Текст книги "Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Часть 1. Создатели новой культуры

1. Лас-Вегас (Что?) Лас-Вегас (Я вас не слышу! Слишком шумно!) Лас-Вегас!!!

Херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, ХЕРня; херня, ХЕРня, херня, херня, херня, херня, ХЕРня, ХЕРня, ХЕРня; херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, я сказал: восемь, восемь, я сказал: херня, херня, ХЕРня; херня, херня, херня, херня, отлично, херня, херня, херня, херня, держусь на восьми, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, херня.

– Да что, в самом деле, за дьявольщина с этой херней?

Таким вот примерно образом Реймонд рано утром в воскресенье, приблизительно без четверти четыре, общался за столиком для игры в кости с крупье, малым с волнистыми волосами и тросточкой. Малый с тросточкой понятия не имел, о чем болтает этот великан-всезнайка, но его возмущал сам тон. Он удостоил Реймонда терпеливого подъема бровей, известного как «отказ Красного Крюка», подразумевая передать клиенту примерно такие мысли: «Я очень крутой, но стильный парень, о чем ты можешь судить по тому, как низко я опускаю свои глаза, и не будь это столь высококлассное заведение, таких хитрожопых всезнаек, как ты, мы бы выводили на задний двор и делали бы там из них густой мордмелад».

В данный момент, однако, Реймонд совершенно невосприимчив к подобным тайным намекам.

Малый с тростью опять пытается разжечь игру, но всякий раз, как он заводит свой монотонный гудеж, высвобождая слова через нос (похоже, это такой стиль у крупье, ведающих игрой в кости в Лас-Вегасе): «Ну ладно, еще один кон… итак, вы сказали восемь – восемь, вы сказали» и так далее, Реймонд точно в таком же тоне начинает зудеть вместе с ним: «Херня, херня, херня; херня, ХЕРня, ХЕРня, херня; херня, херня, херня, херня».

Все вокруг столика для игры в кости в ужасе разувают глаза при одной мысли о том, что кто-то может дразнить такого крутого, стильного, элитного солдата, как лас-вегасский крупье. Глазеют одалиски в нарядах из золотистой ламе. Глазеют западные азартные игроки, пятидесятивосьмилетние мужчины в техасских галстуках-веревочках. Пожилые дамы за игральными автоматами, держащие в руках бумажные стаканчики, полные пятицентовиков, тоже вовсю глазеют, все это время не забывая, однако, лихорадочно дергать рычаги.

Реймонд, тридцатичетырехлетний инженер из Финикса, внешне и правда настоящий великан, но вид у него при этом вовсе не страшный. Его соломенные волосы растут так низко на лбу, что, кажется, нет никакой возможности разделить эту челку, но он все равно пытается. У Реймонда мощная, выдающаяся нижняя челюсть, однако она гладкая, мягкая и округлая как дыня. В целом Реймонд сильно смахивает на этакого вечного студента, изучающего епископальное богословие.

Охранники в казино были просто чудесные. Одетые в ковбойскую форму, как Брюс Кэбот в «Закате», они вдобавок носили звезды шерифов.

– Э-э, мистер, можем мы чем-нибудь вам помочь?

– Правильное обращение – «сэр», – отозвался Реймонд. – Вы сказали «мистер». А правильное обращение – «сэр». Как там ваша старая «коза ностра»?

Поразительным образом охранники вполне мирно выпроваживают Реймонда, даже не кладя ему на спину тяжелую ладонь. Лично я никогда раньше не видел этого малого, но, возможно, поскольку я последние пять минут следил за его выкрутасами, Реймонд поворачивается ко мне и говорит:

– Эй, у вас есть машина? А то эта дикая ерундовина опять начинается.

Суть дела оказывается в том, что Реймонд невесть где оставил свою машину, а теперь хочет ехать по Стрипу прямиком к «Стардасту», одному из больших отелей-казино. Я так подробно описываю этого большого олуха Реймонда вовсе не потому, что он типичный лас-вегасский турист, а потому, что он наглядно демонстрирует то чудесное воздействие, какое Лас-Вегас оказывает на чувства людей. Чувства Реймонда в тот момент находились на самом пике возбуждения, и единственной проблемой оказалось то, что у парня явно начался сдвиг по фазе. Он находился в Лас-Вегасе еще с самого четверга, а сейчас было уже утро воскресенья.

В левом кармане пиджака у Реймонда лежал конверт, полный стимуляторов (амфетамина), а в правом – конверт, полный транквилизаторов (мепробамата). Или, может статься, транки были у него в левом кармане, а стимуляторы – в правом? Заглянув туда, Реймонд смог бы разобрать, что где, но он больше не собирался туда заглядывать. Ему также было глубоко плевать на то, сколько чего еще там осталось.

Реймонд просто катался вверх-вниз по невероятной, снабженной электрическими вывесками рукавице лас-вегасского Стрипа, трассы-91 Соединенных Штатов, где неоновые и стандартные лампы – булькающие, идущие по спирали, взлетающие вверх как ракеты и взрывающиеся солнечными вспышками десятью этажами выше в самом центре пустыни – восславляют одноэтажные казино. Реймонд играл, пил, снова и снова закусывал за буфетными столиками, которые во всех казино днем и ночью держат заваленными всевозможной едой, но по большей части закидывался старым добрым амфетамином, малость охлаждал себя мепробаматом, затем цеплял еще алкоголя – и теперь, шестьдесят часов спустя, уже вовсю начал соскальзывать в симптомы токсической шизофрении.

Реймонд также наслаждался тем, что пророки галлюциногенов называют «расширением сознания». Этот мужчина определенно был психоделичным. Он начинал изолировать друг от друга отдельные компоненты той уникальной бомбардировки, которой Лас-Вегас подвергал его чувства. Реймонд был совершенно прав насчет всей этой ерундистики с «херней». Каждое казино в Лас-Вегасе помимо всего прочего содержит в себе столики для игры в кости, крупье за которыми постоянно поддерживают монотонный зудеж, который в целом звучит так, как будто они произносят «херня, херня, херня, херня, херня…». Они торчат там днем и ночью, высвобождая монотонный комментарий через свои ноздри. Почти никакой полезной информации крупье при этом не сообщают. Основополагающее послание заключается примерно в следующем: «Мы суть посвященные, едущие на гребне шанса». Из накоплений этого звука, выходящего наружу через ноздри, совершенно случайным образом в результате несчастного фонетического совпадения получается «херня, херня, херня…». На самом же деле все это представляет часть кое-чего весьма редкого и довольно величественного: комбинации причудливых стимулов, которые приводят на ум бронзовые гонги, каждый не больше тарелки с голубой каемкой, которые Людовик XIV, чья голова торчала из гофрированного круглого воротника, засаленного грязью старого города Византии, лично высматривал на базарах Малой Азии, дабы снабдить экзотической акустикой свой новый дворец близ Парижа.

Звуки, производимые крупье за столиком для игры в кости, будут, скажем так, входить в средний регистр. В нижнем регистре окажутся звуки, производимые пожилыми дамами за игральными автоматами. Ясное дело, мужчины тоже обрабатывают игральные автоматы, и все-таки одним из самых неизгладимых образов Лас-Вегаса являются пожилые дамы, стоящие вдоль рядов игральных автоматов. Они окапываются там с шести утра в воскресенье и торчат по меньшей мере до трех дня вторника. Некоторые из этих дам пакуют свои старые комковатые телеса в брюки «капри», однако многие просто-напросто напяливают на себя старое ситцевое платье, одно и то же день за днем, а обуваются в старые туфли на широком каблуке. Вид у пожилых дам при этом становится такой, как будто они просто вышли купить яиц где-нибудь в Тьюпело, что в штате Миссисипи. В левой руке у них всегда зажат бумажный стаканчик, полный пяти– или десятицентовиков, а на правую неизменно натянута рабочая перчатка «айрон бой», чтобы ненароком не содрать мозоли. Всякий раз, как дамы тянут за рычаг, автомат производит звук, очень похожий на стук кассового аппарата, прежде чем звенит звонок, а затем игральный автомат начинает грохотать слева направо – мелькают апельсины, лимоны, сливы, вишенки, колокольчики. палочки, бакару (фигурка ковбоя, объезжающего дикого мустанга). Этот грохот продолжает снова и снова бурлить эксцентричными рядами по всему помещению, подобно одной из радиосимфоний случайного звука Джона Кейджа. Вы можете пройти по Фремонт-стрит на рассвете и запросто услышать его, даже не входя ни в какие двери. Кроме того, вы сможете различить повороты «колес фортуны», довольно скучной и не очень популярной разновидности упрощенной рулетки, когда таблички, хлопая, замирают. В качестве обертона (или временами просто как очень громкий звук) раздается всплеск болтовни собравшегося в казино народа с периодическими взвизгами от столиков для игры в кости. В любое время от четырех дня до шести утра может последовать звук медных духовых или электрических струнных инструментов из коктейль-залов.

Шум толпы и звуки оркестров, разумеется, не так уж экстраординарны. Зато совершенно определенно экстраординарен лас-вегасский «музак». Вы чувствуете, как этот самый «музак» пропитывает Лас-Вегас с того самого момента, как входите в здание аэропорта после приземления, и до того времени, как наконец покидаете казино. «Музак» дудит в плавательном бассейне. Он есть во всех аптеках. Все получается так, словно существует общий страх того, будто кто-то в каком-то уголке Лас-Вегаса вдруг может остаться с абсолютно беззвучной минутой на руках.

Лас-Вегас отлично преуспел в проводке по всему городу этой электронной стимуляции, которая днем и ночью звучит там, в самом центре пустыни. В автомобиле, который я взял напрокат, радио попросту нельзя было вырубить, за какую ручку ни хватайся. В результате я целыми днями разъезжал, окруженный радостным бурлением «Актуальных точечных новостей», «Манки номер 9», «Донны, донны, примадонны», а также вязнущих в зубах рекламных созвучий для «Фронтир-банка» и отеля «Фремонт».

Нетрудно увидеть всю величественность подобного достижения. Лас-Вегас берет все то же самое, что есть в других американских городах, однако донкихотское воспламенение чувств ради какого-нибудь низкооплачиваемого тупицы в кратком интервале между гроханьем по каменным плитам и стоянием на автоматическом эскалаторе, ведущем к центру города, резко все это усиливает, смешивает воедино, определяет в некое установление.

К примеру, Лас-Вегас является единственным городом в мире, чей горизонт состоит не из зданий, как в Нью-Йорке, и не из деревьев, как в Уилбрахаме, что в штате Массачусетс, а из рекламных щитов. Можно посмотреть на Лас-Вегас с расстояния в добрую милю и не увидеть никаких зданий, никаких деревьев – только рекламные щиты. Но какие щиты! Они высятся. Они вращаются, они вибрируют, они парят в таких формах, перед которыми ныне существующий словарь истории искусства просто бессилен. Я лишь могу попытаться обеспечить некоторые названия – «бумеранговый модерн», «криволинейная палитра», «Мин-тревожная спираль Флэша Гордона», «гамбургеровая парабола Макдоналдса», «эллипс Мятного казино», «почки Майами-Бич». Создатели рекламных щитов Лас-Вегаса работают так далеко за границами конвенционального студийного искусства, что даже у них самих нет названий для форм, которые они создают. Воэн Кэннон, один из высоких светловолосых уроженцев Запада, строителей мест вроде Лас-Вегаса и Лос-Анджелеса, чьи глаза кажутся выбеленными солнцем, сидит в мастерской «Янг Электрик Сайн Компани» на Ист-Чарльстон-бульвар вместе с Херманом Бурнже, одним из дизайнеров, внимательно разглядывая модель, которую они только что подготовили для рекламного щита казино «Лаки Страйк». Наконец Кэннон указывает в ту точку, где две громадные изогнутые физиономии на щите встречаются, образуя узкое вертикальное лицо, и бормочет:

– Ну вот, опять… как же мы это назовем?

– Не знаю, – ответствует Бурнже. – Тут вроде как эффект носа. Так пусть будет нос.

Допустим, нос, но он поднимается на шестнадцать этажей в вышину над двухэтажным зданием. В Лас-Вегасе ни один предусмотрительный антрепренер не покупает рекламный щит, подходящий по размеру под здание, которым он владеет. Вместо этого он так перестраивает здание, чтобы оно могло поддерживать самый большой рекламный щит, на какой у него только хватит денег. И, при необходимости, меняет название своего заведения. Так, казино «Лаки Страйк» сегодня уже просто «Лаки», что подходит гораздо лучше, будучи выписано на шестнадцатиэтажной высоте пылающим персиковым и сияющим желтым цветом в самом центре Моавийской пустыни. В эпоху «Янг Электрик Сайн Компани» рекламные щиты уже стали архитектурой Лас-Вегаса, а самые причудливые, горячо обсуждаемые на семинарах в Йельском университете изобретения двух последних гениев барочного модерна, Фрэнка Ллойда Райта и Ээро Сааринена, в сравнении с этой архитектурой кажутся материалом весьма консервативным, подобным некой остроте на факультетском собрании. Люди вроде Бурнже, Кермита Уэйна, Бена Митчема и Джека Ларсена, ранее подвизавшегося художником у Уолта Диснея, вот подлинные дизайнерско-скульпторские гении Лас-Вегаса, однако их мотивы исправно разносятся по всему городу меньшими по значению личностями, обеспечивая всем необходимым гламуром бензоколонки, мотели, похоронные бюро, общественные здания, ночлежки и сауны.

Кроме того, есть еще один стимул, одновременно и визуальный, и сексуальный – лас-вегасское «обнажение ягодиц». Оно представляет собой форму сексуально-провокационного платья, которое все чаще и чаще можно увидеть в Соединенных Штатах, однако, подобно бродвейскому, опоясанному сообщением («Поцелуй меня, мне холодно») белью на модных страницах, упоминаний о нем по-прежнему тщательно избегают, и нужные эвфемизмы еще не установились. Поэтому у меня нет иного выхода, кроме как использовать клинические термины. Чтобы достигнуть обнажения ягодиц, женщина носит шорты в стиле бикини, которые скорее обрезаны по округлым, жирным массам ягодиц, нежели чашечками прикрывают их снизу. Таким образом самые нижние края этих жирных масс, так называемые «щечки», оказываются обнажены. Прямо сейчас я сижу в коктейль-зале отеля «Гасьенда», разговаривая с финансовым директором Диком Тейлором о том великом успехе, которого его заведение достигло в плане привлечения семей и туристских групп, а повсюду вокруг меня на высоких шпильках цокают официантки, я вижу голые ноги и почти обнаженные задницы, едва прикрытые нижним бельем длиной по таз – бельем неопределенного обозначения. У меня лично глаза на лоб лезут, но ведь я просто здесь новенький. В аптеку «Уайт Кросс Рексолл» на Стрипе прямо с улицы заходит беременная брюнетка, одетая в черные шорты с отчетливым «обнажением ягодиц» сзади и нейлоновым нижним бельем из почти иллюзорной ткани спереди. Но даже пенсионеры типа «мамочкин яблочный пирог» у самой двери на нее не глазеют. Они лишь продолжают дергать рычаги своих игральных автоматов. На улицах Лас-Вегаса не только «шоу-герлз», коих в городе постоянно проживает порядка двухсот пятидесяти единиц, но и девушки любого сорта, включая, разумеется, маленькие бутончики в форме лас-вегасских старшеклассниц, – в общем, все, кто обожает то, что местные жители, ищущие корни в песке, называют «нашим городом церквей и школ», считают особым шиком носить «обнажение ягодиц» без застежки под облегающими слаксами, причем очертание нижнего белья демонстрируется при этом просто превосходно. Одна красотка лучше другой. Пожалуй, это можно сравнить с эффектом от непродолжительного, однократного погружения в растяжимый нейлон марки «хеленка». Все больше и больше обитательницы Лас-Вегаса выглядят совсем как те замечательные девицы из «Флеш Гордона», которых лишь раз обернули в багдадские панталоны из чистого полиэтилена, так что между ними и безумными красноглазыми набегами креатур Мина остался только «Флеш Гордон». Получается так, словно все модные молодые девушки из пригородов, именами Лана, Дебора и Сандра, собирающиеся везде, где дуговые огни сияют, а жеребцы поправляют свои шевелюры в отражениях от листового стекла, съехались в Лас-Вегас со своими пышными прическами сверху и анатомически точно обтянутыми растяжимыми полосками маленькими попками снизу, оказываясь здесь, на новой американской границе. Скажете, я преувеличиваю? Но ведь так оно и выходит!

Все это, однако, не стало бы возможным без одного из тех исторических сочетаний природы и искусства, которые создают эпохи. В данном случае таким сочетанием стало следующее: Моавийская пустыня плюс отец Лас-Вегаса, покойный Бенджамин Зигель по прозвищу Багси.

Багси был поистине вдохновенным человеком. Еще в 1944 году отцы Лас-Вегаса, которых заодно с протестантской добродетелью сплотила исключительно головокружительная перспектива игорной выручки, сочли, что лишь некая разновидность провидения смогла бы сохранить городок с изяществом колониального Вильямсбурга в мотиве Дикого Запада. Все новые здания должны были иметь фасад заведения того сорта, в котором пианисты обычно носили подвязки на рукавах, как это было в Вирджиния-Сити году эдак в 1880-м. Что же касается Лас-Вегаса образца 1944 года, то следует отметить, что во всем городе не имелось ничего более стимулирующего, нежели бар на Фримонт-стрит, где выделывался сочинитель песенки «Глубоко в сердце Техаса», а завсегдатаи лакали пятнадцатицентовое пиво.

Багси прикатил в Лас-Вегас в 1945 году с несколькими миллионами долларов, след которых после его убийства потянулся куда-то в направлении гангстеров-финансистов. Зигель воздвиг такой отель-казино, какого в Лас-Вегасе еще никогда не видывали, и назвал его «Фламинго». Сплошной майамский модерн, и черт с ними, с пианистами, что носили подвязки на рукавах, а также со всем таким прочим. Все намеренно проезжали по трассе-91 – лишь бы поглазеть. Какие формы! Опоры «бумерангового модерна», перекладины «криволинейной палитры», крыши «нестандартного кронштейна» И зубчатый плавательный бассейн. Что за краски! Буквально все новые электрохимические пастели Флориды: мандариновый, бурлящий пурпур, ярко-розовый, кроваво-красный, скромно-фуксиевый, конгово-рубиновый, метилово-зеленый, изумрудный, аквамариновый, феносафраниновый, сияющий оранжевый, лихорадочный аловато-лиловый, цианово-голубой, мозаично-бронзовый, оранжевый как полная фруктов корзинка, которую приносят в больницу. А что за рекламные щиты! По краям «Фламинго» высились два цилиндра – восьми этажей в вышину, покрытые сверху донизу неоновыми кольцами в форме пузырей, что день и ночь напролет шипели в пустынном небе подобно иллюминированному бокалу из-под виски с содовой, до краев наполненному розовым шампанским.

Деловая история «Фламинго», с другой стороны, подобного оглушительного успеха не имела. Во-первых, игорные операции теряли деньги в таком темпе, который весьма достославным образом опровергал все зарегистрированные закономерности игорной науки. Покровители Зигеля, очевидно, подозревали, что он играет с обоих концов против середины, сговариваясь с профессиональными азартными игроками, которые так упорно болтались во «Фламинго», как будто у них имелась санкция на его изъятие. Так или иначе, но вечером 20 июня 1947 года кто-то решил, что с Бенни Зигеля, властелина «Фламинго», уже довольно. И его застрелили в Лос-Анджелесе.

Тем не менее эстетические, психологические и культурные прозрения Зигеля, подобно прозрениям Сезанна, Фрейда и Макса Вебера, просто не могли умереть. Эстетика Зигеля и зигелевские воззрения уже проносились по Лас-Вегасу подобно золотой лихорадке. И на Западе нашлись строители, достойные подобной возможности. По всему Лас-Вегасу тут и там повторялись невероятные электрические пастели. Буквально за одну ночь формы барочного модерна сделали Лас-Вегас одним из немногих архитектурно унифицированных городов во всем мире (стиль назывался «позднеамериканское богатство») – причем без всякой заботы или скверного юмора указов городского совета. Никакое предприятие не считалось слишком маленьким, слишком прозаичным или слишком торжественным для общего взгляда. «Сверхзвуковая мойка автомобилей», «Ртутно-реактивный поток», бензоколонки «Газ-Вегас Вилледж» и «Ужасный Хербст», мотель «Пара-диск», «Пальмовый морг», гостиница «Пустынная луна», кинотеатр под открытым небом «Голубая луковка» – так все и продолжалось, словно бы Вайлдвуд, что в штате Нью-Джерси, возносился на небеса.

Атмосфера шестимильного Стрипа из сплошных отелей-казино захватывает даже те группы населения, которые редко к чему-то подобному приближаются. А всего лишь в двадцати пяти сотнях футов от Стрипа, у «Конвеншн-сентера», стоит Лэндмарк-Тауэрс, столп тридцати этажей в вышину, полный апартаментов и поддерживающий массивную круглую структуру наподобие наблюдательной платформы, которая должна была содержать в себе ресторан и казино. Где-то по дороге Лэндмарк-Тауэрс обанкротился – скорее всего, в той точке последнего из множества кризисов, когда строители по-прежнему настаивали на том, чтобы полдня валяться на животах с высунутыми наружу головами, глазами и языками, что свисали за край башни, когда доблестные работники пристально вглядывались в расположенный внизу бассейн журнала «Плейбой», который содержал в себе участок «только для обнаженных», где нежились те девушки, чья работа требовала загара по всему телу.

Где-то в других местах прекрасные маленькие бутончики в форме лас-вегасских старшеклассниц в своих эластичных брюках с замечательным «обнажением ягодиц» снова сидят на пенорезиновой обшивке роскошных брогамов, составляя достаточно длинный ансамбль абсолютного шика, чтобы установить высочайшие уровни заболеваемости венерическими недугами среди старшеклассников повсюду к северу от гниющих лачуг в джунглях восьмой параллели. Негры, которые не особенно поусердствовали, принимая участие в шестнадцатилетнем строительном буме Лас-Вегаса, ютятся теперь в своих гетто в западной части города. Некоторые из них курят марихуану, едят кусочки пейота и ширяются героином, который поступает из Тихуаны. Это я к тому, малышка, что все очень просто и доступно, прямо по почте, и что старина Реймонд, инженер из Финикса, не один себе такую кайфовую жизнь обеспечил.

Сейчас я нахожусь на третьем этаже здания суда округа Кларк, разговаривая с капитаном Реем Габстером, местным шерифом, еще одним представителем тех сильных западных строителей с бледными глазами. Капитан услужливо поясняет мне особенности поддержания общественного порядка на Стрипе, где проблемы возникают не столько с пьянчугами, жуликами или дебоширами, сколько с теми психами, сидящими на таблетках, которые ни в какую не хотят отправляться в постель, страдают галлюцинациями и, возомнив себя Самсонами, пытаются обрушить казино. Для такой публики в округе имеются две обитые войлоком палаты. Денька через три-четыре буяны остывают, после чего оказываются чьими-то честными кормильцами в Денвере или Миннеаполисе, доверху груженными всеми необходимыми удостоверениями личности. Они без конца изливают душу и извиняются, пока полиция округа наконец навсегда не отправляет их из города-утопии куда следует. Капитан Габстер рассказывает мне про жизнь и наиболее эксцентричные времена в Лас-Вегасе, но я не очень внимательно его слушаю. Окна капитанского кабинета выходят в коридор. А по коридору то и дело проходят стайки девушек, подпрыгивая и крича, визжа и хихикая. Их головы буквально взрываются платиновыми и неоново-желтыми копнами, пчелиными ульями или малиново-шелковыми шарфами, их глаза апплицированы черным, наподобие заказанных по почте деколей, их груди под футболками нацелены в том же направлении, что и противовоздушные автоматические орудия. А пока они заворачивают за угол к лифту, их «глютеи максими» прыгают вверх-вниз с неизбежным «обнажением ягодиц», прижатых к черным, бежевым и кроваво-красным брюкам в обтяжку. Это всего лишь часть последней поставки в Лас-Вегас «шоу-герлз», числом в семьдесят единиц, для ревю «Лидо де Пари» в «Стардасте» и нового шоу под названием «Браваль», которое заменит старое, под названием «Вуаля». Здесь, в здании суда округа Кларк, девушки получают свои рабочие документы, и ровно через пятнадцать суток их маленькие «глютеи максими» и зенитные груди с наклеенными на соски звездами будут раскачиваться над отвисшими челюстями и вздернутыми носами посетителей, сидящих у самой сцены в «Стардасте». Я по-прежнему прислушиваюсь к Габстеру, однако странным образом простые слова, долетающие из здания суда, производят такой эффект, как будто старый атональный Артуро Тосканини пытается подпевать симфонии «Эн-би-си». Наверняка он там – размахивает своими игрушечными ручонками, подобно Тони Галенто, точно ведет бой с тенью или с судьбой, кричит во всю глотку прямо в лицо профсоюзным музыкантам, которые топят его даже без единого пузыря. В этом здании суда я уже побывал на трех судебных процессах, и это было замечательно, ибо залы суда здесь сплошь модерновые, обшитые светлой древесиной и выглядят совсем как телестудии для обсуждения проблем брака и воспитания трудных подростков. То, что приходится сказать судье, не формальней и не глупей того, что судьям везде и всегда приходится говорить, однако в пределах сорока секунд решительно все это становится бессмысленным, ибо атмосфера в зале суда в точности соответствует передаче новостей по «Кей-о-ар-кей», лучшей радиостанции Лас-Вегаса. Последние известия там начинаются с целого ряда электронных хрипов на самом дальнем рубеже звука, в диапазоне, который могут слышать только четвероногие. Затем голос объявляет о том, что в эфире «Актуальные точечные новости»: «Новости – все новости – сперва протекают через Актуальную Контрольную Точку! – а затем достигают вас! – на скорости Звука!» Далее следует очередная порция электронных хрипов, телеметрических сигналов и писков, а затем сообщение: «Кубинский президент Фидель Кастро вчера чуть было не утонул!» Хр-р! Фр-р! Пи-и! Диктор упомянутой радиостанции никогда не доставляет никаких новостей в Лас-Вегас на скорости звука – собственно говоря, он просто не может этого сделать, ограниченный в словах на тему, скажем, аннигиляции Лос-Анджелеса. Нужная фраза просто не может оказаться доставлена в пределы человеческого мозга ввиду головокружительности всего этого электронного увеселения.

Хрипы, фырканье, электронный писк, солнечные вспышки «бумерангового модерна» и «Флэша Гордона» парят всю ночь напролет над клубящимися звуками «херня-херня» и тарахтением пожилых дам за игральными автоматами – пока не наступает половина восьмого утра и я не принимаюсь наблюдать за тем, как пятеро мужчин за зеленым столом увлеченно играют в покер. Они ловко вставляют себе в ладони игральные карты и с прищуром разглядывают значки, складывая губы в точности так же, как Конрад Вейдт в форменном мундире, разглядывающий закодированное сообщение из штаба СС. Большой Сид Ваймен, азартный игрок с солидным стажем из Сент-Луиса, сидит там же, и его глаза после целой ночи за покерным столом напоминают два яйца-пашот с выгравированной на них дорожной картой Западной Виргинии. Шестидесятилетний житель Чикаго Томми Харган располагается рядом – небольшой хохолок седых волос зализан назад на розовом черепе, а перед его по-стариковски впалой грудной клеткой высится целая гора фишек. Там же сидит и шестидесятидвухлетний житель Далласа Макси Уэлч, жирный и флегматичный, как властелин Индийского океана. Две большие шишки из Лос-Анджелеса вовсю выдыхают во мрак дым зеленоватых, как свечи, сигар. Все выглядит как идеальная сцена времен Звездного Часа в любой задней комнате, «атлетическом клубе», заведении для снукера и непрерывного покера в истории высших представителей люмпен-буржуазии. Но что же все это собой представляет? Сбоку, у кафедры, сидит безупречное маленькое создание с пышной прической и такой чистой кожей, как будто ее каждое утро полируют ротационным буфером. Перед ней на горячей спирали стоит шаровидный кофейник. Единственной задачей миниатюрной девушки является подогревать игроков в покер очередной чашкой кофе. Тем временем лакеи в совершенно неотличимых на вид ливреях целеустремленно шастают неподалеку, готовые принести пятерым ловцам Звездного Часа все, что они только могут пожелать – сигареты, выпивку, салфетки, чистые тряпицы для протирания очков, переносные телефоны. Со всех сторон от покерного стола на почтительном расстоянии в десять футов стоит изгородь из наиболее деликатных золотистых штакетин. Из-за нее даже в этот нарколептический час суток стройные мужчины и женщины в своей лучшей одежде уважительно наблюдают за схваткой титанов. Вся сцена представляет собой «заколдованный круг» в казино отеля «Дюнс». Как знают (или, по крайней мере, считают) решительно все присутствующие, эти сказочные мужчины играют с начальными ставками в пятнадцать-двадцать тысяч долларов. Всего лишь одна фишка стоит сто долларов. Жвала медленно разеваются по мере продвижения баталии. И теперь Сид Ваймен, также являющийся заместителем директора отеля «Дюнс», оказывается у небольшого секретера внутри золотистой изгороди, подписывая целую пачку подтверждающих документов на суммы вроде четырех с половиной тысяч баксов. На каждом документе деловой чековой машинкой Берроуза отпечатаны тяжелые мондриановские цифры. Все выглядит так, словно американских азартных игроков высшего калибра неким образом похлопали по плечам, посвятили в рыцари, произвели в члены новой аристократии.

В полном соответствии с мечтами Багси Зигеля Лас-Вегас стал американским Монте-Карло – без всякой неизбежной упаковки его представителями высшего класса из казино Ривьеры. В Монте-Карло по-прежнему царит роскошная старомодность благородных львов XIX столетия – барона Блейхродена, великого победителя за рулеткой, который всегда говорил: «Мои дорогие друзья, совсем не так просто ставить на черное». Или лорда Джерси, выигравшего семнадцать максимальных ставок подряд (на черном, между прочим), который затем повернулся к крупье, сказал: «Премного обязан, старина», – забрал свой выигрыш в Англию, вернулся в родную страну и больше никогда в жизни не баловался азартными играми. Или старого герцога де Динка, который утверждал, что может выигрывать только в благородном клубе «Приве». Заполучив однажды вечером очень приличный выигрыш, этот самый герцог заметил, как двое англичан, разинув рты, глазеют на его богатство, после чего отдал им все тысячефранковые расписки, какие только имелись у него на руках, и сказал: «Вот, Англичане без денег – вещь достаточно одиозная». Тысячи европейцев низшего порядка теперь располагают достаточными средствами, чтобы отправиться на Ривьеру, однако они так и остаются под освященным столетиями покровом аристократии. В Монте-Карло по-прежнему в ходу «неверные вилки», «дефектные акценты», «бедный пошив», «несуразные демонстрации», «богатые выскочки», «культурная скука» – понятия, неизвестные в Лас-Вегасе. В честь величественного открытия Монте-Карло как курорта в 1879 году архитектор Шарль Гарнье спроектировал оперный театр для «Пласе дю Казино», а Сара Бернар прочла символическую поэму. А в честь дебюта Лас-Вегаса в 1946-м Багси Зигель нанял Эбботта и Костелло. В каком-то смысле это довольно многое вам объясняет.