Текст книги "Во тьме таится смерть"

Автор книги: Томас Гублер

Соавторы: Дороти Гублер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

8. Бумажный мастер

Минова оказалась маленькой, аккуратной деревушкой, приютившейся на краю высокого обрыва. От вида с высоты, которым наслаждался Сёкей, то и дело останавливаясь и оборачиваясь, перехватывало дыхание. Юноша хотел задержаться и впервые воспользоваться своим письменным прибором, но Татсуно подталкивал его вперед.

– Если мы поспешим, то застанем бумажного мастера в его лавке, – ворчал Татсуно. – Я не хочу остаться здесь без ночлега, чтобы потом слоняться ночь напролет.

Найти Баккоро оказалось нехитрым делом. Хотя его лавочка не имела вывески, острый-преострый запах семян тороро разносился через дверной проход. Мякоть семян была одним из компонентов прекрасной бумаги ручной работы. Сёкей услыхал его – тот же самый аромат, почти как в лавочке Огавы. Мичико и ее отец делали бумагу в отдельной комнате. Баккоро имел всего одну большую комнату, служившую спальней и мастерской. Посетители попадали сюда сразу, переступив порог. Мастер делал бумагу на заказ для постоянных клиентов и отсылал ее им.

Баккоро даже не поднял глаз, когда в лавку вошли Сёкей и Татсуно. Он как раз снимал большую бамбуковую рамку с чана, содержащего смесь толченых древесных волокон, семян тороро и воды. Мастер встряхивал рамку так, чтобы лишняя жидкость стекала в чан, и получал в высшей степени нежный и тонкий мерцающий жидкий лист, который при высыхании станет бумагой.

Малейшая ошибка в движениях на данном этапе уничтожила бы не только тот лист, который он держал, но и все листы, сделанные сегодня. Искусство мастера состояло в том, чтобы поместить липкий, полуобсохший новый лист точно поверх других, покоящихся на его рабочем столе, так, чтобы их края приняли столь же четкий угол, как у квадратной коробки.

Когда Баккоро повернул лицо к свету, Сёкей увидел, что он очень стар. Его лицо избороздили глубокие морщины, а на макушке росло лишь несколько седых локонов. Весь его облик демонстрировал абсолютное спокойствие, поскольку он выполнял такие действия достаточно часто и любая ошибка была исключена. Баккоро открыл бамбуковую рамку, и один край липкой бумаги шлепнулся на стопку листов. Бумага казалась легкой, точно пушистое перо недавно вылупившегося цыпленка. Когда Баккоро наклонился вперед, остальная часть листа скатилась с рамки так гладко, словно ее раскатывали валиком. Дальний край упал в точности по кромке верхнего листа в стопке. Сёкей выдохнул и понял, что все это время задерживал дыхание, дожидаясь завершения работы мастера.

Баккоро отложил опустевшую рамку и наконец обратил внимание на Сёкея и Татсуно.

– Чем могу помочь вам? – спросил мастер.

– Мы здесь с полномочиями судьи Ооки, официального следователя сёгуна Токугавы Иосимуне, – объявил Татсуно излишне громким голосом.

Сёкей был поражен. Ему не понравилось, что Татсуно принял на себя столь высокие полномочия. Лицо Баккоро все еще сохраняло прежнее спокойное выражение.

– Я удостоен высокой чести, раз вы посетили мою скромную лавку, – ответствовал он. – Судья желает, чтобы вы принесли ему бумагу?

– Нет, – сказал Татсуно. Он указал пальцем на Сёкея. – Покажи ему бабочку.

Сёкей был готов воспротивиться. Ведь Татсуно обращался с ним, как с тупым слугой. Но они прибыли сюда за сведениями, так что Сёкей подавил возмущение и достал бабочку из своего кимоно. Баккоро посмотрел на нее, затем на Сёкея, будто спрашивая разрешения взять ее в руки. В ответ Сёкей поднес бабочку ближе к старику.

Тот принял оригами и издал щебет неодобрения, когда заметил пятно крови на изделии. Он деликатно подхватил каждое крыло и сместил их немного, чтобы увидеть внутреннюю часть. Осмотрев туловище бабочки, мастер слегка кивнул.

– Эта ваша бумага? – спросил Татсуно.

– Я ее сделал, если именно это вы подразумеваете, – ответил Баккоро.

– Кто купил ее у вас?

Хотя Татсуно пролаял свои вопросы, как будто был судьей, а Баккоро – заключенным, самообладание старика оставалось непоколебимым. Тот не спешил с ответом:

– Я не спрашиваю имен у моих посетителей.

– Вы должны знать их имена, если посылаете бумагу им… или если сделали ее для обители, например.

– Я делаю бумагу вроде этой для многих обителей. Священники делают из нее произведения, которые привлекают ками. – Баккоро улыбнулся. – Или заставляют ками уйти, смотря для чего были предназначены.

– Вы знаете назначение бабочки?

– Конечно. Она используется, чтобы очистить место, где был ками мертвого человека.

– Улыбаетесь, – произнес Татсуно. – Что вы находите забавным?

– Нет. Я ожидаю, что сам буду мертв и довольно скоро. Интересно увидеть, куда я попаду после этого.

– Мы можем сделать так, что это случится скорее, если угодно, – сказал Татсуно голосом, полным угрозы.

Сёкей больше не мог сдерживать себя.

– Довольно! – вскричал он и обратился к Баккоро: – Мы не причиним вам вреда. Но нам надо найти преступника. Он оставил эту бабочку около человека, которого убил. Не поможете ли вы нам?

Баккоро смотрел на Сёкея. Старые глаза были добры, но в глубине их ютилась печаль, и это вызвало у юноши чувство неловкости. Старик возвратил бабочку Сёкею.

– Эта бумага, – сказал он, – была сделана для обители О-Мива в самом сердце Миваямы.

Сёкей взял бабочку, но в этот момент рука Баккоро быстрее скачущей лягушки схватила его за запястье. Юноша почувствовал кости пальцев Баккоро, поскольку плоть старого мастера была столь же тонка, как и его бумага.

– Но вы не должны ходить туда, – умоляюще произнес Баккоро.

Татсуно был все еще сердит, когда они покидали город.

– Ты осрамил меня, прерывая мой допрос, – заявил он Сёкею.

– Ты не имел никакого права угрожать ему таким образом, – сказал юноша, который был не в том настроении, чтобы приносить извинения. – Ты не один из чиновников сёгуна, ты же не станешь этого отрицать?

– Бумажный мастер не знал этого, так ведь? – ответил Татсуно. – Мы посланы сюда одним из чиновников сёгуна, что фактически одно и то же. Я только пробовал узнать то, что хотел знать судья.

– Он не хотел, чтобы ты угрожал людям.

– Почем тебе знать? Он хотел, чтобы мы установили, откуда та бумага. Старик притворился, что не знает. Ладно, уж я умею превратить немую рыбу в певчую птицу.

– Он все равно сказал нам, – напомнил Сёкей.

– Тебе повезло, – упорствовал Татсуно. – И я надеюсь, ты обратил внимание на последнюю вещь, которую он сказал нам.

– Не ходить туда? А вообще, где обитель О-Мива?

– В области Ямато. Святыня не имеет никакого хондэна [10]10
  Хондэн – хранилище синтоистской святыни.


[Закрыть], где могли бы остаться ками.

– Почему?

– Потому что ками постоянно находятся в священной горе Миваяма. На склоне горы есть тории [11]11
  Тории – ворота.


[Закрыть], но входить за них запрещено.

– Звучит так, как будто ты был там.

Татсуно ничего не отвечал, что было необычно для него. Сёкея мучило любопытство.

– Значит, был? – спросил он.

– Да, – тихо промолвил Татсуно. – Сначала я посетил это место с моим наставником много лет назад.

– Что там такого, чего ты боишься?

– Ничего, – ответил Татсуно, но Сёкей не поверил ему.

Юноша обдумывал то, что узнал за последние дни. Область Ямато. Судья велел встретиться с ним в доме управляющего областью Ямато. Неужели Оока заранее знал, откуда тянется след бабочки? Если так, то почему приказал Татсуно и Сёкею отправиться на поиски врагов господина Инабы в область Этчу? Судья и прежде отправлял его на задания, цель которых не была ясна.

И юноше не полагалось спрашивать что к чему, а только повиноваться. В конце концов, как верил Сёкей, судья объяснит свои указания.

Внезапный порыв ветра бросил двум путникам в лицо ледяные снежинки. Среди звуков завывания пурги Сёкею почудилось, будто он слышит голос старого бумажного мастера, убеждающего юношу вернуться.

9. Метки на коже

Сёкею непривычно было ходить в шкурках выдры, так что где-то на дороге к области Этчу он поскользнулся и упал. Юноша сильно вывихнул лодыжку, и Татсуно осмотрел ее.

– Сунь в снег, – сказал он. – Это не даст ноге опухнуть.

Сёкей встал босыми ногами в сугроб. Холод немедленно пронзил их, и по сосудам в поврежденной лодыжке, казалось, прекратила течь кровь. Вскоре тем не менее Татсуно велел юноше выйти из сугроба.

– Но так ей лучше, – заспорил Сёкей.

– Возможно, но если обморозишься, то лишишься ноги, – ответил Татсуно.

Некоторое время передвигаться было нетрудно, но затем лодыжка Сёкея снова начала болеть, и ему пришлось прихрамывать. Под конец Татсуно нашел на земле тяжелую ветвь. Он обломал на ней сучки, так что Сёкей мог использовать ее в качестве опоры. Путники провели ночь в сарае одного крестьянина. На следующий день обнаружилось, что лодыжка отекла. Сёкей стиснул зубы и продолжал идти, хотя сугробы на пути стали значительно глубже. Время от времени путники останавливались, чтобы Сёкей мог развязать шкурки выдры и опустить ногу в успокаивающий снег.

В одну из таких остановок на пути мимо них проходил торговец, который вел лошадь, нагруженную мешками риса. Когда он увидел, что стряслось, то сказал им, что следующее селение находится совсем близко – всего через два холма от того места, где они сейчас находились. Мало того, в селении, на счастье, имелся лекарь.

– Ищите третий дом слева с этого конца деревни, – сказал торговец. – На его доме нет никакой вывески, потому что там каждый знает, где он живет.

Сёкей с трудом поднялся на ноги, оперся на палку, как на костыль, и смело зашагал вперед. Мысль о том, что хоть какая-то помощь была рядом, подбадривала его. Когда путники достигли вершины второго холма, они увидели впереди под собой деревушку. В ней было, возможно, не более двадцати домов. «Здешний лекарь, скорее всего, не будет достаточно сведущим», – подумал Сёкей. Но по крайней мере здесь можно войти в истопленный дом и хорошенько отдохнуть. Когда двое путников достигли дома лекаря, им пришлось постучать дважды, прежде чем дверь открылась. Их встретил сам лекарь – мужчина средних лет, выглядевший сонным. Он так долго рассматривал Сёкея и Татсуно, что это указывало, как редко подходили к его двери незнакомцы.

– Я Генко, лекарь, – сказал наконец мужчина. – Вы повредили ногу? – спросил он Сёкея. – Проходите внутрь и дайте-ка взглянуть на нее.

Было видно, что мужчина на самом деле спал, когда они постучались.

– Жена одного из селян принесла вчера вечером двойню. Дурной знак для нее.

«Дурной знак и для нас», – подумал Сёкей. Судья наставлял его в том, чтобы не предаваться суевериям, но всякому известно, что близнецы могут принести в дом неприятности.

– Так или иначе, она не умерла, – продолжал лекарь. – Так что я и не знаю, повезло ей или не повезло. Как это с вами случилось? – спросил он Сёкея.

– Я упал и вывихнул лодыжку.

– Лучшее для вас сейчас – отдохнуть, пока нога не заживет.

– Мы не можем сделать этого, – вставил Татсуно. – Нам надо добраться до области Этчу.

– Тогда для вас есть хорошие новости, – сказал Генко. – Вы как раз и находитесь в области Этчу. А вы здесь по какому делу?

Татсуно был немного удивлен.

– Мы… держим путь к обители, – сказал он. Сёкей обратил внимание на его некоторое замешательство и надеялся, что лекарь этого не заметит.

– Обитель? – Генко казался озадаченным. – У нас здесь много обителей, конечно, но нет ни одной, которая была бы широко известна.

– Значит, так, – принялся объяснять Татсуно, придвигаясь к Сёкею, – его отец дал клятву, что пойдет в обитель в Канадзаве, но теперь он плох и умирает. – Ниндзя отвернулся от мрачного взгляда, которым всматривался в него Сёкей, и продолжил: – Таким образом, мы выполняем обет от его имени.

– Ах, Канадзава, – сказал лекарь, кивая. – Там, где замок господина Инабы. Вы, верно, подразумеваете ту обитель, где почитают Хачимана.

– Да, именно ее, – поддакнул Татсуно.

Лекарь посмотрел на Татсуно.

– А ведь она довольно далеко отсюда, знаете ли, – сказал мужчина. Он повернулся к Сёкею. – Не думаю, что вы дойдете туда с такой лодыжкой. Дайте-ка взглянуть на нее.

Он пододвинул для Сёкея длинную лавку, чтобы тот присел. Когда Сёкей взобрался на лавку, лекарь достал из кармана какую-то оправу. В оправе, сделанной из проволоки, были два блестящих прозрачных диска. Сначала Сёкей подумал, что это драгоценные камни, но при более близком рассмотрении они оказались плоскими и тонкими. Сёкей еще больше удивился, когда лекарь нацепил оправу на лицо, постаравшись разместить подобные драгоценным камням предметы перед глазами.

Действие оправы было потрясающим. Глаза лекаря, казалось, увеличились.

– Это волшебство? – спросил Сёкей.

Генко улыбнулся и мягко обхватил ногу Сёкея.

– Однажды, – объяснил он, – когда я посещал Нагасаки, меня попросили обследовать капитана одного из иностранных судов, которым сёгун позволяет торговать там. Капитан прибыл из отдаленного места под названием Нидерланды, как мне помнится. У них был на судне какой-то лекарь, но он умер во время плавания.

Мужчина фыркнул:

– Тоже мне лекарь! Когда это случилось, я сумел исцелить капитана. Он хотел вознаградить меня, но мне, конечно, не было пользы в его деньгах. Тогда я увидел, что он применяет это приспособление, и спросил, каково его назначение. Капитан объяснил, что оно заставляет предметы казаться намного б о льшими, и я подумал, что это приспособление пригодится мне в работе. Он великодушно отдал его мне. Очевидно, такие приспособления обычны в Нидерландах. Теперь держитесь крепче! Скажите, когда почувствуете боль.

Сёкей сжал зубы в тот момент, когда лекарь поворачивал его ногу сначала в одну сторону, затем в другую. Он был настроен выдержать боль без жалоб.

– Здесь не болит? – спросил Генко.

Сёкей отрицательно покачал головой, не поверив в то, что сможет заговорить, не показывая боли.

– Очень сильно опухло, – сказал Генко. – Вы бы взяли какой-нибудь травы, снимающей боль?

Сёкей снова покачал головой.

– А что будет, если я сделаю вот так? – спросил лекарь и совершил внезапное движение.

Сёкей издал вопль. Он не мог сдержаться.

– Ах! Я так и думал, что будет больно, – произнес Генко. – Оставайтесь пока здесь. Я приготовлю кое-что, чтобы вы почувствовали себя лучше.

Сёкею показалось, что он уже чувствует себя лучше. Он оглянулся, задаваясь вопросом, сможет ли убедить теперь Татсуно продолжать путь. Но Татсуно смотрел на красивую лакированную шкатулку, которая покоилась на полке. Сёкею пришло в голову, что Татсуно может спрятать в рукав вещицу, когда никто на него не смотрит. Но Генко обратил внимание также и на него.

– В той шкатулке я держу кости дракона, – сказал он. – Некоторые люди считают, что можно умереть в течение года, если коснуться их.

Татсуно отступил на шаг назад.

– Почему вы тогда держите их здесь? – спросил он.

– Считается, что кости – превосходное лекарство. Я использую их, когда все остальные средства оказываются бесполезны.

– И они помогают? – удивился Татсуно, снова уставившись на шкатулку.

– Так же, как и все остальное, – сказал лекарь. – Одни люди живут, а другие умирают. Я думаю, что вы будете жить.

Генко достал фарфоровую бутыль с другой полки, снял крышку и высыпал в ладонь немного серебристого порошка. Затем, отвернув кимоно Сёкея, лекарь посыпал ногу порошком в трех местах.

– Вы не возражаете против несильной боли, а? – обратился он к юноше. Глаза мужчины за прозрачными бриллиантами делали его похожим на сову, собирающуюся напасть на мышь.

– Нет, не возражаю, – ответил юноша нетвердо.

Лекарь взял три горящие палочки с ладаном и передал одну Сёкею.

– Когда я дам вам сигнал, – сказал он, – коснитесь горящим концом палочки порошка вон там, повыше колена. – Он указал, куда именно нужно приложить палочку.

Сёкей напрягся в ожидании того, что должно произойти. Лекарь поводил двумя остальными палочки над маленькими кучками порошка в нижней части ноги юноши.

– Пора, – сказал он.

Как только зажженные палочки коснулись порошка, в воздух взвился фонтан искр. Сёкей задыхался от страха. Потом искры потухли, оставив три маленьких облачка приятно пахнущего дыма.

– Это не больно! – воскликнул юноша.

Лекарь кивнул.

– Многим кажется, что должно быть больно, и поэтому действительно ощущают боль.

Услышав эти слова, Сёкей вспомнил, что судья Оока говорил о страхе перед пытками. Юноша едва не сказал лекарю об этом, но затем сдержался, поскольку знал: он и Татсуно должны выдавать себя за паломников.

– И что вы теперь чувствуете в лодыжке? – спросил его Генко.

Сёкей пошевелил ногой.

– Боль прошла, – удивленно произнес он.

– Да, но она вернется, – заметил лекарь. – Порошок останавливает боль на некоторое время, но не приносит исцеления. Только отдых излечит вашу лодыжку.

Мужчина достал из сундука белую льняную ткань и крепко обвязал ее вокруг лодыжки Сёкея.

– Пользуйтесь повязкой во время ходьбы, – сказал он, – но по возможности старайтесь находиться в покое.

– Мы должны попасть в Канадзаву, – возразил Татсуно.

– Вам незачем так спешить, – ответил лекарь. – Канадзава сейчас как бы осталась без управления, потому что умер господин Инаба. Прибыл его сын Йютаро, чтобы потребовать от самураев его отца преданной службы.

– Он уже здесь? – спросил Сёкей.

– Так мне сообщили, – промолвил лекарь. – Я еще не видел его. Если бы он не хотел осмотреть свой домен, то не приехал бы в такую неказистую глухую деревню, как наша.

Генко замолчал на какое-то мгновение, затем добавил:

– Здесь проживает одна семья, которая будет рада принять вас. Муж и жена очень набожны, и они сочтут за высочайшую милость приютить двух паломников вроде вас.

– Я полагаю, мы можем задержаться на день или два, – согласился Татсуно.

– Я отведу вас к их дому, – произнес лекарь. – Только одно хочу сказать, – добавил он.

– И что же?

– Я бы не стал им говорить, что вы идете в обитель Хачимана в Канадзаве.

– Но почему?

– В Канадзаве нет никакой обители Хачимана.

10. Молитвы за Момо

Надвинулись серые, тусклые сумерки, когда лекарь с Сёкеем и Татсуно подошли к полуразвалившемуся домику. В высокой соломенной крыше виднелись заделанные прорехи, бумага в окне порвана и местами заменена новыми кусками. Доски передних ступенек сломаны, и лекарь предупредил путников, чтобы они были повнимательнее, потому что третьей ступеньки и вовсе нет. Если бы не свет, который смутно поблескивал в окошке, то Сёкей подумал бы, что жилище давно заброшено. Генко постучал в дверь, им открыли. Мужчина на пороге и сам нуждался в «починке»… Его щеку пересекал уродливый шрам, который выглядел так, словно не зажил в течение долгого времени. Его руки были корявыми из-за многих лет занятий непосильным трудом.

– Джойджи, – поприветствовал лекарь, – это путешественники, они держат путь к Канадзаве, и им нужно жилье на время, пока заживает лодыжка юноши.

Хозяин отодвинул дверь, приглашая войти:

– Добро пожаловать, – сказал он. Оказавшись внутри, Сёкей с удивлением обнаружил, что пол в доме не был покрыт циновками. В центре единственной просторной комнаты находилась яма, где горел небольшой огонь, испускавший столько тепла, чтобы почувствовать это с порога. Вдоль стен было расставлено множество маленьких статуэток Будды и буддистских святых, перед которыми горели свечи. Два маленьких горшка были подвешены крюками к металлическому пруту над очагом.

На единственной циновке из рисовой бумаги перед очагом сидела женщина, которая смотрела в пляшущие вспышки, словно пробуя прочитать в них какое-то послание. Как только Сёкей вошел в комнату, он заметил, что глаза женщины, блестящие в темноте, следят за ним. Пока юноша приближался к огню, ее взгляд неотступно следовал за ним. Затем, очевидно, разочарованная в том, что увидела, женщина снова опустила глаза к дымной яме.

Ее муж произнес:

– Я Джойджи, а это Сада.

Сёкей и Татсуно представились, называя только имена, как всегда поступали в подобных случаях селяне.

– Мы собирались поесть, – объяснил Джойджи. – Приглашаем вас разделить с нами пищу, какая только у нас водится.

Сёкей постыдился угощаться, когда увидел, как мало у них еды. В одном из горшков находились какие-то коренья и рис, кипевшие в таком большом количестве воды, что давно превратились в месиво; в другом бурлил кипяток для чая. Джойджи предложил ему миску с рисовой смесью, но Сёкей заверил, что не хочет есть. Он с благодарностью принял чашку чая, и когда пригубил его, то скривился. Напиток был приготовлен из земляных желудей с небольшим добавлением заварки. За время трапезы Джойджи несколько раз попытался завязать разговор, тогда как Сада оставалась безмолвной. Время от времени она обращала взгляд на Сёкея, и в течение секунды в ее глазах что-то вспыхивало, отчего юноша чувствовал себя неловко. Татсуно также ощутил неудобство, поэтому, когда закончил есть, вызвался выйти наружу и принести еще дров.

– У нас больше нет, – сказал ему Джойджи. – Когда рассветет, я пойду и поищу в лесу.

– Но нельзя же позволить огню потухнуть, – заспорил Татсуно, – иначе потом придется изрядно повозиться, чтобы разжечь его снова.

– Мы посыпаем угли золой, – объяснил Джойджи. – Обычно они горят настолько медленно, что огонь поддерживается в течение всей ночи. А сейчас давайте все вместе сотворим молитву. Это более важно.

Сёкей не мог не заметить, что Татсуно не испытывал особого рвения, но так как они изображали из себя паломников, то он едва ли мог отказаться. Все опустились на колени, каждый перед одной из буддистских статуэток. Джойджи читал молитву, остальные повторяли. Сёкей посещал буддистские храмы со своим отцом, который полагал, что исповедовать все религии не повредит. Поэтому Сёкей знал достаточно, чтобы спеть «Вечная хвала Амиде-Будде» вместе с Джойджи и Садой. Даже Татсуно неплохо знал эту молитву. Амида жил давным-давно, он достиг посвящения и с тех пор постоянно находится на Чистой Земле. Он обещал помочь любому, кто призывал его по имени.

Слушая, как Джойджи и Сада выражают свои пожелания, юноша понял, что они не испрашивали у Амиды помощи себе – и это при том, что им бы она явно пригодилась. Вместо этого они молились за кого-то по имени Момо. Когда молитва закончилась, щеки Сады были влажны от слез. Женщина отвернулась от гостей и улеглась на циновке у стены.

Джойджи утоптал огонь в очаге и предложил Сёкею и Татсуно лечь ближе к очагу, где камни хранят тепло в течение всей ночи. Сёкей обратил внимание, что мужчина проверил, заперта ли входная дверь. Довольно глупая предосторожность, как показалось юноше, поскольку и дверь, и окна были настолько ненадежны, что любой злоумышленник мог легко ворваться в дом. Да и вообще, есть ли здесь что-нибудь, что можно похитить? Джойджи раскрыл ширму, которой отгораживалась та часть комнаты, где спали он и его жена, после чего удалился.

Вскоре Сёкей услышал храп Татсуно, лежащего по другую сторону очага. Огоньки от зажженных свечей мерцали в лужицах растопленного воска, отчего по комнате бродили призрачные тени. Через некоторое время заснул и Сёкей. Когда он проснулся, то сразу почувствовал, что его лодыжка снова болит; боль и разбудила его. Утро еще не наступило, все спали. Он подвинул ногу, надеясь ослабить боль. Но это только усугубило ощущение. Теперь боль пульсировала, словно нога была единственным живым существом здесь в комнате. Ему было жаль, что он не может пойти к лекарю на повторные процедуры. «Нет, – сказал себе Сёкей, – нет никакого смысла в том, чтобы беспокоиться из-за обычной боли. Боль есть нечто такое, что истинный самурай не должен замечать».

Юноша снова пошевелился. Даже при том, что в комнате было холодно, он весь горел и чувствовал, что его лихорадит. Возможно, он лег слишком близко к очагу. Вздохнув, Сёкей сел. В голову ему пришла одна мысль. Прежде при погружении в снег боль утихала. Стоит попробовать это снова. Поднявшись с пола, он захромал к двери. Но дверь не поддалась, и тогда Сёкей вспомнил, что Джойджи запер ее. Поиски замка в темноте заняли некоторое время, однако юноша наконец отыскал его и отпер дверь, которая, вздрогнув, заскользила по салазкам.

Сёкей взмолился, чтобы дверной короб целиком с грохотом не рухнул на крыльцо. Юноша проскользнул наружу. Его обувь из шкурок выдры все еще лежала на крыльце, но он не нуждался в ней. Снег толщиной в несколько дюймов покрывал землю прямо у края крыльца. Сёкей уселся там и опустил ногу в снег, пробив крошащуюся ледяную корку, которая намерзла поверх сугробов за минувшую ночь. Он сразу почувствовал облегчение и откинулся назад. Ночь была ярка и ясна. Вокруг юноши полыхали блестками заснеженные деревья. Полная луна в вышине лила лучи на землю, снег и деревья.

В этот миг Сёкей осознал, что должен сочинить хайку, чтобы описать то, что увидел. К счастью, набор для письма, который дала ему в путь Мичико, был достаточно мал, и он носил его с собой постоянно. Юноша запустил руку в кимоно и извлек письменные принадлежности. Истерев палочку чернил на каменном лотке, Сёкей решил воспользоваться снегом, чтобы приготовить чернила. Его голова слегка кружилась от волнения – вот то, что непременно бы сделал на его месте Басё! А сейчас – самая трудная часть работы. Он не был поэтом, равным Басё, но должен был написать нечто, достойное увиденных красот.

Если ничего не выйдет, стоит разорвать бумагу и забыть о неудачной попытке.

Слова пришли юноше на ум, когда он разворачивал листок бумаги. Стремительно, лишь с небольшими паузами, насколько возможно короткими, Сёкей придавливал кончик полной чернилами кисти к листу бумаги.

 
Я ступаю в лунный свет,
Снег падает на землю,
А я воспаряю в небо.
 

– Мы держим дверь запертой ночью, – раздался у него за спиной голос. Это было настолько неожиданно, что юноша вскочил на ноги и вскрикнул от боли.

– Вам нехорошо? – спросила Сада. Она подошла к Сёкею, когда он сидел, сосредоточившись на поэме.

Поэма! Юноша выпустил из рук бумагу, и она упала в снег.

Поднятый листок расползся, бумага превратилась в невообразимое рыхлое месиво. Возможно, это был знак, решил юноша. Знак того, что поэма недостаточно хороша.

– Мы держим дверь запертой ночью, – повторила женщина. Эти слова подействовали на Сёкея более раздражающе, чем полагалось бы.

– Почему? – спросил он не слишком вежливым тоном. – Здесь кто-то есть, кто хотел бы напасть на вас? И что бы он унес?

Она какое-то мгновение молчала. Ее голова была повернута так, что луна освещала глаза, и Сёкей вновь ощутил неловкость от того, как она посмотрела на него.

– Момо, – промолвила она. – Они похитили у нас Момо.