся вопросы и желания, терзавшие мою душу, излились в непрерывном потоке слов. Я говорил о еде, вине, потом прерывал сам себя, восхваляя ее красоту. Я рассказывал ей, как ходил вверх-вниз по лестнице да Винчи и по прямым улицам города. Я не мог остановиться, поскольку боялся, что не осмелюсь с ней заговорить в другой раз. Об этом я тоже ей сказал, когда исчерпал все мыслимые темы. Она подождала, пока я набирал в грудь воздуха, и коротко промолвила:

– Мне нужно к архиепископу.

Я даже не заметил, что она все это время держала в руках поднос с едой.

Той ночью мне приснилась Елена, идущая босиком по саду между желтыми и голубыми цветами. На ней было кроваво-красное платье с золотой вышивкой. Я бежал за ней, что было мочи, и никак не мог догнать. Она не оборачивалась, но я знал, что ей хочется, чтобы я преследовал ее. Пройдя мимо кустов, она спустилась по ступенькам, ведущим на маленькую площадь. Испугавшись, как бы не потерять ее из виду, я окликнул Елену по имени. Она остановилась на нижней ступеньке, обернулась и как будто хотела что-то сказать – однако вместо слов изо рта ее вылетела стайка соловьев, заливавшихся так сладко, что я застыл, очарованный красотой их пения. Когда я снова глянул вперед, Елены уже не было.

Проснулся я, охваченный такой страстью и тоской, что не мог пошевельнуться. Я молил Бога, чтобы Федерико нашел в Милане жену и мы остались тут подольше. Я был опьянен любовью – так сильно опьянен, что, когда толстяк нарочно толкнул меня под руку, чуть не выронил поднос с фруктами.

Вот уже второй раз дегустаторы пытались напакостить мне. После нашей первой встречи они меня избегали. Когда я сталкивался с брыластым в коридоре, то опускал глаза и начинал что-то тихо бормотать, делая вид, что это заклинание. Брыластый с криком хватался за кинжал, но он был слишком труслив и ничего не мог со мной поделать. Толстяк и щеголь были более опасны. До того как толстяк толкнул меня под руку, щеголь подставил мне подножку, и я упал прямо на немецкого рыцаря, который так саданул мне по башке, что искры из глаз посыпались. Теперь я должен был показать им, что ни капельки не боюсь.

На следующий день, когда щеголь нагнулся за чашкой с мясом, я вылил ему на руку кипящий соус. Он вскрикнул – не очень громко, поскольку банкет уже начался, – и заявил, что я ошпарил его нарочно. Другие слуги поддержали его. Я сказал, что он хотел толкнуть меня под локоть и пускай лучше скажет спасибо, что я сумел с собой совладать. После чего, подкравшись к толстяку, шепнул ему на ухо:

– А если ты начнешь меня доставать, я нарежу из твоей толстой задницы целый поднос бекона!

Он взвизгнул и припустил по коридору во все лопатки.

Я узнал, что Елена с архиепископом обычно гуляют в полдень по саду, причем по одной и той же дорожке, и стал появляться там, задумчиво расхаживая с опущенным долу взглядом, словно сочинял стихи или разглядывал цветочки. На самом деле мне хотелось столкнуться с ними, будто случайно. Через несколько дней мое желание сбылось, однако поскольку я смотрел вниз, то нечаянно наступил архиепископу на ногу.

– Тысячу извинений! – воскликнул я. – Простите, я задумался.

– Могу я поинтересоваться, – спросил архиепископ, потирая ногу, – какие мысли гнетут вас в такой прекрасный день?

– Я думал о том, что человеку достаточно лишь взглянуть на красоту, окружающую нас, чтобы уверовать в милость Господню.

Хотя я отвечал архиепископу, но смотрел при этом только на Елену.

– В таком случае откройте глаза, дабы узреть сию красоту! – рявкнул архиепископ.

Я ничего не имел против того, что он рассердился, поскольку этот случай давал мне повод обратиться к нему еще раз. Тем не менее я продолжал притворяться, будто полностью погружен в раздумья, а потому перепутал дорожки и столкнулся нос к носу с брыластым и еще двумя дегустаторами, которые прятались за кустами. В руках они держали дубинки, явно подкарауливая меня. И только потому, что они изумились не меньше моего, мне удалось увернуться от их беспорядочных ударов. С тех пор я перестал прогуливаться по саду и решил встретиться с Еленой где-нибудь в другом месте.

Федерико везло с женщинами не больше, чем мне. Все молодые, красивые и богатые дамы в Милане заявляли, что они уже помолвлены. Перед герцогом предстало несколько жирных матрон с густыми, как щетка, усами, но стоило им бросить взгляд на Федерико – или же ему на них, – как они тут же испарились. Он не сомневался, что другие герцоги и князья смеются над ним за спиной, и мстил, обыгрывая их в карты. Вскоре Федерико выудил у них целое состояние и с наслаждением доводил Сфорца у всех на глазах, заявляя, что герцог должен ему такую сумму, которая окупит путешествие в Милан три раза. Чекки дергал себя за бороду, умоляя Федерико уехать поскорее, пока герцог Сфорца не вернет проигранное силой.

– Разве Цезарь бежал с поля боя? – возражал ему Федерико. – Или Марк Антоний – разве он праздновал труса? А Калигула? Он чего-то боялся?

Я не знал, что Калигула играл в карты. Potta! Я вообще не знал, кто такой Калигула. И меня не волновало, проигрывает Федерико или выигрывает, лишь бы он оставался в Милане.

Мы пробыли в Милане почти месяц, и в замок вновь съехались герцоги, князья и богатые торговцы из Савойи, Пьемонта, Генуи и Бергамо, чтобы отметить день рождения Сфорца.

– Приток свежей крови! – пробормотал Федерико. Подагра измучила его, и он искал любой повод отвлечься от боли.

Я тоже искал повода – и для того, чтобы поговорить с Еленой, и чтобы увернуться от дегустаторов.

Что за пир закатили в день рождения герцога Сфорца! Угорь, минога, палтус, форель, каплуны, перепелки, фазаны, вареная и жареная свинина и телятина, баранина, крольчатина, дичина, мясные пироги с запеченными грушами! Икра и апельсины, обжаренные с сахаром и корицей, устрицы с перцем и апельсинами, жареные воробьи с апельсинами, рис с жареными колбасками, вареный рис с телячьими легкими, беконом, луком и шалфеем, потрясающая колбаса под названием сервелат из свиного жира, сыра со специями и свиных мозгов… И это лишь те блюда, которые я помню!

На каждом банкете была своя тема для обсуждения, которую оговаривали заранее. Я не прислушивался ни к речам, ни к спорам. Каждый оратор считал себя лучшим в Италии – если не в смысле красноречия, то хотя бы по длительности разглагольствований, так что после нескольких вступительных слов я становился глух. Помню только, что обсуждались честь, любовь, красота, смех и остроумие. Темой этого банкета было доверие.

Выступавшие говорили о договоре между Венецией и императором и о том, как он повлияет на Милан. Говорили о том, что Венеции нельзя доверять, так же как Риму или Флоренции, и что каждый город должен блюсти лишь собственные интересы, меняющиеся день ото дня. Кто-то сказал, что доверять можно только своей жене или мужу. Реплика вызвала всеобщий хохот и рассказы о том, как женщины обманывали мужчин и наоборот. Эту тему обсуждали довольно долго, пока архиепископ не заметил, что доверять можно только Богу. Однако немецкий воин возразил ему, что Богу доверять нельзя, поскольку никто не знает, о чем он думает. Кто-то еще сказал, что верить можно лишь своей собаке да преданному слуге.

Я в тот миг пробовал на вкус горгонцолу – любимый сыр Федерико из коровьего молока. И вдруг у меня похолодело в груди, но не от сыра, а от направления, которое приняла беседа.

– Федерико всецело доверяет своему дегустатору, правда? – спросил герцог Сфорца.

Федерико медленно передвинул больную ногу и ответил, что действительно верит мне.

– А вы не хотите его продать? – поинтересовался герцог Савойский.

– Продать? Нет. Он мне нужен. Он дает мне советы, что есть, а кроме того, нутром чует яды.

– Чует яды? – удивился торговец из Генуи. – Вы преувеличиваете!

– Ничуть, – сказал Федерико.

– Это он выжил, попробовав яда, предназначенного для тебя, Федерико? – спросил Сфорца.

Все присутствующие изогнули шеи и уставились на меня. И тут я заметил, что эти подлые крысы – брыластый, щеголь и толстяк – усмехаются и радостно потирают руки.

– Да, – отозвался Федерико. – Я могу показать на любое блюдо, и, отведав всего один кусочек, мой Уго скажет мне, из чего оно состоит.

– Тогда он должен знать все блюда на свете! – заметил один из гостей.

– Все, которые мне довелось отведать, – согласился Федерико.

– Это невозможно! – воскликнул Сфорца, проглотив телячью рульку в соусе.

У Федерико побагровело лицо.

– Нет, возможно! – медленно проговорил он.

– Ну что ж… – Сфорца улыбнулся, показал на поднос, стоявший в центре стола, и сказал: – Спорим, он не назовет нам компоненты этого блюда?

Я попытался вспомнить, кто именно поставил на стол этот поднос.

– Что это? Polpetta?  [48]48
  Котлета?


[Закрыть]

– Да. Если он назовет все ингредиенты, я удвою твой выигрыш, – заявил герцог Сфорца. – А если не сумеет, ты потеряешь все, что выиграл у меня в карты.

У меня подкатил комок к горлу.

– Как мы это проверим? – спросил Федерико.

– Мой повар напишет все продукты, которые он использовал.

Повар, очевидно, ждал за дверью, поскольку тут же заполз в зал, как таракан. Откуда-то, словно по волшебству, появились листок бумаги и перо. Повар написал список продуктов, сложил листок и бросил его на стол рядом с котлетами. Я глянул на Чекки, пытаясь поймать что-нибудь в его глазах, но он дергал себя за бороду. Все произошло так быстро, что нас застали врасплох.

– Присоединяюсь к пари, – сказал герцог Савойский, швырнув на стол пригоршню серебряных колец и медальон.

Туда же со всех сторон посыпались золотые сережки, кубки, серебряные ожерелья, браслеты и броши.

Толстяк подлил герцогу Савойскому вина. Брыластый облизал губы и – чтоб мне провалиться, если вру! – подмигнул мне. Щеголь, стоявший за креслом герцога Сфорца, хитро улыбался. Перед глазами у меня вдруг отчетливо всплыла картина: я корчусь на полу, среди прекрасных стенных росписей, под люстрами с тысячью-свечей, а герцог Сфорца, стоящий надо мной, говорит: «Ты проиграл, Федерико. Он угадал все, кроме яда».

Котлеты были отравлены! Я знал это! Мне хотелось сказать Федерико – но как я мог? Я видел отблеск от кучи драгоценностей в его глазах; он уже считал их своими! Его решительность подстегнула меня. Он жаждал выиграть – и я тоже! В тот миг моими устами говорил сам Господь, точно так же как в ту памятную минуту, когда, поднявшись со своей засохшей грядки с бобами, я произнес: «Я займу место Лукки!» Повернувшись к герцогу Сфорца, который сидел за другим столом, напротив Федерико, я сказал:

– Я готов – если ваш дегустатор составит мне компанию.

– Мой дегустатор? – переспросил герцог.

– Пари будет еще интереснее, если, пока я буду пробовать котлету, ваш дегустатор сможет сказать нам, что находится в этой чашке! – Я показал на чашку со спелой брусникой.

У брыластого отвисла челюсть.

– В чашке с ягодами? – нахмурился герцог Сфорца.

Я кивнул. Герцоги, торговцы, рыцари и князья переглянулись. Брыластый посмотрел на щеголя, потом на толстяка, но они были ошеломлены не меньше его.

– Почему бы и нет? – рассмеялся герцог Сфорца.

Я взял чашку и медленно пошел к брыластому. На полпути между столами я остановился, закрыл глаза и пробормотал якобы заклятие на арабском – вполголоса, но так, чтобы этот мерзавец услышал. На самом деле я тихо молил Бога, внушая ему, что, если он действительно вознаграждает правых, смелых и достойных, ему следует прийти мне на помощь.

Потом я поднял чашку к лицу и повернулся кругом. Я делал вид, что не замечаю окружающих, которые с изумлением глядели на меня, теряясь в догадках. Архиепископ хмурился, Елена уставилась на меня во все глаза. Помню, я мельком подумал, что наконец она заметила меня.

Описав полный круг, я медленно подул на ягоды и сунул чашку брыластому в руки. На лбу у него выступили капли пота. Я повернулся к нему спиной и вернулся на место.

– Будем пробовать одновременно!

Брыластый глянул на ягоды, потом на меня.

– Он колдун! – взвыл этот подонок, показывая на меня.

Чекки и Бернардо прыснули со смеху.

– А ты перетрусил! – воскликнул Септивий.

– Перетрусил! Перетрусил! – подхватили остальные. Все мои корсольцы были за меня!

– Давайте жуйте! – внезапно взревел Федерико.

– Жуйте! – послышались голоса со всех сторон. – Да-да! Начинайте!

Казалось, что вызов брошен брыластому, а не мне. Я взял кусочек телятины. Сфорца что-то сказал брыластому. Тот потянулся за ягодой и тут же отдернул руку. По щекам у него текли струи пота.

– Бери ягоду! – крикнул торговец из Генуи.

– Нет, не трогай! – вмешался кто-то. – Он их заколдовал.

– О Господи! Да я сам попробую! – заявил немецкий рыцарь.

– Нет! – крикнул Чекки.

Федерико встал, перекосившись от боли в ноге, и повернулся своей массивной тушей к брыластому. Увидев это, все вскочили на ноги, даже архиепископ. Залаяли собаки, свеча из люстры свалилась на кучу драгоценностей. На меня никто не смотрел. Брыластый поднял чашку и взял ягоду.

– Попробуй ее! – рявкнул Федерико.

– Живо! – крикнул я, поднося ко рту кусок телячьей котлеты.

Брыластый, в свою очередь, поднес ко рту ягоду. Его рука, казалось, боролась сама с собой. Одна сила подталкивала ее к губам, другая – отталкивала. Ягода коснулась его губ – и тут брыластый выронил чашку, выпучил глаза и отпрянул назад, шатаясь, как корабль во время шторма. А потом схватился рукой за сердце и рухнул на пол. Изо рта у него, пузырясь, потекла слюна. На мгновение все застыли. Затем архиепископ протиснулся через толпу к брыластому. Кто-то из-за спины в мгновение ока рывком опустил мою руку вниз, выхватил из нее котлету и сунул мне другую.

– Я готов попробовать, – заявил я во всеуслышание и отправил телятину в рот.

Все повернулись ко мне. Федерико схватил со стола листок бумаги.

– Здесь сыр моцарелла, изюм, петрушка, – сказал я громко, – чеснок, соль, фенхель, перец – и, конечно, телятина.

– Правильно, – воскликнул Федерико, читая список, – хотя и в другом порядке. Но это не имеет значения, верно?

Все тут же забыли о брыластом. Герцог Сфорца выхватил у Федерико листок. Щеголь с толстяком смотрели на меня, ожидая, что я вот-вот закричу и грянусь оземь. Я знал, что этого не случится, однако делал вид, что не замечаю их взглядов. Откусив еще кусочек, я пожевал его, нахмурился так, словно учуял что-то неладное, кашлянул, проглотил и громко рыгнул.

– Восхитительно! – заявил я. – Мои поздравления повару.

– Я выиграл! – взревел Федерико и жадно загреб пригоршню драгоценностей.

Чекки подобрал все остальное. Федерико, опираясь на мою руку, вышел из банкетного зала, сжав челюсти, однако отказываясь признать, что его мучает нестерпимый приступ подагры.

– А теперь говори, – велел Федерико, когда мы дошли до его покоев, – что ты сделал с ягодами?

– Котлеты были отравлены, ваша светлость. Я уверен.

– Отравлены? – Его маленькие глазки стали похожими на наконечники стрел. – Откуда ты знаешь?

– Дегустаторы невзлюбили меня с первой же минуты. Две недели назад они устроили на меня засаду в парке. Очевидно, это они подсказали герцогу Сфорца его идею: если вы помните, именно он предложил пари. Они хотели убить меня и заодно вернуть ему проигрыш.

– Но зачем ты съел котлету, если знал, что она отравлена?

– Потому что вы подменили ее, ваша светлость.

– Я ничего не подменял.

Я посмотрел на Чекки. Он покачал головой. Пьеро, Бернардо и Септивий сделали то же самое. Неужели мне показалось?

– Утройте охрану у моих дверей, – рявкнул Федерико. – Чекки! Утром мы уезжаем.

Придворные поспешили прочь, чтобы выполнить его приказ. Я не понимал, в своем я уме или нет, и все пытался вспомнить прикосновение руки с котлетой – но не мог.

– Уго! – сказал Федерико.

– Да, ваша светлость?

Герцог запустил руки в кучу драгоценностей.

– Я не знаю, что произошло, и меня это не волнует. Держи!

Он сунул мне самое красивое серебряное кольцо, сверкающее драгоценными каменьями.

– Mille grazie, ваша светлость, – пробормотал я и бухнулся на колени, чтобы поцеловать подол его мантии.

– Будь осторожен, – резко сказал он. – Сфорца не любят проигрывать.

Когда я вышел в коридор, Септивий с Пьеро поздравили меня. Бернардо, сплюнув шелуху от семечек, заявил:

– Ты, должно быть, родился под знаком Льва.

– Потому что я такой храбрый?

– Потому что у тебя много жизней, как у кошки.

– Трофеи достаются победителю! – пробормотал Чекки и велел мне спуститься вниз по лестнице.

Памятуя о предупреждении Федерико, я вытащил кинжал и начал осторожно спускаться по ступенькам, то и дело оглядываясь. Гул голосов гостей поднимался мне навстречу. Внизу никого не было, кроме портретов, которые уставились на меня со стен.

Я услышал тихий шепот:

– Уго!

Я обернулся и увидел ее. Она стояла за колонной. Ее зеленые глаза блестели в свете факелов. Елена. Моя Елена, окликнувшая меня по имени.

– Как ты? Все нормально? – спросила она, протянув руку к моей шее.

– Значит, это ты! Ты подменила…