Текст книги "Змеиное гнездо"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Глава 1

Это сновидение, или воспоминание, повторялось из ночи в ночь. Он был мальчиком, лет десяти или двенадцати, кажется. Шел по длинному коридору мимо витрин, полных маленьких фигурок, ему не интересных. Он шел к подсвеченной витрине, не похожей на все остальные. В ней было что-то особенное, волшебство, неодолимо притягивавшее к себе, и он невольно ускорял шаг.

Приблизившись, он различил, что витрина на самом деле – нечто вроде пузыря, величиной с голову, с маленьким окошком, и этот пузырь был неотразимо прекрасен. Он просунул голову в окошко, широко распахнув глаза от нетерпения, заранее зная, что увидит.

Вот оно!

Солдаты, рассыпавшись по одеялу и простыне, наступали. Он, маленький мальчик, укрытый одеялом до подбородка, смотрел, как они подходят, с ружьями, с саблями, он почти слышал хлопки выстрелов, в спальне пахло порохом… Вон там, у его ступни, – генерал Ли, а вот и Сэм Грант во главе своих войск. Они наступали, и маленький мальчик круглыми глазами смотрел на сражение в своей кроватке.

Потом он во сне или в воспоминании был уже не мальчиком, и шум сражения затихал, и кто-то что-то говорил, а он напрягал слух, чтобы разобрать слова.

«Прежде, когда политики были солдатами, они чего-то стоили. Теперь проклятые политики не стоят ни гроша, они посылают людей на смерть, они заставляют других убивать за них… Им нельзя доверять, сын, они – фальшивки, дешевые трещотки, и в большинстве своем они посылают на трудное дело других…»

Потом и этот голос затихал, и все исчезало… Не отец ли говорил с ним сквозь годы? Или кто-то, за кем он шел в бой… Кто?

Закончив одеваться, человек являл собой воплощение идеального ученого, овеществленное клише: очки в роговой оправе, прямые каштановые волосы с сединой, подстриженные так, что концами доставали до ворота голубой оксфордской рубашки с потайными пуговицами, украшенной приличным галстуком в коричневую и зеленую полоску. В подстриженных усиках тоже виднелась седина. Он надел мягкие брюки, немного оттянутые на коленях, и чуточку помятый креповый жакет. В петлицу был пропущен кожаный шнурок золотых часов, скрывавшихся в нагрудном кармане. На ногах серые прогулочные башмаки и тонкие хлопчатобумажные носки с узором в ромбик. На согнутой руке – недорогой коричневый дождевик.

Звали его, если верить водительским правам, Куртис Вестерберг. Постоянный профессор кафедры английского языка в университете Миссури. Сорок семь лет, проживает в доме 311 по Элм-драйв в Колумбии. Документы были высшего качества. Никто бы не угадал в нем Тома Боханнона, который, как гласило досье в Вашингтоне, погиб много лет назад за свою страну. Его досье в военном каталоге вычистили на совесть: ни отпечатков пальцев, ни упоминания многочисленных наград, ни истории. Таких заботливо вычищенных досье во всем каталоге было не больше десятка, и они хранились в особом файле, закрытом почти для всех.

Накануне он приехал на машине из Чикаго. В Сентс-Ресте спустился по ненадежным ступеням и вьющейся тропинке с Блафф-стрит и зарегистрировался в здании викторианской эпохи, превращенном в изысканный пансион, где гостям предлагали только завтрак. Выедет он оттуда завтра.

В первый вечер он переехал через реку Фивер в Иллинойс и отлично поужинал в Кингстоне. Переночевал у себя в номере. Утром, покинув сияние старой мебели, лимонный запах полироля и заманчивые ароматы кухни, пешком спустился по склону холма и неторопливо позавтракал в компании «Де-Мойн регистр», «Чикаго трибьюн» и «Ю-Эс-Эй тудэй». Новостей, способных вызвать в нем гордость за принадлежность к человеческой расе, было маловато. Но это уж как обычно. Не стоит об этом думать.

Послеобеденная прогулка привела его к магазину игрушечных солдатиков у Ратушной площади Сентс-Реста. Небо угрожающе потемнело. Жара и влажность в тот июльский день зашкаливали за девяносто: атмосфера напоминала год, проведенный им в тигриной клетке, когда он, как животное в зверинце, старался не замечать острых палок, которыми тыкали сквозь решетку женщины и дети. В магазине, где было чуть прохладнее от работающего кондиционера, под стеклом витрин в деревянных рамах стояли батальоны, полки, армии дюймовых и двухдюймовых воинов, тщательно раскрашенных вручную: от Древнего Египта до Вьетнама и войн в Персидском заливе. Тысячи крошечных солдатиков, свирепых, вооруженных до зубов, одетых в точно воспроизведенную боевую форму. Горцы в килтах. Французский Иностранный легион. Индейцы на быстроногих лошадях. Первопоселенцы, окружившие свои фургоны. Десантники Куонтрилла. Он видел собственное отражение в стекле – лицо, с детской жадностью разглядывающее сцены Гражданской войны. «Голубые» и «серые». Честный Эйб в шляпе-цилиндре, с рукой на лацкане… Роберт Ли, герой Юга. И конечно, великий человек – Грант. Он задумался над фигуркой Гранта, когда заметил у себя за спиной второе отражение.

– Чем могу помочь? Если хотите рассмотреть поближе, шкафчики открываются.

Крупный мясистый мужчина в обтягивающей телеса футболке вспотел на жаре. Пальцы и ладони у него были перепачканы краской. Снаружи раскатился гром. Первые капли дождя застучали по мостовой, забрызгали широкое окно.

– Подумаем… похоже, вы любитель Гражданской войны? Я не ошибся?

– Мальчишкой, да, увлекался. А теперь интересуюсь – нет ли у вас гессенских наемников времен революции? В зеленых с белым мундирах?

– А, позвольте вспомнить… – Он поправил очки на широком с капельками пота носу. – Ими мало кто интересуется. Только настоящие коллекционеры. Вы из тех, кто знает, чего хочет.

– Да, думаю, можно сказать и так.

– Бывший солдат?

– Очень давно.

Хозяин в тесной футболке медленно переходил от витрины к витрине, внимательно всматриваясь в каждую, то и дело поправляя очки на мясистом носу.

– Вот, гессенцы должны быть здесь. Но нету. Вы могли бы оставить заказ – не хотите? Я сделаю несколько и вышлю вам к концу недели. Видите ли, они у меня имеются, только не раскрашенные. Я бы оплатил почтовые расходы, раз уж у меня не нашлось нужного вам товара. Как насчет сервиса с улыбкой?

– Это замечательно, но, боюсь, с посылкой ничего не выйдет. Я еще точно не знаю, где буду. Путешествую по стране.

– Ну что ж, захватите с собой один из наших каталогов. Можете позвонить в любой момент. Гессенцы. Я вас запомню. Я – Майк. – Он протянул широкую влажную ладонь.

– Куртис, – сказал второй, пожимая руку.

– А все-таки я не могу отпустить вас без солдатиков. Вы там смотрели на генерала Гранта.

– Верно, смотрел. Мои первые солдатики были с Гражданской войны. Мне их дедушка подарил. А ему они достались от человека, который дрался при Чикамауге.

– Подумать только! – Глаза хозяина на миг подернулись мечтательной дымкой.

– Впервые мне принадлежало что-то, что стоило дороже дайма.11
  Дайм (англ. dime) – монета достоинством в 10 центов, или одну десятую доллара США. Дайм является самой маленькой (как по толщине, так и по диаметру) из всех монет, выпускаемых в настоящий момент в США. – Прим. ред. FB2.


[Закрыть]

– А где они теперь?

– Ну, понимаете… – Вестерберг пожал плечами.

– Понимаю – вы были маленьким, вы их растеряли. – Майк широко улыбнулся. – Сколько раз слышал эту историю. Или мама их выбросила, когда вы уехали в колледж.

– Ну, не совсем, но что-то в этом роде.

Он рассматривал безупречную фигурку Уллиса Симпсона Гранта. Великий человек. Он вспомнил, как фигурка, пролетев через комнату, ударилась о стену, услышал голос матери: «Только не солдатиков мальчика, Фрэнк, это же солдаты Гражданской войны», увидел, как игрушечный Грант упал со стуком на линолеум, и уставившееся на него лицо отца – маску бессмысленной ярости. Медленно, не сводя с отца испуганных глаз, он потянулся к генералу Гранту, внезапно отцовская нога в сапоге стала подниматься, и мальчик отдернул руку, уже зная, что будет, и подошва сапога расплющила фигурку великого человека…

Теперь уже не важно, в чем было дело. Его старик был подонок, с наслаждением избивавший жену и сына, и в конце концов он получил свое и больше того. Боханнон не любил распускать слюни над историей своего детства: в этом проблема нынешнего поколения – небольшие беды в прошлом превращаются в долгую плаксивую историю, пригодную на все случаи жизни, которую они своими руками пустили под откос. Он давно перестал об этом беспокоиться, и о Гранте тоже особенно не задумывался, если на то пошло. Ни разу за эти годы, ни в Бейруте, ни в Конго, ни в тигриной клетке, где он провел год, пока они не совершили промах, выпустив его ради показательной казни, ни на заданиях спецслужбы, ни в маленьком сельском домике в Монте-Карло, примостившемся над Гран-Корниш, где ему позволяли передохнуть, иногда год-другой, пока он не оказывался нужен для нового задания, – пока не попал в Айову и случайно снова не столкнулся с Сэмом Грантом.

– Я возьму пару Грантов, – медленно произнес он. – Одного для себя, второго – в память о своем старике. – И улыбнулся Майку.

– Вот и хорошо. – Майк подскочил при особенно громком раскате грома. – Все началось с отца, да? – Он вынимал из ящика две фигурки.

Боханнон думал о Майке, прикидывая, насколько существенно, что Майк его запомнит. А он чертовски крепко запомнит весь этот разговор про Гранта и гессенцев.

– Да, и впрямь все началось с папаши. В некотором роде.

Майк проводил его до двери. Дождь прошел, и лучи пробившегося солнца заливали башни облаков и площадь расплавленным золотом, но на западе над утесом громоздились хребты лиловых туч.

– Не забудьте позвонить мне насчет гессенцев, ладно? Было очень приятно с вами побеседовать.

Он пристально оглядел Майка и его маленькую яркую лавочку.

– Вы счастливчик, Майк.

– О, я знаю.

– Нет, нет, вы даже не догадываетесь, – улыбнулся Боханнон. Он ощутил тяжесть смертоносного ножа в подпружиненных ножнах, пристегнутых под рубашкой у правого плеча. – В самом деле, вы даже не представляете, какой вы счастливчик.

Президент Чарльз Боннер сидел в кожаном кресле в полутемном кабинете борта номер один, почти не замечая пульсирующего гула реактивных двигателей, прихлебывая «Кетел уан» с мартини и уставившись в окно. Он полагал, что самолет пролетает где-то над Теннесси или над Кентукки; миссия возвращалась со встречи с генералами противостоящих сил в Мексике. Ничего не вышло. Правительство и мятежники, контролировавшие больше четверти территории (они вели бои на окраинах Мехико, угрожали Акапулько и гарнизонам на границе с Техасом), были непримиримы. Первые полагали, что худшее уже позади, вторые – что их не остановить. Боннер и госсекретарь Хьюберт Ласситер отправились в Мехико с предложением компромисса, который помог бы всем сохранить лицо, – и возвращались ни с чем. Результаты опросов убивали. Боннер вертел на языке ледяную водку и представлял неизбежную реакцию прессы.

«МИССИЯ БОННЕРА ПРОВАЛИЛАСЬ. Гражданская война бушует в Мексике. Хэзлитт бросает вызов слабости. Решения не предвидится». Это станет очередным кошмаром.

Он подтвердил свой доклад 19 января делом, утверждал, что международная политика склоняется не в ту сторону, и держался твердо, он отстаивал свою позицию, не думая о цене.

Ночное небо было разлиновано облаками, подсвечено туманной луной и зарницами грозы за горизонтом. Он переключил внимание на видеофильм на экране. Хамфри Богарт в «Победить дьявола». В этой мрачной эксцентричной комедии наверняка крылась подходящая мораль, только он никак не мог ее отыскать.

Линда Боннер, первая леди, спала. Она в этой поездке вымоталась не меньше него: посещение детских больниц, попытки утешить раненых и умирающих, для которых, в сущности, не было утешения, использование своего немалого политического влияния, чтобы добиться новых врачей, лучшего снабжения, дополнительных медицинских рейсов в зону боевых действий и из нее… Линда рухнула в постель через пять минут после посадки в самолет. Он завидовал жене, что та может спать.

Свежие газеты лежали на столе вместе с аналитическим обзором последних предварительных выборов, составленным Эллен Торн. Новенький, с иголочки доклад «Праймериз в Новой Англии» стал уже древней историей. Телевидение требовало окончить сезон предварительных выборов взрывом, первым шагом к предстоящему выдвижению кандидатов. Неделю назад вся Новая Англия пришла в волнение. Рейтинг действующего президента падает чуть ли не до нуля, когда против него выдвигают нового депутата от демократов – второго из богатейших людей в США по оценке журнала «Тайм», Боба Хэзлитта, «повелителя информационной империи», как окрестил его «Уорлд файненшл ревью», когда через месяц после январского доклада Конгрессу Хэзлитт бросил вызов Боннеру.

Обе стороны вливали в предварительные выборы десятки миллионов долларов, и Боннеру временно удалось запрудить наступающий прилив поддержки Хэззлита, свести кампанию к ничьей – именно к ничьей – перед предстоящим выдвижением кандидатов. Но провал в Мексике будет стоить ему еще одного-двух пунктов рейтинга – это по догадке. И по той же догадке он потеряет не одного из колеблющихся депутатов. В конечном счете все – сплошные догадки.

Чарли Боннер покончил с разбором, подготовленным для него Эллен Торн и группой социологов. Теперь он размышлял, почему Бог назначил такую судьбу именно ему. На столе лежали два обзора, разделывающих его, как орех на Рождество: первый отмечал усиливающиеся протесты против всякого вмешательства США в мексиканские дела; второй крикливо призывал к силовому вторжению и клеймил действующую администрацию за нежелание проявить силу. Чарли Боннер сознавал свое положение. В этом была его беда. Хэзлитт разыгрывал Тедди Рузвельта, размахивал дубиной и арсеналом тактического оружия – и пожинал урожай. Мысли президента против воли постоянно обращались к Хэзлитту, к предстоящему съезду партии и к борьбе, которая обещала быть беспощадной.

Состояние экономики работало против него. Людей в стесненном положении мучили страхи, а порой и уныние. Они досадовали и сердились. Они ощущали себя слабыми, покинутыми, практически бессильными перед паровым катком истории. И Боб Хэзлитт имел возможность объявить свою воинственную программу с одной стороны консервативной, а с другой – нацеленной на истинное благосостояние, какое он создал в городке Хартленд в штате Айова, где ни мужчины, ни женщины не оставались без работы, где дети были умны, здоровы и неизменно вежливы – следовательно, либеральной и выгодной всем. Эту политическую головоломку предстояло решать Чарли.

В докладе Конгрессу Боннер пытался внушить людям надежду, что они могут восстать и возвратить себе страну. Поверили они ему? Или им было все равно? Не слишком ли все это абстрактно? Не слишком ли далеко от обыденной жизни? Он не создавал новых рабочих мест. Он попытался призвать к оружию. Указать общего врага, против которого можно сражаться. Но достаточно ли этого? Что ж, оставалось утешаться тем, что сказать это было более необходимо, чем все прочее, что он мог сказать. И в этом вопросе он был в самом деле властен… В некотором смысле попал в больное место. Начало положено.

Мультимиллиардер из Айовы, магнат средств коммуникации вообразил, будто знает, что нужно народу. Естественно, учитывая его разросшееся эго, он пожелал стать президентом. Боб Хэзлитт. Летучий Боб с коллекцией старых военных самолетов. Летучий Боб в размотавшемся белом шелковом шарфе, в летном шлеме и кожаной куртке, точь-в-точь один из тех легендарных воздушных почтальонов двадцатых-тридцатых годов. Точь-в-точь дерзкий и героический разъездной агитатор. Хренов великий Уолдо Пеппер.

А в последние четыре месяца технологии, применения которых Боннер ожидал от республиканцев, обрушили на действующего президента товарищи по партии – демократы. Это уже не кошмар. «Больше напоминает Апокалипсис, – мрачно подумал он. – Смерть, Мор и Глад – названия фирм, поддерживающих неуклонное возвышение Боба Хэзлитта. А его избивают насмерть дубиной с надписью „Мексиканская война“ – как на той карикатуре, что давеча появилась в „Пост“. Боннер продает Америку в рабство – вот что они говорят».

Да еще в Мексике разразился новый скандал среди высших правительственных чиновников, за ним последовала череда убийств, и Хэзлитт выжал из них все возможное. Целый месяц Чарли даже не думал о республиканцах и их верном кандидате Прайсе Куорлсе, бывшем вице-президенте при Шермане Тейлоре, которого ссадил Боннер. За его головой охотились свои, демократы. Они откусывали куски от его ланча всю зиму и весну – и продолжили летом.

Агент секретной службы, выполняющий работу ночного стюарда, подошел к кабинету и мягко постучал в дверь. Президент поднял усталый взгляд и улыбнулся.

– Сегодня здесь наверху малость одиноко, – сказал он.

– Хотите еще коктейль, мистер президент? Или сэндвич?

– Нет, думаю, не надо. Этот стакан я допью до последней капли. А вот пара таблеточек «Адвилл» не помешает.

– Сегодня очень спокойная ночь, сэр.

Президент взглянул на молодого человека, свежего и наглаженного до хруста. Он знал своих служащих поименно, но никогда не обращал внимания, что Билл родом из Айовы. Теперь он заметил название штата на его именном бедже.

– Айова, – повторил он. – Айова последнее время не идет у меня из головы.

– Да, сэр, могу себе представить… Я помню, как вы приезжали туда в свою первую кампанию.

– Дважды.

– Да, сэр: на партийное собрание и потом во время большой предвыборной кампании. Мои старики оба раза вас видели.

– Тогда Боб Хэзлитт поддерживал меня! Кажется, это было целую вечность назад. Вы из какой части Айовы, Билл?

– Помните «Поле мечты», сэр?

– Я плакал каждый раз, как смотрел его.

– Ну вот, это в Дайерсвилле. Недалеко от Сентс-Реста – самого большого города в округе. А я из маленького городка между ними двумя. Эпуорт. Папа работал школьным инспектором в Западном Сенте.

– Никогда не забуду того места в фильме: «Это рай? Нет, это Айова». – Президент откинулся назад и почувствовал, что расслабляется. – Я выступал с речью в Дайерсвилле, на бейсбольном поле. На краю поля стояли ребята, наряженные в старую бейсбольную форму… Да, есть что вспомнить. – Он отхлебнул мартини. – Айова – невероятно красивое место, Билл. Ты должен гордиться, что ты «соколиный глаз».22
  Прозвище жителей Айовы. – Примеч. перев.


[Закрыть]

– Я и горжусь, сэр. Ничего более похожего на Царствие Небесное я не видал.

– Ну, надо бы навестить твоих стариков, когда буду выступать там осенью. Я не шучу. Напомни мне. Приятно будет с ними познакомиться.

– Благодарю вас, сэр. Они будут в восторге.

– Ну что, Билл, не принесешь ли мне парочку «Адвилл»?

– Да, сэр, сейчас.

Опять Айова. Поле мечты… Летучий Боб Хэзлитт.

Какой бес подсказал Бобу Хэзлитту соваться в президенты? В конце концов, Говард Хьюз никогда в президенты не рвался. А вот Боб подхватил этот вирус. Теперь он нисходит с небес на одном из своих самолетиков времен Второй мировой, вроде Р-51 «Мустанг», разрисованном под тигриную пасть, и сообщает толпе в аэропорту, что его посетило видение – видение новой Америки, которая никогда ничего не будет бояться, никогда больше не подчинится чужому приказу, которая наплюет на проклятую ООН, – Америки, которая использует свою власть, чтобы создать лучший мир во всем мире… Но прежде всего для американцев. Простонародье проглатывает такое не жуя, а Боб Хэзлитт, в расчете на их любовь к подобному бреду, не скупится на обещания.

Очевидно, Хэзлитт признавал «балканизацию Америки», как характеризовал это сам президент. Чуть ли не каждая группировка по интересам в последнее десятилетие дружно действовала так, чтобы уничтожить саму идею разумного компромисса, или цивилизованной взвешенной дискуссии, или идею выбора большего блага. Теперь верх взяли истинно верующие. Мое дело, мои запросы, мои нужды – других дел, запросов, нужд больше не существует. Всех прочих – к черту. Великий Я должен стать первым и размахивать кулаками. Торжествующее варварство.

Боб Хэзлитт, гордость штата Высокой Кукурузы, сплотил вокруг себя тех демократов, которые боялись, что Америка становится слабой и нерешительной, позволяет остальному миру помыкать собой. Он собрал всех бедняг, тоскующих по прежним временам, когда семья была семьей, когда неписаный договор между компанией и работником что-то значил. А теперь им требовался общий противник: в походе Боннера против разведслужб, в его отказе применить силу для решения мексиканского вопроса они видели угрозу жизненным интересам нации. И они – миллионами – приходили к выводу, что Боб Хэзлитт – и никто другой – высказывает их мысли. Они поверили, что Боб был бы своим за их кухонным столом. Если у них еще остались кухонные столы.

Чарли Боннер представления не имел, что на самом деле говорит этот человек. Просто визг помех, разносящихся по всей стране. Беда в том, что смысл его слов явно лежал много глубже буквального значения. Люди, которые к нему прислушивались, как видно, читали между строк.

Но что они там находили?

В дверь тихонько постучали, и она открылась.

– Мистер президент? Чарли?

Это пришел Боб Макдермотт, глава администрации.

– Да, Мак… Меня занесло на миллион миль отсюда. Чем могу помочь?

– Чарли, мы только что получили несколько кадров и текст. Богом клянусь, это ужас… дьявольское землетрясение в Мексике. – Макдермотт держал в руках блестящие листки фотобумаги и страницу текста.

Президент взял листки и попытался разобраться в них, а Мак тем временем продолжал:

– Черт возьми, больше семи баллов, если судить по первым видам, которые нам передали. Чарли, волна распространялась от разлома Тихуана…

– Боже мой! – вырвалось у президента. – Это значит – американцы! Среди американцев есть жертвы? Ты это хочешь сказать?

– Есть, пока немного. – Мак первым прошел в рабочее помещение, где выплевывал страницу за страницей лазерный принтер. – Двенадцать погибших на нашей стороне границы. Но, черт его побери, на мексиканской стороне насчитали полторы тысячи, и это еще не все. Толчок захватил крупный гарнизон правительственных войск, взорвался склад боеприпасов. Освободители занимают селения, там грабежи, вырезают поддерживающих правительство штатских… Чарли, это серьезно. По их оценкам от землетрясения погибло три-четыре тысячи человек и бог знает сколько еще убито при грабежах и в боях.

– Знаешь, Мак, у меня такое чувство, что мне надо вернуться туда и повторить мирные предложения…

Макдермотт отчаянно затряс головой.

– Только через мой труп! Вы достаточно рисковали – если вернетесь, служба безопасности ошалеет, это раз, а во-вторых, и так все говорят, что вы опасно рискуете потерей престижа…

– Но, Мак, опасность опасности рознь. Политический риск ничего не значит, когда на весах жизни людей!

Мак нахмурился, покачал головой.

– Ни в коем случае. Возвращаться нельзя.

Президент стоял перед гудящим принтером, рассматривая снимки руин, рук и ног, торчащих из-под кирпичей и штукатурки. Окровавленные тела, американский пограничник в пропитанной кровью форме…

…Прямая передача шла в эфир, пестрела и искажалась атмосферными помехами, но он видел, как камера движется по трущобному району, который сровняло с землей. Матери вопили в камеру, поднимая своих младенцев как свидетельство несчастья. Господи, он так устал, а теперь надо разбираться с этими ужасами.

И тут он увидел фотографию маленькой девочки в окровавленном платье: неописуемо красивый ребенок, огромные глаза переполнены ужасом и горем, платьице разорвано, кровь стекает по рукам и ногам, она смотрит в неподвижную камеру, опустив тонкие руки, разведя ладони в жесте мольбы… умоляя кого-то понять, что случилось… помочь…

– Да, – кивнул Мак. – Тяжело, Чарли.

В глазах президента стояли слезы.

На горизонте загорался рассвет, серый, как абстрактное полотно.

– Доброе утро, мистер президент. Мы заходим на посадку, – негромко прозвучал в системе оповещения голос второго пилота. – В Вашингтоне утренний дождь. Температура – семьдесят шесть, а днем ожидается до девяноста пяти. Мы совершим посадку на авиабазе Эндрюс через тридцать одну минуту. Я буду держать вас в курсе, сэр.

Президент вряд ли слышал.

Самолет местной авиалинии попал в восходящий поток и подскочил вверх, взревев моторами. За крошечным иллюминатором вставали темно-лиловые тучи. Они пересекали Миссисипи. Как ни странно, Хэйз Тарлоу видел реку впервые. Он перелетал с берега на берег, но с высоты тридцать семь тысяч футов плохо видна планета внизу. А с высоты футов… – о черт, ну, скажем, сто – она видна слишком хорошо. Двадцатиместный самолетик хлестало дождем, а уж ветер… Вверх-вниз, туда-сюда, взад-вперед… Потом у самого кончика крыла в облаках вспыхнула дуга молнии, и в то же мгновенье самолет ушел к земле. Господи, неужто тут и конец Хэйзу Тарлоу?

Хэйзу Тарлоу было худо. В мятой оболочке мокрого от пота светлого льняного костюма, распустив галстук, он истекал потом, который с выпуклого лба, промочив седые брови, обжигал глаза, а потом стекал ниже, в рыжие с проседью усы, загибавшиеся к уголкам широкого рта. Розовое лицо быстро теряло цвет, становясь серым, как замазка. Он был уверен, что его вот-вот стошнит, и никак не мог отыскать мешочек, обычно приготовленный как раз на такой случай. Колени застряли под откинутой спинкой переднего кресла, в котором какой-то сукин сын, откинувшись до отказа, мгновенно погрузился в отвратительно крепкий сон. Хорошо бы стравить прямо на него, если до того дойдет. Кто бы мог подумать, что с обеденным пайком вот так легко может расстаться Хэйз Тарлоу, ветеран тысячи крутых дел, оказавшийся беспомощным против бури в желудке?

Он прилетел из Нью-Йорка утром, потом поболтался в аэропорту О'Хара, где заснул на солнце – и совершенно напрасно. Проснулся, чувствуя себя вроде собачьего корма. Спустился по ступенькам и с рюкзаком на плече добрел по асфальтовой площадке до этого самолетика, напомнившего ему жестянку с болтами фирмы «Эйр Америка», в которой он мотался несколько лет назад, разыгрывая дипломата в куче дерьма, завалившей Бангкок. Когда-то, очень-очень давно, он выпрыгивал из такого же самолетика над густыми джунглями, они выглядели сплошным ковром, и его рвало всю дорогу, а приземляясь, он растянул лодыжку.

Немногим удалось бы умаслить его взяться за эту работенку, но, подумать только, один из немногих как раз и попросил его. Сентс-Рест, Айова. Дело, конечно, политическое, а участвовать в подобных делах лестно для самолюбия. Он давно уже отбивал политическую чечетку, но теперь его место было ближе к вершине пирамиды, чем когда-либо прежде… Что показывает, до чего докатилась страна, если она взывает о спасении к Хэйзу Тарлоу. Ну, в нынешней каше прежние мерки не работают, никуда не денешься… А о политиках он и думать не хотел. Черт, политики всегда одинаковы, со времен Юлия Цезаря и поныне. Что меняется, так это пресса – средства массовой информации, как теперь говорят. Первый привкус крови в воде, гребешки на волне, увечья, разрушения и кровавые взрывы привлекают все больше народа, называющего себя журналистами, к какому-нибудь процветающему владельцу конторы, которому заниматься бы семейным страховым предприятием, или адвокатурой, или милой старой фермой… Люди, на взгляд Хэйза, посходили с ума.

Чарли Боннер сам может убедиться, каково это. Удовольствия ни хрена, и никогда не знаешь, кому можно верить. И можно ли хоть кому-нибудь?

Ну с чего его вообще потянуло в президенты? Вот вопрос. Что заставляет человека класть свою жизнь и жизни родных на алтарь служения обществу, только чтобы стать ответчиком в суде, где твое дело заранее проиграно? Сумасшествие.

Самолет резко качнуло. Кажется, вошли в новый грозовой фронт, молнии блестели вокруг, как лезвия газонокосилки. Хэйзу Тарлоу казалось, что крылья сейчас отвалятся к чертовой матери от вибрации.

Борозды вспаханного поля вдруг метнулись на них, как угрожающий кулак, и он задохнулся, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу, пока самолетик пытался выровняться, задирая нос, а потом крылья снова легли ровно, и поля с торчащими стеблями кукурузы опустились на уровень глаз, ободряюще застучали моторы, выходя на нормальный режим, и только тогда Тарлоу сообразил, что забыл выблевать, – простите за выражение. Самолетик катил по лужам, заливая иллюминатор брызгами, потом погасил скорость и развернулся к низкому аэровокзалу.

Первым делом надо позвонить Нику Уорделлу, чтоб заехал за ним. Потом работа. Дело срочное. Никаких попоек, сказал старик. Отправляйся, выслушай и возвращайся с докладом. И не трать времени на развлечения, Хэйз. Время у нас на исходе…

Он улыбнулся в усы и чуть не упал, споткнувшись на ступенях трапа. Закинув рюкзак на плечо, он зашлепал по лужам, чувствуя, как брызжет в лицо дождь.

Ну вот, опять выкарабкался.

Время, отпущенное Хэйзу Тарлоу, еще не совсем истекло.

В то время как Ник Уорделл забрал Хэйза Тарлоу из аэропорта Сентс-Реста и вез его в контору, Герб Уоррингер надел синий летний костюм и соломенную шляпу борсалино, вышел под послеполуденное солнце и уселся в плетеное кресло на веранде большого старого дома, стоявшего на одном из семи холмов, нависающих над Блафф-стрит и центральной частью Сентс-Реста. Большой дом блестел белой краской с зеленой отделкой. Кое-кто говорил, что при взгляде на этот дом снизу, из парка перед почтамтом, невольно думаешь, что его хозяин владеет всем городом. А Герб всякий раз отвечал: «Нет, не он, а его сосед справа». Он владел далеко не всем городом, но дом и вправду производил впечатление. Большой, как черт. Он купил его по дешевке, когда сорвал первый крупный куш, а спрос на недвижимость как раз упал. Отопление зимой и кондиционеры летом съедали целое состояние.

На флагштоке над ним хлопал флаг. Ветерок ветерком, но вечер опять жаркий, как пекло, и влаги в воздухе хватит, чтоб утопить кошку. Только что пролетела сильная гроза. На температуру воздуха она не повлияла. Девяносто градусов, а влажность близится к пределу. Он чувствовал распространяющийся на жаре запах своего лавровишневого одеколона. И новым дождем тоже пахло. Поджидая гостя, он дочитывал утреннюю газету. Эта утренняя газета принадлежала ему. И он был не в восторге от этой утренней газеты. Но он твердо держался правила, что если впутываешься в дела, в которых ничего не понимаешь, вроде издательской политики, то получаешь по заслугам.

Молодой редактор был без ума от айовского миллиардера – простите, конечно же, либерального айовского миллиардера, – вздумавшего потягаться с президентом Чарльзом Боннером за выдвижение от демократической партии. Летучий Боб Хэзлитт.

Герб Уоррингер был рядом с Бобом Хэзлиттом с тех далеких времен, когда они вместе вломились в электронный бизнес, предчувствуя появление из-за горизонта транзисторов, мощных процессоров и персональных компьютеров. Оба разбогатели на технологическом взрыве: Боб в сердце штата, в городке, который теперь назывался Хартленд, а Герб в самом Сентс-Ресте на Миссисипи. В то время поступало множество правительственных контрактов – «холодная война» достигла критической массы. Но Герб, в отличие от Боба Хэзлитта, не замахивался слишком широко. Герб делал ставку на электронику, которую он изобретал со своими инженерами, вволю забавлялся, пускал в производство и выгодно продавал патент. Для Боба Хэзлитта электроника составляла лишь половину ставки. Вторую половину составляло партнерство с правительством Соединенных Штатов. Со временем Герб Уоррингер согласился влить свое предприятие «Уоррингер электроникс» в куда более обширное предприятие Хэзлитта в обмен на пакет акций материнской компании, получившей название «Хартленд индастри», – и на крупную сумму наличными. Герб Уоррингер занял видное место в совете директоров «Хартленд», и жизнь продолжалась.