Текст книги "Тайник"

Автор книги: Тоби Болл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Выдержка из «Современной криминальной истории Города»Ван Воссена (в рукописи):

Поскольку подробности «именинной бойни» известны всем, кто интересуется криминальной историей Города, необходимо пролить свет на ту роль, которую этот эпизод сыграл в прекращении войны между Белой и Бристольской бандами. Можно сказать – и это уже неоднократно подчеркивалось, – что без «именинной бойни» этот конфликт не прекратился бы никогда.

И полиция, и криминальный мир свято верили, что судебное преследование за насилие и убийство, совершенное преступниками в отношении преступников, не будет проводиться с тем же рвением, с каким оно проводится в случае подобных преступлений, совершенных против законопослушных граждан. С начала до середины двадцатых годов существовал устойчивый и привычный «коэффициент трения» между Белой и Бристольской бандами. Однако начиная с 1923 года уровень насилия между этими группировками значительно возрос. Период между 1923 годом и «именинной бойней» 1929 года был отмечен существенным увеличением числа убитых с обеих сторон и полным пренебрежением к общественному порядку, которое демонстрировали гангстеры. Так, в 1926 году Эдди Пегуэзе был убит прямо на глазах толпы, собравшейся посмотреть парад по случаю Дня независимости. В том же году Пирс Дакорт был расстрелян перед зданием Оперы, а в 1928-м Джастиса Дэвиса выволокли из машины среди бела дня на оживленной улице, после чего он пропал навсегда. Это всего лишь несколько примеров из длинного списка преступлений, совершенных «белыми» и «бристольцами» и их криминальной когортой.

Но даже на столь омерзительном фоне «именинная бойня» выглядела актом такого морального падения, что общественность, полиция и мэр пришли к выводу о необходимости новых мер. Белая банда как организатор «именинной бойни» была безжалостно уничтожена совместными усилиями Бристольской банды и полиции, и в частности вновь созданного Отряда по борьбе с подрывной деятельностью. Степень, в которой отряд и «бристольцы» координировали свои действия против «белых», оживленно обсуждалась в газетах и пабах Города. Поскольку мы до сих пор не имеем надежных свидетельств, можно только сказать, что было заключено как минимум негласное соглашение: «бристольцев» не будут преследовать за их преступления против «белых»…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В библиотеке «Газеты» хранились все экземпляры этого издания за тридцать с лишним лет его существования. Здесь работал некто Лонерган, маленький хрупкий человек со старомодной стрижкой и аккуратной бородкой. Главной обязанностью библиотекаря был поиск номеров по заявкам репортеров «Газеты». Менее необременительную работу трудно было себе представить. Как-то Панос со смехом сказал Фрингсу, что Лонерган убивает время, трудясь над философским трактатом. Одно время Фрингс пытался затронуть эту тему в разговорах с библиотекарем – отчасти из искреннего интереса, отчасти из желания поразвлечься, – но Лонерган был неприступен, и Фрингс решил, что информация не стоит усилий.

Впрочем, у Лонергана был один бесспорный талант – он с поразительной точностью мог вспомнить дату любого, даже самого незначительного, события. Поэтому, когда Фрингс попросил его найти что-нибудь по делу об убийстве, совершенном Отто Самуэльсоном, тот немедленно назвал дату и нашел все номера за ту и последующие четыре недели. Получив солидную пачку газет, Фрингс отнес их к себе на стол и стал изучать обстоятельства убийства шестерки по имени Литоу.

Сай Литоу был парнем на побегушках в Белой банде. Он собирал игорные долги и деньги за «крышевание» и иногда припугивал тех, кто каким-то образом переходил дорогу «белым» или ему самому. Судя по газетным репортажам, это был тщедушный, но весьма вспыльчивый малый, который не задумываясь поднимал руку даже на своих братков-гангстеров. В одной из заметок упоминался срок, который он получил за то, что скинул женщину с лестницы на глазах ее малолетних детей. Причиной было то, что ее муж, который давно бросил семью, не отдал «белым» проигранные деньги.

Литоу убил Отто Самуэльсон, киллер из Белой банды. По словам одного из детективов, приведенным в той же заметке, Самуэльсон был настоящим маньяком-убийцей, который отправил на тот свет не один десяток «бристольцев». В него неоднократно стреляли, но он ни разу не пострадал серьезно. Детектив назвал его «настоящим Распутиным».

Убийство Литоу было предпоследним в череде дерзких преступлений, которые закончились «именинной бойней». К началу 1929 года и «белые» и «бристольцы» утратили всякий страх перед полицией и властями. Рыжий Генри был только что избран мэром, но еще не вступил в должность, а предыдущий мэр был всецело поглощен учетом и сокрытием коррупционных доходов, полученных за двенадцать лет правления. Убийство Литоу было отчаянно дерзким, но не беспрецедентным.

Оно произошло на Капитолийских Холмах ясным теплым днем, когда на улицах особенно многолюдно. По сообщениям свидетелей, когда Литоу подъезжал на своем «бьюике» к перекрестку Ван Барен и Виргинии, с тротуара сошел человек (Самуэльсон) и, подняв руку, остановил движение, чтобы дать перейти улицу мужчине, который нес большое ведро. Автомобиль Литоу остановился, как и машина на противоположной стороне. Когда мужчина с ведром оказался перед машиной Литоу, он выплеснул его содержимое – это был жидкий гудрон – на переднее стекло, лишив водителя возможности что-либо видеть. Самуэльсон быстро подошел к боковому стеклу со стороны водителя, которое по случаю приятной погоды было опушено, и выпустил в Литоу шесть пуль, когда тот пытался вытащить свой пистолет из-под сиденья. Пока подбегали полицейские, Самуэльсон и человек с ведром успели скрыться в толпе.

Отто Самуэльсона и его подельника по имени Киль в тот же день опознали свидетели. На следующий день имена и фото преступников были опубликованы в «Газете». Через тридцать шесть часов полиция арестовала Самуэльсона в публичном доме в Низине. Киля нашли в его собственной квартире с удавкой на шее.

Суд над Самуэльсоном был назначен на ноябрь, подсудимый через адвоката признал себя виновным, после чего сообщения об этом деле уже больше не появлялись. Фрингс еще раз просмотрел газеты за последнюю неделю, надеясь обнаружить хоть какое-нибудь упоминание о приговоре и месте заключения, и не нашел ничего.

Репортер понес газеты обратно в библиотеку, где застал Лонергана в состоянии полной отрешенности от мира – тот что-то сосредоточенно строчил в толстой кожаной тетради. Чтобы привлечь его внимание, Фрингс шумно бросил газеты на стол. Библиотекарь медленно поднял глаза, не выказывая признаков раздражения.

– Нашли что-нибудь?

– Почти все. Но я заметил, что мы освещали это событие только до приговора, а потом – тишина. Довольно странно, вы не находите?

Лонерган на минуту задумался.

– Да, – медленно произнес он. – Для такого громкого дела немного необычно.

– Вы не можете посмотреть, нет ли чего-нибудь о Самуэльсоне в последующих номерах?

– Нет, я дал вам все, что есть. Потом Самуэльсон упоминался только эпизодически в репортажах о других убийствах и Белой банде. Я имею в виду нашу «Газету».

Фрингс почувствовал, что накаляется. Это было глупо – ведь Лонерган не отвечал за содержание газеты.

– Вообще-то меня больше интересует, где я могу найти Самуэльсона сейчас. Мне нужно с ним поговорить.

Лонерган откинулся на спинку стула и уставился в потолок.

– Где найти, где найти, – пробормотал он про себя.

Потом выпрямился и посмотрел на Фрингса.

– Вам лучше поговорить об этом с Артуром Паскисом.

Имя показалось Фрингсу знакомым. Он взглянул на Лонергана, ожидая объяснений.

– Артур Паскис – архивариус муниципального архива. В его ведении все дела. Если кто и в курсе, где ваш дружок Самуэльсон, так это он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Пул еще не до конца очнулся, но голоса уже мог слышать. Один был ему знаком, и хотя его мозг был пока не в состоянии вспомнить имя или характер отношений, он точно знал, что именно этот голос – голос Карлы – принесет ему успокоение. Второй голос звучал спокойно и уверенно, и Пул подсознательно почувствовал, что он тоже принадлежит другу. Поэтому последние минуты своего беспамятства он провел в состоянии, близком к блаженству.

Окончательно очнувшись, он мгновенно ощутил мучительную боль, пронизывающую все тело. Потом в мутном мареве проявился силуэт Карлы. Пул попытался заговорить, но изо рта у него вырвался лишь слабый хрип. Прервав разговор, Карла и ее друг наклонились над ним.

Карла провела рукой по его лбу.

– Ну как ты?

Когда взгляд его сфокусировался, Пул увидел синяки у нее под глазами и устало опушенные плечи.

Он попытался ответить, но смог только указать на свой рот.

– Воды?

Пул кивнул.

– Энрике, принеси воды.

Крепкий смуглый парень, согласно хмыкнув, исчез на кухне. Взяв лицо Пула в свои руки, Карла пристально посмотрела на любовника.

– Ты в порядке? – спросила она, пытаясь определить, не повреждены ли глаза.

Энрике принес воду, и Карла осторожно приложила стакан к губам Пула. Осушив стакан, тот даже смог немного приподняться, чтобы разглядеть Энрике.

– Энрике – один из организаторов забастовки, – пояснила Карла. – Мы как раз обсуждали, что делать дальше.

У Пула невыносимо болела голова. Карла рассказывала ему об Энрике, но он его ни разу не видел. Она называла его настоящим бойцом. В голове у Пула постепенно прояснялось.

Карла опередила его вопрос:

– Они бросили тебя у нашей двери. Подъехали к дому, открыли машину и выкинули тебя на тротуар.

– Кто?

– Разве ты не знаешь?

– БПД?

– Мы так предполагаем, – сказала Карла, указывая на Энрике. – Но точно сказать трудно.

– Как я… – начал было Пул, но тут все поплыло у него перед глазами. Мысли стали путаться, и он опять потерял сознание.

Энрике уже ушел. Пока Пул спал, они с Карлой успели переговорить. Пул и Карла сидели за кухонным столом, на котором были разбросаны фотографии Берналя и его любовницы. Пул пытался собраться с мыслями, преодолевая пульсирующую боль. Предстояло еще многое обмозговать, а времени оставалось в обрез.

– Мы с Энрике это обсудили, – заявила Карла. – И считаем, что фотографии надо передать в газеты.

Пул внутренне напрягся, как всегда, когда был не согласен с Карлой. За эти годы он шантажировал многих, но они всегда приносили деньги и он оставлял людей в покое. Фотографии были его единственным оружием. Если они станут достоянием общественности, он больше не сможет припугнуть Берналя – и защитить себя.

– Я в этом не уверен.

– Но это необходимо. Как ты не понимаешь? Иначе мы потеряем все рычаги давления. Если не отдадим фотографии в газеты, он подумает, что мы блефуем, и будет вытирать о нас ноги. А если мы их опубликуем, ему придется с нами считаться. Разве нет?

Пул был вынужден согласиться. Она была права, и спорить бесполезно. Однако его задело, что в принятии решения участвовал Энрике и Карла стала его союзником. Пул предпочел бы, чтобы в союзники выбрали его.

– Надо нажать, – продолжала Карла, наклонившись над столом. – Мы не можем допустить, чтобы мэр, Берналь и этот проклятый спецотряд сели нам на голову. Мы должны дать отпор. Да так, чтобы мало не показалось.

– Ну ладно.

– Ты боишься, потому что тебя прижали? Думаешь, за этим Берналь стоит? Настучал своему дружку мэру?

– Да нет. Сначала я думал, что меня сгребли из-за Берналя, но они спрашивали совсем о другом. Их интересовал Каспер Просницкий.

– Но какого черта они тебя спрашивали? Разве ты что-то знаешь?

– Вроде нет, – неуверенно пробормотал Пул.

– Кончай темнить. Давай выкладывай.

Пул тяжело вздохнул.

– Кое-что я все-таки знаю. Они спрашивали, кто меня нанял.

– Ты им, конечно, не сказал.

– Сказал, – обреченно признался Пул. – Я просто не выдержал… Они меня всего измолотили. Я уже ничего не соображал…

Остановив его жестом, Карла уставилась в стол.

Пул попытался заговорить снова:

– Я…

Карла подняла руку, и Пул замолк, поняв, что она что-то обдумывает.

– Ты должен ее найти, – наконец заключила Карла. – Просницкая должна знать, что с тобой произошло.

Пул этого ожидал.

– Позвони своим. Может быть, вы сумеете найти адрес. Я к ней схожу.

Карла закрыла глаза. Ее лицо осунулось от изнеможения. Пул попытался погладить ее волосы, но, потянувшись через стол, снова потерял сознание. Когда он пришел в себя, она уже вышла. Он слышал, как Карла говорит в соседней комнате по телефону, пытаясь узнать адрес Лины Просницкой.

Карла висела на телефоне часа два, после чего возвратилась на кухню. Пул спал, положив голову на руки. Она стала осторожно массировать его плечи. Обычно ее прикосновения заводили его, но сейчас он ничего не почувствовал. Возможно, ему отбили самое важное. Однако в том месте не болело, и Пул решил, что просто слишком измучен.

– Детка, у меня плохие новости, – сообщила Карла.

У Пула участился пульс.

– Что?

– Ни в городе, ни в его окрестностях Просницкая не проживает.

Пул понимающе кивнул.

– Значит, она из другого города – хотя вряд ли, – либо бездомная, или находится там, где у нее не может быть адреса.

– Например, в больнице, – предположила Карла.

– Но у больных обычно есть дом, а значит, и адрес. Больше похоже на психбольницу. Она явно была не в себе, будто под кайфом. Возможно, ее держат на лекарствах.

Карла кивнула. По крайней мере они знали, с чего начать.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Лифтер Долиш встретил Паскиса с серьезной миной. Архивариус, который еще был под впечатлением от демонстрации странной машины, решил, что тот реагирует на некое физическое проявление этого потрясения. Войдя в ожидавший его лифт, он с удивлением заметил, что Долиш, прежде чем закрыть дверь, воровато оглядел вестибюль и несколько замялся, прежде чем начать спуск.

– Мистер Паскис, хочу сообщить вам, что с вашей ручкой я все выполнил, но вернуть ее пока не смогу.

Только после этого он дернул ручку, и лифт, скрипя шестеренками, стал опускаться.

Паскис краешком глаза наблюдал за Долишем, раздумывая над загадочными словами. Он даже на время перестал переживать за будущее своего архива. Долиш должен был вернуть ему ручку, если кто-то за время его отсутствия приходил в хранилище. Что значит: «Выполнил, но не могу вернуть»?

Лифт остановился, и Долиш открыл дверь и решетку. Когда Паскис выходил, лифтер тронул его за плечо – практически первый раз за все время их общения – и пристально посмотрел в глаза. Во взгляде его читалась паника. Паскис застыл на месте, глядя, как закрывается дверь, и лифт неторопливо ползет наверх.

Я все выполнил, но вернуть ручку пока не могу. Это могло означать, что условие для возвращения имеется, но время еще не настало. Условие и время. Условием был приход кого-нибудь архив, и оно, если Паскис правильно понял, было соблюдено. Значит, время неподходящее. Паскис попятился, наткнувшись спиной на стену. Пришедший еще не ушел. В архиве сейчас кто-то был.

Логика рассуждения была небезупречна, но вывод казался Паскису бесспорным. Он постоял, прислушиваясь к знакомым звукам. Гудение ламп. Шум отопительной системы. Уличный гул, проникающий даже сквозь толстые стены. Страх и непривычная физическая активность лишили его последних сил. Стараясь уловить незнакомые звуки, архивариус на негнущихся ногах добрел до своего стола и тяжело опустился на стул.

Последний раз посторонний был здесь семнадцать лет назад. Точнее, прошло семнадцать лет с того момента, как некто спускался в Подвал, оставив там следы своего пребывания. Теперь он точно знал, что чужой приходил сюда в его отсутствие. Не говоря об уборщиках, которые всегда работали здесь в одиночестве. Паскис никогда никого не видел, лишь замечал следы их деятельности.

Паскис почувствовал облегчение, когда наконец послышался звук, которого он так напряженно ждал. Шаги, похожие на стук ручки, упавшей на деревянный стол. Кто-то ходил в глубине хранилища. На Паскиса нахлынула целая гамма чувств: страх, негодование, любопытство, смятение. Он вдруг почувствовал прилив энергии – в крови заиграл адреналин. Бежать или бороться? Раньше он никогда не оказывался перед таким выбором. Даже в доме Граффенрейда бороться было не с кем. Бегство от слепого старика было результатом паники – реальная опасность ему не грозила. Паскис встал со стула. Это движение могло быть частью любого варианта. Еще не придя к окончательному решению, он направился в глубину архива.

За прошедшие годы он успел забыть, как трудно определять источник шума в Подвале. Звуки отражались от полок и потолка, и временами казалось, что они идут из четырех-пяти мест одновременно. А потом они меняли направление и сливались в один общий шум. Это был какой-то акустический аналог царства кривых зеркал.

Паскис пошел по центральному проходу, пытаясь определить, с какой стороны доносится шум. Сделав четыре-пять шагов, он останавливался и прислушивался. Ничего не услышав, двигался дальше. Иногда он слышал шаги во время своего движения и резко останавливался. Но все сразу же затихало. Тени, падавшие от редких ламп, перемещались вместе с ним, постоянно меняя перспективу.

Дойдя до середины центрального прохода, архивариус услышал новый звук, словно кто-то волочил по полу ковер. В силу удачного расположения проходов и полок направление звука определялось довольно легко. Он исходил из дальнего левого угла Подвала.

Паскис торопливо зашаркал к тому месту, где центральный коридор пересекался с поперечным. Тактика была прежней: сделав несколько шагов, архивариус застывал на месте и прислушивался. Вдруг он услышал шаги где-то позади и усомнился в правильности выбранного направления. Но вскоре они сменились негромким топотом впереди, что доказывало, что пришелец скрылся в левом углу Подвала, где находились все сфальсифицированные дела.

Паскис так увлекся выслеживанием незваного гостя, что забыл об опасности. Но вдруг до его ноздрей долетел легкий запах, похожий на аромат одеколона. Он понял, что пришелец совсем близко. Вполне закономерно возник вопрос: а что делать, если поиски увенчаются успехом? Остановившись, он стал прикидывать, насколько разумна будет подобная конфронтация, но тут шаги возобновились снова. На этот раз походка незнакомца была быстрой и достаточно четкой. Паскис не смог определить точное направление шагов, но их все более громкое звучание говорило о том, что пришелец направляется в его сторону.

Паскис в ужасе застыл, потом мелкими торопливыми шажками припустился вдоль полок в направлении, которое не пересекало траекторию движения незнакомца и не отрезало ему пути к лифту. Когда архивариус оказался достаточно далеко, чтобы столкнуться с незнакомцем даже случайно, он остановился, чтобы перевести дух. Стоя за полками, он смотрел в сторону главного коридора. Пришелец шел в сторону лифта боковыми проходами. Паскис слышал шаги и даже на секунду увидел мужчину в темном костюме и низко надвинутой шляпе, мелькнувшего в просвете между полками. Это произошло так быстро, что Паскис вряд ли сумел бы его разглядеть, даже если бы знал, кто это.

Он продолжал стоять на месте, пока вдали не послышался стук закрываемой дверцы лифта. Показалось, что он слышит приглушенные голоса, но полной уверенности не было. Постояв еще несколько минут на тот случай, если незваный гость использовал лифт как уловку, чтобы обмануть его и незаметно остаться в архиве, Паскис, собравшись с духом, осторожно двинулся к двери. Выглянув из-за полок, он увидел свой стол. Рядом никого не было. Вернувшись на рабочее место, он как подкошенный рухнул на стул. На столе, рядом с пачкой заявок, лежала ручка, которую он передал Долишу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Монахиня, сидевшая в приемной психиатрической больницы Святой Агнессы, была такой же невзрачной и потрепанной временем, как и само здание. Скроив недовольную гримасу, она уставилась на Пула сквозь толстые стекла грязноватых очков. Его отечная физиономия и побитый вид особого доверия не вызывали.

– Я пришел навестить свою тетушку, – заявил Пул, еле ворочая распухшим языком. – Ее зовут Лина Просницкая.

Монахиня продолжала молча смотреть на него.

– Мадам, я пришел, чтобы повидать Лину Просницкую.

На этот раз он тщательно выговаривал слова.

Монахиня встала и исчезла за дверью позади стола, оставив Пула в некотором недоумении. Он облокотился о стойку, отделявшую посетителей от служебной территории, и стал изучать стол, надеясь обнаружить что-нибудь интересное. Среди разбросанных газет лежала засаленная книга посетителей. Натюрморт довершала кружка с кофейной гущей и две тарелки с крошками. Преодолевая боль в ногах, Пул прошел через дверцу в стойке и заглянул в книгу посетителей. Последняя запись была сделана две недели назад. Поток посетителей был довольно жидким, во всяком случае, официальная его часть. Имена на открытой странице были Пулу не знакомы, и он стал перелистывать книгу.

Пул надеялся, что услышит шаги возвращающейся монахини, но, видимо, дверь обеспечивала надежную звукоизоляцию или сестра передвигалась абсолютно бесшумно. Дверь неожиданно распахнулась, и она появилась в компании монахини помоложе, которая, впрочем, выглядела столь же невзрачно. Обнаружив Пула на запретной территории, монахиня нахмурилась и, подойдя к столу, с треском захлопнула книгу.

– Сестра Пруденс проводит вас к доктору Вестехью.

Сестра Пруденс стояла, не поднимая глаз. Взгляд ее сосредоточился где-то на уровне живота Пула. Потом она повернулась и вновь открыла дверь, через которую пришла. Смущенно взглянув на старую монахиню, Пул последовал за молодой. Они прошли по короткому темному коридору, миновали две стальные двери, каждую из которых сестра Пруденс отпирала ключом, а потом запирала за собой. Затем последовал коридор с решетчатыми стенами. За решетками сидели, лежали или бесцельно ходили пожилые мужчины в причудливых нарядах, представлявших собой живописную смесь из больничной одежды и собственных лохмотьев. С каждой стороны находилось человек пятнадцать. На Пула и его спутницу пациенты не обратили никакого внимания. Да и присутствия себе подобных они явно не замечали. В воздухе стоял тошнотворный запах пота, мочи, испражнений и протухшей воды.

Сестра Пруденс шла, опустив голову. Это зрелище давно стало для нее привычным. Пройдя через очередную стальную дверь с тем же ритуалом отпирания и запирания замков, они вдруг очутились в некоем подобии райской обители, где раздавалось ангельское пение. Звуки неслись из открытой двери, выходящей в холл. Заглянув туда, Пул увидел хор девочек, которым дирижировала солидная монахиня. На вид большинству воспитанниц – или послушниц? – было не больше двенадцати, однако старшие уже носили рясы. Пул застыл в дверном проеме. Девочки его заметили, и пение прекратилось.

Пул встретился взглядом с одной из тех, кто был одет в рясу. Лицо показалась ему знакомым. Судя по взгляду, она тоже его узнала. И тут Пул все понял. Просто поначалу его ввел в заблуждение ее наряд. Это была одна из тех проституток, что ежедневно прогуливались под его окнами. Смутившись, он медленно отступил назад и поспешил к сестре Пруденс, которая ждала его в конце коридора.

– Кто это?

– Послушницы, – ответила сестра, не поднимая глаз.

Пройдя еще через одну дверь, они очутились в коридоре, по обе стороны которого тянулись массивные металлические двери. Некоторые сотрясались от ударов, наносимых изнутри. Одна из дверей в конце коридора была открыта, и Пруденс подвела к ней Пула. Переступив порог, он попал в кабинет, похожий на тюремную камеру.

Через немытое окно в комнату сочился тусклый желтоватый свет. За столом сидел полный мужчина в несвежей белой рубашке. Маленькую голову украшали пышные баки, ниспадавшие к подбородку. Лицо было серым и усталым, но глаза горели как у ребенка, не спящего по ночам. Он пригласил Пула войти.

– Когда мы закончим, я отведу посетителя к вашей двери, сестра.

Сестра Пруденс чуть заметно кивнула и выплыла из комнаты.

– Вы ищете Лину Просницкую? – спросил доктор Вестехью.

– Совершенно верно.

– А кто вы?

Пул был готов к этому вопросу.

– Я Ласло Просницкий. Лина моя тетка.

– Лжете, – спокойно произнес доктор Вестехью. – Но это не важно. Присаживайтесь.

Пул сел на стул, втиснутый между столом и стеной. Коленки его уперлись в стол.

– Вы детектив?

Пул в замешательстве молчал. Для доктора этого оказалось достаточно.

– Конечно, детектив. Наконец хоть кто-то заинтересовался этими бедными женщинами.

– Женщинами? Лина Просницкая здесь, у вас?

– Здесь? – Доктор с недоброй улыбкой покачал головой. – Нет. Здесь ее нет.

Пул вздохнул. Было бы слишком просто найти миссис Просницкую уже в третьем сумасшедшем доме из тех, что он посетил.

– Тогда зачем меня привели сюда?

– Итак, здесь ее нет. Нет. Но я знаю, где она.

– Знаете, где она?

– Да. Боюсь, что знаю.

Что-то во взгляде доктора насторожило Пула. Для такого изможденного лица у него были слишком живые глаза. Пул посмотрел на ряды пузырьков без наклеек.

– И где же она, доктор Вестехью?

– Одну минуточку. Я вам расскажу, где я видел Лину Просницкую. Это было шесть лет назад или около того. Может быть, семь. В то время я работал в психбольнице Всех Святых. Такое же место, как это, только там было почище и здание поприличнее.

Я работал там врачом. Несмотря на название, больница принадлежала городу. В начале девяностых городские власти выкупили ее у церкви. Она ничем не отличалась от таких же городских учреждений. Порой к нам поступали бывшие муниципальные чиновники с прогрессирующим старческим слабоумием, и мы оказывали им посильную помощь. В остальном это была обычная психиатрическая больница.

Лет шесть назад в больнице Всех Святых появился человек по имени Смит. Собрали всех врачей и администрацию. Смит заявил, что к нам поступит группа женщин. По его словам, все они получили психическую травму, причину которой он нам не сообщил. В связи с этим наших пациентов следовало перевести в другие больницы.

Все это выглядело весьма необычно. Надо сказать, городские психиатрические лечебницы всегда переполнены, и предложение отправить туда наших пациентов показалось нам весьма радикальным. Если не сказать скандальным. Но этот приказ даже не обсуждался. В течение месяца мы рассовали своих пациентов по другим больницам. Стоит ли говорить, что их персонал был не в восторге от этого.

Когда последний пациент был выдворен из Всех Святых, нам дали двухдневный отпуск. Когда мы вернулись, этих женщин уже привезли. Сорок две пациентки – довольно скромное число для такой большой больницы, особенно если учесть переполненность остальных. Все они были накачаны транквилизаторами. Появились у нас и посторонние. Прибыло множество полицейских, точнее, ребят из БПД. Они дежурили у входа и на лестнице у дверей на каждый этаж. Все были вооружены.

Опять появился Смит – похоже, для него это была не совсем привычная работа – и устроил еще одно собрание. Он сообщил, что теперь мы будем давать пациенткам лекарства в уже определенных кем-то дозах и следить за поведением женщин. Он особо подчеркнул, что мы не имеем права менять дозы или заниматься самостоятельным лечением. Давать лекарства и наблюдать. Ничего больше.

Со временем мне стало ясно, что женщины ничем не больны, все их симптомы возникают в результате приема лекарств. Вероятно, к такому же выводу пришли и другие врачи, но они предпочитали держать язык за зубами. Я высказал свои предположения моему шефу, и уже через неделю меня перевели сюда.

Немного помолчав, Пул спросил:

– Вас перевели сюда, потому что вы предположили, что все проблемы этих пациентов связаны с приемом лекарств?

– Я считал, что они абсолютно здоровы и не нуждаются в медикаментозном лечении. Так думал не я один, но высказать это вслух никто, кроме меня, не решился.

– А зачем все это делалось? Я хочу спросить, зачем их держали на лекарствах, если они были здоровы?

Блестящие глаза Вестехью смотрели куда-то в пространство. Казалось, что взгляд их направлен внутрь его самого, или, скорее, в прошлое.

– Честно говоря, не знаю. Я часто думал об этом. Женщины эти были какие-то несчастные и выглядели довольно странно. Они были совершенно беспомощны, а мы травили их лекарствами, – вздохнул доктор. – Я и сам ничего не понимаю.

– А вы приходили в больницу Всех Святых? Может быть, встречали кого-нибудь из них потом?

Доктор наконец взглянул на Пула.

– Нет. Я уже три года не покидаю это здание. Моя квартира находится на первом этаже. Городские власти о нас забыли. Никто сюда больше не приходит. Да и мне некуда идти. Так и живем здесь. Я, сумасшедшие и эти милые поющие девушки. Вы знаете, что такое эсхатология, мистер Пул?