Текст книги "Высокие башни"
Автор книги: Томас Костейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
Глава 2
На подоконнике хлопьями собирался снег, и пока барон де Лонгей разговаривал с посетителем, он посматривал, как падал снег, и решил, что к концу дня его будет его больше. Посетитель был купцом из города. Небольшой серенький мужчина, но, несмотря на внешнюю неприметность, он обо всем рассуждал весьма ядовито.
– Это новая меховая компания, – возмущался он. – Она прогорит. Это просто мыльные пузыри! – Он взволнованно жестикулировал. – Что вы скажете об этом, мсье ле Мойн? Простите, мне следует говорить мсье барон. Ничего? Хорошо.
Я приехал, чтобы сказать, что я отказываюсь в этом принимать участие.
– Многие из нас предпочли бы поступить так же, – сказал барон, глядя на проделки ветра, бросавшего клубы снега на шпиль церкви. Но как мы можем это сделать? Компанию организовали по решению королевского совета, а потом передали ее нам, и мы должны были распределить между собой ее акции. Неужели вы считаете, что нам позволят выйти из нее по собственному желанию?
Шарль внимательно взглянул на собеседника:
– Анатоль, все это очень неприятно. Вам прекрасно известно, когда это дело нам навязали, мы должны были взять на себя все акции и запасы мехов – десятки тысяч прогнивших бобровых шкур в разных складах и хранилищах. Нам навязали долг, к которому мы не имели никакого отношения. Неужели вы можете в чем-либо обвинить меня или еще кого-то в том, что вам придется принять участие в подобных делах?
В комнате было холодно. Барон привык к прохладе с тех пор, как пришлось экономить на углях, и его это уже не беспокоило. Но он видел, что его посетитель сильно страдал от холода.
Огонь в комнате еле тлел. Шарль решил было подкинуть дров, но потом передумал: «Почему я должен создавать комфорт для надоедливого посетителя? Если он замерзнет, то быстрее покинет меня».
– Почему бы нам не продать шкурки подешевле, пока это еще возможно? – спросил посетитель, потирая руки от холода. – Именно это я желал бы у вас выяснить.
– Анатоль, на этот вопрос мне легко дать вам ответ. Во Франции меховщики отказываются покупать меха. Они говорят, что у них скопились огромные запасы шкурок. Я уверен, что они предпочитают использовать подделку под бобра, чтобы получить более высокие прибыли.
– Почему мы не продаем меха в Италию, Германию, Голландию? Знаю ваш ответ, Шарль. Король не позволяет нам торговать ни с какой иной страной, кроме Франции.
Возмущение маленького купца было настолько огромным, что он позабыл об осторожности и внезапно выпалил:
– Король намерен нас разорить!
Манеры барона де Лонгея сразу изменились.
– Анатоль, не смейте этого говорить! – резко заметил он. – Попридержите язык! Дела не так плохи, как вам кажется… Компания может разориться, но владельцы акций могут не рисковать своими запасами и накоплениями. Король из лучших побуждений отдал нам торговлю мехами. Он не понимал, что ограничения, разработанные его министрами, могут принести обратный эффект. Если ему все разъяснить, он может отменить эти ограничения. Он не захочет нас окончательно разорить.
– Но сможет ли он помочь нам вовремя? – маленький человечек продолжал кипятиться. – Этот Жозеф де Марья! Он себя не забывает. Отчего он не предусмотрел, чтоб из устава изъяли нужные нам статьи? Иногда я о нем думаю… Неужели он действует в наших интересах, как он об этом говорит?
Шарль ле Мойн задумчиво потер подбородок.
– Иногда я тоже о нем думаю весьма нелицеприятно, – сказал он тихо-тихо.
Когда возмущенный посетитель покинул вновь испеченного барона, тот некоторое время о чем-то раздумывал. Потом вздохнул и оглядел комнату, как заключенный, который проводит в камере все время. Комната была небольшой и заставленной мебелью и шкафами. Вокруг лежали придавленные пресс-папье бумаги. На стенах висели полки, и на них тоже лежали бумаги. Было ясно, что стол принадлежал деловому человеку. Там валялись письма, а на некоторых из них висели и офици-альные печати. Там же лежали ряды очинённых перьев, рядом с пузырьком с чернилами стояла коробочка с песком.
Барон продолжал обдумывать проблемы, которые он обсуждал с посетителем, и очнулся только при звуке церковного колокола, громко звучавшего в ясном морозном воздухе. Он встряхнулся и, взглянув на стол, заваленный бумагами, подумал, с чего ему следует начать. Потом барон слегка усмехнулся, подошел к одной из полок и просунул руку за лежавшими там бумагами.
В руке у него оказался серебряный кувшин. Он поставил сосуд на стол и начал им любоваться.
– Никогда не видел ничего более прекрасного! – шептал барон. – Он великолепен! Какое совершенство линий!
Действительно, сосуд был красив. Он был высотой шестнадцать дюймов, с ручкой в виде лилии. В глазах барона сверкало восхищение истинного ценителя искусства. Он был вне себя от мастерства ювелира, нежно поглаживал горлышко кувшина и изящную изогнутую ручку.
Барон подумал о том, что молодой мастер, изготовивший этот необычный сосуд, когда-нибудь станет знаменитым, и многие коллекционеры будут везде разыскивать его работы. Когда наступит такое время, этот сосуд будет бесценным!
– Я должен им обладать, и никто об этом не узнает. А если им станет известно… Что ж, пусть болтают! Я ничем не нарушил соглашения. Могу поклясться, что никто из них не носит потрепанную одежду, как это делаю я! В течение пяти лет я трясся над каждым су и поэтому могу себе позволить небольшое безумство!
Мсье Шарль неохотно спрятал серебряный сосуд на прежнее место. Как бы желая воспротивиться строгому режиму экономии, к которому он принуждал всех членов семейства и себя самого, мсье Шарль решительно сказал вслух:
– Я покупаю эту вещицу!
В открытую дверь комнаты, где сидели его служащие, можно было слышать поскрипывание перьев. Там при слабом дневном свете трудились его служащие и переписчики. Барон, направляясь к лестнице, остановился и сказал:
– Зажгите свечку. Не стоит портить глаза, работая при слабом свете!
Купцы Новой Франции были весьма экономными людьми и не желали пускать пыль в глаза, поэтому первые этажи своих домов отводили под торговлю. Там располагались лавочки, работали служащие и находились расчетные книги, которые хозяин внимательно изучал, заперев на ночь ставни. В доме на рю Сен Пола, принадлежавшем Шарлю ле Мойну были сделаны кое-какие изменения, и они указывали на улучшившееся положение семейства. Внизу располагался светлый и просторный вестибюль, из него дверь вела в бывшую лавку. Но теперь это помещение использовалось в качестве гостиной. Эта большая комната была роскошно обставлена усилиями баронессы. Мебель прибыла из Франции и стоила немало денег.
Шарль помнил, когда там находились рулоны материй, лежавшие на полках, бочки с соленой рыбой, патока, ножи и корзины с бусами. Поэтому он всегда входил в гостиную с чувством некоторого неудобства и неловкости. Роскошные занавеси из синего руанского шелка, богатые пушистые ковры, в которых тонула нога, чудесные резные кресла, хрустальная люстра для шестидесяти свечей, в которой сейчас зажигали не более шести штук. Все это представляло такой удивительный контраст, что он задавал себе постоянно один вопрос: «Что бы сказал старик Шарль по этому поводу?».
В гостиной он нашел жену, сидевшую на кушетке возле огня. Ее колени прикрывало покрывало того же синего оттенка, что и занавеси, а на ее плечи была накинута теплая шаль, но баронесса выглядела замерзшей и грустной.
– Шарль, Шарль! – сказала она, повернув к нему голову, но стараясь держаться поближе к огню. – Какая жуткая зима! Я к ней никогда не привыкну, если даже проживу тут долго-долго! Шарль, дорогой, боюсь, что никогда не стану настоящей канадкой!
– Тебе следовало отправиться во Францию вместе с детьми, как я уже тебе говорил.
Он подошел к огню как можно ближе и начал отогревать руки.
– Иногда мне кажется, Клод-Элизабет, что тебе не стоит проводить тут зиму. Мое сердечко, ты как нежный цветок, и рождена для жизни на теплом юге. А сейчас у нас война…
– Ты думаешь, я оставлю тебя одного? Чтобы ты работал до бесконечности в холоде и без присмотра? Нет, Шарль, я предпочитаю оставаться тут.
– Возможно, из тебя не вышло хорошей канадки, – заметил он, улыбаясь жене, – но ты, дорогая, стала мне чудесной женой.
– Если бы получилось так, как мы задумывали! – вздохнула баронесса, глядя на странное сооружение, стоявшее с одной стороны очага, – тогда была бы одна комната, где я бы себя нормально чувствовала.
Это была печь, сооруженная по германской конструкции, но с отделкой галантных галлов. Внешняя ее часть вместо грубых железных листов была отделана глазурованной плиткой. И каждая плитка была украшена рисунком в синих и желтых тонах. Сверху помещалась фигурка в виде горгульи с гигантским торсом.
Эта печь была оригинальной модели, прикрывала одной стенкой вход в трубу камина и должна была собирать внутрь весь жар, который в ином случае стремился с потоком воздуха в небо. Печь должна была обогревать комнату. Но, к сожалению, так не случилось. Печь втягивала дым, а не жар. Каждый раз, когда ветер менял направление, в комнату из дверок печи и отверстий летела сажа. В печи было много щелей и отверстий, как у де Марьи – пуговиц на камзоле. Временами печь начинала грозно ворчать, все дверцы широко растворялись, и из нее валили огромные клубы дыма.
Барон взглянул на печь и нахмурился. Он не любил проигрывать.
– Я приказал, чтобы закрыли отверстие в очаг. Тебе не стоит больше беспокоиться. Обещаю найти механика, который сможет наладить эту печь.
– Дорогой Шарль, найди его побыстрее. Эта ужасная печь испортила мне всю цветовую гамму, мне пообещали, что печь будет обогревать меня зимой. Но если от нее нет никакого прока, нам стоит от нее избавиться.
Баронесса вдруг переключилась на другую тему.
– Наверно, письма еще не прибыли. Джордж сказал, что несколько писем доставили тебе, видно, он ошибся!
– Нет, он был прав. Они из Нью-Йорка. Английские поселенцы тоже люди, и хотя мы с ними воюем, они иногда оказывают нам услугу. Эти письма добрались к нам из поселений в Акади, их доставили по промерзшей земле люди на лыжах.
Они двигались вдоль реки Святого Иоанна к Квебеку. Но почту еще не разбирали.
Баронесса, волнуясь, спросила:
– Какие новости?
– Пришли письма от Пьера и Жан-Батиста. Им не повезло. Пьер написал, что половина людей, которые с ним отправились в поход, погибли. Он мне прислал список людей из Лонгея, павших на поле. Это длинный список, – барон не сводил взгляда с огня. – Пьер организовал еще один форт на реке и назвал его форт Д'Ибервилль, там остался Жан-Батист. Жан-Батист пишет, что пять раз перенес лихорадку и похудел на двенадцать фунтов.
– Мы за все платим очень большую цену… И это только начало.
Шарль помолчал, а затем тяжело вздохнул.
– Жан-Батист пишет, что вскоре они ожидают корабль с королевскими «невестами», и он не знает, что делать – им нужна крыша над головой.
– Мне хотелось, чтобы был найден иной выход. Они присылают сюда таких женщин…
– Что ты можешь предложить? Три лучшие женщины нашего поместья оказались «невестами короля». Я получил письмо от этой женщины, матери девочки…
– А, от нее! – казалось, письмо не заинтересовало баронессу, но потом она спросила: – Почему она написала тебе?
– Она беспокоиться о девочке, и она написала адрес, чтобы в случае чего мы могли с ней связаться… Письмо написано на хорошей бумаге. Она пишет о том, что покупает туалеты в парижских лавках, много путешествует. Через парижских банкиров она посылает деньги, чтобы девочка могла ими позже воспользоваться.
– Тогда все понятно. Эта развратница стала любовницей богатого человека. Возможно, их у нее несколько.
Барон покачал головой.
– Нет, я уверен, что она не развратница.
— Должна признаться, что мне не нравится, что мой муж переписывается с подобной женщиной. – Баронесса поспешила подсластить пилюлю и ласково улыбнулась. – Слава Богу, она находится на безопасном расстоянии.
Шарль уселся на кресло рядом с кушеткой.
– Пора нам что-то сделать с ребенком. До мне дошли слухи, что тетушка Сулетта охраняет ее, как львица единственного Детеныша. Она не позволяет девочке ходить в школу, организованную достойным отцом Франшевиллем. Мы должны поехать в замок и поговорить об этом с ней.
– Мы? Нет, дорогой Шарль. Ты! Я не стану переправляться через ужасную реку в такую погоду. Кроме того, тебе известно, что я побаиваюсь вашей тетушки Сулетты.
Барон ласково погладил ее руку.
– Бедная женушка! Я отправлюсь туда сам. Тебе не нужно появляться у старухи в ее логове.
– С самого начала я дала старухе слишком большую волю, – заявила жена Шарля. – Это было ошибкой, потому что потом она не стеснялась постоянно командовать. Когда мне приходится с ней разговаривать, меня всегда пробирает дрожь. Ты – мужчина и не можешь понять, как она на меня страшно действует. – Внезапно мадам Шарль ле Мойн замолчала, подумав о чем-то ином. Потом она заговорила на другую тему: – Шарль, я не испугаюсь холода и отправлюсь в замок вместе с тобой. Так мне представится шанс, которого я так долго ожидала.
Шарль недоуменно покачал головой.
– Я тебя не понимаю, дорогая…
– Неужели тебе не понятно? Нам придется показать ей ее настоящее место, дорогой. Если мы останемся твердыми в отношении ребенка, она наконец поймет, кто настоящая хозяйка. Шарль, увидишь, какой я буду стойкой.
– Вот так и нужно держаться, моя милая! Мы завтра же отправимся в замок, и нам следует оставаться твердыми.
И Шарль перевел разговор в другое русло. Они начали рассуждать о своих детях, которых они отослали во Францию до возобновления войны с Англией. Там находились все, кроме маленького Поля-Жозефа. Он был слишком мал, и его нельзя было отрывать от матери. Вошел слуга и задернул занавеси, подбавил дров в камин, пока там не начало бушевать пламя. Господа отогрелись и повеселели. Баронесса Шарль страдала от общего для всех людей из Новой Франции заболевания – ревматизма ног, но она мужественно терпела боль, отпивала вино из бокала и обсуждала городские слухи. Баронесса завистливо заметила, что Мари Терезе, жене Д'Ибервилля, повезло, и она сейчас находится в Париже и не страдает от тягот новой войны. В это время в дверь постучали, и слуга передал им письма.
Барон проверил печати и кивнул слуге.
– Это наша почта и здесь еще одно письмо от Пьера. Прости, но мне нужно его сразу прочитать.
– Конечно, мне тоже хочется узнать последние новости от… – и она начала перечислять, – от Пьера, Жозефа, Жан-Батиста, Габриэля и Малыша Антуана. Наши храбрые воины. Надеюсь, Жан-Батист уже поправился и больше не худеет.
Шарль ле Мойн сломал печать и начал читать письмо. Жена сразу поняла, что сообщенные ему новости не из приятных.
Мсье Шарль побледнел, но молча дочитал письмо до конца. Потом он поднялся с кресла. У него дрожали руки, когда он попытался собрать все листки и положить их в карман.
– Шарль! – воскликнула жена. – В чем дело? Что такое ужасное случилось на этот раз?
Муж медленно подошел к окну, держа в руках письмо. Он откинул занавес и уставился в темноту.
– Шарль, я очень волнуюсь!
Он подошел к огню, как лунатик, с абсолютно спокойным лицом, затем оперся рукой о каминную полку и склонил голову.
– Клодин, – прошептал он, – Габриэль умер!
– Нет, я не могу этому поверить, – у баронессы Шарль дрожал голос, – он еще мальчик, наш милый Габриэль! Он был… настолько полон жизни и смотрел вперед. Шарль, это какая-то ошибка! Я этому не верю!
– Никакой ошибки, – пробормотал мсье Шарль, – бедняга умер несколько месяцев назад.
– Он… его убили?
– Нет, он умер от лихорадки, – барон заговорил громче, – эта лихорадка унесла столько наших людей! Пьер пишет, что он хорошо себя проявил. Он был храбрым и решительным юношей и несколько раз отличался. Из него мог выйти хороший солдат. Возможно, такой, каким является Пьер.
Баронесса встала рядом с мужем и обняла его. Они не сводили взглядов с огня, и лица у них были бледные и грустные.
– Как он, наверно, возмущался в последний момент, – заметил Шарль. – Он не хотел умирать от дурной лихорадки в грязной таверне! Габриэль был уверен, что его ждет великое будущее. Он собирался в Париж и собирался стать выдающимся деятелем при дворе.
– Шарль, стоит ли все это наших жертв? Неужели ты собираешься продолжать? Ты и твои братья принесли немыслимые жертвы. Почему семейство ле Мойн должно всем жертвовать?
Казалось, Шарль ее не слышал.
– Меня мучает чувство вины перед Габриэлем. Он всегда говорил, что я был с ним чересчур суров и требовал от него слишком многого. Он даже мне как-то объявил, что уверен, что я его не люблю. Теперь, когда он мертв, я начинаю думать, не был ли я с ним слишком суров? Клянусь тебе, Кло-дин, я этого не хотел. Я просто понимал, что у него были некоторые отрицательные черты, и их следовало искоренить. Габриэль был гордым и эгоистичным юношей и мог оказаться в дурной компании, – он посмотрел на жену, и она поняла, какой удар ему нанесла смерть брата. – Я не хотел обижать мальчика. Бедняга Габриэль!
– Как грустно, что его погребли так далеко от нас! Мне страшно даже об этом подумать!
– Здесь в письмах есть объяснения. С ним до конца был священник, и его похоронили как положено. Тело завернули в красную шерстяную материю, а гроб заполнили душистыми травами.
– Он стал в нашем семействе четвертым, – мадам Шарль снова повторила вопрос: – Шарль, неужели необходимо продолжать? Неужели это дело стоит стольких жертв?
На сей раз он ее услышал, и у него заблестели глаза.
– Стоит ли это дело стольких жертв? Дорогая, мы должны продолжать оставаться твердыми. Мы обязаны идти дальше и закончить уже начатую работу. Я тяжело переживаю смерть Габриэля, но… уверен, что мы не должны поворачивать назад. Мы уже организовали постоянные поселения и тем самым много сделали для того, чтобы Франция могла провозгласить собственную империю к западу от Миссисипи. Продолжать? Мы должны продолжать и действовать до последнего гроша, пока не останется последний из нас. В нашем семействе осталось шесть братьев. Разве этого недостаточно?
Глава 3
Фелисите вышла в сад и взглянула на небо. Оно было свинцовым и суровым. Птицы старались прятаться от ветра среди башен замка. Фелисите грустно покачала головой и подумала: «Сегодня он не придет».
Обычно ее дни проходили по-разному. Иногда Филиппу приходилось отправляться в замок, и это были чудесные дни, наполненные счастьем, возбуждением и даже некоторыми возможностями. Порой юноша останавливался и разговаривал с девочкой или даже по-дружески гладил ее по головке. Как-то он принес ей маленькую деревянную лошадку, которую вырезал специально для нее, и этот день стал для нее особым. Девочка поставила лошадку на подоконник, над своей складной кроватью. Как только она просыпалась, сразу видела лошадку с настороженными ушками и высоко поднятой головой, четко видной при солнечном свете.
Девочка просто чувствовала, когда должен был появиться Филипп, и всегда была у юго-западных ворот, когда он там проходил. Она спокойно стояла в сторонке и тихо говорила, не поднимая головы:
– Доброе утро, мсье Филипп.
Иногда Филипп торопился и только кивал ей головой. Девочка все понимала, старалась не грустить и вспоминала те счастливые мгновения, когда он не торопился и мог остановиться и поговорить с ней. Разговор оставался односторонним, потому что она не могла набраться смелости и кроме слов «Да, мсье Филипп» ничего не смела сказать. Но она помнила все его слова.
Но были другие, грустные дни, когда Филипп не появлялся. Они случались гораздо чаще, чем те, когда она видела Филиппа. Девочка старалась пережить подобные дни, но постоянно отвлекалась от уроков, и тетушка Сулетта больно била ее линейкой по костяшкам пальцев. Однажды, когда она совершила какую-то глупую ошибку и тетушка поинтересовалась, где же находятся ее мозги, девочка расслабилась и ответила, что думает о Филиппе.
– О ком? – поразилась тетушка.
– О Филиппе. Подмастерье плотника. Экономка презрительно фыркнула.
– Об этом ничтожестве? Почему, мадемуазель, ты о нем думаешь в то время, когда ты должна заниматься уроками?
– Он добр ко мне и вырезал для меня лошадку.
На следующее утро, когда девочка проснулась, лошадки не было на прежнем месте. Тетушка Сулетта выдумала невероятное объяснение пропажи.
– Одна из бездельниц-служанок украла ее.
Она даже начала расспрашивать служанок по поводу пропажи, но они все как одна возмущенно отрицали свою причастность к этому.
– Им, конечно, нельзя верить, заявила в конце концов тетушка.
Лошадка не нашлась, и Фелисите не посмела сказать Филиппу о пропаже. Она боялась, что он подумает, будто она не ценила его подарок.
Фелисите еще раз взглянула на небо. Оно не изменилось, и девочка с грустью отправилась в дом. Она неохотно шагала в комнату, которую они занимали вместе с тетушкой. Фелисите, к своему изумлению, обнаружила, что тетушка еще лежит в постели. Такого прежде никогда не случалось. Строгая экономка никогда не болела и была пунктуальнее любых часов в замке.
– Что случилось? – спросила девочка, подбегая к постели. – Вы заболели? Как вам помочь?
– Мне никак нельзя помочь, – сурово заявила тетушка. Красный фланелевый платок прикрывал ее лицо, и в комнате резко пахло настойкой мака. – Как я страдаю! Этот зуб сводит меня с ума!
Фелисите обладала практической жилкой и сказала:
– Надо звать зубодера. Я попрошу, чтобы за ним послали, подогрею воду и приготовлю полотенца к его приходу.
Тетушка Сулетта начала волноваться.
– Никаких зубодеров, не шуми и не приставай ко мне. У тебя сегодня не будет уроков. Вместо этого отправляйся в зал и начинай чистить вилки и ножи, чтобы не бездельничать. Полируй, пока все не заблестит!
Тетушка говорила это по привычке, потому что Фелисите все выполняла быстро и тщательно. Но боль продолжалась, и тетушка сказала:
– Рене сказала мне, что это лучшее в мире лекарство, но мне оно не помогает. Господи, какая сильная боль! Наверное, я умираю.
Фелисите испугалась:
– Если вы умираете, сюда нужно позвать святого отца де Франшевилля, – сказала девочка.
Экономка рывком поднялась в постели и начала грозить ей пальцем.
– У тебя слишком живое воображение! – закричала она. – Ты собираешься привести сюда доктора, а потом священника! Когда мне кто-то понадобиться, я сама скажу тебе об этом! Ты все поняла? Теперь отправляйся и делай, что тебе приказано.
Когда Фелисите подошла к гостиной, ей очень не хотелось туда входить. На окнах были плотно задернуты занавески, и там было темно, как ночью. Девочка отодвинула в сторону уголок одной занавески, чтобы ей были видны столовые приборы. Она заметила, что пол застлан черной материей, а над камином висит огромный бант из соболей. Фелисите задрожала, – ей было известно, что бант повесили в знак траура об умершем брате главы семейства. Вечером гонец пересек реку и принес грустные вести о смерти Габриэля, и все в замке начали рыдать и молиться за упокой его души.
Сначала девочка боялась одна оставаться в комнате, она нервно вздрагивала и оглядывалась при каждом звуке. Фелисите полировала столовые приборы и все время повторяла:
– Как бы я хотела, чтобы тут был Филипп. Тогда я бы ничего не боялась.
Через некоторое время она попривыкла и ловко продолжала свою работу. Но все время повторяла:
– Я не должна бояться! Иначе они станут надо мной смеяться и скажут, что я – глупая гусыня! Я не должна показывать, как я боюсь.
Девочка очень обрадовалась, когда услышала звуки колокольчиков, – к дому приближались сани. Звук послышался от Шамбли-роуд, и Фелисите поняла, что это значит.
– Дети поехали в школу, – вслух произнесла девочка. В закрытой комнате звук собственного голоса показался ей глухим, и она опять испугалась.
Отец де Франшевилль вел уроки в старой комнате для охраны. Это было длинное каменное помещение, где на стенах висели мушкеты, а в углу стояла огромная бочка с порохом, прикрытая тяжелым брезентом. Ребята из поместья обычно ходили на уроки в замок пешком, но когда стояла такая погода, за ними посылали сани. Фелисите часто наблюдала за ними. Красавчик Гиацинт Дессен погонял лошадей, на коленях у него лежал мушкет. На запятках стоял важный Дамасе с другим мушкетом. Каждый раз Фелисите вся в слезах спрашивала у старой экономки, почему она не может быть на уроках. Ответ всегда был один и тот же:
– Неблагодарная девчонка, разве я не учу тебя тому, что тебе следует знать?
Девочка не подошла к окну, зная, что оно выходит в закрытый двор с другой стороны, и она увидит, как подкатят сани с шумными ребятишками. Она даже подумала, не поспешить ли ей к воротам? В первый раз рядом не было тетушки Сулетты, которая не выпускала ее из поля зрения ни на минуту. «Если даже она ничего об этом не узнает, мне не стоит этого делать», – подумала девочка.
Потом она, покачав головкой, решила все-таки рискнуть заслужить неудовольствие своей наставницы. Фелисите вытерла руки и поставила чашку с полировкой на буфет, туда же положила кусочек замши. Она все делала очень аккуратно, но когда вышла из комнаты, сразу припустила бегом.
Ей не удалось отойти далеко. Бертран стоял в конце коридора, и как только он ее увидел, у него разгорелись глаза.
Мальчишка пошел к ней на цыпочках.
– Тихо! Не шуми! – шепнул он. – Не стоит его волновать! Фелисите застыла на месте. Ей хотелось спросить мальчишку, что он имел в виду, но она не могла промолвить ни слова.
– Это – привидение! – еще тише шептал мальчишка. – То самое привидение. Не шуми, если не хочешь, чтобы оно тут появилось.
Мальчишка радовался тому, как его слова подействовали на Фелисите.
– Ты боишься привидений и разных духов? Конечно, боишься. Ты – девчонка, а девчонки всего боятся. Я не боюсь привидений. Я вообще ничего не боюсь!
– Что… что это за привидение?
Фелисите боялась пошевелиться или поднять глаза от пола.
– Я его видел! – у мальчишки блестели глаза. – Я был наверху и прошел мимо комнаты, где на дверях висел бант из черной ленты. Это была его спальня, и я увидел, как оно глядело на меня.
Пока он говорил, от возбуждения он так закатывал глаза, что в полутьме сверкали белки.
– Тебе не нужно видеть привидений, потому что ты можешь умереть от страха. Оно взглянуло прямо на меня, оно походило на белый дым, но только с глазами. Но я не испугался, а повернулся и спустился сюда. Я не боюсь привидений!
Фелисите больше ничего не хотела слышать. Она помчалась прочь, добежала до зала и увидела, что на нее с удивлением смотрит человек у дверей. За ней бежал напуганный Бертран. Он настолько красочно рассказывал о привидениях, что сам перепугался.
Отец де Франшевилль был у ворот, когда к нему подбежала Фелисите. У святого отца были румяные щечки, он был очень добрым человеком. Святой отец был близоруким, он прищурился, чтобы разобрать, кто же стоит перед ним.
– Доброе утро, дитя мое, – сказал святой отец и улыбнулся.
– Доброе утро, святой отец, – она не собиралась ему ничего говорить, но ее интересовало, что делают дети поместья, поэтому девочка добавила: – Наверное, сегодня не будет уроков, отец? Снег такой глубокий.
– Ты не права, дочь моя. Снег не должен мешать детям заниматься, – он внимательно посмотрел на девочку. – Если дети не станут учиться, из них не вырастут полезные для общества люди. Меня волнуешь ты, дитя мое. Ты регулярно занимаешься?
– Да, святой отец.
– С тобой все в порядке? Ты счастлива? Девочка кивнула головой.
– Да, отец, у меня все в порядке и я счастлива.
Старый священник подумал: «Иногда бывает лучше ответить так, как сделала эта храбрая девочка, чем высказать то, что у тебя на душе. Она очень милая малышка, мне кажется, что эти слова говорят в ее пользу».
Прибыли сани, и детишки начали со смехом высаживаться из них. Они были укутаны до самого носа, но Фелисите всех их узнала. «У Антуанетты новый шарф», – подумала Фелисите. Ей очень понравился шарф, связанный из красной шерсти. Обычно шарфы были темно-синего цвета, и она решила, что красный шарф удивительно идет Антуанетте.
Ученики стройной цепочкой проходили через ворота, поскольку знали, что старый священник наблюдает за ними, и он любит, когда они прилично ведут себя. Но Антуанетта вдруг остановилась и задержала всю процессию. И, к великому изумлению всех детей, улыбнулась одинокой маленькой девочке и поздоровалась с ней. У нее была теплая дружеская улыбка и приятный голос.
Фелисите почувствовала, как сердце у нее разрывается от благодарности, счастья и гордости. Она так волновалась, что с трудом вымолвила:
– Привет!
На этом их общение закончилось, поскольку дети с большим оживлением обсуждали что-то, случившееся утром. Произошел несчастный случай – кто-то взобрался на крышу дома Карре, чтобы сбить лед и снег, поскользнулся и упал. Некоторые дети видели этот полет и были очень взволнованы.
Фелисите услышала имя жертвы и ужаснулась. Это был Филипп! У нее замерло сердце, девочка с ужасом подумала, что он может умереть. «Может, он уже умер, и я никогда его больше не увижу!»
Девочке вспомнились рассказы о людях, которые во время строительства замка падали со стен и умирали на месте. Девочку охватила паника, она бы начала рыдать, если бы не услышала, как один из детей сказал, что Филиппа отнесли домой и уложили в постель. Если это правда, то Филипп жив. Девочка немного успокоилась, она вспомнила, как тетушка Сулетта сказала: «Рене сказала, что это – самое лучшее лекарство».
Рене, одна из горничных, была женщиной весьма разумной, и если она говорила про лекарство, что оно самое лучшее, то так и было на самом деле. Надо дать Филиппу это лекарство, и его жизнь будет спасена! Она может его спасти!
Экономка крепко спала, когда в комнату проникла Фелисите. Голову тетушки высоко подпирали подушки, и она громко храпела, а щеки у нее пылали. Фелисите успокоилась, увидев спящую тетушку, и подумала, когда брала пузырек: «Ей лекарство не нужно, а Филипп в нем нуждается».
Девочка крепко зажала в руке пузырек с лекарством и на цыпочках покинула комнату. Она подошла к воротам. Там не было охранника, видно, он пошел выпить чего-то согревающего, и девочка пустилась бегом. «Я должна быть там вовремя, – повторяла девочка про себя. – Я должна! Я должна!»
Когда раздался стук в дверь, ее открыла Сесиль. Сначала она ничего не увидела. Начался сильный ветер, он нес от реки клубы острых обжигающих снежинок. Сесиль изо всех сил удерживала дверь, чтобы она не распахнулась настежь, и она только потом увидела, что там стоит девочка.
– Мать Богородица и все святые! – воскликнула Сесиль, глядя на маленькую девочку с белым лицом, стоящую у порога. Она не узнала девочку, но поняла, что нужно действовать очень быстро. Сесиль схватила Фелисите на руки и внесла ее в дом, громко захлопнув за собой дверь.
