Текст книги "Дегустатор"

Автор книги: Уго Ди Фонте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Я всегда вижу, когда от меня чего-то хотят, – фыркнул Федерико. – Меня при этом превозносят как самого Иисуса Христа. Но ты, Уго? Ты меня разочаровываешь.

– Если я о чем-то и прошу вас, то лишь из усердия.

– О чем же ты просишь?

– Как дегустатор я могу быть полезен вашей светлости дважды в день. А если бы я стал придворным, то служил бы вам каждую минуту.

– Но что ты будешь делать? – спросил Федерико. – Пьеро – мой врач, Бернардо – астролог, Чекки – главный распорядитель, Септивий – писец и учитель.

– Я мог бы помогать Чекки…

– Ему не нужна никакая помощь. А кроме того, – нахмурился герцог, – кто будет моим дегустатором?

– Я кого-нибудь подготовлю. Это не так уж…

– Нет! – рассмеялся Федерико. – Tu sei il mio gastratore  [50]50
  Ты мой дегустатор.


[Закрыть]. И ты всегда будешь моим дегустатором. Я больше слышать об этом не хочу!

– Но, ваша светлость…

– Нет, – сказал он.

Я никак не мог остановиться и через минуту начал снова:

– Ваша светлость…

– Нет! – рявкнул он. – Оставь меня в покое!

Больше меня в его карету не приглашали.

Мы только что проехали деревню Арраджо, к югу от Болоньи. Холмы заволокла туманная дымка, в воздухе пахло дождем. Ветер качал деревья, срывая с них красную и коричневую листву. Мне под ноги падали каштаны в зеленой колючей броне. По ту сторону долины на холмы взбиралась отара овец. Пастух обнимал под деревом девушку. «Пускай Микеланджело получит свою тысячу флоринов, – подумалось мне, – а я хочу только одного: жить здесь на маленькой ферме с отарой овец и моей Еленой. Я буду любить ее и заботиться о ней. Мы будем вместе спать ночами и вместе просыпаться по утрам». Вот такой обет я дал Елене, самому себе и Богу и скрепил его, вырезав на дереве наши имена.

Когда мы достигли долины Корсоли, было холодно и шел дождь, но, увидев острые вершины гор, кучки деревьев, похожих издали на кочаны брокколи, дворец, маячивший надгробным памятником в тумане, я так обрадовался, что поцеловал землю, благодаря Господа за то, что мы благополучно вернулись домой. В соборе зазвонили колокола. Мы запели, чтобы прогнать усталость, нам навстречу выбежали мальчишки. Стоило обозу въехать в город, как его окружила толпа жен, мужей и ребятни. Я подумал: «Где же Миранда?» – и вдруг, когда я поднимался по Лестнице Плача, из толпы выбежала женщина и бросилась мне на шею с криком:

– Babbo! Babbo!

Какое счастье вновь почувствовать ее в своих объятиях!

– Моя Миранда! Моя Миранда!

Я смотрел на нее и не узнавал. Волосы, убранные под шапочку, открывали изящную лебединую шею. В ушах болтались сережки, на мягкой белой груди покоилось ожерелье. Когда я расстался с ней, она была девчонкой, а теперь передо мной стояла настоящая женщина!

– Это твоя зазноба? – раздался голос за спиной.

Я повернулся и увидел Федерико. Карета остановилась, и он смотрел через окошко на нас.

– Нет, ваша светлость. – Я поклонился. – Это моя дочь Миранда.

Федерико уставился на нее так, что я невольно поежился. Миранда покраснела, склонила голову и промолвила:

– Добро пожаловать в Корсоли, ваша светлость! Каждый день без вас был словно лето без урожая.

Федерико вздернул бровь.

– Ты слышал, Септивий?

Септивий высунул голову в окошко.

– Лето без урожая, – повторил Федерико. – Запиши! Мне это нравится.

Карета покатила дальше. Я взял Миранду за руку, и мы пошли в замок. Когда Федерико вылез из кареты, я увидел, что он обернулся, как бы пытаясь найти нас взглядом.

Я подарил Миранде гребень, розовую воду и шиньон из светлого шелка, которые купил во Флоренции. О кольце, подаренном мне Федерико, я ей не сказал, поскольку отдал его Елене. Миранда, как в детстве, уселась мне на колени, и я поведал ей обо всем, что со мной приключилось. Она в ужасе посмотрела на меня:

– Но, babbo, а вдруг брыластый съел бы ягоды и не умер? Что было бы тогда?

– Не знаю. Я верю, что Господь уберег бы меня.

Миранда задумчиво оперлась пальчиком о подбородок и спросила:

– Раз я твоя дочь, значит, Господь бережет меня тоже?

– Конечно! – воскликнул я. – Конечно!

Я рассказал ей о Елене, о том, что когда-нибудь я женюсь на ней и мы все вместе будем жить в деревне Арраджо. Миранда поджала губы.

– Я бы не вышла замуж за дегустатора.

– Почему?

– Потому что я постоянно боялась бы за его жизнь.

Эта мысль никогда не приходила мне в голову, и после нашего спора с Федерико я не хотел больше об этом думать. Поэтому я спросил:

– А за кого ты хотела бы выйти замуж?

– За принца.

– За принца? Ну конечно, само собой. У тебя есть кто-нибудь на примете?

– В Корсоли? – спросила она, изумленно распахнув глаза.

– Метить высоко – это неплохо, – с улыбкой заметил я. – Птицы, которые летают слишком низко над землей, первые падают под выстрелами. А как же Томмазо?

– Не знаю. И меня это не волнует.

Она пожала плечами, но я услышал лукавые нотки в ее голосе.

Все оказалось несколько сложнее, чем она говорила, и я понял это, когда пришел на кухню. Томмазо, чистивший угрей, еле кивнул мне, в то время как Луиджи и другие повара столпились вокруг меня, желая услышать о путешествии и особенно о случае с брыластым из моих собственных уст. Закончив рассказ, я оглянулся на Томмазо, но его и след простыл. Луиджи сказал, что через две недели после моего отъезда фортуна изменила Томмазо.

Не довольствуясь тем, что он соблазнил жену торговца (это была его первая победа), Томмазо раззвонил об этом всем своим приятелям. Зная, как легко его завести и как он любит преувеличивать, они прикинулись, что не верят ему.

– Не uno impetuoso!  [51]51
  Какой же он пылкий!


[Закрыть] – заявил Луиджи под общий смех.

Короче, пытаясь доказать, что он не врет, Томмазо настоял, чтобы друзья тайком пошли вместе с ним в очередной раз, когда муж его зазнобы уехал в Ареццо. К сожалению, он не предупредил о своем приходе горничную дамы сердца и поэтому не знал, что ревнивый супруг вернулся. Когда Томмазо пришел, муж вместе со своим братом поджидали его с дубинками в руках. Они избили бедолагу, раздели догола, защемили яйца Томмазо в сундуке и дали ему бритву. Муж заявил, что вернется через час и, если незадачливый любовник будет еще в доме, убьет его. К счастью, дружки Томмазо услышали шум и, увидев, что муж уходит, проникли в дом и освободили пленника.

– Он больше месяца провалялся в больнице, а когда вышел, все в долине уже знали о его злоключениях.

Томмазо вновь стал работать на кухне, а все свободное время просиживал взаперти у себя в спальне. Он отказывался выходить оттуда, поскольку не мог смотреть, как другие парни водят Миранду по замку под ручку. Со времени заключения нашего соглашения прошло четыре года, но я ничего не говорил Миранде, а теперь, после такого позора, Томмазо вряд ли мог настаивать на своих правах. Как я и надеялся, Господь в неизреченной мудрости своей устроил все к лучшему.

Похоже, Господь и впрямь знал, что для меня лучше. Я подавил разочарование из-за неудачи с придворной должностью и усердно занялся травами: собирал их, смешивал и пробовал маленькими порциями, чтобы увидеть, какое действие они окажут. Записывая свои опыты, я значительно улучшил почерк, а глядя, как Чекки бегает взмыленный день и ночь, выполняя распоряжения Федерико, радовался, что мне отказали в продвижении по службе. Я так увлекся своими опытами, что не мог от них оторваться, хотя и никому не говорил о том, чем занимаюсь. Несмотря на то что мы с Мирандой по-прежнему жили в одной комнате, она была слишком занята и ничего не замечала. Миранда вечно вертелась перед зеркалом: то красила губы, то выпрямляла волосы, то мазала кожу, чтобы та стала нежнее. Она плакала, когда ей казалось, что парни не обращают на нес внимания, и становилась холодна как лед, стоило им только попытаться поухаживать за ней. Могла часами играть на лире, а в другой день вообще отказывалась вставать с постели. Была ласковой и нежной, а через минуту вдруг становилась такой язвительной – не приведи Господь! В такие минуты я радовался, что нас разделяет ширма.

Приглашения, которые Федерико разослал художникам и скульпторам, остались без ответа, но – porta! – какой-то остряк, видно, разослал их во все дворцы Италии, потому что тем летом художники слетелись в Корсоли, как комары. Они понаехали из Рима, Венеции и всех городов, находящихся между ними: подмастерья, выгнанные своими учителями за лень или воровство, нищие, мечтающие о дармовых обедах, должники, сбежавшие от кредиторов. Половина из них никогда не слышали ни одного стихотворения, понятия не имели о том, как держать в руках кисть, а резать им в своей жизни приходилось только хлеб. Они напивались, дрались друг с другом и приставали к женщинам.

Миранда с подружками, держась за руки, ходили по Корсоли, а эти идиоты сражались за право идти рядом с ними. Порой она садилась у окна и сидела там все утро, пренебрегая занятиями и обязанностями, в то время как толпа придурков распевала внизу серенады.

– Ну в точности как мартовские коты! – рассердился как-то я и помочился на них из окна.

Когда Федерико доложили, что художники ни за что не платят, он заявил:

– Убейте их!

Вместо этого Чекки приказал стражникам никого из художников больше в Корсоли не пускать. Кроме того, он объявил конкурс на создание нового герба для Федерико. Победитель останется, а остальным придется уйти. На первом рисунке Федерико был изображен с двумя гепардами, которых держал на поводке. Герцог махнул рукой:

– Они слишком ручные!

Я сам был свидетелем того, как принесли второй рисунок. На сей раз губа Федерико упала на подбородок.

– Почему, – спросил он у сладкоречивого художника из Равенны, – я сижу рядом с коровой?

– Это не корова, – несколько снисходительно ответствовал тот. – Это медведь.

Федерико велел его привязать на неделю к корове, чтобы напомнить, как она выглядит. Конкурс был прерван, когда из Леванта пришел караван со львом и жирафом – дарами от султана, которому служил Федерико. Все жители Корсоли высыпали на улицы, танцуя и распевая веселые песни. Закатили грандиозный пир, и тогда я впервые в жизни надел шелковую рубашку.

– Даже у Медичи не было льва и жирафа! – бахвалился Федерико за столом.

В конце концов другой художник, Граццари из Сполето, нарисовал герб, на котором Федерико душил льва голыми руками. Герцогу понравилось. Он приказал остальным призебателям до полуночи исчезнуть из замка и заказал Граццари свой портрет. На этой фреске, висящей в главном зале, Федерико, молодой и красивый как микеланджеловский Давид, восседает на белом коне в центре битвы. Лошадь встала а дыбы, а герцог в блестящих черных доспехах, склонившись влево, пронзает саблей грудь вражеского солдата.

– Граццари – настоящий мастер, – заявил Федерико. – Он точно схватил меня таким, каким я был в юности.

Герцог проявлял живейший интерес ко всем мелочам. Он похвалил Томмазо за дворец, который тот сооружал из сахара и марципана.

– Сделай подъемный мост, – сказал Федерико. – И башни должны быть чуть побольше.

Но Томмазо был дурак и пренебрег советами герцога.

Как-то вечером я вышел перед ужином во двор. Поскольку я немного перебрал белены, у меня кружилась голова. Я мог поклясться, что облака на горизонте – это спящие собаки, и уже решил было бежать во дворец предупредить, чтобы их не будили, поскольку они могут на нас напасть, как во дворе появился Томмазо. Ему стукнуло восемнадцать, и ростом он вымахал с меня. Подстриженная челка по-прежнему не хотела повиноваться расческе, однако рот у Томмазо стал больше и зубы теперь выглядели его собственными, не то что раньше, когда казалось, что дьявол всунул их в десны, пока он спал. Но больше всего изменились глаза. Они стали печальны, и из-за них он выглядел даже старше, чем был.

Томмазо заявил, что Господь наказал его за то, как он обращался с Мирандой, и что он безумно об этом сожалеет.

– Я все еще люблю ее, – тихо промолвил он.

Так много он ни разу не говорил со мной с тех пор как я вернулся, да и не похож он был на прежнего Томмазо. Подняв голову и глядя мне прямо в глаза, он сказал:

– Умоляю тебя: постарайся найти в себе силы простить меня.

Я почувствовал, как трудно ему было произнести эту фразу.

– Пожалуйста, замолви за меня словечко перед Мирандой.

– Ты должен поговорить с ней сам.

Он покачал головой.

– Я не могу.

– В таком случае, может, тебе следует найти другую девушку? В Корсоли их много. Ты симпатичный молодой человек и…

– Нет. Я люблю ее больше жизни.

Быть может, сказалось действие белены, но его горе напомнило мне о разлуке с Еленой.

– Ничего не могу тебе обещать, однако при случае я скажу Миранде о твоих чувствах.

Он поблагодарил меня и хотел поцеловать руку. Я в принципе не возражал, просто под влиянием белены мне вдруг почудилось, что моя рука уплывает в бесконечность. Томмазо сказал, что, хотя наше соглашение потеряло силу, он снова будет моими глазами на кухне. Он стал помощником самого Луиджи, и если я закажу какое-нибудь особое блюдо, он с радостью мне его приготовит. А потом принялся хвастать, что лучше всех знает всю подноготную кухни, и хотя больше не служит соглядатаем Федерико, он у герцога снова в фаворе. Он трепался и трепался, пока я не велел ему заткнуться. Несмотря ни на что, он остался прежним Томмазо!

Художники, экзотичные звери и обещание построить новые здания пробудили в Корсоли дух праздника. Каждый день приносил с собой какой-нибудь новый сюрприз, и поэтому, когда Томмазо, возбужденно махая рукой, подошел к моей двери со словами: «Пойдем скорее, ты должен это видеть!», – я накинул поверх шелковой рубашки плащ, нахлобучил новую шляпу, поскольку на улице шел дождь, и последовал за ним из дворца.

– Он был в обеих Индиях! – с придыханием заявил Томмазо, пока мы почти бежали на площадь дель Ведура, – и видел людей с тремя головами!

День выдался пасмурный, ветер рассеивал в воздухе капли дождя. На площади дель Ведура стояла целая толпа слуг. Протолкнувшись вперед, я заметил в центре ее высокого худощавого человека с длинными седыми волосами, закрывающими правую сторону лица. Левую, открытую взору, коричневую от загара и выдубленную ветрами, избороздили глубокие морщины. На нем были грязные лохмотья, старые ботинки, а на шее – уйма амулетов. От него так воняло, что мне шибануло в нос, несмотря на то что я стоял от него на почтительном расстоянии.

Он сунул длинные костлявые пальцы в мешок, висевший на поясе, и вытащил какой-то темный корень. Поднял его – и оборванный рукав скользнул вниз, открыв тощую, но мускулистую руку. Незнакомец запрокинул лицо навстречу дождю и хриплым голосом выкрикнул несколько непонятных слов. Потом открыл глаза и, окинув нас взором, сказал:

– Тот, кто положит этот корень под подушку, поймает удачу так же верно, как лиса ловит зайца.

Подойдя к полуслепой прачке, он положил корень ей в ладонь, накрыл ее рукой и что-то прошептал ей на ухо. Она вцепилась в него с воплями:

– Mille grazie, mille grazie!

– Дай мне тоже! – крикнул Томмазо.

Не обращая внимания на дождь, ливший как из ведра, маг подошел к нам, положил руку на лоб Томмазо и заявил:

– Для тебя у меня есть средство посильнее.

Он вытащил из-под рубашки голубку.

– Подари ее своему герцогу, а он даст тебе взамен долгую жизнь, потому что эта голубка – дальний потомок того голубя, что принес Ною оливковую ветвь.

Томмазо рассыпался в благодарностях и пообещал накормить мага, а также представить его Федерико.

– Я отведу тебя к нему прямо сейчас! – с жаром заявил он.

Маг улыбнулся, мигом собрал свои амулеты и зелья и зашагал по Лестнице Плача.

Я покачал головой, почувствовав, как внутри у меня разливается желчь, а рот наполняется слюной. Колени у меня дрожали. Я стоял под дождем, сжимая кулаки и вопрошая Господа, зачем он позволил мне подняться до нынешних высот. Неужели только для того, чтобы низвергнуть меня в прах? Клянусь Антихристом! Ну почему именно в тот момент, когда моя жизнь летела себе вдаль, словно перышко на ветру, непременно должен был объявиться мой братец Витторе?!

Глава 26

– Я часто думал о тебе, братишка, – сказал Витторе.

Герцог еще не дал ему аудиенцию, однако его покормили, помыли, одели – и теперь он возлежал на моей кровати, жуя яблоко и воняя духами. И хотя именно я, а не он, жил во дворце, работал на герцога Федерико и ходил в бархатных одеждах, именно мною восхищались и меня уважали люди во всей Италии, а Витторио был просто жуликом и ничтожеством, во мне шевельнулись старые страхи.

– Чего ты хочешь?

– Я? – спросил он с невинностью Христа. – Ничего. Крышу над головой. Еду.

– Я могу сделать так, чтобы тебя повесили.

– Боже мой, Уго! Это все из-за тех овец? – В мерцании свечи мне было трудно разглядеть его лицо, до сих пор завешенное волосами, из-под которых выглядывал только один здоровый глаз. – Мой бедный младший братик!

Он вскочил с кровати с грацией змеи и начал рыскать по комнате.

– Ты должен благодарить меня! Если бы не я, ты всю жизнь провел бы, бегая за отарой по холмам Аббруци. А теперь посмотри на себя! Шелковая рубашка, кинжал с рукояткой слоновой кости. Красивая комната. Репутация. А это что? – Он ткнул пальцем в шкаф. – Белена?

Я выхватил у него листья.

– И мышьяк? Кто еще знает об этом, братишка?

– Никто! – сказал я, выхватив кинжал.

– Уго! – Он сделал изумленное лицо. – Ты что, собираешься убить меня за это?

– Нет. За то, что ты убил моего лучшего друга Торо, когда мы возвращались с рынка.

Витторе рухнул передо мной на колени.

– Прошу тебя, Уго!

– О чем ты его просишь? – раздался нежный голосок.

Ширма отодвинулась. За ней стояла Миранда, сонно потирая глаза. Ее темные волосы были всклокочены, маленькие белые зубки сияли в отблесках свечи, из-под ночной рубашки виднелись мягкие пухлые ступни.

– Миранда? – воскликнул Витторе, тут же вскочив на ноги. – Che bella donzella!  [52]52
  Какая прекрасная барышня!


[Закрыть]Ты меня помнишь? Своего дядю Витторе?

Он раскинул руки в стороны, собираясь обнять ее. Одна мысль о том, что этот подонок коснется моей дочери, привела меня в бешенство, и я встал между ними.

– Иди в постель! Иди, я сказал!

– Позволь ей побыть с нами, Уго! Если не считать отца, в этом мире осталось только три ди Фонте. Давайте же наслаждаться моментом! Возможно, завтра мы расстанемся навеки.

– Ты Витторе? Брат моего отца?

– К твоим услугам, моя принцесса, – поклонился Витторе.

Миранда увидела кинжал у меня в руках, и глаза ее округлились от изумления.

– Что ты делаешь, babbo?

– Он показывал мне свой кинжал, – улыбнулся Витторе. – А я ему – свой. – В руке его, словно по мановению волшебной палочки, появился длинный кинжал. – Два брата просто демонстрировали друг другу, как они отгоняют дьявола, вот и все.

Я спрятал свой кинжал, он свой тоже. Миранда села на мою кровать.

– Она так же прекрасна, как Элизабетта.

– Ты ни разу не видел ее мать.

– Но она явно пошла не в тебя. – Витторе подмигнул Миранде. – Я помню, как Уго в грозу прятался под юбки матери.

– А мне ты велел не бояться грозы! – упрекнула меня Миранда.

Витторе рассмеялся.

– Мы с ним вырезали длинные палки и сражались, играя в рыцарей. Разве Уго тебе не рассказывал?

– Babbo почти никогда не говорил о тебе. Откуда ты приехал?

– Отовсюду.

Витторе сел рядом с ней.

Миранда уставилась на блестящие амулеты у него на шее.

– Ты был в Венеции? – спросила она.

– Я год прожил в палаццо на Большом канале – лучший год моей жизни.

– Я бы тоже хотела туда поехать. – Миранда вздохнула, обхватив колени руками. – Кое-кто однажды собирался меня туда свозить.

– Я был во Франции, в Германии и в Англии тоже.

– А это правда, что у англичан есть хвосты? Папа так сказал.

– Ничего подобного я не говорил!

– Говорил!

Витторе разразился смехом и, повернувшись ко мне, заметил:

– Она очаровательна. Нет, Миранда, у них нет хвостов. По крайней мере у тех женщин, с которыми я встречался. А их я рассматривал очень внимательно.

Миранда покраснела.

– Я даже в Индиях побывал.

– В Индиях?

– Да, где люди едят других людей.

У Миранды так округлились глаза, что я испугался, как бы они не вылезли из орбит.

– Ты видел, как они едят людей?

Витторе кивнул.

– А кроме того, они выпускают дым из ноздрей и круглый день ходят голыми.

Он вытащил из мешочка трубку с чашечкой на одном конце и двумя разветвлениями на другом. Извлек из другого мешочка какие-то коричневые листья, положил их в чашечку, а потом сунул обе тоненькие трубки себе в ноздри. Поджег листья с помощью фитиля – и глубоко затянулся. Мы с Мирандой, как зачарованные, смотрели на длинную струю дыма, которая через пару секунд вылетела у него изо рта. Миранда ахнула от ужаса.

– У тебя в желудке огонь?

Витторе покачал головой.

– А что же это тогда? – спросил я.

– Это называют табаком. Он исцеляет все людские немочи. Желудок, головную боль, меланхолию. Все болезни. В Индиях и мужчины, и женщины курят его днями напролет.

Он выпустил еще несколько струек дыма, пока чашечка не опустела, и отложил трубку.

– Я видел столько чудес! Страны, где солнце сияет каждый день, а дожди идут совсем недолго, только лишь для того, чтобы полить цветы. Но какие цветы! Ах, Миранда! Они больше моей ладони и окрашены во все цвета радуги! – Витторе поднял длинную руку к потолку. – Деревья, достающие верхушками до неба, а на них больше фруктов, чем в раю! – Он вздохнул и снова сел. – И тем не менее, куда бы ни забросила меня судьба, я всегда возвращаюсь в Корсоли.

– Почему? – спросила Миранда. – Тут так скучно!

– Корсоли – мой дом. Как и твой. Я хочу умереть здесь.

Он перекрестился.

– Ты собираешься умереть?

– Мы все когда-нибудь умрем.

– Это верно, – заметил я. – Ты лучше расскажи нам, Витторе, что было после того, как ты стал разбойником.

– Ты был разбойником? – ахнула Миранда.

Витторе пожал плечами.

– Сначала я просто пытался добыть себе еду. А потом мне стали платить за то, чтобы я грабил людей.

– Кто? – нахмурилась Миранда.

– Герцог феррарский, швейцарцы, император, французы. Я стал солдатом и сражался за всех, кто мне платил. – Витторе склонил голову и почти шепотом добавил: – Я видел такие ужасы, которых не пожелаю и врагу. – Он покачал головой, словно отгоняя внезапно вспомнившийся кошмар. – Когда я перестал воевать, то решил стать священником и посвятить себя Господу.

– Е vero? – сказал я. – И что же тебе помешало?

– У меня есть талант.

– Торговать приворотным зельем?

– А что в этом плохого, babbo, если он дарит людям любовь?

– Вот именно! – сказал Витторе, нежно похлопав ее по коленке. – Дарить любовь! Какое призвание может быть выше?

– Именно так ты заработал свой сифилис?

– Ну почему ты такой злой, babbo?

Витторе приложил к губам палец.

– Не сердись на своего отца. Он хочет защитить тебя от жестокостей жизни. Жаль, меня некому было защитить. – Он повернулся ко мне. – Я заразился им от женщины. И простил ее.

Он медленно сдвинул волосы, прикрывающие половину лица. Миранда вскрикнула. Веко у Витторе впало и съежилось, так что глаз выглядывал из складок гниющей кожи. Щеку избороздили глубокие морщины, а челюсть была покорежена так, будто злой дух разъедал его лицо изнутри.

– Мне недолго осталось жить. Я хочу лишь одного: провести остаток своих дней с людьми, которых я люблю и которые любят меня.

– Я сейчас заплачу! – фыркнул я.

– У меня отсохли два пальца, – сказала Миранда, протягивая Витторе правую руку. – И на ноге тоже.

Витторе с величайшей торжественностью взял ее руку в свои, пробормотал молитву и нежно поцеловал безвольные высохшие пальчики. Потом встал на колени и поцеловал пальцы у нее на ноге. Миранда смотрела на него так, словно он был самим папой римским. Не вставая с колен, Витторе снял с себя серебряный амулет и надел Миранде на шею, так что тот повис у нее между грудей – маленькая серебряная вещица в виде ладони. Большой, указательный и средний пальцы у нее были выпрямлены, а безымянный и мизинец – сжаты.

– Это мне? – изумилась Миранда. – Что это?

– Рука Фатимы. От дурного глаза.

– Похоже, тебе она не очень помогла, – проронил я.

– Какая красивая! – восхитилась Миранда.

– Теперь она будет защищать нас обоих.

– Я всегда буду ее носить.

Они говорили так, словно меня вообще не было в комнате!

– А это рута? – Миранда показала на серебряный цветок, также висевший у Витторе на шее.

– Да, рута. И вербена – цветы Дианы.

– А это?

Витторе нежно погладил серебряный пенис с крылышками.

– Мой любовный амулет, – сказал он.

Что делает зло таким привлекательным? Чем оно безобразнее, чем загадочнее, тем больше завораживает душу. Я знаю людей, которые и помыслить не могли о том, чтобы зайти в логово ко льву, и тем не менее они не боятся разговаривать с дьяволом. Неужели они считают, что способны победить зло? Что оно их не коснется? Как они не видят, что зло питается именно их добротой?

С Мирандой творилось нечто подобное.

– Почему ты так холоден со своим братом? – спросила она меня, когда Витторе вышел из комнаты. – Неужели ты не видишь, как много ему пришлось выстрадать?

Боже милостивый! Мне хотелось выдрать на себе все волосы! Я рассказал ей, как Витторе бил меня в детстве. Как он чернил меня перед отцом. Как отказался дать мне несколько овец, чтобы завести свое хозяйство, несмотря на то что я пас его отару зимой и летом, день и ночь, пока он пьянствовал и развлекался со шлюхами. Я рассказал ей, как он убил моего лучшего друга.

Миранда кивнула, словно понимая меня, но тут же спросила:

– Неужели нас всю жизнь будут судить за прошлые грехи? Разве Христос не простил грешников?

– Волк навсегда останется волком, Миранда.

– Но он же твой брат! У меня никогда не было ни брата, ни сестрички. И матери тоже. Я молилась ночами, чтобы Пресвятая Богородица послала мне брата, который мог бы меня защищать. Или младшую сестричку, чтобы играть с ней. Или маму, чтобы она наставляла меня.

Она словно напрочь забыла то, что я только что ей сказал! Я повернул ее ладони вверх, чтобы посмотреть, не сунул ли Витторе ей какое-нибудь зелье. Потом сорвал с ее шеи ожерелье, чтобы убедиться, что он ничем его не натер. Как он сумел за считанные секунды восстановить против меня мою дочь? Меня охватило такое бешенство, что я не удержался и заорал:

– Если я еще раз увижу, как ты разговариваешь с Витторе, я побью тебя!

Обычно, когда придворные выходили из покоев Федерико, они тут же начинали поливать друг друга грязью, однако после того как герцог дал аудиенцию Витторе, всех их объединила общая ярость.

– Он сказал, – с возмущением крикнул Бернардо, – что, судя по расположению звезд, у Федерико будет новая жена. Нарисовал на полу круг, что-то пробормотал по-латыни, посовещался с куриной лапкой, уставился Федерико в глаза и заявил: «Через два месяца. Самое позднее – через три!»

– Он и зелье ему какое-то дал, – ввернул Пьеро без своего обычного смешка.

– Герцог не мог ему поверить, – сказал я.

– Не мог? Да он назначил его придворным магом! – рявкнул Бернардо. – Этот тип будет сидеть за столом рядом с Федерико!

* * *

– Когда Федерико не получает того, что хочет, – сказал я Витторе у конюшни, – он убивает людей.

– Это моя проблема! – отозвался он.

– Не только твоя. Он убьет и других…

– Тогда притворись, что ты меня не знаешь. Мы не братья и вообще не родственники.

– Я это запомню, – процедил я сквозь зубы.

Со дня появления Витторе над долиной нависли черные тучи. Дожди секли стены замка, во дворе завывали ветры, расшатывая каменную кладку и с корнем вырывая вековые деревья. Крестьяне в Корсоли говорили, что по ночам из дворца к облакам взлетают демоны, а затем спускаются обратно. По всему зданию расползлись плесневые грибки. Я просыпался и ощущал, как запах гниения забивает ноздри. Сколько духов я на себя ни выливал, это не помогало. Я знал, что во всем виноват Витторе.

Сначала женщины побаивались его, однако я видел, как он нежно обнимал их за талию и уводил за колонну. Появляясь через пару минут, они улыбались и выглядели спокойными и довольными. Дело было не в том, что он им говорил. Когда я спрашивал, они не могли даже повторить. «Все дело в том, как он говорит, – сказала одна из них. – Голос у него слаще меда!»

А пожилая прачка, вздохнув, призналась: «Он смотрит на меня – и завораживает взглядом».

Матерь Божья! Мне его голос казался помесью ослиного рева со змеиным шипением. Неужели они не видят зла, скрывающегося за его словами? Нет, отвечали они, пожимая плечами. Они не могли – или не хотели! – ничего видеть. Глупые коровы! Не важно, молодые или старые, замужние или незамужние. Да что там женщины – мужчины тоже! Только для них его голос был не слаще меда – он звучал, как сражение с французами или немцами. Он рассказывал им о том, как плыл в Индии, месяцами не видя ничего, кроме моря. Он говорил о китах, высоких, как корабль, и вдвое более длинных. О волнах, которые поднимались в океане и с ревом обрушивались на судно, унося с собой людей и исчезая в мгновение ока, словно их и не было. Он рассказывал о туземках, разгуливавших нагишом и радостно совокуплявшихся с моряками. О королях, которые были богаче папы римского, а жили как крестьяне. О краснокожих людях, воспринимавших золото так же равнодушно, как траву. Все заслушивались его историями и умоляли рассказать еще.

– Они нуждаются в любви, – заметил как-то Витторе.

Не знаю, что он наплел Федерико (мой осторожный братец помалкивал, когда я находился рядом), но, очевидно, это было именно то, что герцогу хотелось слышать. Порой Витторе нашептывал ему что-то на ухо, и Федерико покатывался со смеху. Все остальные сидели, набрав в рот воды и уставившись в стол, поскольку каждый боялся, что именно он стал предметом насмешек Витторе.

Он посоветовал герцогу добавлять в каждое блюдо имбирь. Я тяжело дышал, высунув свой бедный язык, как помирающая от жажды собака, и уже не ощущал никакого вкуса. Подозреваю, он сделал это для того, чтобы я не смог почувствовать яд. Порой я просыпался среди ночи в полной уверенности, что Витторе работает на родственников Пии из Венеции, или на герцога Сфорца из Милана, или на какого-нибудь другого вельможу, имеющего зуб против Федерико. У герцога было так много врагов! Но не для того же я спасал его жизнь, рискуя собственной шкурой, чтобы этот содомит убил моего хозяина!

Я спросил у Томмазо, заходит ли Витторе на кухню.

– С какой стати? – буркнул Томмазо, недовольный тем, что я его разбудил.

Я сердито встряхнул его за плечи:

– Он дает тебе какие-нибудь зелья или травы, чтобы ты подложил их в блюда Федерико?

– Нет! – возмущенно воскликнул Томмазо. – Он помогает герцогу Федерико!

Я все понял. С тех пор как Витторе дал Томмазо голубку, этот глупый мальчишка проникся к нему доверием, поскольку надеялся, что мой братец поможет ему вновь завоевать Миранду.

– И не надейся, – сказал я. – Он не поможет.

– А ты говорил с ней?

– Не было подходящего случая.