Текст книги "Дама и единорог"

Автор книги: Трейси Шевалье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Он держал спину и голову очень прямо, точно у него одеревенел позвоночник. Злится, поняла я, слегка пораскинув мозгами. Я уставилась на его пальцы и белую гвоздику, зажатую в них. У Алиеноры гвоздики росли по соседству с розами. Скорее всего, он ходил сорвать цветок и слышал, как мы с Жоржем шушукались в глубине сада.

– Не думай, что мы дурные люди, – мягко обратилась я к его спине. – Это для ее же блага.

Никола ответил не сразу. Его кисть замерла, не достигнув холста. Он больше не рисовал. Рука застыла в воздухе.

– Что-то мне поднадоел Брюссель. Уж больно тоскливые у вас обычаи. Пожалуй, пора трогаться в путь-дорогу.

Он бросил взгляд на гвоздику, затем отшвырнул ее прочь и раздавил ногой.

В этот день он писал допоздна. Летом светло до самой вечерни.

ЧАСТЬ 3 ПАРИЖ И ШЕЛЬ
Пасхальная неделя, 1491 год

НИКОЛА НЕВИННЫЙ

Вот уж не предполагал, что опять увижу свои эскизы и сотканные по ним ковры. Миниатюры, гербовые щиты или витражи остаются у меня перед глазами, только пока я корплю над ними. Дальнейшее меня не касается. Как только поступает новый заказ, я и думать забываю о прошлых работах. С женщинами то же самое: поразвлечешься с одной, потом, глядишь, другая появилась. Не люблю оглядываться назад.

Тут, пожалуй, я лукавлю. Об одной женщине я думаю постоянно, хоть между нами ничего такого и не было.

Брюссельские ковры тоже довольно долго не шли у меня из головы. О них напоминали самые неожиданные вещи: букетик фиалок на одном из лотков, что вытянулись вдоль улицы Сен-Дени, запах сливового торта, вдруг долетевший до меня из распахнутого окна, пение монахов в соборе Парижской Богоматери, чеснок, плавающий в миске с тушеной говядиной. Один раз я был с женщиной, и вдруг ни с того ни с сего мне подумалось: не слишком ли львы на «Осязании» смахивают на собак? Естественно, мое хозяйство тут же сморщилось, точно увядший салат.

Как правило, я быстро забываю свои работы, а вот картоны помню отлично. Особенно кое-какие детали: платье служанки с ниспадающими оранжевыми рукавами, обезьянку, теребящую цепочку на шее, взметнувшееся точно от дуновения ветра головное покрывало, черноту в зеркале, обступающую отражение единорога.

И все-таки я трудился не зря. Леон-старик теперь относится ко мне с почтением, почти как к равному. На хлеб я по-прежнему зарабатываю миниатюрами, но с недавних пор через старого торговца ко мне стали обращаться знатные семьи, желающие обзавестись коврами. Эскизы Леон под неким вымышленным предлогом оставил. Он показывал их всяким знатным сеньорам, те рассказывали другим сеньорам, и в итоге кто-нибудь соблазнялся и делал заказ. Рисовал я и охоту на единорогов, и одиночных зверей в лесу, бывали и сцены с дамами, но я тщательно следил за тем, чтобы новые дамы отличались от тех, что были на шпалерах Ле Виста.

– Видишь, какой успех! – ликовал Леон. – То ли еще будет, когда люди попадут в дом Ле Виста и увидят там настоящие ковры в большом зале. Тебя обеспечат работой до гробовой доски.

«А тебя – деньжатами», – подумалось мне. Но все равно я был счастлив: если дело так пойдет, отпадет нужда малевать гербы и разрисовывать повозки.

Однажды Леон позвал меня к себе, чтобы обсудить очередную серию ковров – на сей раз с соколиной охотой. У Леона был большой дом на улице Розье и даже собственный кабинет, набитый всякими заморскими вещицами. Чего там только не было: серебряные блюда с замысловатыми письменами, филигранные коробочки для пряностей, пушистые персидские ковры, тиковые сундуки с перламутровыми инкрустациями. Покуда я озирался по сторонам, мне вдруг представились голые стены моей каморки над «Золотым петухом», и настроение у меня испортилось. Небось он и в Венеции побывал. Небось объездил весь свет. Не беда – заработаю денег и тоже куплю красивые безделушки.

Пока мы толковали о заказе, я набросал крылья сокола и хвост. Затем положил уголек и откинулся на спинку стула.

– Вот разделаюсь с эскизами и, пожалуй, махну куда-нибудь, когда погода установится. Надоело в Париже.

Леон-старик тоже развалился на стуле.

– И куда же ты нацелился?

– Не знаю. Может, совершу паломничество.

Леон закатил глаза. Он знал, что я нерадивый прихожанин.

– Я серьезно. Двину на юг, заверну в Тулузу и Лурд. Может, и до Сантьяго-де-Компостелы доберусь.

– И что ты рассчитываешь найти?

Я пожал плечами.

– То же, что и все остальные паломники. – Я смолчал, что ни разу не ходил по святым местам. – А тебе, поди, и невдомек? – Мне хотелось его поддеть.

Леон пропустил насмешку мимо ушей.

– Паломничество – это долгое путешествие. А в чем барыш? Ты бы сначала слегка пораскинул мозгами. Прикинул, сколько заказов уйдет на сторону, и ради чего? Ради того, чтобы поглазеть на незначительную часть большого целого?

– Какого еще целого?

– Ну, реликвии. Если память мне не изменяет, в Тулузе хранится щепка от креста, на котором был распят Спаситель. Что говорит о кресте кусочек деревяшки? Боюсь, ты будешь разочарован.

– Не буду, – заупрямился я. – Странно слышать подобное от такого примерного христианина.

Я потянулся к серебряной коробочке для пряностей. Филигрань хитроумно изгибалась, образуя дверцу с петличками и замком.

– Откуда эта вещица?

– Из Иерусалима.

Я приподнял бровь и заявил:

– Вот туда и двину.

Леон оглушительно расхохотался:

– Хотел бы я посмотреть, как у тебя это получится. Кстати, о путешествиях. Дороги между Брюсселем и Парижем просохли, и намедни прибыла весть о твоих коврах. Знакомый торговец по моей просьбе заглядывал к Жоржу в мастерскую.

Минуло уже несколько месяцев с тех пор, как я последний раз справлялся о коврах. С началом Рождественского поста из-за распутицы сообщение с Брюсселем замерло. В отсутствие новостей любопытства у меня поубавилось. Я поставил коробочку перед собой.

– И что рассказывает твой приятель?

– Две первые шпалеры готовы. На Крещение, с небольшим запозданием, они приступили к двум следующим – самым большим. Кое-кто из домочадцев сильно хворал.

– Кто именно?

– Жорж-младший и один из наемных ткачей. Сейчас все вошло в колею, однако драгоценное время потеряно.

Услышав, что болела не Алиенора, я испытал облегчение. Странно. Я опять взял уголь и пририсовал соколу голову с клювом.

– Так что со шпалерами?

– Жорж показал ему «Слух» и «Обоняние». Торговец говорит, красота неописуемая.

Я добавил соколу глаз.

– А что следующие две? Докуда они дошли?

– На «Вкусе» – до собаки, которая сидит на шлейфе. А на «Моем единственном желании» – до служанки. Естественно, видно только узкую полоску, – ухмыльнулся Леон. – Незначительную часть большого целого.

Я напрягся, восстанавливая в памяти эскизы. Еще недавно я способен был нарисовать их с закрытыми глазами. И как это собака на шлейфе выпала у меня из памяти?

– Леон, достань рисунки. Хочу на них взглянуть.

– Давненько ты не изъявлял подобных желаний, – хмыкнул Леон, однако снял ключ с пояса и отомкнул тиковый сундук. Достал рисунки и разложил на столе.

Я разглядывал собаку и прикидывал в уме, как скоро ткачи доберутся до лица дамы. Лица Клод.

Я не видел Клод Ле Вист уже несколько месяцев. После возвращения из Брюсселя мне не представилось случая побывать в доме на улице Фур. Семейство отдыхало в замке под Леоном и до по поры до времени не нуждалось в моих услугах. На Михайлов день до меня дошел слух, что они вернулись, и я стал иногда захаживать в Сен-Жермен-де-Пре и караулить Клод возле церкви. Однажды я все-таки ее подстерег, но не там, а на улице Фур. Она куда-то шла с матерью и камеристками. Я двинулся следом, по другой стороне, в надежде, что она обернется и заметит меня.

Она и впрямь заметила. Остановилась как вкопанная, точно на камень налетела. Камеристки обтекли застывшую фигуру, и на улице не осталось ни души. Клод махнула камеристкам и присела на корточки, якобы поправляя обувь. Я бросил монетку так, чтобы кругляш подкатился к ногам Клод, и шагнул на дорогу. Пока я шарил в пыли, мы во все глаза глядели друг на друга. Я не посмел к ней притронуться – мужчина моего сословия не прикасается к девушкам ее сословия посреди улицы.

– Я по тебе скучала, – шепнула Клод.

– Я тоже. Придешь ко мне?

– Я бы с радостью, но…

Но прежде чем она успела договорить, а я – объяснить, где меня искать, к нам подлетела Беатрис, по пятам за ней семенил еще один слуга.

– Убирайся, – прошипела Беатрис, – пока госпожа Женевьева не видит!

Слуга сгреб меня в охапку и пихнул на обочину, а Клод сидела на корточках и следила за мной своими ясными глазами.

Потом я видел ее мельком – раз или два, но, наверное, против судьбы не попрешь. Как ни крути, она знатная дама, нам нельзя вместе показываться на людях. Сколько бы я ни мечтал затащить ее в постель, существовало препятствие в виде камеристок, не спускающих с нее глаз, препятствие, одолеть которое было, скорее всего, мне не по силам. Я гулял с другими женщинами, но ни одна не приносила мне удовлетворения. Всякий раз от свиданий оставался горький осадок, ощущение такое, будто ты пивная кружка с недопитым пивом. Сейчас при виде дамы на «Вкусе» у меня возникло схожее чувство. Чего-то ей явно недостает.

Леон привстал и потянулся собрать рисунки.

– Un moment. [19]19
  Минуточку ( фр.).


[Закрыть]– Я придержал эскиз «Моего единственного желания». Дама казалась застывшей, точно соляной столп, в руке – драгоценности. Надевает она их или снимает? Я так и не разобрался до конца.

Леон прищелкнул языком и скрестил руки на груди.

– Ты даже не взглянешь?

– Чего я тут не видал, – пожал плечами Леон.

– Скажи честно, они тебе не нравятся, несмотря на все твои похвалы.

Леон переставил коробочку для пряностей обратно на полку к другим безделушкам.

– Ковры нынче в цене. Потом, они вполне отвечают своему назначению – придать большому залу Жана Ле Виста торжественный вид. Что же до твоих дев – нет, они меня не прельщают. Я предпочитаю более полезные вещи – блюда, сундуки, подсвечники.

– Ковры тоже полезны – от них в комнате теплее, светлее и шероховатости на стенах не видны.

– Верно. Но мне ближе простые узоры – наподобие этого. – Он указал на небольшой настенный ковер с мильфлёром. – Я не охотник до дам, обитающих в мире грез, но вполне допускаю, что для тебя они существа из плоти и крови.

Если бы, подумалось мне.

– Ты мыслишь слишком приземленно.

Леон склонил голову набок.

– Таков закон выживания – для меня и для всего моего рода. – Он принялся укладывать эскизы. – Ты, в конце концов, будешь работать или нет?

Я наскоро доделал рисунок – мужчины и женщины следят, как соколы нападают на цаплю, по нижнему краю бегут собаки, фон заполняет мильфлёр. Я уже достаточно поднаторел в эскизах, благо изготовил их кучу. А благодаря Алиеноре и ее саду даже освоил мильфлёр.

Леон смотрел, как я рисую. За художниками любят наблюдать. Для многих это зрелище сродни выступлениям фокусников или ярмарочных артистов. Мне всегда легко давалось рисование, хотя многие, взявши уголек, водят им, словно горящей свечкой.

– За эти месяцы ты многому научился, – сказал Леон.

Я только передернул плечами:

– Я тоже умею быть приземленным.

Ночью мне приснилась полоска ковра, а на ней лицо Клод. Пробудившись, я обнаружил под собой липкую лужицу. Давненько такого со мной не случалось. На следующий день я отправился в Сен-Жермен-де-Пре, где у меня жил приятель, разбирающийся в соколиной охоте. На самом деле любой из обитателей улицы Сен-Дени просветил бы меня не хуже, но тогда отпал бы предлог пройтись по улице Фур и взглянуть на дом Ле Вистов. Я уже порядочно не появлялся в их краях. Ставни на окнах стояли наглухо закрытыми, хотя только-только минула Пасха, так что перебираться в Лион казалось еще рановато. Я подождал, но никто не входил и не выходил из дверей.

Приятеля дома тоже не оказалось, и я ни с чем поворотил обратно. Войдя через ворота Сен-Жермен, я стал прокладывать себе дорогу через толпу, лавируя между скучившимися под городской стеной лотками, когда мой взгляд упал на старую знакомую, которая торчала возле лотка зеленщика и хмуро взирала на пучки молодого латука.

Она заметно спала с тела.

– Мари Селест. – Имя вырвалась у меня само собой, я даже не подозревал, что оно отложилось у меня в памяти.

Девушка обернулась и взглянула на меня без всякого удивления:

– Что тебе?

– Ну-ка улыбнись.

Мари Селест что-то буркнула себе под нос и, повернувшись ко мне спиной, принялась перебирать салат.

– У этого все листья в пятнах, – сказала она зеленщику.

– Возьми другой. – Тот равнодушно пожал плечами.

– Ты для кого покупаешь – для Ле Вистов?

Мари Селест, поджав губы, продолжала рыться в пучках.

– Я там давно не служу. Мог бы и знать.

– Почему?

– Отлучалась к матери рожать. Клод обещала замолвить за меня словечко. Я возвращаюсь, а у них уже другая служанка, я – к хозяйке, а та и слышать ничего не желает.

При имени Клод меня затрясло от желания. Мари Селест взглянула на меня с подозрением, и я отогнал низменные мысли.

– Как дитя?

Пальцы Мари Селест на миг замерли, затем опять затеребили салатные листья.

– Отдала ее на воспитание монахиням. – Она встряхнула пучок.

– Как отдала? С какой стати?

– Думала выйти на службу, у меня все-таки мать на руках. Она старая и больная, и нянчиться с младенцем ей не по силам. В общем, что сделано, то сделано. В ту пору у меня даже места не было на примете.

Я ничего не сказал, только подумал: вот и спровадили мою дочь к монашкам. Кто бы мог ожидать?

– Как ты ее окрестила?

– Клод.

Я наотмашь ударил Мари Селест по лицу – она даже салат выронила.

– Эй, ты! – заверещал торговец. – Уронила – плати!

Мари Селест разрыдалась. Подхватила корзинку и бежать.

– Ну-ка подбери! – не унимался торговец.

Я поднял латук – с него опадали листья, – шваркнул его на прилавок поверх груды зелени и припустил следом. Когда я нагнал Мари Селест, она была вся пунцовая – от бега и от слез.

– Почему ты так ее назвала? – заорал я, хватая девушку за руку.

Мари Селест замотала головой и попыталась высвободиться. Вокруг стали собираться зеваки, на рынке любое происшествие – развлечение.

– Погоди ее колотить, – куражилась какая-то женщина. – Сейчас дочь подойдет, ей тоже охота полюбоваться.

Я поволок Мари Селест из толпы в узкий проулок. Лоточники устроили здесь свалку – повсюду на земле валялись гнилая капуста, протухшая рыба, лошадиный навоз. Из-за кучи гнилья на нас выскочила крыса.

– Почему ты так назвала мою дочь? – повторил я уже более спокойно. Было чудно произносить слово «дочь».

Мари Селест подняла усталые глаза. Она уже не плакала. Ее рыхлое лицо напоминало сдобную булочку с двумя вдавленными смородинами, темные пряди волос выбились и неопрятно свисали из-под чепца. И как я мог на нее позариться!

– Я думала сделать Клод приятное, – сказала она. – Отблагодарить за доброту. Но, верно, она запамятовала про меня, хоть и сама вызвалась замолвить словечко перед хозяйкой. У меня был разговор с госпожой Женевьевой, и та побожилась, что ей ничего не передавали. Она подумала, что я сбежала, – вот и весь сказ. Так что дитя наречено Клод за просто так, а я ли барышню не лелеяла все детство. Еще хорошо, подвернулось пристойное место – у Бельвилей, на улице Корделье. Они не такие богачи, как Ле Висты, но на достаток не жалуются. Даже Ле Вистов у себя принимают.

– Значит, Ле Висты бывают в доме, где ты служишь?

– Я стараюсь не попадаться бывшим хозяевам на глаза. – Мари Селест окончательно успокоилась. Она обвела взглядом проулок, и на лице ее заиграла слабая улыбка. – Вот уж не думала не гадала, что мы опять с тобой свидимся в грязном закутке.

– А кто именно бывает? Только госпожа Женевьева или дочери тоже?

– Она частенько приводит Клод. У Бельвилей дочь ей ровесница, и барышни дружат.

– И часто они гостят?

Мари Селест насупилась и стала похожа на свой портрет в старости.

– Тебе-то какое дело?

– Просто любопытно, – пожал я плечами. – Я делал одну работенку для монсеньора Ле Виста, ты ведь знаешь, и меня разобрала охота взглянуть на его женское окружение.

На лице Мари Селест появилось лукавое выражение.

– Небось хочешь меня навестить?

У меня челюсть отвисла: неужто она заигрывает? И это после всего, что произошло! Хотя, если хорошенько подумать, этот флирт мне очень кстати. С улыбкой я смахнул с ее плеча перышко.

– Почему бы и нет?

Она подалась вперед и положила ладонь мне между ног, мой член сразу затвердел, и лицо Мари Селест показалось не таким уж рыхлым и блеклым. Но тут она отдернула руку.

– Мне пора. Заходи.

Она описала, как найти дом на улице Корделье.

– Пожалуй, я загляну, когда будут Ле Висты, – добавил я. – Заодно удовлетворю свое любопытство.

– Как хочешь. En fait, [20]20
  Кстати ( фр.).


[Закрыть]их ждут послезавтра. Я слышала хозяйкин разговор.

Уж больно все гладко получается. Мари Селест удалилась, покачивая на ходу корзинкой, и я призадумался: ей-то на кой ляд это приключение, на что она рассчитывает, помимо минутного удовольствия между ног? Но тревоги недолго занимали меня. Увижу Клод, а там видно будет.

Все оказалось на удивление просто: Мари Селест решила со мной расквитаться.

Дом Бельвилей выглядел действительно поскромнее, чем особняк Ле Вистов. У него было два этажа, и в некоторых окнах даже поблескивали настоящие стекла, но дерево изрядно подгнило, и жилье, затертое между домами соседей, казалось каким-то неказистым. Поджидая Мари Селест напротив, я пялился на фасад и гадал, не покажется ли Клод. Как перехватить ее наедине? Наверняка мать с Беатрис постоянно будут крутиться вокруг. Я все ломал голову, когда появилась Мари Селест. Хочешь не хочешь, придется ее отделать, иначе она не отстанет. План так и не вырисовывался. Что ж, тогда буду действовать по обстоятельствам. На худой конец улучу подходящую минутку и назначу Клод встречу. На этот случай я даже припас записку. В отличие от меня, Клод грамотная и разберет, что в ней нацарапано. Тип из трактира, которому я диктовал письмо, глупо хмыкал над каждой фразой, однако написал все как надо. Люди и не такое проделают за пару монет.

Мари Селест отперла парадную дверь, высунулась наружу и помахала рукой. Я быстренько перебежал улицу и скользнул внутрь. Мы пересекли одну комнату, затем другую – она была вся в коврах, но я мало что различил в полумраке – и оказались на кухне. Возле горящего очага сидел повар и что-то помешивал в горшке. Он подозрительно покосился на меня.

– Вы там потише, – предупредил он. – А то неприятностей не оберешься.

Я уж и не помнил, насколько страстно охала Мари Селест, задравши юбку. Тем не менее, подыгрывая повару, я похотливо хрюкнул, когда мы выходили через черный ход.

– Идиот, – выругался он.

Тогда мне было недосуг вникать в смысл его предостережения. Но не успел я ступить на задний двор, как за спиной у меня раздался шорох, и мне на голову обрушился такой удар, что искры из глаз посыпались. Я зашатался и даже не смог повернуться, чтобы рассмотреть нападавшего, поскольку кто-то с силой пихнул меня в спину и я упал. Теперь меня молотили по голове и ребрам. Я исхитрился вывернуть шею и сквозь кровь, заливавшую лицо, увидал над собой Мари Селест, скрестившую руки на груди.

– Осторожно, белье, – обратилась она к невидимому мужчине.

Слишком поздно: на простынях за ее спиной краснели кровавые брызги.

Я едва успел перевести дух и застонать, как новый удар оборвал и то и другое.

Повисла странная тишина, которую нарушали лишь глухие звуки ударов да хруст земли под башмаками Мари Селест, переступавшей с ноги на ногу. Я свернулся в клубок, колени подтянул к подбородку, защищая пах и живот. Еще один или два удара по голове – и свет померк у меня в глазах. Очнувшись, я услышал жалобное верещание, как будто плакал кролик, попавший в силки. С чего это Мари Селест так необычно стонет, подумал я.

– Тихо, – цыкнула она, и тут до меня дошло, что чудные звуки издает не что иное, как моя утроба.

– Наподдай-ка этому кобелю по яйцам, – послышался голос Мари Селест, – неповадно будет брюхатить девушек.

Мужчина примерился и рубанул мне по коленям, отчего ноги у меня распрямились и я безвольно распластался на земле. Между тем злодей изготовился нанести coup de grace, [21]21
  Удар милосердия ( фр.).


[Закрыть]и я зажмурился. Вдруг заскрипели ставни, и где-то распахнулось окно. Я открыл глаза и встретился взглядом с Клод. Ее лицо в окне маячило прямо надо мной, словно полоска шпалеры. Глаза у нее были большие и ясные.

– Arretez! [22]22
  Остановись ( фр.).


[Закрыть]– взвизгнула Мари Селест.

Мужчина задрал голову вверх – и его как ветром сдуло. Вот уж не думал, что человек способен проявить подобную прыть. Хотя я только мельком видел мерзавца, сомневаться не приходилось: это был дворецкий Ле Виста. Вот, как говорится, рога-то и пообломали. Этот дворецкий давно имел на меня зуб. Теперь ясно: он ненавидит меня не на шутку, раз рискнул потерять место у Ле Вистов. Может, он ухажер Мари Селест?

– Что там у вас? Мари Селест, это ты? – Клод запнулась. – Никола?

Теперь из окна свешивалась целая куча голов – Женевьева де Нантерр, Беатрис, Бельвили, – и они все пялились на меня, будто птицы на червяка. Мне стало не по себе, и я снова закрыл глаза.

– Барышня, на этого господина напал какой-то проходимец! – запричитала Мари Селест. – Выпрыгнул невесть откуда да как налетит!

Внезапно меня затопила нестерпимая боль. Я застонал. Во рту горчило от привкуса крови.

– Сейчас спущусь, – крикнула Клод.

– И думать не смей, – отрезала мать. – Беатрис, пойди помоги Мари Селест.

Когда я опять открыл глаза, из окна выглядывала только Клод. И на меня снизошел покой. Мы улыбнулись друг другу. Смотреть на ее лицо было все равно что любоваться небесной голубизной сквозь листву деревьев. Но внезапно она пропала, словно ее оттащили от окна.

– Слышишь, ты, помалкивай, – прошипела Мари Селест. – Это был грабитель, ясно?

Я лежал ничком. Рассказать правду? И что я выиграю? В отместку Мари Селест нажалуется Беатрис, а та все донесет Клод. Не хотелось бы, чтобы Клод узнала про мою дочь.

Беатрис принесла бадью с водой и кусок сукна. Она опустилась на колени, приподняла мне голову и принялась смывать кровь с лица. Даже от легкого прикосновения я едва не потерял сознание.

Мари Селест опять завела шарманку про грабителя, но Беатрис слушала вполуха и молчала. И тут Мари Селест понесло: ее история обрастала все новыми подробностями, среди которых поминалась и застарелая вражда, и кошельки с монетами, и приятели братьев, и страшные проклятия, пока рассказчица вконец не запуталась.

– Кто-то его впустил. Значит, у него есть соучастники в доме, – в конце концов проговорила Беатрис.

Мари Селест было что-то залепетала, но вскоре поняла, что язык – ее враг, и умолкла на полуслове, как будто рот ей заткнули кляпом.

Беатрис оголила мне грудь и наложила повязки. Я дергался и стонал от боли. От моих воплей у Мари Селест снова развязался язык.

– Ну чистый зверь, просто жуть…

– Пойди принеси чистой теплой воды, – оборвала ее Беатрис.

Как только Мари Селест удалилась, Беатрис повернула голову к дверям у меня за спиной, и я догадался по этому движению, что кто-то стоит в проеме.

– Узнай, нет ли в доме арники. Если нет, сгодится настой из сухих ромашек или ноготков.

Некто, кем бы он ни был, удалился.

– Это Клод? – Язык у меня еле ворочался.

Беатрис продолжала молчать, и тогда я приоткрыл веки и поглядел ей прямо в огромные карие глаза.

– Нет, – сказала она. – Хозяйская дочка.

И не разберешь, врет или нет. Я повернул голову вбок и выплюнул два зуба, чуть не угодив на синюю муаровую юбку.

– За что тебя так? – спросила Беатрис мягко. – Хотя наверняка за дело.

– Беатрис, пошарь у меня в кармане.

Крашеные брови выгнулись домиком.

– Очень тебя прошу.

Она слегка помешкала, затем сунула руку под одежду и достала записку. Бумага была в крови.

– Отдай ее Клод.

Беатрис испуганно огляделась.

– Ты же знаешь, я не могу, – шепнула она.

– Нет, можешь. Ну очень тебя прошу. От ее имени тоже. Ты камеристка и обязана заботиться о хозяйкином благе.

Я буравил ее взглядом. Женщины не раз восторгались моими глазами. Хорошо еще, что не зубами.

Лицо Беатрис смягчилось. Она вздохнула, потупилась и, ни слова не говоря, сунула записку в рукав.

Мари Селест вернулась с чашей, от которой исходил сильный цветочный аромат. Я сомкнул веки и отдался во власть моих врачевательниц. В иных обстоятельствах прикосновение сразу двух пар женских ручек, гуляющих по моему телу, доставило бы удовольствие, но сейчас мне было до того худо, что я мечтал лишь о спасительном забытьи. Ненадолго во двор вышла дама де Бельвиль. Она кликнула слуг и наказала доставить меня на телеге домой. Уже сквозь сон я слышал, как она отчитывает Мари Селест.

Трое суток я не поднимался с постели. Суставы не гнулись, веки заплыли и почернели, нос распух, из-за трещины в ребре от малейшего шевеления все тело пронзало резкой болью. Я лежал пластом, ничего не ел, только пил пиво и спал большую часть дня, а ночью мучился бессонницей, проклиная невыносимые муки.

Я ждал прихода Клод. На четвертые сутки на лестнице раздались шаги, но это была не она. На пороге стоял Леон-старик и водил своими юркими глазами по моей холодной и мрачной комнатушке. Служанка из «Золотого петуха» еще не успела разжечь огонь и убрать остатки вчерашней еды. Леон редко появлялся в моем обиталище, предпочитая вызывать к себе. Огромным усилием я попытался сесть.

– Что, брат, набедокурил?

Я хотел было возразить, но передумал. Леону лгать бесполезно, он все про всех знает.

– Меня побили.

Леон усмехнулся:

– Отдыхай пока. Набирайся сил. Скоро ты отправляешься в паломничество.

У меня глаза на лоб полезли.

– Куда?

– Только не на юг, а на север. Поглядишь на брюссельскую реликвию.