Текст книги "Письма к тайной возлюбленной"

Автор книги: Тони Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Странно, что может сделать с мужчиной женщина!

Час спустя Роб закончил работу и отправился домой. Войдя в дверь, он привычно потрепал Кинга по голове и сказал ему, какой он умник, а потом вскинул голову, услышав телефонный звонок. Господи! В последнее время ему скучать не приходится!

Но теперь ему даже в голову не приходило не ответить на звонок.

– Алло!

– Привет, это Линдси.

От одного только звука ее голоса у него начинало сильнее биться сердце.

– Привет.

– Ты сегодня вечером занят? Если да, то скажи прямо. А если нет… у меня для тебя есть сюрприз.

«Скажи, что ты занят, парень. Это было бы умно. А если она женщина умная, то сама все поймет. Она даже оставила тебе выход».

Но Линдси обещала ему сюрприз. И с Линдси ему просто хорошо, вот и все.

– Я не занят, – сказал он.

Глава 12

Впервые на своей памяти Робу было приятно услышать стук в дверь. Он принял душ, надел чистые джинсы и белую рубашку и теперь сидел на диване, дожидаясь ее прихода, словно паренек, собравшийся на первое свидание. Но, он был рад, что она пришла.

Он открыл дверь, как всегда, в сопровождении Кинга, но теперь пса, казалось, уже не тревожило ее присутствие, особенно после того, как она наклонилась, чтобы его погладить. Она выглядела так же модно, как всегда – на этот раз в линялых джинсах и облегающей легкой блузке, которая спускалась до бедер и завязывалась у нее за спиной. А еще она держала в руках большую коробку с пиццей от Боба.

– Держи! – сказала она, протягивая коробку ему.

– Сюрприз – это пицца? – спросил он, принимая у нее коробку.

– Нет, – ответила она, входя в дом и закрывая дверь. – Но я не ела и подумала, что, может, ты тоже еще не ел.

– Да, – подтвердил он. – Я собирался спросить, не хочешь ли ты поехать в мясной ресторан в Сидервилле. Я слышал, он хороший. Но пицца – это отлично.

Она прищелкнула пальцами в притворном огорчении:

– Похоже, я упустила шанс. У нас было бы еще одно настоящее свидание.

Поставив пиццу на кухонный стол, он повернулся к ней:

– А кто говорит, что если ты просто остался дома, то это не свидание?! – Черт, как же она хороша! Ее блузка была весенне-розового цвета, а быстрый взгляд вниз позволил ему убедиться, что ногти на ногах тоже были розового цвета, в тон блузке. На ногах у нее были крошечные шлепанцы, украшенные прозрачными блестящими камешками. Как это похоже на Линдси – даже шлепанцы найти по последней моде. – Так где сюрприз?

Он не собирался вести себя как мальчишка, но… может быть, просто никто давно не делал для него чего-то особенного.

И тут Линдси опустила голову, прикусила губу и, бросив на него невероятно чувственный взгляд, взялась за край блузки и начала медленно приподнимать его… показывая леопардовый рисунок под ней!

У него в одну секунду встал.

– Ох, моя хорошая! – почти прорычал он, шагнув к ней. – Иди сюда!

Она улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и он даже успел спросить себя, чем он заслужил это – эту женщину, которая возникла непонятно откуда и ворвалась в его жизнь, которая продолжает дарить ему такие радости, которые он уже не надеялся снова испытать.

Но он тут же забыл обо всех вопросах, потому что его ладони легли на ее талию, и он притянул ее к себе, почувствовав, какее мягкие округлости прижимаются к его более жесткому телу, ощутил ее податливые губы, открывающиеся навстречу его жадному поцелую. На секунду прервав поцелуй, он хрипло попросил:

– Давай сразу перейдем к сюрпризу.

Ее мягкие руки обвились вокруг его шеи, и она прошептала:

– Пицца остынет.

– Вот для чего Бог создал микроволновки, – пробормотал он. – А ты только разбудила во мне совсем другой аппетит.

Слава Богу, Линдси не стала ему противиться. Она просто позволила ему целовать ее – снова. Она просто позволила ему подхватить ее, посадить на кухонный стол и встать между ее раздвинутыми ногами.

Она просто позволила ему развязать ее красивую блузку и стянуть через голову, открыв надетую под нее сексапильную рубашечку с леопардовым рисунком.

Она позволила ему провести руками по ее телу, почувствовать шелковистую ткань. Она позволила ему заставить ее вздыхать, ахать и стонать.

И скоро она уже расстегивала ему рубашку, раздвигала ее, водила руками по его груди, доводя его до умопомрачения. А потом она расстегнула ему джинсы и проникла внутрь, снова даря ему то невозможное наслаждение, которое он уже не думал когда-нибудь испытать.

Он тоже расстегнул ей джинсы. Велел ей привстать, чтобы стянуть их пониже. Смог вдоволь насмотреться на леопардовый рисунок, тем более что ее малюсенькие трусики были из той же ткани, что и рубашечка.

И он уже не способен был действовать медленно.

– Мне надо их с тебя снять, малышка! – прорычал он, дергая за трусики.

Она только вздыхала, постанывала и помогала ему ее раздевать.

А потом ее ноги сомкнулись на его бедрах, по-прежнему обтянутых джинсой, и он нагнулся к ней, обхватил ладонями безупречную попку и вошел в нее.

Они оба вскрикнули от острого соединения. И на секунду его посетила странная мысль о науке и природе, о двух атомах, которые столкнулись с такой силой, что стали одним. Это было именно так – и они тут же начали двигаться вместе. Быстро, мощно, стремясь навстречу друг другу, сталкиваясь снова и снова. Он испытывал желание каким-то образом вобрать ее в себя, войти в нее глубже, глубже. Невозможно быть к женщине ближе, чем был в тот момент он, – но почему-то ему необходимо было еще больше.

Он уже слышал, что ее дыхание стало более глубоким и чуть замедлилось, и он уже достаточно долго был с ней, чтобы понимать: это скоро произойдет. И он тоже стал двигаться медленнее, позволяя ей задавать ритм. Боже, как ему нравилось смотреть, как высшее наслаждение разливается по ее лицу и заставляет дрожать ее тело. Ему нравилось, чтобы она полностью лишалась из-за него власти над собой – хотя бы на несколько мгновений.

Прерывисто застонав, она продолжила движение, сначала медленно и ритмично, а потом мощно, со всей силой, рыдая от наслаждения.

И внезапно Роб потерял власть над собой. Он погружался в ее плоть, по-прежнему подчиняясь невозможному желанию каким-то образом соединить их тела еще сильнее. Он положил ее на стол – и взорвался внутри ее. Наслаждение пронеслось по нему ревущим потоком, мощным и всепоглощающим, и он погрузился в него, почувствовал, что ее ноги крепче смыкаются позади него, и возблагодарил Господа за то, что он привел к нему эту женщину.

«Но это ненадолго. Я должен помнить об этом. Только ненадолго».

Но ведь ему и нужно, чтобы это было именно так. Иное в его жизни просто невозможно, и единственное, что делало все это приемлемым, была уверенность в том, что это ненадолго.

Только он опасался, что теперь ему будет дьявольски трудно, когда она уедет.

Они уселись на диван и ели пиццу, слушали музыку и обсуждали то, что Кинг смотрел, как они занимались сексом, – и Линдси из-за этого было ужасно стыдно. Они решили, что Кингу нужно немного общения, и Линдси объявила, что у Карлы есть сучка колли по имени Ириска.

– Может, мы устроим свидание и тебе, приятель, – сказал Роб псу, протягивая ему кусочек колбасы с пиццы.

Линдси рассмеялась, и Роб вдруг заметил, что его нисколько не смущает то, что она знает о его долгом воздержании до ее появления.

И конечно, накануне вечером она спросила его про Джину, но когда он не ответил, она не слишком настаивала. Он понимал, что ей хочется узнать про него больше, но, похоже, она приняла те границы, которые он установил. И если честно, было… приятно, что кому-то есть до него дело, что кому-то хочется задавать ему вопросы про него самого. Он не мог дать ей – да и кому угодно – ответы, но было приятно, что ей не все равно.

Конечно, Милли он рассказал. Он рассказал ей все. Он инстинктивно почувствовал, что она не похожа на других, что она не станет его судить, что она действительно поймет. И она поняла. Она хранила его тайны, умерла с ними – и к тому же подарила ему свою жизнь.

После пиццы они оделись и в темноте погуляли по берегу. Линдси не надела куртку, и он натянул на нее одну из своих толстовок с капюшоном, а сам надел джинсовую куртку.

Когда их прогулка закончилась, он подумал, что, возможно, она рассчитывает на то, что он проводит ее обратно к гостинице «Гризли», что, может быть, пора заканчивать их «свидание». Но загвоздка была в том, что ему просто не хотелось этого делать.

– Может, зайдешь обратно в дом? – негромко спросил он, когда они пришли обратно.

Им надо было либо поворачивать направо по дорожке, либо идти дальше, к гостинице.

– Конечно, – тихо ответила она.

А он подумал: «Ты сам напрашиваешься, приятель, сам набиваешься на неприятности». Но он ничего не мог с собой поделать. «Вот почему тебе нельзя, чтобы в твоей жизни появлялась женщина. Ты обязательно к ней привяжешься – и что тогда?» Каждый раз в прошлом, когда он начинал чувствовать хоть тень привязанности, дело заканчивалось катастрофой.

И все равно он позвал ее обратно в дом, обратно в свою жизнь, впуская все глубже и глубже – точно так же, как, двигаясь в ней, ему все время хотелось войти глубже. И, как и в их близости, он не мог себя сдерживать.

Они лежали нагишом на кровати Роба, укрывшись стеганым одеялом Милли. Свет не горел, но они опять открыли окна, впуская в комнату воздух и ночные звуки. После возвращения они еще два раза любили друг друга, и Роб чувствовал себя совершенно выжатым и одновременно таким полным жизни, как никогда прежде.

Нет. В то лето, когда ему только исполнилось восемнадцать, он был полон жизни и чувствовал все то, что только способен чувствовать человек в этом возрасте. Но он не был уверен, что его жизнь тогда была настолько… полной.

– Что привело тебя сюда? – спросила она из полутьмы. – В Лосиный Ручей?

Она лежала на боку рядом с ним и гладила его по груди. Он лежал на спине и наслаждался тем, что она так близко, что ее нога под одеялом лежит поверх его ноги, а ее груди прижимаются к его руке. С первого этажа доносились звуки песни «Догоняем машину» – негромкие, но полные силы, – и он готов был поклясться, что «Снежный патруль» поет о несравненных глазах Линдси.

– Ничего особенного, – ответил он. – Всем надо где-то быть. А я просто оказался здесь.

– Но… почему? Я хотела спросить – откуда ты?

– Из Орегона, – сказал он.

Это была правда. Просто ее было очень мало.

– А почему ты уехал?

– Я вырос в маленьком городке, но… мне там не нравилось. И я уехал в Портленд… а потом в другие большие города. А потом добрался сюда.

– Как, скажи мне, ради Бога, можно попасть в Лосиный Ручей, если его специально не искать? У меня, например, была карта – и то я еле его нашла.

«В Лосиный Ручей можно попасть, если хочешь спрятаться». Но он не мог этого сказать ей.

– Мне трудно тебе ответить, – услышал он собственные слова.

Она еле слышно спросила:

– Почему? С тобой что-то случилось, правда?

«Черт! Не делай со мной этого, моя хорошая!»

– Эбби, я вымотался. Давай спать.

– А Милли знала, почему ты сюда приехал? Почему ты сторонишься людей?

– Угу, – признался он.

Его голос был таким же тихим, как и у нее.

– Вот почему вы двое так сблизились, – сказала Линдси.

– Вроде как.

– Если ты рассказал ей, то почему не можешь рассказать мне?

– Потому что я стану тебе противен, – услышал он свое признание.

Рядом с ним Линдси затихла – и он счел себя последним идиотом.

– Не могу представить себе, Роб, – заговорила она тихо, но твердо, – чтобы ты смог сказать мне что-то такое, что бы вызвало у меня такую неприязнь к тебе.

Он повернул голову на подушке, чтобы видеть ее. В комнате было темно, но он мог различить ее глаза и овал лица.

– Возможно, ты сама удивилась бы, Эбби.

Тут он прижал ладонь к ее щеке и поцеловал ее – крепко, отчаянно. Он сам не знал почему. Или, может, знал. Ему нужно было ощутить ее поцелуй – на тот случай, если он окажется последним. На тот случай, если его молчание ее оттолкнет.

Она ответила на его поцелуй – так же жарко, а потом прошептала:

– Пожалуйста, Роб! Поверь в меня.

Он не ответил. Он просто смотрел на нее – и хотел стать кем-то другим. Человеком без прошлого, без тайн.

– Пожалуйста! – повторила она.

Он честно ответил ей:

– Я не могу тебе рассказать, потому что это будет для тебя непосильным грузом.

– Ты же доверился тете Милли, – напомнила она ему. – Почему же ты не можешь поверить мне?

– Она умирала, – сказал он откровенно. – Ей не надо было хранить мою тайну особенно долго. И она была… каким-то ангелом, Линдси. Она была совсем не похожа на всех, с кем я сталкивался.

Поначалу признаваться Милли было трудно, но к концу рассказа он уже чувствовал, что все в порядке – увидел по ее глазам, что это останется между ними.

Линдси чуть сжала его плечо и проговорила тихо и нежно:

– Я не ангел, Роб, но ты мне дорог. Я уверена, что ты хороший человек. И что бы это ни было…

Роб вздохнул, чувствуя, что совершенно запутался. Он был растерян и измучен… и он снова посмотрел на Линдси, которая лежала рядом с ним в темноте.

– Почему ты так сильно хочешь узнать?

– Честно?

– Да.

Она ответила не сразу – даже прижалась лбом к его плечу. А потом подняла голову.

– Я помню, что сказала тебе, что не хочу, чтобы это – мы с тобой – было серьезно, потому что я только что разорвала помолвку, но, наверное, я ошиблась. И если после этого ты бросишься наутек… ну, тем хуже для меня. Но вот она, правда. И я вижу, что кто-то очень сильно ранил тебя, Роб, и меня это по-настоящему бесит. И я просто хочу узнать… на тот случай, если, может, у меня получится как-то этому помочь.

Роб выслушал ее. Это признание действительно должно было бы заставить его бежать от нее без оглядки. Бог свидетель: еще неделю назад он так бы и сделал. Но за эту неделю очень многое изменилось.

Он не должен говорить ей правду. Это было бы самоубийством. Она не поймет. Она станет его бояться. Возможно, расскажет другим. И пойдут разговоры, и ему придется уехать из Лосиного Ручья, как изо всех других мест, откуда ему пришлось уезжать раньше. Только на этот раз все будет гораздо хуже, потому что он вынужден будет оставить наследство Милли, а в какой-то момент оно стало настоящей его собственностью. Он нашел место, в которое будет вкладывать свой труд, и образ жизни, который хотел бы вести до смерти.

Так что невозможно было понять – совершенно невозможно! – почему он вдруг начал ей рассказывать все голосом, который был смертельно спокойным.

– Как-то вечером, когда мне было восемнадцать, я пошел выпить с парой приятелей.

Она легонько потерла его плечо, без слов говоря ему, что все хорошо, и приглашая продолжать.

«Ради Бога, пусть все будет нормально».

А он вдруг потрясенно понял, что хочет все ей рассказать. Что ему это необходимо. Ему необходимо очистить свою душу. Ему необходимо, чтобы хоть кто-то на этой Земле знал все – и, тем не менее, не порвал бы с ним отношений.

– Билли был моим лучшим другом, ему было столько же, сколько мне. Томми был его младшим братишкой. Мы жили в мерзкой дыре примерно в часе езды oт Портленда, где делать было нечего – только пить и влипать в неприятности. И в тот вечер я был готов на все, лишь бы выбраться из дома: мои родители друг друга ненавидели и по большей части вымещали это на мне.

Тут он снова все вспомнил: покосившийся домишко, его комнатенку с вентилятором в окне, крики и ругань, дыры, пробитые в стенках ударами кулака. Он привык ни ночь запирать дверь своей комнаты – просто потому, что это помогало ему почувствовать себя немного отделенным от них.

– И я встречался с одной девушкой, Карен, – продолжил он.

– Ты ее любил?

Вопрос застиг его врасплох.

– Не знаю, – ответил он, но потом честность заставила его добавить: – Нет, наверное. – Ему казалось, что он вообще никогда не любил и даже не знал, как это бывает, но Линдси об этом знать было не обязательно. – Но страсти было много, занимались сексом. И вот тем вечером мы с Билли и Томми зависли у старой водонапорной башни за городом, которая уже не работала. Мы пили пиво, которое Билли взял из холодильника у деда. Они жили с дедом и бабкой, потому что родители погибли в автокатастрофе примерно за год до этого.

– Боже! Это тяжело…

– Да, – отозвался он. Сейчас это воспоминание немного притупилось, но он все равно не забыл его. – Еще как.

В прошлый раз он разрешил себе думать о том, что было дальше, когда рассказывал все Милли. Тогда он надеялся, что этого ему больше делать не придется. Бог свидетель: он достаточно часто мысленно проигрывал все случившееся в первые десять лет, а потом просто перестал. Но сейчас он снова туда возвращался, в воспоминания, которые казались нереальными, больше походили на историю, которую он знает, чем на то, что он способен точно вспомнить.

– У нас кончилось пиво, и Билли уехал на своей машине, чтобы привезти еще. А Томми… Томми был пьянее меня. Ему было только шестнадцать. Нам всем не следовало пить, но мы были юнцами… а у меня дома выпивка была делом обычным. Я был… тем хулиганом, с которым водились Билли и Томми, плохо на них влиял.

– Правда?

Ему понравилось искреннее изумление, прозвучавшее в ее голосе, и то, как ее дыхание щекотало ему ухо.

– Да, – подтвердил он. – И вот пока Билли не было, я поссорился с Томми – из-за Карен. Я об этом не знал, но он был сильно в нее влюблен все то время, пока я с ней встречался. Он начал говорить, что я дерьмово с ней обращаюсь, а я совершенно не понял, с чего это он на меня напустился. Я только и мог сказать: «Ты что это, парень?» Я лишь потом понял, что он был от нее без ума.

Тут он замолчал, вспоминая, как странно все пошло потом, насколько он был ошеломлен – и каким невозможным все казалось. И как он перепугался. Его голос стал еще тише.

– Оказалось, она рассказала ему, что беременна… и что боится мне об этом говорить. Вот почему он взбесился. Он знал, что на самом деле я ее не люблю. И, наверное, он решил, что я не буду с ней порядочным. И вот он мне все это говорит, а я пытаюсь все это понять, усвоить, что она действительно беременна и что, похоже, весь мой долбаный мир вот-вот рухнет. И конечно, я пытаюсь добиться, чтобы он сказал мне все. А его несет от злости, он меня колотит, а я хочу добиться от него ответов, пытаюсь убедиться, что все это правда. А он повернулся и пошел от меня. К этому времени я уже и сам был зол и выбит из колеи, и я двинулся за ним. И почему-то… я так и не узнаю почему… он начал подниматься по лестнице, которая шла на водонапорную башню.

– Боже! – прошептала Линдси – и Роб был рад: это означало, что она почувствовала, к чему все идет, так что дальше он может говорить достаточно кратко.

– И я полез за ним. Глупо, понимаю. Но именно так я сделал. Я полез за ним, а он поднимался все выше – и я тоже не останавливался. Я все еще был чертовски зол и сбит с толку, и мне казалось, что самое важное – это добиться, чтобы он снова повторил то, что она ему говорила, наверняка убедиться в том, что она и правда беременна.

Рассказывая это, Роб будто перенесся в ту темную орегонскую ночь, вновь ощутил то громадное пространство, которое окружало его, пока он все выше и выше взбирался на ту шаткую башню.

– Я… просто плохо соображал в тот момент, – добавил он, нервно помотав головой, лежавшей на подушке. Он давно перестал анализировать свои поступки той ночи, перестал спрашивать «почему» и «зачем», перестал желать, чтобы все шло иначе. – Короче говоря, – добавил он, уже начав задыхаться, – когда мы забрались наверх, мы продолжали кричать и орать друг на друга. И фермер, который вышел из дома зa соседним полем, нас услышал и показал, что он «более или менее уверен», будто в лунном свете видел, как я толкнул Томми.

Роб до сих пор помнил свое ощущение: Томми только что был тут – а в следующее мгновение исчез, просто исчез. И он не мог поверить, что тот упал. Хотя понимал, что с такой высоты нельзя упасть и не погибнуть. И он помнил, как стоял, застыв на месте, как его руки и ноги отказывались повиноваться, когда он пытался спуститься вниз. И как ему было страшно, когда он наконец добрался до земли. И как спустя считанные секунды примчались сирены и мигалки – и его жизнь практически кончилась.

– Я попал в тюрьму, Линдси, – прошептал он.

Ее тело рядом с ним напряглось – он это почувствовал. И он не мог ее винить. Он этого и ожидал. Теперь ему надо договорить – и покончить с этим.

– Меня отправили в тюрьму на десять лет, я был там с восемнадцати до двадцати восьми лет. Я бывший заключенный – вот кто я. Вот моя тайна – и вот почему я держусь особняком. Потому что я знаю, как люди относятся к бывшим заключенным. Знаю, потому что стоило мне довериться кому-то и рассказать об этом – особенно женщинам, с которыми я встречался, – как моя жизнь менялась. Я терял работу – или переставал получать заказы. Люди, которых я считал своими друзьями, больше ими не были. В Бойсе начали громить мой дом: так мне давали понять, что я должен уехать. И я уехал. Уезжал снова и снова. Пока я, наконец, не понял, что мне просто больше нельзя никому об этом рассказывать. Особенно когда я приехал сюда, когда мне здесь понравилось, когда Милли помогла мне начать здесь новую жизнь. Я понял, что мне ни с кем нельзя сближаться, потому что стоило мне это сделать, и я начинал доверять человеку, рассказывал ему… и вся моя жизнь снова рушилась.

Теперь Роб смотрел прямо на нее и пытался разглядеть, понимает ли она его… Он ждал, когда на ее лице появится выражение страха и отвращения. Даже в темноте он узнает это выражение, поймет, что только что превратился для нее в того, с кем она не может быть рядом, кто ее пугает. Он ждал этого выражения – оно неизменно приходило сразу же после первой напряженной неподвижности и пугающего молчания во время самого его рассказа. И он недоумевал, почему это выражение не появляется.

– Линдси, – сказал он, – я пойму, если ты больше не захочешь со мной встречаться, но я только прошу, чтобы ты ничего никому не говорила. Ни Карле, ни Элеонор… никому. Мне просто хотелось бы тихо здесь жить, ни с кем не сталкиваться… вот и все. Я никогда никому ничего дурного не сделаю.

– Ты его толкнул? – тихо спросила она.

– Нет, – ответил он. В какой-то момент он перестал считать, что это имеет хоть какое-то значение. Это не имело значения тогда – люди сами все для себя решили, – и он оказался виновным из-за того, что был рядом, и из-за своей репутации. – Ограждение сломалось: оно проржавело. Я не касался его. Клянусь! – добавил он, сам не зная зачем.

Видимо, им двигал тот же неудержимый импульс, поддавшись которому он начат ей все рассказывать, – та глубокая потребность добиться, чтобы хоть кто-то в него поверил. И не просто кто-то – она. Ему необходимо было, чтобы она ему доверяла, знала, что он не такой человек, чтобы сделать подобное.

– Я тебе верю, – прошептала она.

И в эту секунду он вдруг понял, что тот взгляд, которого он ждал, к которому готовился и которого так страшился… его просто не будет.

– Ты меня не возненавидела?! – спросил он, глубоко изумляясь.

Линдси помотала головой, не отрывая ее от подушки, и он увидел, что ее глаза блестят от слез.

– Конечно, нет!

– Ты мне веришь?

Он помнил, что она только что это сказала, – но ему необходимо было услышать это снова.

– Да.

Он судорожно вздохнул, ощущая, как его захлестывает волна облегчения.

– Никто мне не верил. По-настоящему. Никто.

– Кроме Милли? – напомнила она ему.

– Кроме Милли, – подтвердил он. А потом он провел рукой по ее волосам, ощущая острую потребность дотронуться до нее, почувствовать ее присутствие. Она осталась здесь. Даже узнав о нем всю правду, она осталась. И он все еще не пришел в себя от потрясения. – Мне начинает казаться, что у вас с ней гораздо больше общего, чем я подумал сначала.

Тут они оба тихо засмеялись – и это заставило его заметить, что он к тому же и плачет. Надо было надеяться, что Линдси этого не заметила. Тюрьма сделала его жестким – или, по крайней мере, научила его, как важно казаться жестким. Теперь в него въелась привычка никому не давать повода думать иначе… даже сейчас.

– Она и правда была беременна? – спросила Линдси. – Карен?

Его начало подташнивать.

– Да.

– А что с ребенком?

Он покачал головой:

– Я… не знаю.

Оказалось, что про это рассказывать почти так же трудно, как и про все остальное.

– Мы… договорились, что мне не следует присутствовать в жизни ребенка, раз я буду в тюрьме. А она познакомилась с хорошим человеком, который захотел на ней жениться и был готов растить ребенка как своего. Мне казалось, что так будет лучше.

– Боже! – выдохнула она. – Мне так жаль!

Но он только еще раз качнул головой:

– Так было лучше. Я не мог быть отцом. И, наверное, все равно из меня вышел бы отвратительный отец.

– Почему ты так решил?

Он пожал плечами:

– Я сидел в тюрьме. Я не умею общаться с людьми. Я позволил моему псу смотреть, как я занимаюсь сексом. Список можно продолжить.

Тут Линдси засмеялась – и он тоже улыбнулся, несмотря на боль… А потом вдруг оказалось, что он крепко ее обнимает, просто прижимает к себе. И, что еще важнее, она обняла его тоже.

– Спасибо, – прошептал он. – За то, что ты в меня поверила. Другие не смогли.

В ответ она крепче обняла его за шею и поцеловала в щеку.

– Спасибо, что доверял мне достаточно, чтобы все рассказать.

– Мне… до сих пор не верится, что я это сделал.

– Ну, я просто заморочила тебя леопардовым рисунком, – сказала она, снова заставив его рассмеяться.

Ему трудно было поверить, что в такой момент он столько смеется.

А потом Линдси пожала плечами:

– Наверное, нам надо поспать. Завтра у нас непростой день: устраиваем гонки на каноэ, жарим рыбу, коронуем Мисс Рыбку. Мы просто вымотаемся.

Вот так просто. Больше никаких вопросов, никаких разговоров. Он только что признался ей, что он закоренелый преступник, что он десять долбаных лет провел в тюрьме… А она готова заснуть с ним рядом, как будто ничего не случилось.

И тут он совершенно ясно понял, что Милли действительно смотрит на них сегодня. Обычно он считал, что не слишком иерит в такие штуки. Но сегодня он в это твердо верил.

«Милая Джина!

В последнее время я стал лучше спать. Поначалу было трудно, но теперь, похоже, я начинаю привыкать, что я здесь. Гленн говорит, что на это просто нужно время. Иногда я теперь уже не помню своих снов, снов о лучшей жизни и хороших местах. И это были даже не те места, где я был и которые помню, а те, где мне, наверное, хотелось бы побывать.

Иногда мне снится, что я на лодке и плыву по воде, а вокруг меня только открытое море. Это, конечно, просто сон про свободу. А иногда мне снится конь, который скачет по широкой степи, – и, наверное, это сон про побег. А иногда мне снится, что я просто иду по большому ровному полю, направляюсь к растущему вдалеке дереву, но я так до него и не добираюсь. Я иду и иду, а дерево все равно остается далеко. Иногда я думаю, что, может быть, этот сон – про тебя. Но потом мне начинает казаться, что, может быть, я просто слишком много здесь обо всем думаю. В таком месте у человека появляется много времени на то, чтобы думать.

И кстати, в последнее время я опять часто о тебе думаю. Я ловлю себя на том, что пытаюсь представить себе твое лицо, гадаю, как ты сейчас носишь волосы – длинными или стрижешь, пытаюсь увидеть твои глаза. Интересно, что тебе снится по ночам? Надеюсь, что только хорошее. Надеюсь, что вся твоя жизнь похожа на мой сон о море: теплое солнце, прохладный ветерок, никаких забот, и ты плывешь себе и плывешь…

Искренне любящий тебя,

Роб».