Текст книги "Змеиное гнездо"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Рэйчел утирала глаза. Извинившись, она вышла в ванную, и тотчас Элизабет повернулась к Бену:

– Бен, ты помягче с ней.

– Она должна понимать, как все это важно для нас.

– Она и так старается.

– Она не сказала, что Чарли не замешан!

– Бен, чего ты от нее хочешь? Угомонись. Ты ведь знаешь, что она права. Кто-то убил людей, в Сентс-Ресте и на Биг-Рам, с разрывом – сколько там, один день? И как, по-твоему, Ласалл узнал, что ты побывал у Дрю?

– Или наводка, или шальной выстрел наугад. Этот народ правду среди святынь не числит.

– Не окажись ты там, ты бы не запутался в этом деле.

– Слушай, я поступил так, как считал правильным. А теперь мы напоролись на дело с тайным каналом…

– Ты должен сообщить Чарли, кто-то должен срочно его предупредить. А если Чарли замешан, если он сам наладил тайный канал, чтобы иметь возможность все отрицать? Если Чарли в деле?

Вернулась Рэйчел, умытая, с блестящими глазами. Дрискилл немедленно обратился к ней:

– Тот почтовый ящик в Джорджтауне… на конвертах был адрес – кроме номера?

– Да, обычно какое-то сокращение. К.Р.

Дрискилл моргнул, переглянулся с Элизабет. Та забормотала:

– Ка-эр… ка-эр… Крот?

Бен вздохнул, помотал головой, словно не желал соглашаться с ответом. Потом все-таки сказал:

– Кот-рыболов.

– Вот как? – удивилась Элизабет. – И что это может означать?

– Условная кличка Чарли.

Рэйчел Паттон переводила взгляд с лица на лицо.

– Чарли?

– Президент.

– Нет-нет, он не мог быть замешан!

– Рэйчел, мы ведь еще не знаем, как это понимать. Все это тайна. Об ответах только гадаем.

Дрискилл достал из кармана пиджака конверт, подал Рэйчел.

– Давайте, откройте его. Взгляните… Там всего одна страница.

Она вынула листок, стала разглядывать, повертела, не зная, с какой стороны смотреть.

– Не поняла… Тут просто нацарапанная линия. Она что-то значит?

– Отдайте Элизабет.

Элизабет тоже повертела листок, пытаясь понять, в чем фокус.

– Ничего не понять. Просто неровная линия. Она с чем-то связана?

– Ну, какой-то смысл в ней есть. Хэйз Тарлоу послал ее сам себе заказным из Сентс-Реста в день своей гибели. Я был у него, когда доставили письмо. В нем что-то важное, но расшифровать невозможно. Еще одна загадка во всей этой заварухе. – Он сложил листок и вернул его в конверт. – Ладно, Рэйчел, вернемся к вам. – Дрискиллу приходилось бороться с физической усталостью, но он не мог просто оставить девушку в покое на ночь. Надо было дойти до конца. Прервать разговор теперь – значит дать ей время передумать и оставить его с половиной истории.

Элизабет пристально следила за разговором.

– Ради чего все было затеяно, Рэйчел?

Она старательно нахмурила лоб.

– Ну… по-моему, речь шла о деньгах. Я пару раз видела банковские депозиты с К.Р. вместо подписи. Думаю, речь шла о деньгах – о перемещении больших сумм.

– Все это хорошо, Рэйчел, – сказал он, – но как вы думаете, для чего это делалось? Попробуйте, вдруг угадаете?

Она оттопырила губу.

– Мне кажется, тут напрашивается очевидное объяснение, хотя оно может вам не понравиться, – думаю, они запасали неподотчетные суммы для использования в предвыборной кампании.

– Что ж, примем это как рабочую версию и предположим, что президент все знал. Где здесь встречная выгода? Никто бы не выбросил такие деньги, просто чтобы обеспечить Чарли Боннера на старости лет. Что они получали от К.Р. в ответ?

Она наставила на него указательный палец:

– Видите, в том-то и дело, мистер Дрискилл. Этот тайный канал был устроен в обход президента… не для того, чтобы позаботиться о его пенсии. Не для него лично! Не думаю, чтобы он знал о счетах К.Р. Мистер Саммерхэйз знал, хозяин зеркал знал, мистер Тарлоу знал… Я заключила, что деньги собирали мистер Саммерхэйз и хозяин зеркал, переправляли их на счета европейских банков, подальше от наших берегов, и на счета в разных банках США. Все счета К.Р. Мистер Тарлоу был почтальоном, а я – изолирующей прослойкой между ними. Тарлоу, кроме того, возможно, открывал депозиты и счета в банках… Они старались не оставлять бумажного следа, так что Тарлоу, наверно, делал это лично, конечно, под разными масками и с разными документами для каждой личины…

Дрискилл уже не сомневался: эта женщина – адвокат до мозга костей.

– Так зачем? – спросил он.

– Они знали, что президент не позволил бы им так накапливать средства, поэтому старались для него без его ведома. – Она насупилась, сморщив нос.

– Ну, по крайней мере, вы надеетесь, что дело было так. Этим шоу заправляете вы, Рэйчел. Вы видели, как проплывали мимо эти деньги. У вас в руках тайный канал. И К.Р. Вы адвокат и обладаете многими необычными сведениями… Возможно, там было что-то преступное… даже наверняка… налоги, прежде всего, а может, и незаконное финансирование кампании.

– И два убийства, – добавила Элизабет.

Рэйчел взволнованно замотала головой.

– Вы – друг президента и адвокат. Откуда мне знать, что вы не замешаны? Может, вы-то и есть человек из Белого дома… откуда мне знать? – Она вновь начала растеряно кусать ноготь.

Элизабет повернулась к Бену.

– Бен, по-моему, ты обязан обратиться к президенту.

– Я разве спорю?

– Только он может тут что-то сделать.

– Он уже приказал мне не совать нос…

– Знаю, – перебила Элизабет, – и наверняка он еще больше разозлился после выступления Ласалла. Но ему теперь придется заняться уборкой внутри Белого дома… пока это не попало к журналистам, пока Ласалл таинственным образом не проведал о тайном канале и тайном фонде.

Дрискилл встретил взгляд жены.

– Я бы лучше спряталась, – тихо проговорила Рэйчел.

– Ну, это, боюсь, не выйдет. Странность, – продолжал Дрискилл, – вот в чем: люди, наладившие тайный канал, гибнут от рук убийцы… а не убивают сами. И та самая таинственная личность из Белого дома – не пустится ли она в бега с испугу? Или станет следующей жертвой? Знает ли он, кто убивал… и кто выслеживает вас, Рэйчел? Элизабет, ты сама вечно твердила мне, что в политической механике, стоит начать разбираться, все оказывается не тем, чем казалось. Ну так вот, ты права, все здесь так сложно, что никому в здравом уме и не приснится. – Он взглянул на часы. – Рэйчел, вы в состоянии повторить все еще разок?

Она кивнула.

Ночь предстояла длинная.

Глава 12

В половине третьего, когда Рэйчел Паттон уже спала в гостиной и Элизабет рухнула в постель, Дрискилл присел у окна при свете тусклой лампочки и придвинул поближе телефон. Он набрал номер в гостинице «Шугар-Буш», куда должна была уже прибыть официальная свита президента, и попросил Боба Макдермотта.

Глава администрации отыскался в баре и говорил с автомата в вестибюле. В трубке на заднем плане слышался веселый шум: все журналисты и техники, днем следившие за каждым шагом президента, развлекались вместе с пиарщиками, занимавшимися созданием его образа.

– Бен, ты где? Здесь страшный шум. И Ларки только что сообщил, что президент желает меня видеть, прежде чем завалиться на сеновал. Что там у тебя?

– Я в Миддлбери. А теперь слушай очень внимательно, Мак, понимаешь меня?

– Я трезв, как судья. Выкладывай.

– Мне надо видеть Чарли.

– Бен, ты на часы смотрел? Время к трем. Не может же он…

– Меня не интересует, чего он не может. Не существует никакого «не может». Дело первостепенной важности. Доходит? Речь о его личном благополучии.

У Мака зашевелились антенны на голове:

– О личной безопасности? Что такое?

– Нет, не о безопасности. О благополучии. Я располагаю сведениями, которые он должен получить как можно скорее. Поверь мне.

– Ла-адно, – протянул Мак, обдумывая услышанное. – К трем я буду там и скажу ему. Он обычно в таких ситуациях обходится тремя часами сна… адреналин скачет, как черт. – Он размышлял вслух. – Так, Бен, давай я тебе позвоню, когда улажу с ним. Вызову тебя в подходящее для посещения время. Рассчитывай часов на шесть-семь. Пойдет?

– Отлично, Мак.

– Хорошо бы мне не пришлось жалеть.

Дрискилл, сбросив верхнюю одежду, растянулся на постели, стараясь лежать спокойно. Он слышал, как медленно забарабанили по железному подоконнику капли дождя. Казалось, жара и дождь длятся с начала времен.

– С кем это ты? – полусонно спросила Элизабет.

– С Маком. Он мне перезвонит, когда Чарли сможет со мной встретиться. Не беспокойся. Мы позавтракаем, и я расскажу ему о Рэйчел. – Он поцеловал жену, и она снова уснула.

Он сидел во взятой напрокат машине, слушая через наушники ночную джазовую программу из Бостона. Он жевал большой гамбургер с двойным сыром. Гостиница Миддлбери светилась, как съемочный павильон, теплая летняя ночь с совсем легким дождиком выгнала на улицы толпы отдыхающих студентов. В гостинице было полно приезжих, большей частью журналистов, тех, что предпочли ее переполненному «Шугар-Буш». Все они, питаясь убывающей энергией администрации, переписывали пресс-релизы, выполняя чьи-то указания: так ему представлялось. Все это либеральная чушь: вот в чем беда с газетами и телевидением. Благодаря перехвату спутниковых передач он знал, куда они собираются. Тайны личной жизни больше не существовало для тех, у кого имелись координаты, фильтры и доступ к высоким технологиям. Или хотя бы телефонный номер. Его люди держали под наблюдением большую часть важных номеров. За Паттон наблюдали с тех пор, как с неделю назад открылось, что дела пошли вкривь и вкось. Они прослушивали всех участников дела, а после того, как она связалась с Элизабет Дрискилл, ничего хорошего ей уже не светило. И вот он сидел перед гостиницей Миддлбери, поглощая крахмал, жиры и углеводы.

Вопрос в том, как отсечь ее от Дрискиллов. Чем скорее все будет сделано, тем лучше. Он видел свет в их номере, потом увидел, как он погас, но одно окно голубовато мерцало, освещенное телеэкраном. Кто-то до сих пор не спит. Он покачал головой. Телевизор – гадость. Как можно смотреть все это дерьмо? Ответ пришел сам собой: цивилизация, в которой он родился и жил, билась в предсмертных судорогах, и телевизор в числе прочего передавал стук ее костей. Его страну заполнили равнодушные недочеловеки, они размножались, как раковые клетки, убивая все, что когда-то давало жизни смысл.

Просто скуки ради он зашел в закрывавшийся бар, взял себе последнее пиво, спустился вниз помочиться, потом постоял немного на крыльце. В холле еще торчали несколько репортеров, пересказывавших друг другу враки и цинично хохотавших, словно все они ходили в одну школу, где учили вести себя по-репортерски. Пиявки, высасывающие из избирателей остатки здравого смысла, какие еще остались в общественном сознании.

Он зажег сигару, спустился с крыльца и неторопливо пошел вокруг гостиницы, сворачивая иногда, чтобы проверить боковые и задние выходы, прикидывая, как не упустить из виду малютку Паттон. Это будет не слишком просто. Он знал, что она выплакалась Дрискиллам в жилетку насчет своих страхов перед слежкой. Знал, что она вычислила его в джорджтаунском баре – поймал ее взгляд и понял наверняка, что она его вспомнила… А потом погиб Саммерхэйз. И Тарлоу, конечно. Не такая уж она дурочка. Убийства заставили ее действовать, как выключателем щелкнули, и теперь ему предстояло выметать наваленный ею мусор. Как встарь.

Просто чудо, как это о нем вспомнили. Он выполнял поручения, и они хранили ему верность, обращались, когда он был нужен. Они знали, на чем он стоит, во что верит, и нуждались в его умениях. Они помнили, как он выжил в тигриной клетке во время мятежа в Нигерии; помнили, как он сумел бежать, убив тюремщиков, когда всего оружия у него была одна пряжка ремня, помнили, как он устрашил генералов хунты тем, что не только уложил тюремщиков и допросчиков, но и вырвал сердце у шефа тайной полиции и зубами растерзал его на куски, оставив посреди бойни. В своем мире он превратился в легенду, которую пересказывают шепотом – из страха и почтения. Секретность прежде всего. Его имя мало кто знал и никто не называл. Немногие на этой планете видели его лицо и выжили, чтобы рассказать о нем. Его хозяева учитывали все это. Они знали и помнили, как он остался, чтобы помочь хорошим генералам… и как исчез точно по расписанию.

«Воин номер один», – говорили они.

Секретное оружие Америки.

И его вознаграждали: вилла в Марокко и дом на юге Франции – и защищали: такую охрану могли позволить себе разве что арабы. Иногда он ждал, что его убьют за то, что ему слишком многое известно, но до этого так и не дошло. Они говорили ему, что Воина номер два у них нет. Они не могли знать наверняка, когда он понадобится. Иногда без вызова проходило больше года, но чеки исправно продолжали поступать в цюрихский банк. Они никогда не подводили. Когда его мысль заглядывала в этот закоулок, он улыбался, представляя, каким он им видится.

Вроде героя из комикса.

Он был не выше среднего роста. Вес около 170 фунтов, уже не мальчик. Ничем не запоминающейся наружности. Кроме глаз. Его покойная жена говаривала: глаза Пола Ньюмена. Но голубым был только один глаз, с другим не то. Это было давно, когда он закончил Вест-Пойнт и они полюбили друг друга. Целую жизнь тому назад. А в его багаже уловок хватало линз. Он каждый раз становился другим человеком.

Может, это и превращало его в героя комикса. Мистер Непримечательный. Мистер Каждый. Мистер Никто.

Они доставили его из Марокко, чтобы он спас свою страну. Они поселили его на безымянном островке у побережья Мэйна. Там он провел две недели, прежде чем его запустили в работу.

Он был машиной для убийства. Так его учили, и в этой работе он достиг совершенства. Иногда среди ночи в его уме мелькало сомнение: не сумасшедший ли он? Но, разумеется, он был абсолютно здоров. Так же здравомыслящ, как любой священник или монах. У него была профессия, было призвание. Был свой инструмент. Оружие. Взрывчатка. Скальпели.

Он был доволен своей работой. Важное дело, стоящее того, чтобы делать его как следует. Хозяева доверяли. Он работал один: так его учили, и по натуре он был склонен к независимости. Он всегда был готов. Они это знали. Том Боханнон всегда готов убить и умереть за свою страну.

Так просто было бы пробраться в «Шугар-Буш», раствориться среди окрестных холмов, убить президента, на руках у которого – кровь американцев… президента слабой, беспомощной Америки. Но такого задания не поступало. У него были другие приказы, а что такое приказ, он понимал и привык относиться к ним очень, очень серьезно.

Ему вспомнился парень из спецназа, обучавший его рукопашному бою. У того была любимая поговорка:

«Ночь – всегда твой лучший друг».

Он наслаждался вкусом сигары, прогуливаясь по тихим улицам вокруг гостиницы «Миддлбери». В каждом доме семьи мирно спали в своих постелях, потому что он стоял на страже за всю Америку. Он не желал почестей. Но ему приятно было сознавать, что он всегда сделает все ради блага Америки, сильной Америки, способной защитить своих граждан. Вернувшись к машине, он посмотрел наверх. В окне все еще светился телевизор.

Вызов из «Шугар-Буш» поступил в «Миддлбери» в семь утра. Дрискилл сбросил дремоту, ощутил припавшее к нему тело Элизабет, расслабленное изнеможением. Она тихонько пролепетала что-то, перевернулась на живот и вздохнула, не открывая глаз.

– Да, – тихо сказал он в трубку. Сквозь закрытую дверь из соседней комнаты доносилось бормотание телевизора. Как видно, Рэйчел Паттон уже встала и смотрит телевизор. – Дрискилл слушает.

– Это Мак, Бен. Он хочет тебя видеть. Держись: он на взводе и вот-вот взорвется. Спал не больше двух часов. Сегодня отправляется это маленькое предвыборное турне, так что он сказал: почему бы тебе не позвонить Бену и не захватить его в автобус, а потом мы его забросим обратно. Линда еще спит. Господь ее любит. Ты как, готов?

Он оделся и, проходя через гостиную, увидел, что Рэйчел Паттон крепко спит на диванчике, «Маг» Джона Фаулза лежит открытым на полу, как упал; в кинескопе – «Три марионетки», весь свет включен, окно открыто и дождь забрызгал подоконник.

На подходе к автобусу президента Дрискилла поджидало неизбежное. Сэм Бакмен из «Сан-Диего юнион» высмотрел его первым и поспешил преодолеть разделяющие их триста футов. Фелиция Лэнг из «Майами геральд» заметила, как тот поспешает чуть не бегом, и устремилась следом, а Билл Мардж из «Де-Мойн регистр» уже догонял обоих. Но всех троих опередили два газетчика из «Тайм» и «Роллинг стоун». Дрискилла окружили.

– Привет, Бен, – начал Мардж. – Что вы можете сказать по поводу сообщения Ласалла?

Фелиция Лэнг подхватила:

– Мистер Дрискилл, что вы делали на Шелтер-Айленд в ночь убийства Дрю Саммерхэйза?

Бакмен одышливо просипел:

– Лучше вам высказаться не откладывая, мистер Дрискилл. Либо вы очистите воздух, либо… – Он пожал тяжелыми округлыми плечами, предоставляя ему самому догадываться о последствиях.

Дрискилл дождался, пока у них кончатся вопросы.

Еще несколько репортеров, углядев мини-митинг, направлялись к ним. Как бы их угомонить? Выбора у него, понятно, не было. Сегодня день Никсона.

– Мы все прекрасно знаем, каким образом мистер Ласалл проводит свои программы. Мне представляется группа выдумщиков, подсказывающих ему из темной комнаты самые нездоровые идеи. Кому мы можем причинить больше вреда? Где больное место? Очевидно, кто-то предложил эту безумную историю, и Ласаллу она понравилась. Он прикинул, как ее обыграть, и вывел в эфир. Не удивительно, что его информатор остался анонимным – вероятно, это один из его людей, из тех, кто подает ему идеи. Давайте начистоту – я и близко не был в ту ночь к Шелтер-Айленду, и заявление Ласалла висит в воздухе – как всегда.

– Значит, вы объявляете его лжецом? – спросил Мардж.

– А что, разве не так?

Репортеры улыбнулись, но не засмеялись – как видно, в такое раннее утро не до иронии.

– Конечно, я объявляю его лжецом. А теперь давайте вернемся к своим делам.

Он добродушно растолкал их, направившись к автобусу. Дальше будет хуже. «Это отвлечет внимание от президента, в чем есть и хорошая и плохая сторона, – размышлял он, – но для Бена Дрискилла тут ничего хорошего нет». Ему хотелось зарыться поглубже, да там и остаться. В памяти мелькнул Дэйд Персиваль. Чертов Ласалл! Если у него действительно есть свидетель… Что толку гадать. Да и не в стиле Ласалла обзаводиться настоящими живыми свидетелями.

Они сидели в заднем отсеке президентского автобуса. Президент с Линдой расположились ближе к водителю, собрав вокруг себя рабочую пресс-группу.

Линда Боннер над головами поймала взгляд Дрискилла и подняла руку, скрестив пальцы, с широкой ухмылкой на лице. «Дела – лучше не бывает», – говорила эта ухмылка. Может, и она была, как выражалась Эллен Торн, в отказе.

Первая остановка намечалась в крошечном городке Линкольн в Вермонте. Здесь президент родился, и здесь он до сих пор содержал на равных правах с двоюродными братьями маленькое юридическое бюро. Автобус развернулся и остановился перед универмагом, прямо из добрых старых времен «Метро-Голдвин-Майер», когда Мики и Джуди подыскивали себе подходящую сараюшку для своего шоу. Следом подкатили три полных автобуса журналистов и два фургона с аппаратурой. Все они встали вплотную к желто-красной цветочной клумбе. В Линкольне время застыло на месте. Два-три десятка горожан, собравшихся перед универмагом, захлопали в ладоши, завидев Чарли с Линдой. Они знали его с детства. Он им нравился, но все-таки это не то, как если бы, скажем, Клинт Иствуд снимался в фильме у них в городке.

– Как делишки, Чарли? – выкрикнул кто-то, а другой поднял над головой малыша в летнем костюмчике и в чепчике и предложил:

– Мистер президент, не хотите ли расцеловать нового избирателя?

И конечно, Чарли – с таким видом, словно собрался поиграть в гольф – подошел и расцеловал не только младенца, но и мамочку, и пожал руку отцу, и, должно быть, сказал что-то приятное и забавное, потому что вокруг рассмеялись.

Кто-то потянул президента за руку, и тот поспешно вдвинулся между горожанином и агентом секретной службы, уже изготовившимся к убийству. В таких местах, как Линкольн, среди своих, агенты сходили с ума от бессилия. Чарли знал этих людей и, видит бог, никому не собирался позволять себя от них защищать. Великолепный кадр. Репортеры, фотографы, телевизионщики собрались вокруг, тесня местных и отталкивая их с дороги. Президент дождался общего внимания и заставил всех притихнуть.

– Одно словечко для репортеров, ради хорошего начала дня. Я сегодня отправляю личное письмо – назовите его призывом – великому американцу Шерману Тейлору с просьбой присоединиться к нашим жизненно необходимым мирным инициативам в Мексике. Я прошу его сопредседательствовать с адмиралом Сэмом Лордом в нашей мексиканской делегации. Надеюсь на скорый и утвердительный ответ. Мечтаю увидеть, как герою войны генералу Тейлору вручают Нобелевскую премию мира за его усилия в Мексике. Адмирал Лорд с нашей делегацией отправляется туда в ближайшие дни. Когда вы рассядетесь по автобусам, Александра раздаст вам всем копии письма.

Младенец расплакался, но пожилая женщина, видимо, бабушка, успела запечатлеть на пленку поцелуй президента, так что все было в порядке, и президент, пройдя мимо, направился в универмаг. Дрискилла и Мака, которые держались вплотную к нему, протолкнуло в дверь потоком устремившихся следом людей. Здесь сцена была еще кинематографичнее, чем снаружи, – ожившая картина Нормана Рокуэлла. Здесь стояли пузатые печи, и ледогенераторы в деревянной обшивке, и автоматы колы производства конца сороковых годов; пара старичков покуривали трубки, набитые вишневым табаком и – честное слово – один из них облизывал фруктовое эскимо на палочке! Пять-шесть завсегдатаев стояли в кружок с чашечками кофе и спокойно улыбались вошедшему президенту.

Тот не подвел.

– Артур, как поживаешь? Не видел тебя с прошлого лета – как твоя нога? Сэм, как дела? Как школа, молодой человек? – Щелкали фотоаппараты, жужжали видеокамеры. – Бетти… – Подойдя ближе к пожилой женщине, стоящей у бочки для солений, Чарльз понизил голос, так что слышно было лишь тем, кто стоял рядом. – Мне так жаль Оуэна. – Женщина подняла глаза, нижняя губа у нее задрожала.

– Он свое пожил, мистер президент. Он был бы рад, что вы его помните.

– Он знает, Бетти, он знает. Крепись, милая. – И он обнял ее за плечи, прикрывая от камер, а ее рука снова и снова поглаживала его широкую спину.

Затем, обернувшись к прилавку, он радостно ахнул.

– Мэгги, чертовка! – Он перегнулся через витрину с брелоками, конфетами и кувшинчиками вермонтского кленового сиропа, чтобы чмокнуть ее в щеку.

Мэгги была крупной женщиной с длинными светло-русыми волосами; рукава черно-красной клетчатой фланелевой рубахи закатаны выше локтя, а поверх она носила жилет. За пятьдесят, но из тех крепких женщин, которым самой судьбой предназначено заправлять в лавке или на стоянке грузовиков или водить автобус и знать наизусть всех своих клиентов.

– Так ты вернулся? – провозгласила она на весь зал, и все рассмеялись. – Помнится, последний раз я тебя видела года четыре назад. С каждым разом ты все больше походишь на тех бродяг с ковровыми саквояжами. – Она ничуть не стеснялась подкусывать его, и президент проглотил это как миленький. Камеры надвинулись, поглощая сцену.

Президент купил у Мэгги годичную лицензию на рыбную ловлю, потом попытался обменять свой старый перочинный ножик на антикварную жестянку леденцов «Некко».

– Шутишь? – воскликнула она. – Я за эту коробку пятнадцать лет назад отдала парню четыре пары толстых охотничьих гетр и пару теплых панталон! Смотри-ка лучше, вот что тебе нужно. – Она провела его в отдел одежды и выдала рыбацкую кепочку с длинным пластмассовым козырьком. Президент примерил, объявил, что ему идет, и расплатился. – Сдачу оставить себе? – спросила Мэгги.

– Теперь ты шутишь? – возмутился президент, снова рассмешив собравшихся.

Потом поднял глаза и увидел большой агитплакат на простенке у арки. Боб Хэзлитт в белом шарфе, картинно развевающемся на ветру, самоуверенно смотрел на него сверху вниз. Все наблюдали, как президент совершает хорошо рассчитанный, очень забавный маневр, в преувеличенном ужасе разглядывая плакат.

– Ой, Мэгги, кто это такое наклеил? Видно, ты не уследила?

Мэгги показала зубки и не подумав отступать.

– Представь, Чарли – то есть мистер президент, – признаюсь! Это сделала я.

Он придвинулся к ней, зажав кепочку в одной руке и обхватив за плечи другой:

– Доверься мне, Мэгги. Выражаешь недовольство, а?

Он улыбался. Камеры работали, общее напряжение мешалось с улыбками.

– Да, думаю, пора посадить в Белый дом человека из тех, кто ближе к земле, кто прорвется туда, сверкая оружием… Сам понимаешь, уличная преступность, вездесущее мошенничество, все эти заграничные проблемы, которые сами собой не решатся… Америка должна быть сильной.

Чарли развернулся к толпе.

– Слышали, люди? У этой жительницы Вермонта собственное дело, она далека от всего, что ее пугает, – она думает не о себе. Она – женщина мыслящая, я ее всю жизнь знаю. Она избирала меня губернатором и президентом, – верно, Мэгги?

– Точно, Чарли.

– А теперь она передумала, послушала моего друга Боба Хэзлитта и решила, что он говорит дело. Разве я могу ее винить? Да ни в коем случае. Но Боб Хэзлитт считает нужным избрать самый опасный путь – путь, на котором грудами лежат остывающие тела – не важно, чьи. Он блестящий оратор, отдаю ему должное. Он станет благожелательным тираном – следуйте за мной, скажет он, и мы напинаем кое-кому задницы… Но факт тот, что он диктатор, диктатор старого сорта, из тех людей, что возглавляют тайное правительство, о котором я говорил в докладе Конгрессу.

Боб Хэзлитт как человек, думаю, ничего себе. Шутки шутит не хуже других… Но я пытаюсь объяснить убеждения – его и мои – в том, как следует действовать. Он верит в старый образ действий. Считает, что Соединенные Штаты могут действовать с позиций силы, не задумываясь о морали, о совести. А я верю в преобладание совести. Наш прежний образ действий – все эти тайные войны и тайные сделки, подкуп, покушения, свержение неугодных нам правительств – привел к тому, что множество людей умирают от голода и болезней, из-за развала экономики и от бомб террористов, а мы способствовали всем этим ужасам. Черт возьми, тайное правительство все это оплачивало!

Ну так вот, вы все, – с этим покончено. Я не шучу. Новый день уже занялся. Думаете, генеральный прокурор Роуэн катается сегодня со мной, щелкает фотоаппаратом? Нет, черт возьми, она осталась в Вашингтоне и готовит величайшее потрясение за всю историю наших разведслужб – призывает их к отчету. Это потребует времени, такое за одну ночь не делается – вы люди достаточно сведущие, чтоб это понимать. И вы понимаете, что Боб Хэзлитт не отменит ни одну из тех секретных операций, которые наши люди вечно проваливают, выставляя нас на посмешище всему миру. Он не станет предпринимать широкомасштабных мирных инициатив – его состояние и власть слишком зависят от тех, кто наживается на старом образе действий. Война им выгодна – понимаете? Но для всех нас в ней нет ничего хорошего. Отдельных наций больше не существует – мы все связаны между собой, взаимозависимы, и все мы желаем здорового и безопасного будущего для своих детей. Жизнь не так проста, как говорит старина Боб, как бы нам ни хотелось ему поверить. Хотел бы я, чтоб она была простой. – Боннер обвел глазами горожан. – Но она не проста. А теперь хватит на сегодня торжественных речей. Мэгги, ты голосуй за кого тебе вздумается, но сегодня, ложась спать, вспомни, что я твой президент и я стараюсь сделать мир лучше. А пока дай мне пару минут, подружка, и ты моя навеки!

Мэгги потянулась к нему, расцеловала в щеки и обняла, и он прижал ее к груди, и это оказалось самым сильным образом за всю кампанию: Чарли Боннер в полном цвете человечности привлекает к себе простую старомодную американку, улыбаясь так, словно переливает в нее свою силу.

И в этот исключительно театральный момент она протянула руку и сорвала со стены портрет Хэзлитта и, не утирая мокрых щек, позволила президенту Соединенных Штатов приколоть к лацкану своего жилета значок Боннера. Боннер… президент для всего человечества!

Настроение этой минуты так увлекло всех, что когда привычно собравшиеся в универмаге горожане начали аплодировать, многие репортеры поймали себя на том, что и они вместе со всеми бьют в ладоши. Устоять было невозможно. Это надо было видеть, и, благодаря видеокамерам, вся страна увидела это в вечерних новостях.

Уголком глаза Дрискилл увидел, как Эллен Торн смахивает слезу.

– Видит бог, Бен, я иногда от него без ума. Таких больше нет. Он прямо за сердце трогает. Да, я циник, но как же я рада почувствовать, что сквозь мой цинизм еще можно пробиться.

Они выходили и универмага, выбираясь из толпы, когда Бен спросил:

– Это была подстава? Нет, для телевидения лучше не придумаешь, но был ли это и вправду экспромт?

– Ты серьезно думаешь, что это подстава?

– Нет, наверно, нет. Просто у него неподражаемое политическое чутье.

Пресс-секретарь Александра Дэвидсон пристроилась рядом с ними.

– Бог мне свидетель, Бен Дрискилл, то, что мы сейчас видели, – редчайший случай в нынешней Америке. Неотрепетированная, чистейшая реальность.

Вместе с Чарли и Линдой они вернулись в автобус и выехали из Линкольна. Дрискилл в тысячный раз поразился жизненной силе президента. Для него оставалось непостижимым, как человек под таким давлением умудряется стряхнуть с себя уныние и усталость, перспективу унизительного поражения и изливать на окружающих ниагару обаяния. Все равно что следить за великим актером, собирающим все силы и опыт для одного потрясающего выступления. И уже не важно, реальность это или игра. Разве не все в политике – игра?

Дрискилл так и не поговорил с ним о Рэйчел Паттон и тайном канале, а для этого разговора одинаково годилась или не годилась любая минута. Он спросил Боба Макдермотта, какие у Чарли планы на остаток дня и нельзя ли с ним встретиться. Мак покосился на него и хихикнул.

– Продержись до дома, дружище. Мы как-нибудь втиснем тебя в расписание.

Дрискилл стоял у сводчатого окна, глядя, как блестят струйки воды в лучах фонарей, подсвечивавших небосклон. Внизу сбились вместе фургоны прессы, почти невидимые за проливным дождем. Охранники то появлялись на глаза, то скрывались в тени, заходя в блочное здание штаб-квартиры, которое пойдет на слом, когда истечет президентский срок Чарли Боннера. Вокруг горели мощные электрические огни.

В гигантском каменном камине – пятнадцать футов в диаметре – были заботливо сложены толстые поленья с грубой корой, готовые быстро разгореться и дать безупречное пламя. Камин президента всегда горит безупречно – такая у него работа. Но стояла душная жара, и до осени камин не затопят. Большой зал был разделен на прямоугольные закоулки мебелью, стеллажами, столиками и ширмами. Спальни располагались этажом выше. Когда Чарли губернаторствовал в Вермонте, «Архитектурный дайджест» посвятил этому зданию шестистраничную вклейку. Дрискилл отвернулся от дождливого пейзажа, услышав, как заговорил президент.