Текст книги "Высокие башни"
Автор книги: Томас Костейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Глава 6
Жозеф ле Мойн, господин де Серини, шестой из братьев, смотрел на медицинского служащего, прибывшего из Гаваны с официальным визитом, чтобы осмотреть тела троих матросов и оценить симптомы, приковавшие Д'Ибервилля к его каюте, де Серини был очень строгим и дисциплинированным человеком, это качество делало его незаменимым помощником брата и прекрасным капитаном. Позже он стал отличным губернатором французского порта Рошфор.
– Передай этому жалкому трусу, – сказал он члену команды, говорившему по-испански и выступавшему в роли переводчика, – что он должен помочь сразу же перевести мсье Д'Ибервилля на берег.
Он взглянул в сторону тел, зашитых в парусину. Их должны были похоронить.
– Его следует изолировать от контактов с заболевшими этим ужасным заболеванием.
Доктор и матрос продолжали переговоры, жестикулировали и даже повышали голос, де Серини начал закипать от злости. Что происходит с доктором? Неужели ему неизвестно, что Д'Ибервилль должен как можно быстрее выздороветь?
Наконец к нему обратился переводчик:
– Мсье де Серини, дела обстоят следующим образом. Этот болван ничего не может сделать, а только болтает о peste.
Де Серини подозревал это, но когда все подтвердилось, он взорвался от злости и тревоги. Но даже будучи крайне озабоченным, он старался не произносить слово «чума», потому что прекрасно понимал, что среди команды сразу начинается паника. Он направил всю ярость против глупого, слабого и мало знающего идиота и труса, который неизвестно за какие заслуги стал работать врачом в порту Гаваны.
– Скажи ему, – орал он на переводчика, – что наши страны союзники и что господин Д'Ибервилль является единственным человеком, который способен побеждать в сражениях на море. Скажи ему, что портовые правила не имеют никакого смысла, когда идет речь о выздоровлении великого героя, страдающего от головной боли и тошноты! Скажи ему, что будет лучше, если десять тысяч дегенератов умрут в грязной дыре, чем что-либо случится с великим героем!
Доктор с трудом заговорил по-французски:
– Я надеюсь, что почтенный офицер станет гореть в аду, – говорил он, и его смуглое лицо пылало от возмущения. – Я также надеюсь, что он умрет, и на его шкуре будут гореть красные огромные пятна…
Де Серини сразу пришел в себя. Этот врач понимал по-французски, поэтому он сам попытается его убедить в правильности своих соображений, и не станет прибегать к вынужденной помощи невежественного матроса.
– Сеньор доктор, вы говорите по-французски? Хорошо! Тогда мы с вами поговорим как нормальные люди и достигнем понимания. Извините меня, сеньор доктор, за те вещи, которые я высказал, потому что разозлился на этого бестолкового матроса. Все замечания относились только к нему и ни в коей мере не касались вас и великих людей этого чудесного города.
Доктор поклонился.
– Я принимаю ваши извинения, потому что вы волновались, вас можно понять.
После этого у них начался нормальный вежливый разговор, и они изо всех сил пытались понять друг друга. В заключение доктор решил поговорить с городскими властями. Потом он вежливо откланялся и продолжал говорить комплименты до тех пор, пока не добрался до лодки, на которую он спустился по веревочной лестнице. Усевшись в лодку, он начал торопить матросов, и они сразу ему повиновались, потому что им было слишком хорошо известно значение слова «peste».
– Проклятая французская свинья! – бормотал офицер. – ~ Пусть он заразится чумой и умрет в муках!
Потом он пришел в себя и вынужден был признать, что в речах француза была доля здравого смысла.
– Да, жизнь великого лидера следует сохранить во что бы то ни стало. Все говорят о Д'Ибервилле только самое хорошее. Я поговорю с комендантом. Если у него будет хорошее настроение и он не станет упрямиться, как старый мул, возможно, мы попытаемся помочь великому человеку, который так сильно болен.
Лодка отплыла, мсье де Серини не сразу отправился навестить брата. Он был весьма последовательным человеком и понимал, что Д'Ибервилль заразился, когда, проявляя жалость и заботу, навещал больных членов команды. Он не пошел в темную каюту брата не из страха. Нет! Он думал о том, что случится, если он тоже заразится. Ему было прекрасно известно, что никто не сможет принять на себя командование кораблем.
Он мрачно расхаживал по палубе, де Серини различал башни замка Морро на берегу, и это вызывало у него еще большее раздражение.
– Только не здесь! – думал он. – Если моему брату суждено умереть, пусть это случится на французской территории. Нам и так плохо, потому что орел болен, а кругом порхают только воробьи да кулички.
Он крепко сжал рукой леер.
– Этого не может быть! Бог указал, что мой брат является исполнителем Его Воли в Америке! Он не может умереть от отвратительной лихорадки, как самый последний нищий в богадельне!
Стоял июль и было ужасно жарко, и жар, казалось, отражался от глади моря в заливе. Д'Ибервилль лежал в большой каюте, и там было три иллюминатора. Каюта была хорошо обставлена: койка, прикрепленная к стене; стол, за который можно было усадить восемь человек, и английский секретер, изготовленный из красного дерева, выдержанного в морской воде, пока у него не появился чудесный коричневый оттенок. Секретер унесли с захваченного корабля, и это была действительно ценная добыча. Он никогда не проходил мимо секретера, не погладив ласково полированную поверхность. Кроме того, Д'Ибервилль провел немало времени, пытаясь отыскать тайники, и обнаружил целых восемь, а еще один состоял из обитого бархатом отделения в самом тайнике. Как он хохотал, когда обнаружил тайник!
– Какая предусмотрительная, осторожная нация, – промолвил он, а потом добавил более спокойным тоном: – Иногда мне кажется, что они слишком тщательно планируют колониальные захваты, прибавляя другим странам дополнительные трудности.
Но в это жаркое утро больной капитан даже не взглянул на любимую вещь. Много часов он метался в бреду, и ему казалось, что он возвратился в детство, когда плавал в реке Лонгея. У капитана жутко болела голова, и он страдал от жара, пожиравшего его сильное тело. Д'Ибервилль, не переставая, стонал и метался на кровати. Он махал руками, как бы пытаясь схватиться с жестоким и страшным врагом.
Он очень редко приходил в себя. Тогда он понимал, где находится, и отдавал приказы слабым голосом. Почему к нему никто не заходит? Неужели его оставили одного? Где был его верный Жиль, преданно служивший ему много лет? Д'Ибер-вилл ь пытался подняться с кровати, чтобы получить ответ на эти вопросы. Конечно, он понимал, что корабль стоит на якоре. Отчего все так спокойно на палубе? Неужели начался мятеж, и команда покинула корабль? Может, он стал пленником на собственном судне?
Он был в сознании, когда вернулся портовый врач с двумя помощниками. На них были белые маски и длинные белые одеяния. Даже руки были прикрыты перчатками, они походили на привидения, когда вошли в темную каюту. Больная фантазия капитана превратила их в создания, пришедшие из его бреда.
– Что такое? – спросил он, тщетно пытаясь подняться. – Кто вы такие? Где мсье де Серини?
Офицер ответил ему на плохом французском:
– Вы больны, сеньор капитан. Мы хотим вас отправить на берег, где вам будет удобно и о вас позаботятся.
Де Серини тоже вошел в каюту и подошел к кровати.
– Бедняга Пьеро, – сказал он, глядя на брата. Он был поражен тем, как брат осунулся и каким был бледным. – Они повезут тебя в прохладное место недалеко от Гаваны…
– Гавана? Значит, мы в Гаване? Ты… ты уверен, Жозеф? Почему вокруг так тихо? В порту Гаваны всегда стоит шум и раздаются громкие крики и споры.
Де Серини с трудом ответил ему:
– Мы стоим на якоре не в порту, Пьер, а во внешних водах.
Капитан сразу все понял.
– Мы находимся на карантине? Жозеф, ты боишься мне сказать об этом? Это чума, правда?
Он пошевелился и застонал, – боль в голове резко усилилась при попытке заговорить.
– Я так боялся этого. У наших бедных парней были все признаки чумы. Жозеф, Жозеф! Скажи мне, что с ними? Они… мертвы?
– Пьер, тебе не стоит о них беспокоиться. Им стало лучше. Ты меня слышал, когда я сказал тебе, что ты отправляешься на берег? Они пришли за тобой.
Казалось, что Д'Ибервилль его не слышал и снова пробормотал:
– Чума!
Он впал в беспамятство и продолжал хрипло бормотать что-то совершенно непонятное.
Два помощника врача приступили к делу. Они надели ему на лицо маску и привязали к матрасу. Капитана вынесли на палубу и осторожно переправили в лодку.
Команда мрачно наблюдала, стоя у лееров. Многие матросы были канадцами, а некоторые – из Лонгея, и было неудивительно, что матросы начали рыдать, глядя, как покидает корабль великий капитан. Когда надо было, он требовал от них неимоверных усилий, но всегда оставался справедливым и добрым. Люди любили его за доброту и тепло, за то, что он их понимал и был остроумным, и за то, что он не гнушался никакой работы. Они были готовы следовать за ним повсюду, даже на смерть.
Команда понимала, что некоторые из них, если не все, последуют за ним в новое ужасное путешествие. Всем стало известно, что на судне чума. Кроме умерших вчера в отделении для заболевших находилось еще пять их товарищей.
Все грустно попрощались с капитаном, когда увидели, как медленно отдаляется, подпрыгивая на волнах, лодка, где лежал их заболевший капитан.
Де Серини отдал приказ, и его громко повторил боцман:
– Всем вернуться на свои места! Поторапливайтесь! И принимайтесь за работу. Корабль следует вымыть и покрасить заново!
Жильцов из дома, куда привезли Д'Ибервилля, быстро убрали. Когда его на матрасе поднесли к входной двери, от дома отъехала последняя нагруженная тележка, которую тащил ослик. Больного уложили на огромную резную кровать в прохладной комнате с высоким потолком, который к тому же был ярко расписан. Когда капитан ненадолго приходил в себя, он видел грустно глядящих на него ангелов, будто они ему сочувствовали. За ним присматривал человек в белом. Он входил и выходил из комнаты, но ничего не говорил. Д'Ибервилль решил, что это был мужчина, но на нем была маска, поэтому он не был уверен. Когда он задавал вопросы, человек только кивал головой.
Д'Ибервиллю стало заметно хуже. Он часто и с трудом дышал, и в груди что-то постоянно болело. Иногда его сжигал такой жар, что он говорил молчаливому санитару, что грех разводить костер под постелью больного человека да еще в середине лета. К счастью, жар иногда проходил, и он мог немного подышать.
Как-то за дверью он услышал голос брата. Он о чем-то спорил, но говорил негромким голосом. Капитан попытался прислушаться и понял, что брату не позволяли входить в комнату. Тогда капитан полностью осознал, насколько сильно он болен.
Когда врач в первый раз посетил его, Д'Ибервилль еще был в сознании.
Д'Ибервилль с трудом смог выговорить:
– Началась эпидемия чумы?
Врач колебался, а потом кивнул головой:
– Да, сеньор капитан. Это – бубонная чума.
– Я смогу выздороветь?
– Сеньор, я ничего не могу предсказать или давать обещания.
В этот момент Д'Ибервилль многое понял. Он собрал силы и пристально взглянул на врача.
– Сеньор, я был рядом со смертью много раз. Как-то стрела индейцев оставила отметину у меня на виске. В другой раз я стоял на палубе, и ядро пролетело в футе от меня, но на мне не оказалось ни царапины. Я никогда не надевал маску и смотрел смерти в лицо. Я ничего не боялся.
Он начал задыхаться от усталости, затем передохнул и продолжил:
– Неужели вы считаете, что я пережил настоящие опасности, чтобы умереть в постели от болезни, поражающей слабых людишек с коричневым цветом кожи?
Глаза у него просветлели и начали сверкать, как было всегда в предвкушении битвы.
– Сеньор офицер, я – Д'Ибервилль! Вам это известно? Вы знаете о том, что у меня еще много работы? Я скажу вам только одно: мне не нужны никакие ваши обещания. Я могу вам сказать вот что: наш добрый Бог еще нуждается в моих услугах!
Силы у него кончились, и он добавил хриплым голосом:
– Вы меня слышали? Я – Д'Ибервилль! И не собираюсь умирать, сеньор! Завтра мне станет лучше. Вот увидите. А через день я встану на ноги. Через неделю я буду в открытом море и стану преследовать врагов.
На следующий день ему не стало лучше. Он почти все время бредил, и глаза у него были красные, а язык настолько распух, что он не мог даже стонать. Врач не появлялся, санитар после долгих перерывов только открывал дверь и поглядывал на больного. Занавеси были задернуты, но страдальцу, которого постоянно мучила лихорадка, казалось, что он лежит на самом припеке.
Он пытался обратиться к Творцу и молиться вслух, но язык у него не действовал, и он молил Бога про себя: «Милостивый Отец, прошу Твоей милости. Я молю, чтобы Ты дал мне шанс закончить работу. Я ведь ее только начал. Добрый Бог, мне еще предстоит там много сделать. Нужно укрепить колонию на реке, чтобы она на все времена оставалась французской. Следует удержать в руках владения на западе, отыскать путь в Индию и открыть торговые пути на Востоке. Я все себе ясно представляю, и у меня есть власть, чтобы все выполнить. Ты Сам пожаловал мне эту власть. Неужели мне придется все оставить, и я больше ничего не смогу свершить? – Он начал волноваться, и его охватила паника. – Господи, я не могу умереть! Не дай мне умереть!»
На следующий день он испытывал такую слабость, что понял, что никогда больше не выйдет в открытое море и не станет преследовать врага. Он вскоре умрет.
Правда принесла ему смирение, и он долго и искренне молился, прося простить ему грехи. В середине дня он впал в кому, а когда снова пришел в себя, вечерний ветерок развевал занавески, и на небе светили звезды.
Он чувствовал себя просветленным и начал обдумывать указания тем, кто продолжит его работу. Если бы только Шарль, Жозеф и Жан-Батист были здесь, чтобы он мог с ними поговорить! Он смог бы рассказать о многих вещах, которые ему не удалось сделать, но их следовало выполнить! Он хотел укрепить их веру, чтобы они не оставляли своих усилий. Жан-Батисту следовало сказать, что когда-нибудь в излучине реки нужно построить прекрасный город. Эта мысль продолжала его мучить. Франция нуждалась в столице своей новой империи на Западе, и это было идеальное место. Жан-Батист! Жан-Батист! Запомнит ли он все инструкции?
Почему к нему никто не заходит? Где врач? Неужели они не позволят Жозефу повидать его? Неужели ему придется умирать одному, без покаяния, не поделившись важной информацией? Он попытался крикнуть, но не смог издать ни звука.
Потом капитан в ужасе подумал: «Если даже они придут, он не сможет с ними разговаривать, он не сможет удержать в руках перо. Он ничего не сможет поделать»,
Он еще был жив, но уже стал заложником смерти.
Поздно вечером санитар вошел в комнату. За ним шла фигура в черной сутане. Умирающий с трудом двинул рукой в ответ на вопросы священника.
Врач передал грустные новости де Серини.
– У него не было никаких шансов, – сказал он, качая головой. – Я это знал, когда мы отправили его на берег. От чумы никто не вылечивается. Мы мало что в состоянии сделать для вас и для умершего великого капитана. Тело поместят в свинцовый гроб, и мы позволим вам похоронить его в одной из церквей.
Де Серини ничего не смог ему ответить и только кивнул головой.
Врач продолжил, показав рукой на шпигаты, где лежало еще несколько завернутых в парусину тел, готовых очутиться в пучине вод.
– Больше мы ничего не сможем для вас сделать. Если вы станете выполнять мои инструкции, возможно, заболевание не будет распространяться дальше. Но могу только сказать, – у вас останется мало людей, когда, наконец, закончится эпидемия.
– Я с этим уже смирился, – де Серини с трудом говорил, и ему не хотелось показывать свою скорбь. – Я благодарю вас, сеньор, за все, что вы сделали. Он… он просил мне что-нибудь передать?
Офицер покачал головой:
– Нет, сеньор, он вам ничего не передавал.
Глава 7
Новости о смерти Д'Ибервилля не достигли Монреаля до самой осени. Печальные вести пришли на следующий день после праздника жатвы, который справляли в Лонгее, и Ба-бетта Карре получила приз за самый интересный костюм.
Барон Лонгея последним узнал печальную весть. Он был на общинном выгоне, расположенном за стенами замка, обычно там играли мальчишки после школы. Они шумели и кричали, играя в прятки и догонялки и в игру «Скальпируй последнего».
Барон отвечал за защиту города от внезапного нападения англичан, он распорядился, чтобы все мужчины занимались военной подготовкой, и решил, что им лучше всего заниматься на этом месте.
В тот день он был очень занят, но в то же время его что-то беспокоило, и он, наконец, решил, что ему стоит заняться чем-то другим, он больше не стал обращать внимание на неуклюже маршировавших добровольцев.
Впервые ему показалось, что что-то не так, когда он оказался на пересечении рю Сен Жозефа и Сен-Поля. Он всегда там останавливался. Там стоял дом, где он родился, а за ним быстро появились на свет божий остальные сыны семейства ле Мойн, включая Д'Ибервилля. Обычно, мсье Шарль внимательно оглядывал старый дом.
Когда он подошел к перекрестку, то увидел человека, стоявшего посредине дороги и с любопытством глазевшего на дом.
– Что здесь делает Пьер Превост? – подумал мсье Шарль. Он узнал ночного сторожа. Он был небольшого росточка, того же возраста, что и Д'Ибервилль.
Когда он был мальчишкой, то следовал за ним, как преданная собачонка.
Если бы барон был повнимательнее, он сразу бы понял, в чем тут дело. Но он ничего не понял, даже когда увидел, что по щекам Пьера Превоста текут слезы.
– В чем дело, Пьер? – спросил господин барон.
Тот его не услышал. Он ничего ему не ответил, а по лицу у него продолжали стекать слезы. Барон повторил вопрос, но опять не получил ответа. Он пожал плечами и больше не приставал к бедняге. «Если бы я не знал, что Мария держит его в ежовых рукавицах, я бы решил, что бедняга пьян», – подумал барон.
Барон шел по рю Сен-Пол и думал о странном поведении Пьера Превоста. Тут он наконец заметил, что многие горожане вели себя не менее странно. Что-то случилось с жителями этого города. На улицах царила тишина, и народ толпился в церквях. Прохожие торопливо отводили от него взгляд. Они быстро пробегали мимо, и он почувствовал в их тайных взглядах сочувствие.
Как только он вошел в дом, ему многое стало ясно. В нижнем зале толпились люди. Здесь собрались все слуги, многие его друзья и знакомые. Они разговаривали между собой, но когда появился мсье Шарль, воцарилась мертвая тишина.
Шарль ле Мойн остановился и молча ждал. Он увидел Фелисите рядом с дверью, ведущей в кухню. У девочки было бледное лицо, она была грустной. Она стояла рядом с кухаркой, которую можно было узнать только по испачканным в муке рукам, потому что она прикрыла лицо фартуком. Рядом находился крохотный и грязный гномик – один из трубочистов. На его черном лице пролегли светлые дорожки от слез.
– Итак? – спросил барон, и через мгновение он добавил: – Кто на этот раз?
У него дома гостил друг по имени Шарль Гилмо. Он передал мсье Шарлю ле Мойн письмо.
– Шарль, боюсь, что тут ты найдешь подтверждение грустных известий, которые достигли нас… из других источников.
Барон взглянул на письмо и узнал почерк де Серини. Он сразу понял, в чем дело, и все отдельные странные кусочки сложились в целую мозаику, – слезы Превоста, напряжение людей на улицах и то, что письмо пришло от Жозефа. Ему больше ничего не нужно было слышать. Он молча повернулся и пошел по лестнице, не поднимая глаз. Когда барон поднялся на следующий этаж, все услышали, что он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Филипп был среди этих людей, но не сводил взгляда с Фелисите. Он подошел к ней и взял ее за руку.
– Наверно, мсье Шарлю будет неприятно слышать стук молотка, и я вижу, что ты сейчас начнешь рыдать. Этого ему тоже лучше не слышать. Пойдем во двор. Там мы ему не помешаем.
В саду росло сливовое дерево с поздними плодами, и они уселись на траву под деревом. Забор был высоким, они не видели за ним реку, но зато над ними было синее небо, и выглядывала деревянная башня Бонсекура.
Они начали разговаривать и потом перешли к теме, которая помогла перевернуть их жизнь, послать в далекое путешествие через океан и заставить их страдать и оставаться несчастливыми.
Фелисите начала первой. Она уселась на траве, скрестив ноги, как сидят портные, и собирала в руку высохшие головки клевера. Она пристально взглянула на Филиппа и сказала:
– Шесть братьев умерли, Филипп. Он грустно кивнул головой.
– Мне это кажется невозможным. Я имею в виду мсье Пьера. Он не был человеком, а был божеством. Я был так в этом уверен, и мне казалось, что он не может умереть!
– Хватит ли сил у остальных братьев, чтобы закончить начатую работу? – спросила Фелисите. – Мне приходится слышать рассуждения мсье Шарля, и мне известны их планы. Братьев уже погибло слишком много… – Фелисите помолчала, а потом продолжила: – Филипп, тебе не кажется, что им нужна помощь? Каждый из нас, даже я, должны им помочь.
Филипп поежился:
– Что ты можешь сделать?
– Не знаю, наверно, не очень много. Но я стану делать все, о чем они попросят.
Филипп нахмурился.
– Каждый день я молюсь о том, чтобы мне позволили отправиться вместе с ними. Я никак не мог пережить, когда Антуан отправился на юг, а мсье Шарль приказал мне оставаться здесь. Мы были друзьями с Антуаном, хотя он был ле Мойном, а я оставался подмастерьем плотника. Я дюжину раз говорил с мсье Шарлем об этом, и ответ всегда был один – я нужен здесь, и он не может меня отпустить, – он заговорил громче: – Неужели он думает, что я трус? Я не гожусь больше ни для чего, кроме как строгать доски и забивать гвозди?
Фелисите взглянула на юношу, и то был взгляд не десятилетней девочки.
– Он прав. Если бы ты отправился с мсье Антуаном, тебе нечего было бы там делать. Им были нужны мужчины, умеющие копать окопы, возводить укрепления и стоять на карауле. Когда придет время постройки города, о котором мечтает мсье Шарль, он позволит тебе туда отправиться. Тебе найдется там дело. Тебе следует радоваться, – она помолчала и щеки у нее порозовели, – что тебя не было среди тех, кто отправился туда первым и умер…
Юноша опирался на локоть и поглядывал через забор, но тут он резко повернулся и с удивлением взглянул на девочку.
– Я никогда об этом не думал. Возможно, ты права. Мне следовало понять, что у мсье Шарля была веская причина, чтобы оставить меня тут, – он продолжал смотреть на девочку. – Фелисите, ты говоришь как взрослый человек. Мсье Шарль рассказывал, что ты очень умная. Теперь я это и сам понимаю.
Фелисите не была уверена, что ей нравится подобное заявление. Он говорил с ней, как бы выражая восхищение и одновременно – непонятную сдержанность, и девочка инстинктивно поняла, что так дело не пойдет и поспешила поправиться:
– Так происходит потому, что я часто слышу рассуждения мсье Шарля. Он постоянно со мной разговаривает. Он рассказал, что через несколько лет они начнут строить город на реке Миссисипи, и я уверена, что тогда он позволит тебе туда отправиться.
Девочка внимательно следила за выражением лица Филиппа, пока она ему это говорила, и горячо повторяла про себя: «Это не должно случиться до тех пор, пока я не подрасту и не смогу туда отправиться вместе с ним! Святая Дева Мария, услышь мою молитву! Не позволяй ему туда сейчас отправиться! Прошу тебя».
Весь день барон оставался в своей комнате и ничего не ответил, когда его пригласили к ужину. Когда служанка принесла поднос с едой к двери, он прокричал: «Убирайся! Убирайся прочь!»
Все оставалось по-прежнему и на следующее утро. Слуги слышали, как барон расхаживал по комнате и не отвечал, когда его звали к завтраку и обеду. Все страшно перепугались.
– Бедный мсье Шарль, – рыдала кухарка. – У него всегда был хороший аппетит, а сейчас он голодает целые сутки! А я приготовила ему вкусное рагу.
Наконец прибыл настоятель из семинарии. Доллье де Кас-сон вошел в полутемный зал и покачал головой, увидев красные от рыданий глаза слуг.
– Естественно, что вы все оплакиваете смерть нашего великого героя. Он хорошо относился ко всем вам. Но не забывайте – на все воля Божья! Мы не можем спорить с Его решениями и поступками, – настоятель сурово покачал седой головой. – Когда ваш хозяин спустится вниз, он не должен слышать рыданий или видеть покрасневших глаз и грустных лиц. Вы должны выполнять свои обязанности. Ничто не должно ему напоминать тяжелую потерю.
Настоятель всех оглядел, а потом обратился к Фелисите:
– Ты та самая девочка, – сказал он, приподнимая подбородок Фелисите, чтобы посмотреть ей прямо в лицо. – Дочь моя, я был рад, когда мсье барон решил перевезти тебя к себе, чтобы ты училась в школе. Тебе здесь нравится?
– Очень, мсье.
– Ты что-нибудь слышала о своей матери? Девочка гордо кивнула головой.
– Да, мсье. Матушка шлет мне письма из Парижа. Я уже получила целых три письма. Последнее было адресовано мне, поскольку ей стало известно, что я учусь в школе и умею читать. Дважды она посылала мне деньги, – с гордостью заметила девочка.
Настоятель нахмурил брови. Девочка не могла понять, в чем тут дело, но ей стало ясно, что ему это не понравилось. Он снова обратился к девочке:
– Хорошо, что она думает о тебе. Сестры сказали мне, что ты прилежная ученица и слушаешься их. Я горжусь тобой.
Он повернулся и, тяжело опираясь на трость, пошел к лестнице.
– Я пойду к мсье Шарлю, не надо ему ничего заранее говорить. Для него так будет лучше.
Но самому настоятелю было нелегко. Слуги слышали, как он несколько раз спотыкался и прерывисто дышал. Когда кухарка начала говорить, что ему не стоит подниматься, он нетерпеливо ее прервал:
– Дети мои, мы должны с уважением относиться к его горю. Он настолько опечален, что не желает, чтобы кто-либо видел его лицо. Я должен повидать его.
Настоятель пробыл у мсье Шарля целый час. Все это время слуги зинимались рутинной работой, но сейчас они столпились внизу, когда услышали его шаги. Он внимательно всех оглядел, а потом удовлетворенно кивнул головой:
– Вот уже лучше. Дети мои, я вижу, вы прислушались к моим словам. Когда он спустится вниз, он должен увидеть вас именно такими, – настоятель благославил собравшихся. – Никто из смертных не может знать помыслов Отца небесного, но мы уверены, что у него была причина, по которой он позволил умереть Д'Ибервиллю. У нас о нем осталась светлая память, и мы всегда будем о нем вспоминать. – Он медленно пошел к дверям, потом повернулся и грустно кивнул головой: – Дети мои, у нас больше никогда не будет такого великого человека! Барон появился лишь на следующее утро. Он спустился к завтраку и занял место во главе стола, сказав только:
– Доброе утро.
Потом барон оглядел комнату, чтобы удостовериться, что слуги не забыли свои повседневные дела. Все было исполнено. Окна были закрыты черной тканью, и над камином висели черные драпировки. С полки убрали все, что там стояло: его любимые свечи, высотой в два фута, серебряные солонки и ложки, миски с ручками, разные блюда. Вместо красивой посуды на столе стояли самые простые миски.
Сначала мсье Шарль глотал с трудом, но постепенно у него появился аппетит. Как говорила кухарка, его воля к жизни позволила ему немного прийти в себя.
Он разговаривал только с Фелисите, сначала о делах – какие прибыли письма, об остальных новостях. Он закончил завтрак и снова грустно нахмурился.
Барон медленно оглядел комнату.
– Шестеро братьев умерли! А среди них был тот, на чью силу я всегда опирался. Тем, кто остался, будет не так легко продолжить работу. Нас осталось четверо из десяти! Жозеф во Франции, Жан-Батист – в Луизиане, малыш Антуан – в Гвиане, а я – дома.
Мсье Шарль поднялся из-за стола и собирался покинуть комнату. Потом задержался и обратился к Фелисите:
– Когда день твоего рождения?
– Восьмого июля, мсье Шарль.
– Это был день, когда в Лонгее разразилась страшная гроза. Мы этот день запомним надолго. В письме от брата, мсье де Серини, указана дата смерти… Д'Ибервилля и даже указано время дня. Он умер восьмого июля в тот момент, когда потухли все свечи в церкви!
