Текст книги "Костры амбиций"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 49 страниц)

– А он что?

– Смотрит на меня, и тут с другой стороны машины открывается дверца, а там баба. Высунулась этак, почти что вылезла и тоже глядит назад. Оба смотрят на меня, а я говорю: «Э! Э! Мой приятель зашибся!»

– А в это время ты от них далеко был?

– Да не очень. Футах в пятнадцати, ну, может, в двадцати.

– Ты их ясно видел?

– Ну, прямо на меня смотрели.

– Что они делали?

– Эта баба – она так на меня смотрела! С таким видом испуганным. А потом говорит: «Шууман, поберегись!» Это она мужику своему.

– «Шууман, поберегись»? Она сказала: «Шууман»? – Крамер искоса бросил взгляд на Мартина. Мартин широко открыл глаза и надул под верхнюю губу воздуха. Голова Гольдберга была опущена, он что-то записывал.

– Ну, мне так послышалось.

– Шууман или Шерман?

– На слух вроде как Шууман.

– О'кей, что потом было?

– Та женщина – она снова запрыгнула в машину. А мужчина – он стоял позади машины, смотрел на меня. Потом женщина говорит: «Шууман, давай в машину!» Только теперь она сидела на месте водителя. А мужчина подбежал с другой стороны, где прежде она сидела, запрыгнул в машину и захлопнул дверцу.

– Значит, они теперь поменялись местами. А ты что делал? Ты был на каком от них расстоянии?

– Близко. Почти как сейчас мы с вами.

– Ты был рассержен? Кричал на них?

– Я сказал только: «Мой приятель зашибся».

– Кулаком им грозил? Или еще как-нибудь?

– Все, что я хотел, это чтобы Генри чем-нибудь помогли. Я вовсе не злой был. Я испугался – ну, насчет Генри.

– О'кей, что дальше?

– Я обежал машину, зашел спереди.

– С какой стороны?

– С какой стороны? С правой, где мужик был. Я смотрел на них прямо через лобовое стекло. Говорю им: «Э! Мой приятель зашибся!» Стою перед машиной, гляжу, а Генри уже прямо за машиной. Подошел, значит, как бы в дурмане, и руку вот так вот держит. – Роланд взял себя правой рукой за левое предплечье и поболтал кистью левой руки, как будто она у него не действует. – То есть выходит, тот мужик – он всю дорогу видел, как Генри подходит и руку вот так вот держит. Быть не может, чтобы он не знал, что Генри покалечился. Я гляжу на Генри, а тут вдруг та баба берет мотор врубает и со свистом прочь, аж резину по асфальту размазала. Она так быстро оттуда рванула, что у того мужика голова назад дернулась. Я видел. Он глядит на меня, и вдруг у него голова – раз! – назад, и они уносятся как на ракете. Прямо вот на столечко от меня. – Сведя вместе большой и указательный пальцы, он показал насколько. – Чуть не уделали меня почище Генри.

– Ты запомнил номер машины?

– Не-а. Генри запомнил. Или там часть какую-то.

– Он тебе его сказал?

– Не-а. По-моему, он матери сказал. По телевизору про это было.

– А что это была за машина?

– «Мерседес».

– Какого цвета?

– Черного.

– А какой модели?

– Не знаю, какой модели.

– Сколько дверей?

– Две. Такая, знаете, низкая, приплюснутая. Спортивная вроде как.

Крамер опять поглядел на Мартина. И снова тот, расширив глаза, изобразил на лице «Вот оно!»

– Ты бы узнал того мужчину, если бы увидел еще раз?

– Узнал бы. – Это Роланд произнес тоном горестной убежденности, которая явственно отдавала правдой.

– А как насчет женщины?

– Ее тоже. Нас разделяло-то ведь только стекло.

– Как женщина выглядела? Какого возраста?

– Не знаю. Белая. Не знаю, какого возраста.

– Ну, старая, молодая? К чему ближе – двадцать пять, тридцать пять, сорок пять, пятьдесят пять?

– Двадцать пять скорее.

– Светлые волосы, темные, рыжие?

– Темные.

– Во что она была одета?

– В платье, наверное. Она была вся в синем. Я запомнил, потому что это был яркий такой, настоящий синий цвет, а платье вот с такущими плечами. Это я запомнил.

– А мужчина как выглядел?

– Высокий. На нем был костюм с галстуком.

– Костюм какого цвета?

– Не знаю. Темный костюм. Это все, что мне запомнилось.

– А он какого возраста? Моего примерно или старше? Или моложе?

– Немного постарше.

– И ты бы узнал его, если бы снова увидел?

– Узнал бы.

– Так, Роланд, я тебе сейчас покажу кое-какие фотографии, а ты мне скажешь, если кто-нибудь на них будет тебе знаком. О'кей?

– Угу.

Крамер подошел к своему столу, за которым сидел Хейден, и со словами «Простите, одну секундочку» выдвинул ящик Склоняясь над ним, он на мгновение посмотрел на Хейдена и слегка кивнул, как бы говоря; «Срабатывает». Из ящика он вынул пачку фотографий, которые подобрал для Вейсса Милт Лубелл. Разложил их по столу Джимми Коуфи.

– Кого-нибудь из этих людей узнаешь?

Роланд обежал глазами фотографии, и его указательный палец потянулся прямо к Шерману Мак-Кою, одетому в смокинг и ухмыляющемуся.

– Это он.

– Откуда ты взял, что это тот самый мужик?

– Это он. Яузная его. Его подбородок. У того мужика был здоровый такой подбородок.

Крамер поглядел на Мартина, потом на Гольдберга. Гольдберг чуть заметно улыбался.

– А женщина на фотографии – та, что рядом с ним, – это та, которая была в машине?

– Не-а. Та была моложе, волосы у ней темнее, и еще она, ну, что ли, такая клевая, более шлюшистая, что ли.

– Клевая?

Губы Роланда вновь тронула улыбка, но он согнал ее.

– Ну, понимаете, этакая, что называется, штучка с ручкой.

Крамер позволил себе улыбнуться и хмыкнуть. Это дало ему возможность чуть приспустить пары восторга, который начинал уже распирать его.

– Штучка с ручкой, говоришь? О'кей, штучка с ручкой. Ладно. Стало быть, они покинули место происшествия. Что ты потом делал?

– А что я особо мог делать? Генри стоит вот так вот – руку свою держит. Запястье прямо на сторону вывернуто. Ну, я и говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу», а он говорит, что не хочет он в больницу, он домой хочет. Ну, мы и пошли обратно по Брукнеровскому бульвару в свой квартал.

– Погоди-ка, – перебил его Крамер. – Кто-нибудь видел, как все это произошло? Люди на тротуаре были?

– Не знаю.

– И машина никакая не остановилась?

– Не-а. Наверно, если бы Генри – ну, если бы он долго там лежал, может быть, кто-нибудь и остановился бы. А так – нет.

– Значит, теперь вы идете по Брукнеровскому бульвару к северу, в свою новостройку.

– Точно. А Генри – он всю дорогу стонет, и вид у него такой, будто, того и гляди, он вырубится, и я говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу». Так что пошли мы с ним опять назад к Хантс-Пойнт авеню, перешли к Сто шестьдесят первой улице – туда, где станция метро, а я гляжу – там это такси стоит, моего приятеля Брилла.

– Брилла?

– Это такой парень есть, у него два такси.

– И он отвез вас в клинику Линкольна?

– Да нет, этот отвез – Кочан-Курчан, он вез. Это один из шоферов Брилла.

– Кочан-Курчан. Это что у него – фамилия такая или это кличка?

– Не знаю. Его все так зовут – Кочан-Курчан.

– И он отвез вас обоих в клинику.

– Точно.

– В каком состоянии был Генри по дороге в больницу? Это тогда он тебе сказал, что ударился головой?

– Точно, но он все больше талдычил про свою руку. А у руки и впрямь вид был поганый.

– Он говорил связно? Как по-твоему, нормально у него было с мозгами?

– Ну, я ж говорю, он все стонал и говорил, как у него рука болит. Но соображать соображал. Понимал, где мы, что, куда.

– Когда приехали в клинику, что ты делал?

– Ну, вышли, я дошел вместе с Генри до двери, где травмопункт, и он вошел туда.

– И ты с ним?

– Не, я сел обратно в машину с Кочан-Курчаном и уехал.

– А с Генри не остался?

– Я решил, что больше ничем ему все равно уже не помогу. – Роланд украдкой метнул взгляд на Хейдена.

– А как Генри добирался до дому из клиники?

– Не знаю.

Крамер помолчал.

– Ладно, Роланд, ты мне вот еще что скажи. Почему ты раньше-то не пришел к нам с этим? Я к тому, что вот вы с приятелем или с соседом, по меньшей мере – все-таки вы, считай, в одном дворе жили, – вляпались в такую переделку, его сбили, с места происшествия удрали, все на твоих глазах, об этом и по телевизору, и в газетах во всех до одной, а ты сидишь до сих пор, будто воды в рот набрал. Как это надо понимать?

Роланд поглядел на Хейдена, который ему кивнул, дескать, давай, и ответил:

– Меня полиция разыскивала.

Заговорил Хейден:

– На него был ордер за систематическое распространение, хранение больших количеств, сопротивление при задержании и еще кое-что – по всем тем пунктам, которые ему как раз и вменяются.

Крамер – Роланду:

– Стало быть, в целях самозащиты. Ты утаивал информацию, чтобы избежать столкновения с полицейскими.

– Точно.

От радости у Крамера голова шла кругом. Он уже видел, как все становится на свои места. Этот Роланд, конечно, не подарок, но ему смело можно верить. Вытряхнуть бы его только из этого культуристского свитерка и кроссовок! Ногу ему сломать, чтобы исчезла эта сутенерская развалочка! Похоронить поглубже все, что связано с «королем крэка с Вечнозеленой аллеи»! А то присяжным не очень-то понравится, если свидетелем на суде будет выступать отъявленный преступник, которому за его показания уголовное преследование заменят административным. Но ведь его только помыть и причесать – больше-то ничего и не потребуется! Разом Крамер вдруг увидел… рисунок…

Роланду:

– А ты мне говоришь всю правду?

– Угу.

– Ничего не добавляешь и ничего не утаиваешь?

– Угу.

Крамер подошел к столу Джимми Коуфи, встал рядом с Роландом и собрал фотографии. Потом повернулся к Сесилу Хейдену.

– Советник, – сказал он. – Мне надо обговорить это со своим начальством. Но, если я не ошибаюсь, мы, кажется, сговоримся.

И вновь он увидел его, даже не закончив еще говорить… рисунок… судебного художника… Видел перед собой, как будто сидит перед экраном телевизора. Помощник окружного прокурора Лоренс Н. Крамер… во весь рост… его палец воздет… массивные грудинно-ключично-сосцевидные мышцы бугрятся… Вот только как художник обойдется с его теменем, где так мало осталось волос? Что ж, если художник изобразит как следует его мощный торс, на остальное не обратят внимания. Смелость и красноречие… вот что все увидят. Увидит весь огромный Нью-Йорк. Увидит мисс Шелли Томас.

19
«Ослиная» взаимовыручка

В понедельник утром Крамера и Берни Фицгиббона сразу же вызвал к себе Эйб Вейсс. Милт Лубелл тоже присутствовал. Крамер почувствовал, что его статус за выходные повысился. Теперь Вейсс называл его не Крамером, а Ларри и не адресовался с каждым замечанием по поводу дела Лэмба к Берни, словно он, Крамер, служит у Берни всего лишь ординарцем.

Правда, Вейсс все же смотрел на Берни, когда сказал:

– Если есть хоть какая-то возможность, я бы хотел прекратить проволочки с этим делом. У нас достаточно оснований, чтобы задержать этого Мак-Коя, или нет?

– Достаточно, Эйб, – ответил Фицгиббон, – но мне не все в этом деле нравится. У нас есть этот тип Обэрн, который узнал в Мак-Кое того мужика, который вел машину, сбившую Лэмба, у нас есть сторож из гаража, он говорит, что Мак-Кой брал оттуда машину как раз в то время, когда это случилось, а еще Мартин и Гольдберг нашли владельца такси, Брилла, и тот подтверждает, что Обэрн тем вечером действительно нанимал одну из его машин. Однако они не нашли водителя, этого Кочан-Курчана, – (он возвел глаза к небу и с шумом всосал воздух, как бы говоря: «Ну и народ, ну и имена!»), – а мне кажется, надо бы сперва поговорить именно с ним.

– Зачем? – удивился Вейсс.

– Затем, что некоторые моменты не шибко стыкуются, а этот распространитель наркотиков Обэрн – та еще падла. Все-таки мне хотелось бы знать, почему Лэмб не сказал, что его сбило машиной, сразу же как попал в клинику. Мне хотелось бы знать, что происходило в этом такси и действительно ли в больницу пацана отвез Обэрн. Об этом Обэрне тоже хотелось бы узнать побольше. Понимаете, как-то не похожи они на приятелей, которые вдвоем ходят перекусить цыплятами по-техасски. Лэмб, на мой взгляд, пацан довольно безобидный, а вот Обэрн бандюга.

Крамер почувствовал, как странное волнение вздымается у него в груди. Ему захотелось отстоять честь Роланда Обэрна. Да! Защитить его!

Вейсс отстраняюще махнул рукой.

– Вислые концы – вот что это по-моему, Берни. Не понимаю, почему бы нам не задержать Мак-Коя: все бы с ним оформили, а после уж свели бы концы с концами. Все считают возню с расследованием, которое якобы ведется, просто тактикой проволочек.

– Лишняя пара дней погоды не сделает, Эйб. Мак-Кой никуда от нас не уйдет, а уж Обэрн и подавно никуда не денется.

Уловив паузу, ободренный своим новым статусом, в разговор тут же вклинился Крамер:

– Не все тут так просто, Берни. Это верно, что Обэрн никуда от нас не денется, но, по-моему, его надо использовать быстро. Он, вероятно, думает, что его вот-вот отпустят под залог. Его надо поставить перед присяжными как можно скорее, если мы хотим, чтобы из этого вышел толк.

– Об этом не беспокойся, – проговорил Фицгиббон. – Большим умником его не назовешь, но он понимает, что перед ним выбор: либо три годы тюрьмы, либо ни одного. Не станет он играть с нами в молчанку.

– Это мы такое соглашение заключили? – спросил Вейсс. – Обэрн выйдет сухим из воды?

– Все идет к тому. Придется нам дело закрыть и свести все к мелкому правонарушению: мелкое хранение, однократная продажа.

– Черт! – буркнул Вейсс. – С этим сукиным сыном не надо бы так торопиться. Не люблю закрывать дела, по которым уже высказалось большое жюри.

– Эйб, – улыбнувшись, проговорил Фицгиббон, – ведь это ваши слова, не мои! Все, что я говорю, – это давайте работать чуть медленнее. Я бы куда лучше себя чувствовал, если бы мы могли чем-нибудь еще подкрепить его слова.

Крамера так и распирало:

– Не знаю, не знаю – у него очень крепкие показания. Он сообщил мне вещи, которых не мог знать, если его там не было. Знает цвет машины, количество дверей, указал, что это спортивная модель. Знает, как Мак-Коя зовут. Ему послышалось «Шууман», но, вы ж понимаете, это так близко. Не могло же все это ему пригрезиться.

– Я не говорю, что его там не было, Ларри, и не говорю, что он нам не пригодится. Он пригодится нам. Я говорю только, что он скользкий тип и надо быть настороже.

«Скользкий тип». Это он омоем свидетеле?

– Не знаю, Берни, – проговорил Крамер. – Из того, что мне пока удалось выяснить, получается, что он не такой уж плохой пацан. Я запросил отчет его куратора по условно-досрочному. Гением его не назовешь, но ведь рядом с ним никогда не было человека, который заставил бы его шевелить мозгами. Он безработный в третьем поколении; когда он родился, матери было пятнадцать, кроме него, у нее еще двое и все от разных отцов, а сейчас она живет с одним из приятелей Роланда, двадцатилетним парнем, всего на год его старше. Он так прямо у них и поселился, вместе с Роландом и одним из двух других ее детей. Я это к тому, что – бог мой! – вы только представьте! На его месте я бы, наверно, еще хуже скурвился. Сомневаюсь, чтобы у него хоть кто-нибудь из родственников жил не в квартале для неимущих.

Берни Фицгиббон смотрел на него и улыбался. Крамера это смущало, но он продолжал гнуть свое.

– Кроме того, в нем обнаружилось что-то вроде таланта. Его куратор по условно-досрочному показал мне несколько сделанных им картинок. Между прочим, действительно интересные. Это… как же это называется…

– Коллажи? – подсказал Фицгиббон.

– Вот-вот! – обрадовался Крамер. – Коллажи, с этакими еще серебряными…

– С мятой алюминиевой фольгой вместо неба?

– Именно! Ты их видел? Где ты их видел?

– Тех, что делал Обэрн, я не видел, но вообще я их насмотрелся. Типичное тюремное творчество.

– Это в каком же смысле?

– Да всю дорогу попадается. В тюрьме они и картинки делают, и фигурки – такие, знаешь, вроде как из мультфильмов. А для фона присобачивают мятую фольгу от конфет. Так?

– Смотри-ка…

– Я на этот мусор насмотрелся. Каждый год двое-трое адвокатов притаскивают мне эти фольговые картинки, убеждая, что у меня за решеткой томится Микеланджело.

– Ну, это я, конечно, понимаю, – отозвался Крамер. – Но у нашего пацана, я бы сказал, все-таки настоящий талант.

Фицгиббон ничего не ответил. Только улыбнулся. И тут Крамер понял, к чему все эти его улыбочки. Берни решил, что он изо всех сил отбеливает свидетеля. О подобных вещах Крамер и сам знал, но тут – тут все по-другому! Отбеливание свидетеля – обычное у обвинителей психологическое явление. В уголовном деле твой основной свидетель чаще всего варился в том же соку, что и обвиняемый, и к тому же сам может запросто иметь кучу судимостей. Трудно ожидать, чтобы он оказался столпом общества, но при этом он у тебя единственный и неповторимый, он свидетель, на которого опирается все обвинение. И тут возникает непреодолимое желание отбелить его. Наделить сиянием правды и достоверности. Причем не только для того, чтобы улучшить его репутацию в глазах судьи и присяжных. Больше всего тянет почистить его для самого себя. Необходимо верить, что дело, которое ты делаешь с ним заодно (то есть вы на пару загоняете другого человека в тюрьму), делается не просто ловко и профессионально, но и справедливо. Этот червь, микроб, подонок, этот только что выкопанный из кучи навозный жук теперь твой товарищ, твоя главная опора в битве добра со злом, и тебе самому необходимо верить, что существует некое сияние, окружающее этот… организм, это существо, которое только что было последней скотиной, а теперь стало оклеветанным и непонятым юношей.

Он все это хорошо знал, но Роланд Обэрн – это ведь другое дело!

– Ладно, – сказал Эйб Вейсс, прерывая искусствоведческие дебаты еще одним движением кисти. – Это не важно. Я должен принять решение, и я его принимаю. У нас на руках достаточно. Мак-Коя забираем. Завтра с утра его задерживаем и даем сообщение в прессу. Вторник – удобный день?

Задавая этот вопрос, он смотрел на Милта Лубелла. Лубелл с умным видом кивнул.

– Лучше всего вторник и среда. Вторник и среда. – Лубелл повернулся к Берни Фицгиббону. – Понедельники не годятся. По понедельникам люди если что и читают, так только про спорт, а вечером смотрят футбол по телевизору.

Но Фицгиббон смотрел на Вейсса. В конце концов он пожал плечами и проговорил:

– О'кей, Эйб. Я переживу. Но если мы наметили это на завтра, пойду, пожалуй, позвоню Томми Киллиану прямо сейчас, пока он не ушел в суд, чтобы клиент у него был наготове.

Вейсс жестом показал ему на небольшой столик с телефоном в дальнем углу комнаты, позади стола для совещаний, и Фицгиббон направился туда. Пока Фицгиббон говорил по телефону, Вейсс спросил Лубелла:

– Где фотографии, Милт?

Милт Лубелл покопался в куче бумаг, лежавших у него на коленях, добыл оттуда несколько журнальных страничек и вручил их Вейссу.

– Это как журнал-то называется, Милт?

– «Архитектурное обозрение».

– Вот, взгляните. – И тут – надо же – Крамер увидел, как Вейсс тянется через стол, чтобы передать странички ему. Он почувствовал себя донельзя польщенным. Стал разглядывать снимки…

Шелковистейшая в мире бумага, роскошные цветные фотографии с деталями, проработанными так резко, что хотелось сморгнуть… Квартира Мак-Коя… Море мрамора, потом огромная дугообразная лестница с перилами темного дерева… Темное дерево повсюду, а вот резной столик, и на нем цветы в огромной вазе – целый грузовик цветов… Тот самый холл, о котором рассказывал Мартин. Такой огромный, что в нем, казалось, с легкостью уместились бы три 888-долларовые ячейки крамеровского термитника, и это один только холл. Что бывают люди, которые так живут в Нью-Йорке, Крамер слыхал… Еще комната… снова темное дерево. Должно быть, гостиная… Такая просторная, что тяжелая мебель стоит тремя или четырьмя отдельными группами… комната, войдя в которую, невольно понижаешь голос до шепота… Другая фотография: крупным планом какая-то резная панель глянцевитого красно-коричневого дерева… множество фигурок в костюмах и шляпах – шагают навстречу друг другу на фоне фасадов зданий… И вот опять Вейсс тянется через стол, показывая на фото.

– Там этого до хрена, – сказал он. – «Уолл-стрит» называется, автор какой-то Винг-Вонг или как там его, к дьяволу, по фамилии. «Резчик по дереву из Гонконга». Такая там, кажется, подпись? Это у них на стене в библиотеке. Неплохо.

Теперь Крамер своими глазами увидел то, о чем рассказывал Мартин. Библиотека… Ох уж эти БАСПы… Тридцать восемь лет… всего на шесть лет старше Крамера… Все эти деньги они получили в наследство и живут теперь как в сказке. Что ж, этот конкретный их представитель скоро столкнется с реальным миром.

Фицгиббон вернулся из дальнего угла комнаты.

– Поговорили с Томми? – спросил Вейсс.

– Ага. Клиент будет к нашим услугам.

– Вон, полюбуйтесь. – Вейсс показал рукой на журнальные страницы. Крамер подал их Фицгиббону. – Квартира Мак-Коев, – пояснил Вейсс.

Фицгиббон мельком взглянул на фотографии и отдал их обратно Крамеру.

– Вы что-нибудь видели подобное? – спросил Вейсс. – Дизайн его собственной жены. Правильно я излагаю, Милт?

– Ага, она из тех светских дам, что друг дружке квартиры декорируют, – сказал Лубелл. – Одни богатые тетки украшают жилье другим богатым теткам. Про них то и дело пишут в журнале «Нью-Йорк».

Вейсс неотрывно смотрел на Фицгиббона, но тот молчал. Тогда Вейсс расширил глаза с таким видом, будто на него снизошло откровение:

– Вы только представьте, Берни.

– Что представить?

– В общем, мне это видится уже довольно ясно, – проговорил Вейсс. – По-моему, неплохая идея насчет того, чтобы прекратить весь этот понос про «белое правосудие», «Йоханнесбронкс» и прочее дерьмо: надо арестовать его прямо в квартире. Чертовски здорово получится. Хочешь показать людям этого округа, что закон не взирает на личности, – арестуй мужика с Парк авеню точно так же, как арестовал бы какого-нибудь Хосе Гарсия или Таирона Смита. За ними ведь идешь прямо в их гребучее логово, верно?

– Ага, – подтвердил Фицгиббон, – потому что иначе их вообще не возьмешь.

– Это вы бросьте. Мы все в ответе перед народом округа. Наше ведомство представляется им в очень дурном свете, а так мы сразу положим этому конец.

– Не слишком ли круто – брать человека в его собственном доме, только чтобы предстать в нужном свете?

– Арест – это арест, и приятного в нем ничего нет при любом раскладе, Берни.

– Н-да, только мы этого сделать не можем, – сказал Фицгиббон.

– Почему?

– Потому что я только что сказал Томми, что так мы действовать не станем. Я сказал ему, что он сам сдаст нам Мак-Коя с рук на руки.

– Вы уж простите, Берни, но этого делать не следовало. Мы никому не можем гарантировать особого отношения к его клиенту. Вы знаете это.

– Я этого не знаю, Эйб. Я дал ему слово.

Крамер взглянул на Вейсса. Крамер понял: «осел» уперся, но понял ли это Вейсс? Видимо, нет.

– Слушайте, Берни, просто скажете Томми, что я приказал вам, о'кей? Валите все на меня. Пускай на меня злится. С Томми мы что-нибудь придумаем.

– Отклоняется, – произнес Фицгиббон. – Никто на вас злиться не будет, Эйб, потому что этого не произойдет. Я дал Томми слово. Это контракт.

– Н-да… слушайте, но ведь приходится же иногда…

– Амба, Эйб, это контракт.

Крамер не спускал глаз с Вейсса. Со второго раза слово «контракт» до него дошло. Это Крамер заметил. Вейсс как на стенку налетел. Он понял наконец, что столкнулся с кодексом взаимовыручки упрямых ирландцев. Мысленно Крамер просил Вейсса смять, растоптать подчиненного. Проклятые «ослы» с их взаимовыручкой! Бесстыдство какое! Почему он, Крамер, должен страдать ради братской солидарности ирландцев? Широко разрекламированный прессой арест этого уолл-стритского финансиста в собственной квартире – блестящая же находка! Абсолютная и бесспорная демонстрация беспристрастности правосудия в Бронксе! Помощник окружного прокурора Лоренс Крамер – и статьи в «Таймс», «Ньюс», «Пост», «Сити лайт», передачи по Первому каналу телевидения… да что там – скоро все запомнят его фамилию наизусть. Зачем Эйбу Вейссу поддаваться, плясать под дудочку краснорожих ирландцев? И все-таки он знал, что Эйб поддастся. Видел это по его лицу. Дело тут даже не в твердокаменном ирландском упрямстве, нет. Все уперлось в слово «контракт». Оно отзывалось в сердце каждого, кто посвятил жизнь этой службе. Все векселя «Банка Взаимных Услуг» должны быть погашены. Таков незыблемый закон системы уголовной юстиции, а Эйб Вейсс всего лишь порождение этой системы.

– Ну вас к черту, Берни, – поморщился Вейсс, – на кой вам это надо? Вот ведь еще гос-споди боже мой…

Согласие на ничью получено.

– Поверьте, Эйб, так вы лучше сохраните лицо. Никто не сможет сказать, что вы потакаете толпе.

– Гмммммм. Что ж, ладно, но в следующий раз свои договоренности согласуйте сперва со мной.

Берни молча поглядел на него, но своей едва заметной улыбкой он словно повторил еще раз: «Амба!»