355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уго Ди Фонте » Дегустатор » Текст книги (страница 17)
Дегустатор
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:26

Текст книги "Дегустатор"


Автор книги: Уго Ди Фонте



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Мне пора. Из Рима приезжает кардинал Севинелли.

Поднявшись наверх, я услышал душераздирающий вопль.

Я нагнулся и посмотрел в клетку. Витторе лежал на полу, уткнувшись лицом в навозную жижу, и, судорожно сжимая в руках прелую солому, рыдал, выкрикивая одно лишь слово:

– Папа! Папа! Папа!

Я занял свое место на балконе позади Федерико с Мирандой, рядом с гостями из Перуджи и Сполсто. Толпа внизу пела и плясала вокруг арки. Где-то вдали заиграли трубы, пробежал шепоток: «Едут! Едут!» – и на плошади показалось двенадцать всадников в блестящих доспехах с зелеными и белыми лентами. В правой руке они держали оливковые ветви и так прямо сидели в седле, словно их головы прикрепили к небу. За ними гарцевали двадцать великолепных скакунов без наездников, украшенные золотыми седлами и уздечками. Затем появились трое вельмож с флагами. На одном был изображен крест, на другом – ключи от церкви, на третьем, имперском флаге Святой Римской церкви – пять полумесяцев. И наконец в окружении рыцарей появился ослепительный золоченый паланкин, который несли слуги.

Процессия остановилась прямо напротив балкона. Из паланкина на площадь ступил человек. Господи Иисусе! Я не верил своим глазам. Это был не кардинал Севинелли, а проклятый горбун Джованни! Эти уши я узнал бы за милю! У меня свело желудок. Я глянул еще раз, чтобы убедиться, что я не ошибся. Нет, это был он, в золотистой мантии и с маленькой красной шапочкой на голове! Площадь замерла. Все смотрели на Федерико. Я думал, он спрыгнет с балкона и набросится на Джованни, однако герцог встал и громким ясным голосом произнес:

– Мы приветствуем кардинала Джованни в Корсоли и будем молиться, дабы его пребывание здесь осенило нас Божьей благодатью.

Толпа возликовала; процессия въехала во дворец.

Гости поспешили с балкона, жужжа, словно тысяча пчел. Я не мог шевельнуться. Задница у меня приросла к креслу, а ноги стали тяжелыми, как у каменной статуи. «Может, мне это снится?» – спросил я себя и поинтересовался у Чекки, знал ли он о приезде Джованни. Он покачал головой. Септивий поклялся, что не писал ему приглашение. Кто же мог это сделать?

Гости весь вечер сплетничали о неожиданном госте.

– Джованни не приехал бы, если б его не пригласили!

– В любом случае, нельзя сказать, что у него кишка тонка!

– И член, как у коня. Так я по крайней мере слышал, – пошутил кто-то.

Слухи расползались и подымались ввысь, словно дым, пока не затмили солнце.

Мы собрались во дворе на первый спектакль актеров из Падуи. Воздух был насыщен ароматом роз. То и дело мелькали светлячки, горя желанием принять участие в празднестве. Кресла поставили напротив двух декораций, расписанных облаками, птицами и цветами, которые прекрасно сочетались с висячими садами на заднем плане. Миранда была вся в белом, если не считать ожерелья из ослепительных изумрудов и изящной золотой короны. Что бы она ни чувствовала, а может, как раз благодаря своим переживаниям, моя дочурка в жизни не была так прекрасна. Когда она заняла свое место рядом с Федерико, зажглись факелы, и мы увидели потрясающее зрелище. Целое море изысканных дам, обилие сверкающих драгоценных камней, масса привлекательных мужчин, и все это на фоне великолепия природы – в общем, не бледное отражение рая, а настоящий источник вдохновения для небес! Из уст публики, польщенной тем, что она стала частью столь дивного зрелища, вырвался общий восторженный вздох.

Опьяненный счастьем, я откинулся на спинку кресла – и вдруг увидел в окне дворца лицо Томмазо. Меня это так поразило, что я чуть не свалился. Тут заиграли флейты и барабаны, и я отвел от него глаза, устремив их на сцену. Когда наконец настала тишина, на подмостки вышли актеры, одетые богами, и попросили природу показать ее богатства. На сцену выбежали другие актеры, наряженные львами, ягнятами, котами и собаками, и стали вместе танцевать. Звери пропели Федерико с Мирандой любовные песни и воззвали к богам, дабы те благословили брачный союз и сделали его плодородным.

Они ушли со сцены, и декорации повернулись, открывая взору серию картин, которые предполагалось использовать во время представления. На одной из них была изображена монастырская келья для истории Боккаччо о монашке, которая потеряла свою плетку или что-то еще, я точно не помню. Я был совершенно рассеян и все думал о том, зачем к нам пожаловал Джованни и не затевает ли Томмазо какую-нибудь глупость. Потом снова были танцы, еще одна комедия, а в конце два громадных грифа вытащили на сцену золоченую карсту, в которой сидела Миранда. Все произошло так естественно и гладко, что я даже не заметил, когда она покинула зрительское кресло. Она сидела в золоченой карете на фоне холма, поросшего деревьями и прекрасно дополнявшего висячие сады, которые уже сами по себе были совершенством.

Я посмотрел, наблюдает ли из окна Томмазо, но там никого не было, и я выругал его про себя за то, что он испортил мне удовольствие. Господь всемогущий! Такое случается лишь раз в жизни, и я хотел запомнить каждую подробность. Как жаль, что отец и моя дорогая матушка не могли разделить мою радость! Potta! Я хотел, чтобы это зрелище видел весь мир! Я бы даже Витторе освободил, чтобы показать ему, как его ядовитые слова превратились в чистое золото.

Миранда взяла в руки лиру, и мелодия полилась, словно нежный ручеек. Закрыв глаза, Миранда запела о любви – такой сильной, что человеческому сердцу ее не вынести. В ее неистовом огне сгорает не только сама певица, но и ее возлюбленный. И лишь после смерти, освободившись от плоти, они смогли соединиться. Когда смолой последние звуки, Миранда открыла глаза и чуть приподняла голову, словно пытаясь узреть души, улетающие в черное звездное небо над нами. Потом склонила голову, грифы уволокли карету со сцены, и последнее, что мы увидели, была призрачно-бледная шея Миранды. Я глянул на окно. Томмазо плакал.

Под аплодисменты гостей Федерико встал с трона и повернулся к нам лицом.

– Она лучше всех актрис из Падуи! – радостно заявил он.

Все снова захлопали.

– Mangiamo!  [61]61
  Пленительно!


[Закрыть]
 – крикнул герцог и пошел вместе с Мирандой в банкетный зал.

О самом содержании песни никто не сказал ни слова.

Если бы я не видел этот зал каждый день в течение пяти лет, я бы его не узнал. С потолка свисали люстры с сотнями свечей. Столы были покрыты тонкими льняными скатертями, а вместо подносов на них стояли золотые тарелки. Оформлением занимался Граццари, и он даже салфетки велел сложить в виде цветов. Как только гости расселись, трубы возвестили о том, что сейчас подадут всевозможные яства. О первом блюде я уже упоминал. На второе подали жареную зобную и поджелудочную телячью железы, печенку в баклажанном соусе с ломтиками тонко нарезанной копченой ветчины и дыни, а также горячие блюда. Поскольку стояло начало лета, мясо было нежное и сочное, особенно крольчатина. Кроликов, специально выращенных для этого случая, подали с кедровыми орешками. Ломтики жаренной на вертеле телятины плавали в собственном соку. Септивию, естественно, полагалось произнести речь.

– Только покороче, – велел Федерико.

Септивий сказал, что, хотя Корсоли не может похвастаться величием Рима или блеском Венеции, три этих города – братья по духу. У каждого есть свои достоинства, а поскольку Корсоли расположен на полпути между двумя другими, он заимствует лучшие черты обоих. А если репутация Корсоли в области торговли или искусств не столь высока, то это лишь из-за его географического положения, за которое можно винить только Господа Бога, но кто же решится обвинить Всевышнего, коли на то была его воля? Мне все это показалось полной бессмыслицей, да и остальным тоже, не исключая, видимо, и самого Септивия, ибо он запнулся и вдруг заявил, что Корсоли компенсирует свое географическое положение, став первым городом в Романье, где пользуются вилками! Тут слуги вручили каждому гостю по серебряной вилке. Oi me! Можно подумать, это были золотые слитки! Луиджи пришлось залезть на стол, чтобы привлечь внимание гостей.

– Возьмите вилку вот так. – Он зажал ее в правой руке. – А теперь воткните ее в мясо на подносе и положите его себе на тарелку.

Все немедленно последовали его совету.

– Не торопитесь! – услышал я голос Джованни.

– Теперь, – продолжал Луиджи, – придерживая мясо на тарелке вилкой, возьмите нож, лежащий с левой стороны, и отрежьте кусочек.

Он отрезал в качестве примера ломтик телятины, подцепил его на вилку и протянул мне – ну точно как собаке! Я попробовал, объявил, что мясо не отравлено, и вернул тарелку Федерико. Герцог тут же вонзил в телятину нож – с такой яростью, словно теленок был еще живым, – и разрезал на три части.

– Совсем просто! – довольно ухмыльнулся он.

Все гости сделали так, как их проинструктировали. Женщины хихикали и восклицали:

– Слава Пресвятой Богородице! Вилка – подарок небес. Как мы могли жить без нее?

Септивий, который, как обычно, болтал во время еды, дважды уколол себе язык. Я вдруг вспомнил о Томмазо и подумал: уж не подсыпал ли он яда в вишневый торт? Гости вокруг меня смеялись и шутили. Даже Миранда! Она-то над чем смеялась? А может, она знала, что ягоды отравлены – и ее это не волновало?

– Мой шеф-повар по десертам! – сказал Федерико, когда Томмазо вошел с тортом на золотом блюде.

Герцог отломил ложкой кусок торта, но предложил его не мне, а Миранде. Почему? Неужели подозревает, что здесь что-то неладно? И что мне делать? Закричать? Броситься к ней? Вырвать торт у нее изо рта? Я посмотрел на Томмазо. Лицо у него было бледное как мел.

– Ваша светлость, – сказал я. – Может, мне сперва попробовать вишню?

– По-моему, в этом нет необходимости. Или есть? – спросил Федерико, держа ложку на весу.

– Нет, но поскольку я больше не буду вашим дегустатором…

Миранда преспокойно взяла у Федерико ложку и, не дав мне опомниться, проглотила кусок торта, а затем громко вздохнула от удовольствия. Томмазо вышел, глянув на меня с таким отвращением, что я задрожал от бешенства. Актеры пели, клоуны жонглировали, музыканты наяривали веселые мелодии. Рубашка у меня взмокла от пота, колени тряслись, как в лихорадке. В желудке словно образовалась дыра. Мне хотелось умереть, но я досидел до конца трапезы.

* * *

Я только что вернулся в свою комнату. Над горами скользят первые рассветные лучи. Кое-кто из гостей отправился в сад любоваться закатом, однако я устал больше, чем Иов, и мне нужно поспать. Когда я проходил по двору, мне встретился кардинал Джованни с четырьмя телохранителями. Я поклонился и сказал:

– Buona notte, кардинал Джованни. Он шагнул вперед, преградив мне путь.

– Уго ди Фонте, дегустатор герцога Федерико! – Кардинал смерил меня взглядом с головы до ног так, будто я был куском мяса, который он собирался купить. – Скажи мне, Уго, после того как твоя дочь станет женой герцога, ты по-прежнему останешься на своей должности?

– Нет, у меня будет мой собственный дегустатор.

– Собственный? – Горбун повернулся к стражникам: – Вы слышали? Уго обзаведется своим дегустатором! – Охранники заржали, а Джованни вновь повернулся ко мне: – И когда это произойдет?

– На последнем банкете.

– Через пять дней? – Глаза у него за очками округлились, как будто хотели вылезти на лоб.

– Да.

Я и сам с трудом в это верил.

– Ну-ну, посмотрим, – ухмыльнулся он и пошел дальше, даже не оглянувшись.

Что он имеет в виду? Да какая мне разница! Пускай думает, что хочет. Он не сможет мне напакостить, во всяком случае, здесь, в Корсоли. Суд у нас правит Федерико, а он женится на моей дочери, и пусть даже Джованни – эмиссар папы римского и самого Иисуса Христа, руки у него коротки!

День третий

Oi me! Sono fottuto! Моя жизнь перевернулась! Геенна огненная разверзлась у меня за спиной, дьяволы хватают меня за пятки. Как это могло случиться? Я сидел в своей комнате… Нет, нет. Начну сначала. Сегодня утром в соборе Святой Екатерины Джованни произнес проповедь, в которой призывал отдать кесарю кесарево, а Богу – Богово. Я был уверен, что кардинал обращается ко мне – из-за нашего вчерашнего разговора. Как только месса закончилась, я пришел сюда, чтобы все это записать. Тут в дверь постучали.

– Uno momento! – крикнул я, поскольку хотел спрятать рукопись.

И услышал в ответ, что, если я не открою дверь, ее взломают. Меня взбесило, что кто-то позволяет себе так со мной говорить. Со мной! С придворным! Отцом невесты! В самый разгар свадьбы!

– Я вам покажу, как мешать мне! Сейчас вы у меня получите по башке! – заорал я, открывая двери.

Передо мной стояли те же четверо солдат, которых я видел накануне с кардиналом Джованни. Капитан сказал, что их хозяин желает меня видеть. Я ответил, что кардинал Джованни, очевидно, забыл о свадьбе моей дочери, у меня масса дел, а потому, если я ему нужен, пускай сам ко мне придет. Капитан спокойно ответил, что, если я немедленно не пойду с ними, меня бросят в темницу. Porta! Что мне оставалось делать?

Когда я вошел, Джованни сидел за столом и писал. Из-за коротко остриженных волос голова его без шляпы походила на большую кастрюлю, а уши – на ручки, за которые ее берут. Я подождал минутку, потом сказал:

– Простите, что прерываю, кардинал Джованни…

– Нет, не прощу, – резко ответил он, продолжая писать. Этот придурок вел себя так, словно он папа римский!

Через пару минут он положил перо, выпрямил спину и спросил:

– Ты знаешь, зачем я приехал?

Знаю ли, зачем он приехал? Он явно играл со мной в какую-то игру, но поскольку правил я не понимал, то невинно ответил:

– Чтобы благословить этот священный брак от имени папы, очевидно.

– Я уполномочен папой Климентом выявить всех, кто грешил против церкви, – сказал он.

– А я-то тут при чем? – спросил я, пожав плечами.

Он ничего не ответил, только молча глядел мне прямо в глаза.

– Кардинал Джованни, – сказал я, – клянусь Пресвятой Богородицей, я никогда не говорил ничего против Господа нашего Иисуса Христа, Бога Отца, церкви или святых. Даже против папы римского!

Джованни взял со стола лист бумаги, поправил очки и прочел:

– «Имперская Римская церковь обвиняет Уго ди Фонте из Корсоли в колдовстве».

– Меня? – рассмеялся я. – В колдовстве?

– Это серьезное обвинение. За него полагается смертная казнь.

– Вы вызвали не того ди Фонте, кардинал Джованни. Мой брат Витторе устраивал шабаши в конюшне. Он проклинал Христа и заставлял своих последователей целовать себя в задницу…

– Лучше сознайся!

– В чем? – с жаром спросил я.

Кто-то стукнул меня по затылку, и я рухнул на пол. Меня пнули под ребра, потом подняли и, как марионетку, поставили перед Джованни. Голова у меня шла кругом, изо рта сочилась кровь, один зуб сломался.

– Угомонись! У нас есть свидетель.

– Хотел бы я на него посмотреть! – крикнул я.

Кардинал Джованни кивнул охраннику, тот открыл боковую дверь и… Матерь Божья! Господи Иисусе! В комнату вошел щеголь из Милана.

– Надеюсь, ты помнишь Баттисту Джироламо, – сказал Джованни. – Он был дегустатором у герцога савойского и видел, как ты занимался в прошлом году колдовством на банкете у Франческо Сфорца.

– Мерзавец напустил порчу на чашку с брусникой, и это убило Антонио де Генуя! – заявил коварный щеголь.

– Я его не убивал!

– Тихо! Ты видел, как это случилось, Баттиста?

– Да, кардинал Джованни.

– Ты когда-нибудь видел Уго ди Фонте до того?

– Да, ваше преосвященство. В тот вечер, когда он приехал, я выпивал в компании дегустаторов, и мы говорили об амулетах.

– И что он сказал?

– Он сказал, что не пользуется амулетами.

– Чем же он пользовался?

– Он сказал – магией.

– Магией?

– Да, кардинал Джованни, магией!

Potta! Они отрепетировали это лучше, чем актеры из Падуи!

– Можешь идти, – улыбнулся Джованни. Охранник отворил боковую дверь. Щеголь подошел к ней, остановился на миг в дверном проеме и, обернувшись ко мне, провел рукой по горлу.

– Что ты теперь скажешь, Уго ди Фонте? – спросил Джованни, снова поправив очки.

Что я мог сказать? Если я заявлю, что был удивлен не меньше других, когда брыластый отдал концы, он мне не поверит. Если я поклянусь, что не умею колдовать даже ради спасения собственной жизни, он мне тоже не поверит. Мои слова не имели никакого значения. Он жаждал мести.

– Кардинал Джованни, если бы я и правда умел колдовать, зачем мне оставаться дегустатором здесь, в Корсоли, и все эти годы дважды в день рисковать жизнью? Разве я не уехал бы в Рим, Милан или Венецию и не сколотил бы себе состояние? Да умей я колдовать, разве я стоял бы сейчас перед вами?

Лицо у Джованни побагровело, как свекла.

– Как ты смеешь издеваться над судом? – заорал он. – За такую наглость тебе голову мало отрубить! Все, на сегодня довольно. Я тебя еще вызову.

Телохранители отвели меня обратно в спальню и сказали, что мне повезло, раз я остался жив, поскольку других людей Джованни бросал в тюрьму, а некоторых казнил даже при наличии куда менее веских доказательств. И вот я сижу у себя и дрожу. Почему Джованни меня не казнил? Или по крайней мере не заточил в темницу? Зачем он меня дразнит? Боится Федерико, что ли? А может, ждет окончания свадьбы… Боже милосердный, как же мне быть? Куда бежать? Нет, сейчас главное – успокоиться и ни в коем случае не показывать Джованни, что я его боюсь. Какого черта ты свалился на мою голову, сволочь проклятая, содомит, мерзкий горбун?!. Спокойно, Уго. Не трусь! Как-нибудь выкрутимся.

Когда я что-то не понимал в Библии, например, почему Всевышний позволял убивать святых, а грешникам даровал жизнь, аббат Тотторини говорил, что пути Господни неисповедимы и задавать такие вопросы негоже. Но чем больше я думал, тем больше мне казалось, что это вовсе не тайны Господа, а его ошибки. Я сказал об этом аббату, на что он сердито ответил:

– Господь не совершает ошибок!

– Если это не ошибки, значит, ему все равно.

Аббат рассердился еще больше. Он сказал, что Господь принес в жертву своего единственного сына, дабы искупить грехи человеческие, и это доказывает, насколько ему не все равно. А поскольку мы все – его дети, он наблюдает за каждым из нас.

– В таком случае, у него плохо со зрением, – откликнулся я.

Как он может наблюдать за мной – и одновременно за всеми остальными жителями Корсоли? А также Венеции, Рима, Милана и Франции? Мы молим его о благодеяниях, восхваляем, когда он к нам благоволит, и ругаем себя, когда впадаем в немилость. Но на самом деле, мне кажется, он не видит нас. А если и видит, то ему без разницы. Помню, как я впервые взглянул вниз с крепостной стены, наблюдая за крестьянами, спешившими на рынок. Они казались не больше муравьев, и я никого из них не узнавал. Именно так мы наверняка выглядим в глазах Бога. Тысячи и тысячи муравьев, и каждый пытается перелезть через ветки или камни своей жизни. Зачем? Если есть какая-то причина, по которой я должен преодолевать препятствия в виде веток и камней, почему Господь не дает мне знака? Или он думает, что я слишком глуп, чтобы его понять? Я, который одержал верх над брыластым, своим отцом и Витторе? Неужели Всевышний считает, что у меня мозгов не больше, чем у муравья?

Тогда зачем он вообще дал мне мозги? Лучше бы я был муравьем и ни о чем не думал. Так куда спокойнее.

Мир и впрямь сошел с ума. Под моим окном стоят гости, глядя на дождь – он недавно пошел, – а я прямо над ними горю в аду. Нужно поговорить с Федерико. Я хорошо ему служил. Я спас ему жизнь. Он женится на моей дочери. Он защитит меня от Джованни. Он должен! Нехорошо это будет выглядеть, если отца невесты арестуют за колдовство на свадьбе герцога!

Я только что вернулся из герцогских покоев. Стражник сказал, что Федерико отдыхает и велел его не беспокоить. Клянусь, если Джованни запрет меня в одной клетке с Витторе, я сойду с ума! Ладно, пора на турнир…

Все, пришел с турнира. Миранда так хлопала и смеялась, словно ей все на свете нипочем. Я хотел ее спросить почему, но мне стало плохо. Стены в моей комнате качаются вверх-вниз, как лодка на море. Бумага отказывается спокойно лежать на столе, хотя я и пригрозил порвать ее. Уго, Уго, Уго. У У У У. У пера острый коготь. У Джованни тоже есть когти. У всех есть когти, даже у меня. Я не могу расцарапать себе лицо – разве только так осторожно, чтобы мое лицо этого не видело. Кто-то стоит у двери. Они меня зовут. У них рты как у крыс. Я не буду им отвечать, потому что меня не должны видеть с крысой. Я не могу идти с крысой на банкет. Мне все равно, сколько они будут звать, я не пойду. Я не…

День четвертый, после обеда

Мои чувства меня подвели! Я и впрямь сумасшедший! Сейчас уже четвертый день, а я как натянутая до предела тетива лука. Федерико на охоту не поехал (какая лошадь его выдержит?), и Джованни тоже. Когда мы уезжали, я увидел, что они разговаривают. О чем они говорили? Я спросил у Чекки, но он не знает. Охота не состоялась из-за дождя. Oi me! Пойду к Федерико снова.

Вечером

Федерико все еще отдыхает. Почему? Раньше он никогда не отдыхал. Может, он не хочет меня видеть? Но откуда он знает, зачем я прошу аудиенции? Я слонялся по замку. Гости сплетничали о женитьбе Федерико на крестьянской девушке: почему, дескать, он просто не взял ее, как всех остальных?

– Я бы покончила с собой, – сказала одна женщина. Один из мужчин спросил меня, как я позволил Миранде выйти за герцога; он бы подобного брака не допустил. Это, конечно, от зависти. У них на лицах все написано. Я слышу нотки зависти в их голосах.

Раздался удар грома, небо пронзила молния, как назло пошел дождь. Актеры только что вернулись с площади Сан-Джулио. Актриса, игравшая единорога, сказала, что земля на площади превратилась в такое мокрое месиво, что еще немного – и Гераклу пришлось бы догонять не единорога, а слона.

После того как Федерико отказался меня принять, я пошел на кухню посмотреть, готовит ли Луиджи мои любимые рулеты из дичи, как обещал. Дичь надо тонко нарезать, смешать с телячьим жиром и специями, завернуть в тесто и запечь. Затем взбить два яичных желтка с капелькой кислого сока и помазать рулеты. Но когда я пришел, Луиджи вовсе не занимался рулетами. Он смешивал фарш из куриной грудки с толченым миндалем и хлебным мякишем.

– Вместо рулетов у нас будет mangiabianco, – сказал он, глядя на меня так, словно я был золотарем, чистившим выгребные ямы.

Подумать только! Три года назад он не мог отличить свинину от курятины, а теперь считает себя первым поваром на свете!

– Я решил так потому, что после столь обильных пиров желудок перенасыщен пищей и не надо его дразнить.

– У нас еще не было таких уж обильных пиров.

– Да? А что же тогда было два дня назад? – возмущенно спросил он.

Я глянул на Томмазо, однако тот притворился, что не замечает меня.

– Ты дегустатор, а потому не знаешь о разных видах аппетита, – добавил Луиджи.

Я, дегустатор Уго, не знаю о разных видах аппетита?!

– Аппетит у голодного человека не такой, как у сытого. – Он смешал горстку имбиря с миндалем и сахаром и посыпал ими цыпленка. – Когда человек сыт, он как будто просит: «Удиви меня!»

«Сейчас я тебя удивлю!» – подумал я, выхватив кинжал.

– Чья это идея?

– Томмазо.

Вот почему он меня в упор не видит!

– Мне некогда лясы точить! – крикнул Томмазо, хлопнув себя руками по бокам.

Он сооружал карету и лошадей из сахара и марципана. Мне хотелось раздолбать их на мелкие кусочки. Очевидно, Томмазо почувствовал это, поскольку загородил свой шедевр.

– Чего тебе надо?

Все, кто был на кухне, уставились на меня.

– Ты не имеешь права приходить сюда, когда вздумается, и мешать нам работать, – сказал Луиджи.

– Я буду приходить, когда захочу! – крикнул я в ответ. Я нашел Миранду, но она тоже не стала меня слушать. А сейчас у меня болит голова и зудит вся кожа. Когда же это кончится? Я должен подготовиться к банкету!

На закате

Я еле жив. Мне больше не страшен ад – я уже там. О Господи, какие еще испытания ты мне уготовил?

После банкета, который я не помню, поскольку постарел с той поры на тысячу лет, я уснул как убитый. Не знаю, Долго ли я спал, но мне вдруг приснился Федерико. Он шел по коридору, сжимая в одной руке палку, а в другой – шпагу. Сначала он шел медленно, потом все быстрее и быстрее, сворачивая из одного коридора в другой. Я знал, что он идет к моей комнате. И знал, что я должен спрятать какую-то вещь, только не мог понять, что именно. Я обежал вокруг комнаты, пошарил под кроватью, за креслами, все время чувствуя неумолимое приближение Федерико. Я сорвал с окон шторы и разразился слезами, умоляя маму помочь мне, – и тут вспомнил, что я ищу. Мигом проснувшись, я подбежал к двери Миранды и постучал.

– Кто там? – спросила она.

– Я! Уго! Твой отец! – прошипел я, нутром чуя, как приближаются шаркающие шаги. – Открой дверь! Бога ради, открой!

Дверь открылась – и я увидел Миранду и Томмазо, прикрывающих наготу простынями.

– Вы с ума сошли? Федерико идет сюда!

– У меня будет ребенок от Томмазо, – сказала Миранда.

– Я скажу ему, что мы давно помолвлены, – заявил Томмазо.

Они стояли там, как песчинки на берегу перед приближающимся приливом.

– Он убьет вас обоих!

– Тогда мы будем вместе на небесах, – ответил Томмазо.

Oi me! Я слышал в коридоре трехногую поступь Федерико! Томмазо рванулся к двери, чтобы встретить герцога лицом к лицу. Я с криком швырнул Миранду обратно в постель… Не знаю, откуда силы взялись! Схватив Томмазо за шею, я отволок его в свою комнату, захлопнул дверь и прильнул к ней. Томмазо пытался оттолкнуть меня. Я зажал ему руками рот и, несмотря на то что он колотил меня по голове, пригнул к полу. Мы услышали, как вскрикнула Миранда. Затем до нас донеслись чеканные шаги телохранителей Федерико и его резкий хриплый голос, спросивший:

– Где он?

Только тут Томмазо пришел в себя. Я отпустил его, показал на окно и бросился к двери как раз, когда она открылась. Охранники, сбив меня с ног, вошли в спальню. В дверях стоял Федерико – в точности такой, каким я видел его во сне.

– Кто ты? – рявкнул он с исказившимся от ярости лицом, прижав кончик шпаги к моему горлу.

– Уго ди Фонте, ваша светлость. Ваш дегустатор. Ваш преданный слуга. Я услышал, как Миранда вскрикнула…

Стражники у меня за спиной перевернули комнату вверх дном, обшаривая все углы.

– Я чую! – прошипел Федерико. – Я чую запах!

Он взмахнул шпагой и несколько раз вонзил ее в мою постель.

«Ваша светлость! – хотелось мне сказать. – Миранда не виновата. Это все дурак Томмазо! Убейте его, и все будет нормально». Но, подняв голову, я увидел молящие, переполненные ужасом глаза моей дочери – и ничего не сказал. А кроме того, я понимал, что гнев герцога в любом случае обрушится на нее.

Федерико заковылял в коридор. Эхо повторяло его шаги по каменному полу. Когда они стихли, я вошел в спальню Миранды. Ее всю трясло. Она зарыдала и протянула ко мне руки:

– Babbo! Babbo!

Я сказал ей, что у Господа свои планы и мы должны ему верить. Даже когда весь мир против нас, даже когда мы погружаемся во мрак, нам нужно хранить веру в него. Потому что со временем облака рассеются и снова появится солнце. Если ты веришь в Бога, так будет. Для верующих Господь и есть солнце, и он исцелит нас, когда растают все тучи сомнений.

Миранда ничего не ответила. Да мне и не нужен был ответ, поскольку я понял, что пытаюсь убедить не ее, а себя самого.

День пятый

Господи, почему ты не слышишь меня? Я молю направить меня на путь истинный, но ты молчишь! Oi me! Мир Шатается вокруг меня. Охранники Джованни вновь пришли за мной. На сей раз они без слов ввалились в мою спальню и приволокли меня к кардиналу. Как только я встал перед ним, Джованни спросил:

– Уго ди Фонте, ты веруешь в Бога?

– Конечно! – Я осенил себя крестным знамением. – В Бога Отца, и Сына, и Святого Духа. В создателя нашего. В нашего Отца.

– Нашего Отца?

– Ну да. Мы ведь созданы по образу и подобию его!

Джованни пожевал кончик пера.

– Если мы созданы по его подобию, значит, ipso facto  [62]62
  В силу самого факта (лат.).


[Закрыть]
, он должен отражать нас, n’est-ce pas  [63]63
  Здесь: не так ли? (фр.)


[Закрыть]
?

– Простите, кардинал Джованни, я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Если мы созданы по образу и подобию Божию, стало быть, Господь такой же, как мы, – повторил Джованни. – Наша сила – это его сила, а наша слабость – его слабость.

– Ваши слова острее шпаги, кардинал Джованни. Я простой крестьянин…

– Будь ты крестьянином, ты не носил бы такую одежду и не сидел бы завтра вечером за столом со своим собственным дегустатором рядом с герцогом Федерико, – отрезал он. – Судя по твоим словам, Господь может быть любящим и нелюбящим. Милосердным, но жестоким…

– Кардинал Джованни…

– Эгоистом, снобом, вором, убийцей…

– Мы созданы по образу Божию, однако грехи наши вызваны тем, что мы не исполняем его учение.

– И какой грех самый тяжкий?

Я боялся ответить, поскольку понимал, что в любом случае буду не прав.

– Гордыня, Уго.

– Вам, конечно, виднее.

– Разве ты не гордишься своей дочерью?

– Неужто это грешно?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Ты гордишься своей дочерью. Ты гордишься тем, что возвысился от дегустатора до придворного. Ты гордишься, что обманул саму Смерть. Твоя гордыня – словно облако зловония, окутывающее тебя. Ты расхаживаешь в шелках, но в душе ты по-прежнему крестьянин. И колдун. Вот и все.

Он махнул рукой, и меня вышвырнули из его покоев. Тем не менее он меня не арестовал. Почему? На обратном пути я увидел Миранду и Томмазо, которые разговаривали в саду Эмилии.

– Вы с ума сошли, – сказал я. – Ночью вас едва не убили, а вы опять за свое…

– Мы обсуждали десерт, который подадут на банкете, – холодно отрезала Миранда и пошла прочь.

Томмазо провожал ее взглядом, и я шагнул, заслонив собой дочь, чтобы никто не заметил, как он на нее смотрит.

– Здесь полно гостей! Не могу поверить, что ты с такой легкостью готов принести ее в жертву!

– Я? – воскликнул он. – Ты уже это сделал. И тоже ушел.

Они врут. Они что-то затевают. Именно поэтому они оборвали разговор, когда я подошел. Они собираются отравить Федерико – и меня тоже. Я знаю это. Знаю. Я, уговоривший Томмазо стать поваром, буду им отравлен! А моя дочь ему поможет. Такой комедии позавидовал бы сам Боккаччо.

Мне хотелось рассказать герцогу Федерико о кардинале Джованни и Томмазо, но после вчерашней ночи я боюсь его еще больше, чем раньше. Кроме того, где бы он ни был, его всегда окружают люди. Даже утром, когда я пробую его завтрак, вокруг полно народу. На сей раз он играл в карты с герцогом из Перуджи и принцессой Маргаритой из Римини. Я подождал окончания игры, но Федерико тут же начал новую. Он, несомненно, заметил меня, однако не подал виду. Из-за кардинала Джованни? Или… Хотя мне уже все равно. Я поговорю с ним во время банкета, даже если мне придется орать.

Актеры сегодня вновь дадут представление, поскольку маскарад отменили из-за дождя. А жаль. Я мечтал увидеть, как Геракл гонится за единорогом, а тот превращается в Венеру. Теперь на площади Сан-Джулио состоится только caccia. Молю Бога, чтобы ее не отменили. Все, мне пора одеваться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю