Текст книги "Раб своей жажды"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– И лекарств от нее нет? – в ужасе спросил я.

– Насколько я знаю – нет, – пожал плечами Элиот. – Но те двое больных; которых я лечил, пробыли у меня недолго – неделю или около того, – и это была гонка против процесса атрофации. В конце концов, я потерпел поражение – болезнь добралась до головного мозга, после чего оба больных исчезли.

– Исчезли?

– Вернулись туда, откуда пришли. – Элиот повернулся и показал на лес и горные вершины вдали. – Знаете легенду? Там живут демоны.

– Вы это серьезно?

И снова Элиот прикрыл глаза.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Но чем выше в горы, тем чаше встречаются случаи этой болезни. Согласно моей теории, местные жители не раз наблюдали этот феномен в прошлом и для его объяснения создали целую мифологию.

– Вы имеете в виду разговоры о демонах и прочую чушь?

– Именно так.

Элиот помедлил и открыл глаза. Он взглянул через плечо, и я невольно тоже оглянулся. Луна, призрачная и бледная, как горные вершины, была почти полной, а джунгли за нами казались сотканными из синих лоскутков.

– Ветала-панча-Виншати, – вдруг промолвил Элиот. – Когда брамин произнес эти слова, вы ведь их узнали?

Я кивнул.

– Откуда они вам известны?

– Мне их растолковал профессор санскрита, – ответил я.

– А, – медленно кивнул Элиот. – Так вы познакомились с Хури?

Я попытался вспомнить, так ли звали бабу.

– Он был толстый, – сказал я. – И чертовски грубый.

– Да, это был Хури, – улыбнулся Элиот.

– Так вы, стало быть, тоже его знаете? – спросил я.

Глаза Элиота сузились:

– Он иногда наезжает сюда.

– В горы? – хмыкнул я. – Но он же жуткий толстяк! Как ему удается взобраться сюда, черт возьми?

– О, когда дело касается его исследований, он готов пойти на любые муки. – Он полез в карман. – Вот, – сказал он, вытаскивая ворох сложенных бумаг, – статьи, о которых я говорил, те, что побудили меня приехать сюда… Их написал профессор. – Он передал мне бумаги. – А вот эту он прислал мне всего месяц тому назад.

Я взглянул на статью. «Демоны Каликшутры. Исследование по современной этнографии». А ниже мелким шрифтом шел подзаголовок «Санскритский эпос, гималайские культы и традиция насыщения кровью». Я помрачнел.

– Простите, это должно меня заинтересовать?

Во взгляде Элиота, казалось, мелькнула насмешка.

– Так Хури вам не сказал, что означает «Ветала-панча-Виншати»?

– Сказал, конечно. Так называют демона.

– По правде говоря, в здешних местах это означает нечто иное.

– Да неужто?

– Да, – кивнул Элиот. – Нечто такое, что меня всегда интриговало. На Востоке миф зачастую связан с медицинским фактом…

– Знаю, знаю, – закивал я, – но скажите же наконец, что означают эти проклятые слова?

Элиот вновь повернулся и осмотрел джунгли.

– Это означает «кровопийца», капитан, – проговорил он. – Теперь вы понимаете? Вот почему горцы мажут свои статуи козьей кровью. Они боятся, что иначе демоны придут и выпьют их кровь.

Он тихо рассмеялся странно зазвучавшим смехом.

– Ветала-панча-Виншати, – прошептал он себе под нос и взглянул на меня. – В нашем языке есть одно обозначение, гораздо более точное, чем «демон». Это вампир, капитан. Вот что это значит!

Я молчал, глядя на его лицо, омываемое серебряным светом луны. Спустя некоторое время я было раскрыл рот, чтобы спросить, неужели он в самом деле считает, что местные племена пьют кровь, однако в этот миг до нас донеслись возгласы часовых, я оглянулся и вскочил на ноги. Внезапно раздался выстрел из ружья. «Вот и весь разговор», – подумал я. Судьба солдата – меня позвал сигнал боевой тревоги. Я бросился к часовым и увидел, что они стоят у края тропы.

– Русские, сэр, – отрапортовал один их них, указывая винтовкой. – Вон там, трое-четверо. Думаю, одной сволочи я в спину попал.

Я выхватил револьвер и осторожно двинулся по тропе туда, где начинались джунгли.

– Вон там они были, сэр, – заявил часовой, тыча в густую тень.

Я прошел через подлесок – никого не видно. Раздвигая вьющиеся растения, я осмотрелся. В джунглях, как и прежде, стояли тишь и покой. Я шагнул вперед и… вдруг почувствовал, как чьи-то пальцы схватили меня за ногу.

Я глянул вниз и тут же выстрелил. Помню бледное лицо, широко раскрытый рот и холодный, мертвый взгляд. Пуля разнесла ему череп, который разлетелся на куски, и в лицо мне ударил фонтан крови и костей. Неприятно, но, странное дело, я был абсолютно спокоен. Я отер с глаз это месиво и всмотрелся в труп у моих ног, все вокруг было забрызгано кровью. Склонившись над телом, я увидел круглое отверстие от пули в спине – один из моих солдат всадил ему пулю прямо в позвоночник.

– Да его давно убили, еще до того как вы пальнули в него, сэр, – сказал часовой, рассматривая дырку от пули.

Я не обратил на его слова никакого внимания и перевернул труп. На мертвом была местная одежда, но, пошарив у него в карманах, я нашел смятую рублевую бумажку.

Я разогнулся и всмотрелся в темную гущу лиан и деревьев.

«Черт их дери, они же там, наверху», – подумал я.

Разведданные Роулинсона подтвердились – в Каликшутре действительно появились русские. Кровь моя чуть не вскипела от этой мысли. Бог знает, какие пакости они там готовят! Бог знает, какие дьявольские заговоры чинят против британской власти в Индии! Я взглянул на труп у своих ног.

– Похороните его, – сказал я, пиная мертвеца. – А когда сменитесь, хорошенько отоспитесь, несколько часов. Впереди долгий день – выступаем завтра, как только забрезжит рассвет.

Письмо д-ра Джона Элиота профессору Хури Джьоти Навалкару

6 июня 1887 г.

Любезный Хури!

Выхожу завтра с Мурфилдом и его людьми. Сегодня ночью один из часовых застрелил русского солдата, и Мурфилд хочет удостовериться в присутствии здесь противника. Пойду с ним до Калибарского перевала.

Оставляю вам эту записку, ибо возможно, что буду сопровождать его дальше. Если так случится, то в равной степени возможно, что я уже никогда не вернусь. За те два года, что я прожил среди людей предгорий, я стал почти одним из них. Все это время я держал свое обещание и не пытался проникнуть за перевал в саму Каликшутру. Если найду в себе силы, то сдержу это обещание и сейчас, ибо не хочу предавать тех, кто проявил ко мне такие радушие и щедрость. Но то, чего боялись местные жители, уже началось: с перевала воистину спускается хаос. Хури, этот русский, которого убили сегодня ночью… Я провел вскрытие. Сомнений нет – все его белые клетки заражены.

Я очень боюсь, что болезнь станет распространяться и дальше. Еше слишком рано говорить об эпидемии, но присутствие русских солдат в Каликшутре отменяет запрет на проникновение за Калибарский перевал. Если мы засвидетельствуем другие случаи болезни, я сочту своим врачебным долгом более подробно исследовать сущность этого заболевания. Надеюсь, если я смогу найти лекарство, племена меня простят. Козья кровь и золото могут оказаться недостаточной защитой.

Не стану отрицать, меня охватило определенное возбуждение при мысли о том, что наконец-то мне удастся проникнуть в Каликшутру. Болезнь, что властвует там, очень и очень необычна. Если я смогу определить ее природу, то вся программа моих исследований может быть успешно завершена. И ваша теория, Хури, состоящая в том, что это заболевание объясняет миф о вампирах, также может получить подтверждение.

Будем надеяться, нам представится возможность обсудить все это.

Так что до встречи. С наилучшими пожеланиями,

Джек

Выдержки из «С винтовками в Радже» (продолжение)
В КАЛИКШУТРУ

Экспедиция в джунгли – первая кровь – странный сон – Дурга – кошмарная смерть солдата – Каликшутра – ужасный ритуал

Я знал, что мои люди без труда вынесут марш-бросок, и на следующее утро мы выступили в путь в хорошем расположении духа. Однако я не забыл позаботиться о прикрытии тыла. Самый быстроногий из моих солдат был послан назад с депешей Памперу и его полку, где им предписывалось продвигаться как можно быстрее. Еще двум людям я поручил охранять верхнюю часть дороги. Оставшиеся семь солдат сопровождали меня, и с ними был доктор Элиот. Он сказал, что нам понадобится проводник, ибо путь трудный, и что он доведет нас до Калибарского перевала, то есть до ворот в саму Каликшутру. Я выдал ему армейский револьвер, и он вначале отказался, сказав, что никогда им не воспользуется, но, в конце концов, внял моим настояниям. Я был рад его обществу, ибо он крепкий мужик, а тропа воистину оказалась очень коварной. Как я уже упоминал, я слыл довольно хорошим охотником, и в свое время мне довелось повидать джунгли, но ничто не могло сравниться с теми лесами, через которые нам пришлось прорубаться. Природа не могла создать более действенной преграды, и мной стало овладевать очень странное чувство, что обычному человеку просто не место здесь. Назовите это солдатским суеверием, назовите чем хотите, но у меня вдруг возникло дурное предчувствие касательно того, что лежит впереди. Естественно, я не показывал вида, но все равно что-то меня тревожило – опасность я нюхом чуял, поскольку немало поохотился на тигров и другую крупную дичь и научился доверять своим инстинктам. А сейчас мы вышли на самую опасную дичь – на человека! – поэтому в любое время удача могла отвернуться от нас, и мы из охотников превратились бы в добычу.

Весь день мы провели в трудном походе. И лишь к ночи джунгли стали реже. Наконец, когда я устало взобрался на очередной уступ, Элиот, стоявший рядом, указал вперед.

– Видите вон тот утес? – прошептал он. – С него открывается отличный вид на Калибарский перевал.

Я взглянул в указанную им сторону и увидел дорогу, круто вьющуюся вверх по склону горы. Она была открыта, но именно по ней нам предстояло следовать, ибо с другой стороны перевала горы вздымались к небесам сплошной скалистой стеной высотой в сотни футов. А на самом верху этого скального образования, очевидно, находилось плато.

Элиот тоже смотрел туда.

– Каликшутра за вершиной, – сказал он.

– Господи, неужели? – проговорил я. – Тогда мы вляпались. Более подходящего места для засады я в жизни не видал.

И действительно, в тот же миг тишину джунглей разорвал выстрел. Я повернулся и нырнул в подлесок – впереди замаячили какие-то фигуры, словно духи среди деревьев. Мои люди открыли огонь, и фигуры стали падать. Наша стрельба была быстра и смертоносна. Вскоре русские исчезли из поля нашего зрения – были убиты или бежали. Джунгли замерли в своей тиши, как и раньше.

Мы продолжали продвигаться вперед, к дороге на Каликшутру, но не прошли и полумили, как на нас опять напали. Правда, мы снова успешно отбили налет и двинулись дальше. Вскоре мы добрались до плоской и открытой площадки, где горная дорога подходила К джунглям, и я понял, что если мы посмеем сделать хоть еще один шаг, то угодим прямо в западню. Я осмотрелся. По обочинам дороги высились обломки скал, и я приказал своим людям занять позицию за ними. Но не успели солдаты проделать это, как воздух прорезал нечеловеческий вопль.

– Боже мой, – пробормотал Элиот.

Из тьмы, словно из-под земли, возникла цепь людей – с бледными лицами, с глазами, как точки яркого, жгучего света. Я привел в готовность свое войско и рявкнул: «Огонь!». Раздалась смертельная трескотня, и семеро противников упади навзничь в пыль.

– Огонь! – повторил я, и вновь мы пробили брешь в их рядах.

Но они шли и шли. Было видно, как из темноты поднимаются все новые и новые фигуры: положение становилось весьма напряженным. Я бегло окинул взглядом противника и заметил, что позади всех стоит русский в чалме и принюхивается к воздуху. Он ничего не говорил, во солдаты безоговорочно подчинялись каждому его жесту, и я сразу понял, что это командир. Я склонился вперед и заговорил с рядовым Хаггардом, лучшим стрелком среди нас. Хаггард прицелился, среди скал эхом прокатился звук выстрела, и русский в чалме, зашатавшись, упал. Сразу же нападающими овладела неуверенность.

– Пальни в него еще разок, – приказал я Хаггарду, вскакивая на ноги. – Бей их, ребята!

С криками мы бросились в атаку. Противник дрогнул и моментально рассеялся. Вскоре остались лежать лишь трупы убитых. И снова воцарилась тишина. Дорога вновь оказалась в наших руках.

Я знал, что передышка будет лишь временной, а поэтому первой моей задачей было выставить часовых. Тем временем Элиот ходил среди убитых, убеждаясь, что среди них не осталось тех, кто мог бы нуждаться в его помощи. Вдруг он замер на месте и подозвал меня.

– Этот еще жив, – сказал он, – хотя и не знаю каким образом.

Я подошел к доктору. Тот стоял на коленях над стройным человеком в чалме, командиром. Русский был дважды ранен в живот, и кровь фонтанчиками хлестала из жутких ран. В руках Элиота тело офицера выглядело чрезвычайно хрупким, и я тоже сначала не поверил, что этот человек еще жив. Я наклонился ниже и заглянул раненому в лицо. И тут же присвистнул, вскричав:

– Боже мой!

Передо мной лежал не мужчина, а женщина, и к тому же хорошенькая. Лицо ее было бледным, оно казалось почти прозрачным, и до меня вдруг дошло, что я никогда не видел женщины и наполовину столь прекрасной. Даже Элиот, которого я считал довольно хладнокровным типом, похоже, был восхищен этой женщиной, но все же в ней присутствовало что-то отталкивающее, что-то неописуемое, отвратительное. Красота и ужас смешались, так что сквозь ее привлекательность проглядывало нечто адское. Прочитав этo, вы решите, что я просто перегрелся на солнце… Что ж, было действительно очень жарко, но думаю, что моим инстинктам, проверенным в боях, все же можно доверять. Я сдвинул чалму женщины, и длинные черные волосы рассыпались по моей руке. Увидев блеск разных побрякушек, я отшатнулся, потому что сразу узнал их – они были точь-в-точь похожи на украшения на шее идола. Я нагнулся пониже и вгляделся, но тут наша пленница открыла глаза, глубокие и большие, – такие глаза считаются эталоном красоты на Востоке. Однако взгляд их обжигал как огонь, и, заглянув в них, я почувствовал, что меня бросило в дрожь, столь полны они были ненавистью и дьявольской силой.

Я вскочил на ноги.

– Спросите, кто она, – приказал я.

Элиот что-то прошептал, но глаза ее вновь закрылись, и женщина ничего не ответила.

Я взглянул на рваные раны у нее в боку.

– Вы можете спасти ее?

Элиот покачал головой:

– Повторяю, я не могу ничего сделать. Эта женщина должна была умереть на месте.

– Так почему ж она не умерла? Может, что-нибудь связанное с вашими белыми кровяными клетками?

Он пожал плечами:

– Возможно. Однако, заметьте, на ее лице нет признаков слабоумия, которые я бы обязательно увидел, будь у нее эта болезнь, и которые, кстати, явственно проступают на лицах других солдат… Не знаю, как и поступить. Дам ей опиума, но что еще можно сделать?.. Чувствую себя довольно беспомощным, должен вам признаться.

Я оставил его за врачебными хлопотами и, всматриваясь в лица мертвецов, задумчиво побрел среди тел убитых, обеспокоенный словами Элиота. Не в пример своему командиру, солдаты были явно русские, но чересчур рыхлого сложения, с кожей белой, как воск. Я вспомнил человека, который схватил меня за ногу позапрошлой ночью – его лицо было такое же бледное, до того как я разнес его череп вдребезги. О, сколь мертвен был взгляд его глаз! Элиот прав – у русских были лица слабоумных, у всех до единого, кроме, конечно, проклятой бабы с прожигающим насквозь взглядом. Я начал размышлять об этой болезни, о том, сколь заразной она может оказаться на деле. Но я не мог позволить себе погружаться в раздумья и сел в круг своих солдат, разделить с ними шутки и кружку с чаем. Они заслужили передышку – день был жестокий, и один лишь Господь ведает, что ждет завтра. Я заглянул на вьющуюся впереди дорогу. Чем больше я изучал ее, тем меньше она мне нравилась. Двинувшись дальше, я проявлю глупую, никому не нужную браваду. Я подумал, может быть, нам стоит подождать Толстяка Пампера и его людей, однако мне не терпелось разведать лежащие впереди земли и еще раз как следует потрепать засевших там русских. Вспомнил я и о нашей пленнице. Кем бы или чем бы она ни была, женщина может оказаться полезной заложницей… Я поднялся и, пожелав своим людям доброй ночи, вернулся к Элиоту, который все еще сидел у необычной пациентки.

– Ну так что? – спросил я. – Жить будет?

По его лицу, казалось, пробежала тень.

– Взгляните, – ответил он и откинул одеяло.

Глаза пленницы были по-прежнему закрыты, но на губах ее играла слабая улыбка, а щеки налились румянцем. Элиот поправил одеяло и, встав, перешел на другую сторону от костра, где, как я заметил, неподвижно лежало второе тело.

– Кто это? – поинтересовался я.

Элиот нагнулся, отбросил одеяло, и я узнал рядового Комптона, хорошего парня, который всегда мог служить олицетворением крепкого здоровья. Но сейчас кожа его невероятно побелела, прямо как у русских, а взгляд открытых глаз казался остекленевшим и мертвым.

– Взгляните-ка, – предложил Элиот и начал расстегивать рубашку пациента.

На груди Комптона виднелись царапины, причем раны набухли и вздулись, как жилы. Я взглянул в глаза Элиота.

– Что это с ним? – спросил я. – Что?

– Не знаю.

– А это оцепенение… взгляд его глаз? Черт побери, Элиот, это же ваша зараза!

Он поглядел на меня и медленно кивнул головой.

– Где он ее подцепил?

– Я уже говорил вам – не знаю.

Признание в собственном невежестве, похоже, причиняло ему боль. Он посмотрел через пламя костра на тело пленницы.

– Я полагаю, она, возможно, тоже заражена, – сказал он, махнув рукой в сторону женщины. – Кожа ее очень холодная, с некоторым бледным оттенком, но все первичные признаки болезни отсутствуют. Может быть, она – носитель, передает болезнь, но сама остается незараженной. Хотя проблема в том, что я даже не знаю, как распространяется заболевание.

Он вздохнул и взглянул на раны на груди бедняги Комптона. Казалось, он вот-вот скажет что-то, но, передумав, Элиот вновь уставился на пленницу.

– Буду следить за ней, – произнес он, – за ней и за Комптоном. Не беспокойтесь, капитан. Оставьте меня с пациентами, а если что-нибудь случится, я сразу поставлю вас в известность.

– Но, ради Бога, прошу, – проговорил я, – не дайте ей умереть. Если бы мы только смогли заставить ее заговорить… Она может знать другой путь на этот чертов утес.

Элиот кивнул. Снова он, вроде бы, хотел что-то сказать, но слова и во второй раз словно застряли у него в горле. Я пожелал доктору доброй ночи и оставил его за осмотром лица Комптона и вытиранием испарины со лба бедняги-солдата.

Нам обоим было о чем подумать. Я почувствовал, что мне надо выкурить добрую трубочку, сел и закурил. Но, видимо, я устал больше, чем думал, ибо даже с трубкой из верескового корня в зубах почувствовал, что мои веки опускаются. Не успел я осознать этого, как сознание мое погасло, словно свет.

Мне снился очень странный сон. Это было необычно для меня – я снов не вижу, но этот сон весьма смахивал на явь. Мне приснилось, что женщина, наша пленница, находится рядом со мной. Я стоял словно в трансе, пригвожденный к месту, и сжимал в руке револьвер, но в то же время, глядя ей в лицо, чувствовал, как мои пальцы на рукоятке револьвера медленно разжимаются. Револьвер упал на землю, и это брякание вывело меня из транса. Я огляделся и понял, что я на бруствере и противник волнами прорывается сквозь наш огонь. Мои люди падали один за другим, и выло ясно, что скоро их окончательно растопчут. Я должен им помочь, расставить их у стен, иначе нас сметут и уничтожат весь полк! Но я не мог пошевелиться, и это было ужаснее всего – меня буквально заморозил взгляд женщины, поймал, как муху в паутину. Она засмеялась. Я снова огляделся и увидел, что все мертвы… мои люди… противник… все, кроме меня. Даже женщина рядом со мной была мертва, и все же она двигалась, обходя меня, как голодная пантера. Со всех сторон ко мне тянулись мертвецы. Глаза их были идиотски вытаращены, и тела… белые, холодные, как могила. Я почувствовал, как меня тащат вниз мягкие, холодные руки. Я увидел Комптона. Его лицо прижалось к моему. Он открыл рот, и чудовищная жадность вдруг вспыхнула в его глазах. Его губы задвигались в сосущих движениях, как пара голодных улиток. Я знал, что он собирается насытиться мною. Губы коснулись моей щеки, и… я проснулся от того, что Элиот тряс меня.

– Мурфилд, – в отчаянии вскричал он, – вставайте. Они ушли!

– Кто? – вскочил я. – Женщина?

– Да, – сказал Элиот, странно поглядев на меня. – Вам она приснилась?

Я в изумлении уставился на него:

– Что за черт, откуда вы знаете?

– Потому что мне она тоже приснилась. Но это не самое худшее, – добавил он. – Комптон тоже ушел.

– Комптон? – переспросил я.

Не веря, я пристально смотрел на Элиота. Шок от сообщенных им новостей оказался столь велик, что я наорал на беднягу доктора. Он же, выслушивая мои гневные тирады, молча изучал меня внимательным взглядом, склонив голову набок, отчего стал еще больше похож на ястреба.

– Вы закончили орать? – уточнил он, когда мой гнев в конце концов иссяк.

Я ответил не сразу, сначала взглянул на горные вершины и дорогу, ведущую к ним сквозь гималайскую ночь.

– Пропал британский солдат, – медленно проговорил я, сжимая кулаки, – один из моих солдат, Элиот. Черт побери, теперь я точно не отступлюсь. Они не заставят меня поджать лапки.

Элиот воззрился на меня и долгое время ничего не отвечал.

– Вы понимаете, – сказал он наконец, – что если мы продолжим движение по этой дороге, то нас просто-напросто сметут?

– А у нас есть какой-то иной выбор?

Элиот без слов повернулся и пошел к утесу. Я последовал за ним. Он выглядел как человек, борющийся со своей совестью, и я был не так уж расстроен, чтобы не заметить этого. Вскоре он остановился и повернулся лицом ко мне.

– Мне не следовало говорить вам этого, капитан…

– Но вы собираетесь?

– Да. Потому что иначе вы точно погибнете.

– Я не боюсь смерти.

Элиот слабо улыбнулся:

– Не беспокойтесь, вы, скорее всего, все равно погибнете.

Затем его улыбка пропала, и он указал на стену гор за перевалом. Горы вздымались так высоко, что я едва мог разглядеть их вершины.

– Вон там лежит еще один путь наверх, – пояснил он.

Этот путь был, по-видимому, тропой паломников.

– Тропу называют Дурга. Это одно из имен богини Кали, и переводится оно как «трудный подступ». Очень верное название. Брамины очень ценят эту тропу и говорят, что человек, который сможет преодолеть ее, достоин взглянуть на саму Кали. Только величайшие из аскетов взбираются здесь, только те, кто очистился за десятилетия покаяния и медитации. Когда они достигают совершенства, то восходят на утес. Многим это не удается, и они возвращаются – именно от них я узнал о трудности этого пути. Но немногим, очень немногим, это удается. И когда они достигают вершины… – Он помедлил. Им открывается Истина.

– Истина? А это что за чертовщина?

– Мы не знаем.

– Что ж, если браминам удается добыть Истину, то почему бы и нам не попробовать?

Элиот еле уловимо улыбнулся:

– Потому что, капитан, они никогда не возвращаются.

– Что? Никогда?

– Никогда. – Улыбка Элиота погасла, и он снова обратился к вздыбившимся горам. – Так что, вы все еще хотите идти туда?

Воистину напрасный вопрос! Естественно, я сразу же принялся готовиться к походу. Я выбрал самого опытного из своих людей, рядового Хаггарда, и самого крепкого силача, старшего сержанта Каффа; остальных оставил следить за проходом и дожидаться старины Пампера, который, как я надеялся, должен был довольно скоро появиться здесь со своим войском. За несколько часов до рассвета я и мой маленький отряд выступили из лагеря. Мы пробирались к дальней стороне перевала – сначала по скалам, а потом, когда утес стал круче, по ступенькам, вырубленным в голом камне.

– Брамины говорят, – сказал Элиот, – что эти ступеньки длятся примерно четверть пути. Дальше будет проще.

С трудом мы полезли вверх. Ступеньки были вырублены грубо и зачастую представляли собой всего-навсего зацепки в скале, иногда совершенно исчезая. Икры мои начало сводить судорогами, и после пары часов такого пути мне подумалось, что из браминов, наверное, вышли бы отличные солдаты, ибо таких тренировок не пожелаешь никому! Я остановился перевести дух, и Элиот указал на лежащий впереди уступ, по которому вились ступеньки.

– Последний рубеж, – крикнул он. – Считайте, худшее позади. Дальше к плато пологий подъем.

Но, ради всех святых, до этого пологого подъема надо было еще добраться. Уже практически рассвело, но здесь, на унылом открытом месте, ветер рвал и метал, намереваясь скинуть нас в бездонную пропасть, разверзшую свою темную пасть под нашими подгибающимися ногами. Это было весьма суровое испытание, и только я подумал, что хуже, пожалуй, и быть не может, как вдруг услышал крик. Он был очень слаб и вскоре утонул в свисте ветра. Я напрягся, и Элиот, шедший следом, тоже приник к скале. Ветер утих, и мы услышали второй крик, донесшийся со стороны перевала. Но разглядеть, что там творится, мы не смогли – мешал выход скальных пород, который мы пересекали. Кровь во мне заледенела;

продолжать путь, думая только о том, за что зацепиться, куда поставить носки сапог, думать о себе, а не о своих людях – все это было наихудшим из мучений. Хотя, надо признать, раздавшиеся внизу крики подстегнули меня, и я стад двигаться быстрее. Достигнув безопасного места, я вышел на тропу, вьющуюся по скале, и глянул в ущелье. Дно его было не настолько далеко, чтобы не были видны наши палатки. Кроме того, близился рассвет, с каждой минутой становилось все светлее. Можете представить мое волнение, когда я обнаружил, что внизу не видно ни одного из моих солдат. Никакого намека на движение. Никакого признака человеческого присутствия.

Я продолжал всматриваться, насколько мне позволяло зрение, но, похоже, мои люди просто растаяли в воздухе. Я вспомнил об услышанных криках и, признаюсь, заподозрил самое худшее. Такие же опасения терзали и рядового Хаггарда. К этому времени мои три спутника присоединились ко мне и тоже принялись рассматривать опустевший лагерь.

– Они, наверное, ушли разведать окрестности, сэр, – невозмутимо сказал старший сержант и показал на Хаггарда. – Получше присматривайте за ним, сэр, – прошептал он.

И рассказал мне то, о чем я даже не подозревал.

Оказывается, Хаггард входил в ту экспедицию, которая потеряла леди Весткот, – он бывал в здешних местах раньше и видел довольно странные веши. Он был довольно храбрым, но суеверным парнем. Средний английский солдат не колеблясь схватится один на один с зулусом, но стоит при нем упомянуть вуду, глядь, а нашего бравого вояки и след простыл. Сейчас мы шагали по ровной земле, и я уже начинал жалеть об этом. уж лучше бы мы и дальше карабкались, Хаггард хоть отвлекся бы…

Плато, которое мы пересекали, было шириной с милю. Двигались мы осторожно и вскоре вышли на вьющуюся между скал тропу, на которой заметили свежие следы босых ног. Спустя некоторое время мы очутились у подножия еще одной стены гор, казавшейся куда более неприступной, чем утес, на который мы только что взобрались. Элиот остановился и всмотрелся в скалы.

– Вон там, – вдруг показал он вдаль. – Вон там, где тропа подходит к горам…

Я увидел ярко раскрашенную часовню, вырубленную в скале, и заозирался по сторонам, пытаясь отыскать способ незаметно ее миновать. Но стоило мне приподняться с места, где я лежал, как на мое плечо легла твердая рука Элиота.

– Подождите, – прошептал он. – Страдающие этой болезнью чувствительны к свету…

Он махнул рукой на восток. Я увидел, как зарозовели горные вершины. Элиот был прав – до восхода солнца оставалось совсем немного.

– Сэр, – зашептал Хаггард. – Чего мы ждем?

Я жестом приказал ему замолчать, но Хаггард лишь покачал головой,

– Все было точно так же, когда похитили несчастных Весткотов, – забормотал он, – леди с дочкой, похитили их и охрану, растворились в ночи, растаяли в воздухе… – Он вскочил и принялся одичало озираться вокруг. – А теперь они охотятся на нас!

Отчаянным рывком я повалил его обратно на землю и услышал, как Элиот зашипел, чтобы мы лежали тихо. Я взглянул на тропу. В подлеске что-то зашевелилось, и оттуда вышла группа людей в русских мундирах. Лиц их не было видно, ибо люди стояли спинами к нам. Затем один из – них повернулся и стал словно принюхиваться. Уверившись в чем-то, он уставился на скалу, у которой мы все лежали, и рядовой Хаггард громко застонал. Глянув вперед, я почувствовал, как что-то кольнуло меня в сердце, потому что передо мной на тропе стоял человек, которому позапрошлой ночью я прострелил голову! Рану его было трудно не узнать, месиво из крови и костей, но как стервец умудрился выжить, я сказать не мог. И все-таки он выжил! Глаза его сверкали яростным огнем.

– Нет! – вскричал вдруг Хаггард. – Чур меня! Чур!

Он прицелился из винтовки и с единого выстрела разнес вдребезги лицо русского, затем вырвался из рук пытающегося удержать его старшего сержанта и начал карабкаться по скалам к часовне.

– Быстрей! – выругавшись, заорал Элиот. – Нам тоже надо бежать!

– Бежать? От противника? Никогда! – крикнул я.

– Они же заразные. Вы что, не видите?

Он показал вперед, и, повернув голову, я к своему ужасу обнаружил, что русский, уложенный Хаггардом, медленно поднимается на ноги! Челюсть его была отстрелена и свисала с черепа на тонкой жилке. В его горле пенилась кровь, оно сжималось и раскрывалось, словно голодный рот, ждущий пищи. Русский шагнул в нашу сторону. Его товарищи, сгрудившиеся за ним, тоже стали всей стаей медленно подбираться к нам.

– Прошу вас, – принялся умолять Элиот. – Ради Бога, бежим!

Он резко повернулся и дернул меня за руку. От неожиданности я поскользнулся, но удержал равновесие. Тем временем один из русских оторвался от стаи и заковылял прямо на меня, как голодный дикий зверь. Я вскинул револьвер, приготовившись стрелять, но рука моя превратилась в свинец. Я взглянул в глаза русского – в них горела какая-то ужасающая жажда, и в то же время они оставались, как и прежде, холодными, что в целом создавало впечатление непередаваемого кошмара. Невольно я отшатнулся – узрев это, мои противники издали некий странный шелестящий звук, который, не будь он столь зловещим, можно было бы принять за смех. Вдруг русский оскалил зубы и буквально ринулся на нас, видимо намереваясь разорвать мне глотку. Я было поднял руки, чтобы оттолкнуть его, как вдруг за моей спиной раздался револьверный выстрел, и русский рухнул замертво – пуля попала ему точно между глаз. Я обернулся – сзади стоял Элиот с дымящимся револьвером в руке.

– Я думал, вы не хотите применять оружие, – заметил я.

– Обстоятельства заставили, – пожал плечами он, глядя на русского, который вдруг задергался, как и его прежде уложенный сподвижник. – Капитан, старший сержант, – в отчаянии прошептал Элиот, – прошу вас, ради Бога, бежим отсюда!