Текст книги "Последний шаман Цитруса (СИ)"

Автор книги: Тим Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Мист перевел на него все тот же мутный взгляд, скользнул им по схеме на столе, остановился на собственных пальцах. Надолго. Подвисал Мист иногда – не хуже картинки с дальних дронов.

– Маникюр забыл сделать? – участливо спросил Рэй и даже вытянул шею, чтобы тоже посмотреть, чего там у него с ногтями.

Мист мог забыть. Мист и поесть забывал, что уж говорить о ногтях. Скорее всего, он никогда и не стриг ногти. Но ногти были ровными, гладкими и чистыми. Боялись хозяина и стриглись сами. Иначе этот феномен Рэй объяснить не мог.

Зато флотская униформа не боялась. Темно-зеленый комбинезон, который в принципе не мнется, ткань такая, висел на Мисте бесформенным мятым мешком и топорщился на остром плече – том, что всегда было выше. И сам Мист сейчас был особенно помятым – под стать форме, а из-за мешков под глазами казался старше – накинул пяток лет за ночь.

От Кима, которого Рэй знал до Вторжения, не осталось ничего. Перед ним сидел очень уставший, иссушенный, едва живой человек с сухим мертвым взглядом.

– Нашел данные по новому ребенку? – спросил он наконец.

– Ищу. Трудно определить, откуда взялся ребенок, у которого нет ни имени, ни фамилии, а есть приблизительный возраст. И кличка собачья. А Чернофф ничего не говорит.

– Беседу вел в дружеском тоне?

– Предлагаешь надавить? – уточнил Рэй.

Мист задумался, качнул головой.

– Нет, не предлагаю. Давай своими силами. Этого ребенка кто-то ищет. Найди, кто. Проследи по своим каналам маршруты кораблей контрабандистов. Проверь все остановки, где его могли подобрать. Мальчик назвал имя, не свое, как мы понимаем, но имя. Мэй. Это слово что-то значит для него. Может, месяц... Май, а? С него можно начать. Ты ведь даже не начинал, верно? Даже не пытался искать?

Да, Рэй не начинал искать, потому что Мист, узнав о Мэе, бросил задумчиво: “узнай, откуда” и переключился на другую задачу. Но он-то был многозадачным, а Рэй-то – нет. Рэй расставлял приоритеты, у Миста приоритетом было всё, о чем он говорит.

– Чего ты привязался к нему, Ким? – спросил Рэй. – Ребенок сбежал откуда-то, спрятавшись на корабле контрабандистов. Думаешь, от сладкой жизни?

– Не понимаю, почему я должен об этом думать, – холодно сообщил Мист. – Мне есть, о чем думать. Много о чем есть думать. Ребенок – не моя проблема. И я не хочу, чтобы он становился моей проблемой. Потому еще раз, дорогой, очень прошу тебя: выясни, чья она.

– Да кому он здесь мешает?

– Мне, – ответил Мист и уставился в глаза, включаясь. – Нам. Вместо того, чтоб сосредоточиться на работе, мы отвлекаемся на группу детей, которые взрывоопасны во всех смыслах этого слова. Я пытаюсь избавиться от них, но не успеваю. Как тараканы, честное слово...

Он откинулся на спинку стула и яростно потер переносицу. Он всегда так делал, когда нервничал. Нервничал он часто, потому глаза у него были красными постоянно.

– Это ты так мозг массажируешь? – предположил Рэй. Мист оторвал руку от лица, уставился на Рэя убийственным взглядом и душераздирающе вздохнул.

– Найди информацию, – сказал он. – Ты ведь не знаешь, не сходит ли где-то с ума убитая горем мать. Не плачут ли по нему братья-сестры. А может, щеночек где-то без него помирает, а? Помоги щеночку, Рэй.

Мист смотрел пристально, холодно и равнодушно. Он даже когда шутил, не менял ни взгляда, ни интонации.

Рэй тоскливо уставился перед собой, уперся взглядом в стену. В единственную, на которой экран был не включен. Мист покосился на него и сказал:

– Да. Сейчас и кино покажу.

Щелкнул пальцами, включая. Взмахнул в воздухе расслабленной кистью – вызвал картинку. Ткнул указательным пальцем в сторону экрана – и тот считал сигнал. Картинка ожила.

Три придурка на бордах неслись над бесконечными ржавыми барханами. Кое-где из песков торчали обломки стен, сваи, полуразрушенные строительные блоки, темные обугленные остатки человеческих сооружений, по которых уже невозможно было определить, чем они были раньше.

– Первая Зона, – сообщил Мист. Он смотрел не на экран – на Рэя. – Зоны – место работ. Засекречены и закрыты. Почему дети там летают?

– Ким, – примирительно заговорил Рэй, разворачиваясь к нему, – это же Первая. Там давно все изучено, просканировано на метры под землей, там безопасно.

Мист, не глядя на монитор, сжал руку в кулак – картинка замерла.

– Как и со щитом, ты не видишь ситуацию в перспективе. В перспективе щит разобьется. А им станет мало. Они полезут во Вторую, в Третью. В Пятую... У меня слишком много дел, чтоб еще и их контролировать.

– Делегирование, – вставил Рэй.

– У всех здесь есть работа, – продолжил Мист, – которая гораздо важнее слежки за мелкими уродцами, чтоб их не разнесло каким-нибудь взрывом, чтоб не напоролись на сваю, чтоб на них ничего не свалилось… Мне продолжать? Гибель ребенка на Цитрусе вынудит нас закрыть проект. Тогда и сам наварх не сможет удержать его.

Мист никогда не называл наварха Джонса, главнокомандующего Флотом и собственного родителя, отцом. Всегда только по званию.

И естественно, Мист совершенно не переживал за детей, как на какой-то момент показалось Рэю.

А вот за любимый Цитрус – это да. За любимый Цитрус Мист сам кого хочешь был готов разнести и на сваю насадить.

– С ними Зак, – напомнил Рэй. – Он умный парень.

– Потому он с ними ненадолго, – напомнил Мист в ответ. – И когда его не будет рядом, кто присмотрит за оставшимися двумя?

– Я могу взять под контроль, – предложил Рэй.

– У тебя другой работы нет, дорогой? – удивился Мист. – Так я найду тебе работу!

И почему-то надолго уставился в одну из схем на столе. Помолчал, глядя в нее, но насовсем в себя не ушел. Вскинулся, будто, изучив схему, в чем-то уверился окончательно, уставился Рэю в глаза и сообщил:

– Проблема не в черноффском подкидыше. Не в нем одном. Не в одном Заке. Не в одной девочке. С одним ребенком проблемы бы не было. Однако детей несколько. И когда Зак улетит, их останется двое. А потом еще кто-нибудь сердобольный третьего привезет.

– Няньку бы им нанять… – вздохнул Рэй.

– Такую здоровую, – поддакнул Мист, – с пулеметом… Но, повторюсь, у тебя уже есть работа. И скоро будет еще больше. Как готовность к вылазке во Вторую?

Вторая Зона, второй условный периметр вокруг базы, был почти изучен. Остался последний сегмент, и потом уже – Третья.

Третья ждала. Дроны просканировали, убрали лишнее, подготовили почву, насколько было возможно. Но из-за бурь они сильно увязли во Второй. И добивать нужно было срочно. А то Мист скоро метеорологом станет, если ему новых винтиков не притащить. Или в детей вцепится, которые гоняют себе на бордах над песками и никого не трогают.

Пацан давным давно тут ошивается, а Миста заклинило сейчас. Срочно винтиков ему.

– А если Мэй хочет остаться? – спросил Рэй.

Мист уперся в него холодным недобрым взглядом:

– Я просил у тебя узнать его мнение? Насколько я помню, я не просил.

– Черт тебя дери, Ким, – Рэй вздохнул. – Ну, чего ты к ним прицепился? Ты знаешь, что тебя клинит иногда? Вот сейчас – тебя клинит. Посмотри на это со стороны. Они здесь живут, и Цитрус – не твоя частная собственность, чтоб ты решал, кому отсюда улетать.

– Не моя? – переспросил Мист. Что конечно же означало “еще как моя”.

– “Государство – это я”, – пробормотал Рэй.

– Людовик, – тут же отозвался Мист, который любую цитату воспринимал как очередной тест. Любого человека, любую ситуацию, даже сам Цитрус – как тест. – Не помню только, который. Ты не помнишь?

– Ты же любишь Цитрус? – спросил Рэй. – Ты помнишь, как рвался сюда? Как смотрел фотографии, изучал данные, с планировщиками вместе стены Базы чертил? Как требовал не в эпицентре, а на краю, чтобы все обломки – по одну сторону? И рисовал им, где край, потому что они вообще ничего не понимали. Помнишь, как пытался прилететь сюда, когда еще даже строительство не началось? Так почему бы не попытаться понять, что кто-то еще его любит, вашу драгоценную свалку! Мне здесь ничерта не нравится, но даже я понимаю этих детей!

Рэй выдохнул, а Мист смотрел в глаза внимательно, долго. Потом отметил:

– Интересная точка зрения, – и уставился в свои схемы. Задумчиво повторил себе под нос. – Я люблю Цитрус.

Повторил с очень, очень глубоко скрытой издевкой.

– Что ты попросил первым делом, как в себя пришел? – спросил Рэй. – Карандаш и бумагу! И меня на телефон посадил! А я тебя просто проведать зашел! Допроведывался, чтоб тебя! До сих пор проведываю!

– Только я запомнил детали, – спокойно напомнил Мист. – Что ты запомнил об их кораблях? Ничего. И что думал делать дальше? Ты не думал, правда? Я готовил план по Цитрусу в то время, пока остальные занимались своими личными трагедиями. Я вернулся с того света, пришел в себя, составил план, а вы все еще размазывали сопли.

– Ты мои личные трагедии не трогай, – тихо попросил Рэй.

– Не буду, – не стал спорить Мист, – ни трагедии, ни сопли. Если это поможет тебе прекратить бесполезный спор и заняться делом. Детей надо отсюда убрать, Рэй. Поскорее. Конец беседы.

Рэй открыл было рот, чтоб возразить, но наткнулся на предупреждающий взгляд Миста и его поднятую ладонь. Потом взгляд вновь соскользнул на ногти, и Мист задумчиво спросил:

– Ты нашел психолога, дорогой? Я давно просил тебя найти себе психолога.

Рэй поднялся.

– Потому что мне надоели эти задушевные беседы, – добавил Мист.

– Я тебе его найду, – угрожающе пообещал Рэй. Соврал – не найдет и даже искать не будет. Жалко психолога: Мист же его сломает.

– И разберись со щитом, – донеслось ему в спину, когда он уже выходил. И так получилось, что Кейра услышала, как он, шагая за порог, не сдержался – выругался сквозь зубы.

– Ну, как? – доверительно спросила она, когда дверь закрылась. Она у всех выходящих спрашивала. Очень сочувственно.

– Он приходил сегодня? – спросил Рэй. Глаза у Кейры стали очень большими от удивления. У нее были красивые глаза – глубокие, большие и немного коровьи. И волосы – мягкие длинные локоны. Ее волосы напоминали о Земле. Рэй уже совсем плохо помнил Землю, но такое от них было ощущение – ощущение Земли. Волосы, ленты и браслеты на запястье, звенящие каждый раз когда она шевелила рукой.

Кейра казалась куском совершенно иной, нормальной жизни. Она была ходячим напоминанием того, что где-то существует нормальная жизнь.

Мист знал, кого сажать за стол в приемной. И даже ее безделушки на столе терпел.

– Он приходил сегодня утром или с вечера тут сидит? – объяснил вопрос Рэй.

– Не знаю, – растерянно ответила Кейра и надолго задумалась.

– Забудь, – махнул рукой Рэй. – Проследи, пожалуйста, чтоб он что-нибудь съел. Он может забыть поесть.

Кейра вынырнула из размышлений, глянула на Рэя очень внимательно и серьезно спросила:

– Ты знаешь, что ты очень добрый?

– Да я вообще сокровище, – не стал спорить Рэй, подмигнул ей и направился прочь.

Нужно было готовиться к вылазке.

О детях и щитах – позже.

Глава 4. Свечение

Зак мягко перекатывал вес с носков на пятки, и борд послушно кренился то в одну, то в другую сторону. К вечеру ветер усилился, и теперь его можно было поймать. Заметить по поземке, волнам-змеям, увидеть, куда Цитрус швыряет песчаные ленты, догнать одну из них и пролететь немного вместе.

И перескочить на другую. Уже красноватую: Медуза ползла к горизонту, окрашивая воздух, и песок, и сам ветер в багряные оттенки ночи.

Зак выбросил в сторону руку, чтоб удержаться на вираже. Второй рукой натянул маску. Вовремя: неожиданно ветер швырнул в лицо горсть песка, будто хотел сбросить с борда и забрать игрушку себе.

Зак не сопротивлялся – поддался удару, откинулся назад и с силой толкнул пятками борд, выводя на кувырок. Борд сделал оборот, Зак сделал сальто – и вернулся в исходное положение.

Он знал: с ветром не стоит спорить. Да любой дурак, проживший на Цитрусе хоть немного, знал это. Песчаные ветра, бури, ураганы здесь всегда. Это часть мира. Данность. Условия, в которых ты живешь.

Так кто додумался создавать этот шаманский культ? Кто выдумал сказки, что людям под силу колдовать погоду и останавливать бури?

Зак щелкнул пяткой переключатель скоростей – и рванул вперед. Ветер стал жестче, песок покраснел.

До дома нужно было добраться до того, как Медуза окрасит всё вокруг кровью. Иначе отец будет нервничать. Отец, конечно, нервничал всегда, но Зак уже четко определил те границы, до которых его доводить нельзя. За которыми ему станет хуже.

Потом он увидел остатки стены старого шаманского селения. Она была гораздо ниже, чем в нынешнем – единственном – Поселке. Почти утонула в песке, как рано или поздно здесь тонет все. Если остановиться, замереть, дать песку немного времени – он проглотит, утащит в небытие, вглубь. Цитрус пожирает все вокруг. И радостно переваривает, ворочая рыжим набитым брюхом.

Он и в старом селении давно все сожрал – даже крыш не видно.

Правда, от домов здесь и так после Вторжения немного осталось. Какие, к черту, дома, если даже бункер разворотило. Так что фактически дом здесь был один: тот, который отстроил отец. Да и не дом это был – отец превратил остатки их бывшего дома в еще один бункер. Над землей виднелась лишь будка подъемника и твердая площадка вокруг нее, которую Зак каждое утро расчищал от песка, а под вечер ее вновь заносило.

Оставалась только будка. И безумный старик в инвалидном кресле, который всегда там сидел. Щурясь, всматривался в пески. Ждал Зака. Он со своим креслом дальше порога годами не выбирался. Не мог, утонул бы в песках. И поделом, конечно.

Шаман, буря его разорви...

Зак остановил борд, спрыгнул. Ноги по щиколотку ушли в песок.

“Меня так просто не сожрешь”, – подумал он и с отвращением выдернул ногу. Ею же пнул борд и подхватил, когда тот взлетел от пинка. Сделал шаг, еще, пошел быстрее, побежал – увидел языки пламени в метре от отца. Сначала ему показалось, что под ногами у того что-то вроде разбитого зеркала, и так в нем играют кровавые отблески заката.

Но нет.

Старый хрен зачем-то развел костер. Зачем-то и непонятно каким образом – Зак уже давно и привычно прятал от него все колющее, режущее и воспламеняющееся. Нашаманил, гад, не иначе.

Зак затормозил в нескольких шагах от огня. Костер был уже хорошо виден – догорающий в неглубокой яме у ног гада. И все в нем было красно-черным: алели раскаленные угли, тлели черные полосы ткани.

Он, сволочь, еще и ткань аккуратно разрезал, прежде чем жечь.

– Мой костюм? – процедил сквозь зубы Зак.

Хотелось плакать от обиды. Чистой детской обиды. И смеяться – потому что это же бред. И голову оторвать грязному старику.

Но Зак только повторил:

– Костюм? Серьезно, пап? Окончательно двинулся?

– Ты никуда не полетишь, – отчеканил отец и поднял на него темный пронзительно-безумный взгляд. Иногда у отца случались обострения. Судя по взгляду и дрожащему на грани срыва голосу, очередное было на подходе. Зак тяжело вздохнул. Разгреб носком ботинка угли. Эмблема Флота – металлическая пластинка – почернела, но все еще была видна среди кусков тлеющей ткани. Наполовину сгорел один сапог. И одиноко, безжизненно лежал у самых колес кресла обгоревший кусок шнурка, вывалившийся из кострища в песок.

– Да я хоть в пижаме полечу, – ответил Зак и сам услышал: его голос дрожит ничуть не хуже папиного.

– И костюм – не твой, – продолжил отец, не обратив на него внимания.

– Мне его Рэй подарил! – неожиданно сорвался на крик Зак. Лучше уж в крик, чем рыдать над кострищем. – Зачем?!

– Будешь знать, как принимать от НИХ подарки, – отец поднял на него помутневший взгляд и воздел к небу кривой палец. Обострение обошло стороной. Вполне возможно, через несколько секунд он спросит, что за костер тут Зак разводил. И отругает его за несоблюдение техники пожарной безопасности.

“А кто мне вернет костюм? – устало подумал Зак. – Кто мне вернет хоть что-нибудь?!”.

И так же устало ответил отцу:

– Мы живем за ИХ счет, папа. Не они начали войну с Чужими. Не они убили тут всех, пап. Они защищали нас. И сейчас защищают!

– Делая оружие?

– А чем еще защищаться?! – Зак закричал было снова, но вовремя себя оборвал. Смысл спорить с больным человеком? К тому же – по сотому, тысячному разу. Всегда – об одном и том же.

Отец не любил военных. Отец нелюбил всех, но Флот – с какой-то особенной яростью. Может, потому Зак так усердно рвался туда. В самое сердце Флота – в Академию, на Рейну.

– Цитрус не просто так насылает на них бури, – многозначительно сообщил отец. – Выгоняет их. Ему не нужно здесь оружие. Ему не нужны здесь они.

– Тут всегда были бури, – устало напомнил Зак. Присел у кострища и осторожно подобрал обрывок шнурка. Сжал в кулаке. Протянул руку к эмблеме, но отдернул – обжегся. – Еще когда первые колонизаторы прилетели. И наши предки прилетели с ними. Ты забыл уже? Мы не жили тут всегда. Мы все – все! – прибыли сюда на тех машинах, которые ты так ненавидишь.

– И откуда тебе знать, что Цитрус не поднял первую бурю, когда сюда навезли железок? – спросил отец.

Зак поддел эмблему носком ботинка, та по высокой дуге перелетела на песок. Зак выхватил ее, остудил, перебрасывая с ладони на ладонь, пока песчаная поземка не проглотила. Не-ет, этого рыжебрюхому монстру не сожрать.

Сунул в карман – вместе со шнурком.

– Спроси у Цитруса, – говорил отец. – И послушай, что он скажет. Его надо слушать, а не топтать. Цитрус – наш дом.

Отец пил давно и плотно. Он и до того, как запил, был не в себе. Зак смутно подозревал, что еще до Вторжения он был не в себе. Что все шаманы были не в себе. Но сейчас в голове отца и вовсе все окончательно перепуталось, и теперь безумная развалюха в кресле была лишь отдаленно похожей на того человека, которого раньше знал Зак. Помнила какие-то фразы, обрывки, совершала действия, но внутреннюю логику этих действий не всегда было возможно понять. Он просто окончательно сошел с ума.

И вроде как, это было логично и естественно, но Зак сходил с ума от безысходности рядом с ним. Больше у Зака никого не было.

Пока на него случайно не наткнулся Мист.

Сейчас Мист был Заку куда больше отцом, чем это, отвратительное, в кресле. Рэй был куда больше отцом. Черт, да Заку сейчас подпорка под крышей Базы была больше отцом.

Хренов Цитрус с его песками и бурями был больше отцом, чем это.

“Ничтожество”, – процедил про себя Зак. Но заговорил мягко, как с ребенком:

– Если на то пошло, наш дом – Земля, пап. Мы прилетели с Земли. Что теперь? Собираем вещи и летим слушать Землю?

– Земля уже давно мертва, – ответил отец, вглядываясь в тонкие струйки дыма, пытающиеся пробиться сквозь пелену песка, что уже стелилась на кострище. Медуза огромным красным диском висела над самым горизонтом, отражалась в лунах – дисках поменьше, что уже выглядывали из-за песчаных барханов по другую сторону горизонта. И красные лучи отражались в глазах отца, делая его взгляд еще более безумным.

– Такие вот, как они, – кивнул он в сторону Базы, – как ты… убили ее. Цитрус жив. Мы прилетели сюда много столетий назад. И услышали его. А он услышал нас. Нигде больше не было шаманов, ни на одной другой планете, все планеты мертвы. Но не Цитрус.

“Ага, – мрачно подумал Зак, – прямо-таки самое живое место в Гряде”.

***

Черт его знает, что творилось в голове у старого безумца. Для Зака Цитрус был не просто мертв. Он был самой смертью. Занесенной кровавыми песками смертью, сожравшей уже даже обломки кораблей, даже развалины домов, дожевывающей стены, которые раньше казались несокрушимыми.

Люди пытались жить здесь, люди везде пытаются. Но только здесь, как только они построили свои дома и стены, как только песок не смог с ними управиться, только здесь смерть свалилась и с неба.

***

Зак не раз пытался воссоздать картину по неровным, отрывочным рассказам отца.

Небо почернело, грохотало и взрывалось. Шамны вышли с барабанами, и на грохот с неба отвечали барабанным боем. И призванные бури выли в унисон их камланию – так говорил отец, а Заку припоминалось, что вой и впрямь менялся. Что вой сирены был лишь поначалу, а потом стало еще громче, еще страшнее, будто выл сам Цитрус, потому что его небо разорвали на части, и небо теперь валилось на головы.

Падающее небо Зак то ли вспомнил в конце концов, то ли слишком четко представил, нарисовав ложное воспоминание. Но оно стояло перед глазами, если их закрыть и вызвать образ.

Черное падающее небо.

Конечно, не само небо падало. Черным кусками обрушивались вниз обломки кораблей. И что-то горело, он точно помнил, что что-то горело, хотя там, посреди песчаной бури, попросту нечему было гореть.

Может, он придумал себе и это – отчетливый запах гари.

Отец говорил, что они подняли бури, и бури метались вокруг, пытаясь достать до кораблей, а они стояли в эпицентре. И там, как внутри торнадо, был полный штиль. И время шло иначе. И все стихло. Но это – Зак был почти уверен – это отец выкурил слишком много трав. Это для него все стихло.

Зак помнил оглушительный грохот. Далекий, будто из другого мира, будто из-за стены. И такие же далекие шаманские завывания. Идиоты очень старались докричаться до Чужих. Вероятно, чтобы запеть их до смерти.

А потом был мягкий песок под рукой.

И отец рывком поднимает за запястье, и тащит прочь очень быстро. А Зак просто молча и послушно идет следом.

Зак потом долго не говорил после случившегося. Замолчал. Немножко умер под расколотым небом, среди бурь и душных песков, под песни идиотов и бой барабанов.

А идиотам естественно ничего не прилетело на головы. Прилетело в селение. Разворотило бункер. Убило всех, кто остался там.

Он так и не спросил отца, почему его не оставили в бункере. И со временем оставил вопросы позади. Некого было спрашивать.

Вот же глупо получилось. Пока была возможность спросить остальных, Зак не говорил. Отец его и из дому не выпускал. Отпаивал всякой дрянью, пока Зак лежал на твердой кровати и молча смотрел в потолок.

Отпоил.

А остальные к тому времени все-таки поумнели – свалили подальше с Цитруса. Кого не успели увезти во время Вторжения, эвакуировали постфактум.

И только этот старый пень отказался. Уперся. Построил новый бункер. И Заку некуда было из этого бункера бежать.

***

– Здесь все не так, – сказал отец. – Здесь человек меняется. Притяжение здесь другое? Да как же! Не-ет, мальчик, это Цитрус дает нам силы парить над песком. Но! – поднял снова свой кривой палец. – Но только тебе. И мне. Только тем, кто слышит его, кто его чует. Оранжевый свет – это душа. В твоих книгах написано, почему здесь все оранжевое? А я скажу – не написано. Микрочастицы в атмосфере… Пф! Это свечение! Цитрус – живой. Цитрус помог людям справиться с нападением иных форм…

– С нападением иных форм справился один человек! – Зак уже не кричал – цедил сквозь зубы.– Человек на корабле и с оружием, которое ты так ненавидишь! И в чертовой форме! Ким Джонс! Слыхал о таком?!

– И что именно с ним случилось, знаешь? – прищурился отец. – А я знаю. Его корабль взорвался и упал. Почему он выжил, мальчик? Цитрус спас его! В благодарность за то, что он спас Цитрус.

– Потому что спасательные капсулы давно изобрели! – застонал Зак. – И потому что притяжение! И спасатели с медицинской помощью! И химкоктейлями, которые ты не признаешь, и потому уже третий год не можешь оторвать свою задницу от кресла! И я не могу больше этого терпеть! Твои травы, твои медитации… Тут все пахнет гнилью! Ты гниешь! Почему твой Цитрус не поднимет тебя?! Почему не вернет маму?! Как мне здесь теперь жить?! В этом! Доме!

– Это – твой дом, мальчик, – ровно ответил отец, и Заку уже не впервые показалось, что тот доволен собой – доволен, что смог вывести сына из себя. Опять. Это у старого пня игра такая. “Достань Зака”.

– Это твой дом, – повторил пень. – И я сделаю все, чтобы ты здесь остался.

– В таком случае я рад, что Цитрус не может поднять тебя с кресла! – прошипел Зак. Снова сплюнул под ноги, решительно двинулся к отцу и оттолкнул кресло от подъемника.

Он хотел домой, а кресло загораживало путь.

Постоял, глядя перед собой. Устало вздохнул, развернулся к откатившемуся отцу и вернулся за ним. Не оставлять же его посреди песков. Первый закон Цитруса: никого не оставляй среди песков.

Потащил кресло за собой. Решительно сказал:

– Я иду домой. Ты тоже. Хватит с тебя свежего воздуха. Тебя еще мыть и укладывать.

– Ты хороший мальчик, – устало, но неожиданно мягко резюмировал отец.

– Даже слишком, – пробормотал себе под нос Зак.

– Но ты еще не готов, – наставительно добавил отец.

– Мыть тебя я никогда не готов, – признался Зак, – но больше это делать некому.

– Я не об этом, сын, – отозвался тот. Он редко называл Зака сыном, чаще – мальчиком. И почти никогда – по имени.

Зак знал, о чем он. Отец постоянно ему говорил, что он не готов. Что он – тоже шаман, что у него оранжевое свечение в крови, не зря же глаза такого же цвета, как песок. Волосы у Зака были черными, кожа – смуглой, и по всем законам природы глаза должны были быть карими. Зак втайне надеялся, что вдали от Цитруса они приобретут нормальный оттенок.

Что вдали от Цитруса все может стать нормальным.

Что вдали от Цитруса даже он сам может стать нормальным.

***

– Ха! – выдохнула Гоша и обошла Снежка справа, толкнув его борд так, что тот закрутился. Снежок чуть не рухнул, с трудом выровнялся, прокричал ей в спину:

– Нечестно! – и погнал следом.

Если бы борд не заваливался, его бы так не закрутило. Гоша всегда играла нечестно. Во все игры. Победа любой ценой – именно это было бы ее девизом, если б ей был нужен девиз. Но он был не нужен. Гоша безо всяких девизов могла уделать кого угодно в чем угодно. Кроме, разве что, Зака.

Снежок подозревал, что именно поэтому Зак ей нравился не всегда.

У дома Гоша почти дала себя догнать – так играть было интересней – но потом увидела отцовскую Муху. Та, тихо бурча, висела у ворот, в метре над песком. И Гоша вновь рванула вперед, легко перемахнув через забор.

Поместье Чернофф было огорожено отдельным забором и представляло из себя мини-поселок в Поселке.

***

– Матрешка! – радостно провозгласил как-то раз в связи с этим Чернофф. Иногда он выдавал странные слова с таким видом, будто все вокруг должны знать их значение. Снежок тогда вопросительно покосился на Гошу, а та шепотом объяснила:

– Кукла в кукле.

Снежок нахмурился, раздумывая, зачем и, главное, как засовывать одну куклу в другую. Аналогию он в принципе понял, но очень серьезно и тоже шепотом сообщил Гоше:

– Вы странные.

– Мы знаем, – гордо ответила она.

***

Снежок развернул борд и повел его обратно. Взмыть над стеной, взлетев почти вертикально, как это только что сделала Гоша, он не мог – сейчас его борд был непредсказуем и на вираже вполне мог влепиться в стену. Или просто перевернуться – и тогда Снежок грохнется с него головой в песок. А песка у него в волосах и так предостаточно.

Ему был нужен разгон и плавная дуга. И пока он отходил для разгона, ему уже открыли ворота. И со снисходительным сочувствием кивнули.

Здесь все понимали, что такое Гоша. И как нелегко бывает провести рядом с ней целый день. Сочувствовали Снежку искренне и даже сладости с кухни втихаря передавали.

Похоже, здесь один только Снежок не понимал, как тяжело ему с Гошей. Гоша ему нравилась. Да, иногда она раздражала, иногда злила, изредка даже пугала, но совсем чуточку. Ровно настолько, насколько положено любимой сестре. Снежок, конечно, был в этом не эксперт, у него раньше сестер не было, да и не любил он никого, и его никто не любил, но так ему казалось. Так он чувствовал.

Гоша стояла на борде в метре от входа в особняк. Обернулась через плечо и хитро улыбалась, дожидаясь, пока Снежок выведет борд над дорогой – выйдет на финишную прямую.

Он осторожно выровнял борд. Очень мягко, пяткой, включил максималку. Выдохнул и рванул вперед на ускорении. Гоша тут же понеслась к двери – у нее не было времени включать ускорение.

А у Снежка – выключать.

Потому и в захлопнутую перед носом дверь он тоже въехал на ускорении. И с грохотом. Из-за двери ехидно заржали.

– Эй! – возмутился Снежок. Спрыгнул на порог и подхватил борд. Потер ушибленный локоть. – Я чуть нос из-за тебя не сломал!

– Ты чуть дверь не сломал, – фыркнула Гоша, – носом.

А потом послышались тяжелые шаги и бас мистера Черноффа. Сначала тот басил издалека, и его было не разобрать, потом оказался ближе, и Снежок четко расслышал:

– А ну, с дороги, козочка, – и дверь распахнулась. Снежок шагнул внутрь и тут же угодил в мощные отцовские объятия.

– Ну, привет, бандит, – сказал ему Чернофф и потрепал по волосам. Трепал он жестко – не в пример Гошиным мягким подзатыльникам. И ласкательные эпитеты, обращаясь к детям, тоже подбирал довольно странные. Но что с него возьмешь? Он сам был странным. Странным и огромным. Поражал своими размерами, даже сейчас, когда Снежок успел морально подготовиться и настроиться.

Чернофф был огромен и лыс. И казался бы опасным грозным дядькой, если бы Снежок не знал: он хороший. Чернофф обнаружил его на борту и никому не сдал. Не кричал. Не ударил. Привел в свой дом. Отнесся очень по-человечески. По-отечески. Если, конечно, Снежок правильно понимал значение этого термина.

Чернофф дал ему дом и семью. Теперь дом Снежка был на Цитрусе.

И ему сложно было понять Зака, у которого дом здесь был всегда, и отец был, и Гоша, в конце концов, а он так стремился все это покинуть. Улететь и никогда не возвращаться. Зак никогда так не говорил, но было ясно: если он улетит, уже не вернется.

И ладно – дом, ладно – отец. Но Гоша! Как ее можно оставить?

– Иди сюда, дай глянуть на тебя! – отец отстранился и потрепал по щекам, заглядывая в лицо. – Вырос-то как, а, Гоша? Мужик у нас растет! Мужи-ик! Ну, иди, переоденься, – и мощным отеческим подзатыльником дал ускорение по коридору.

– Твой мужик уже борд сломал, – нажаловалась Гоша.

– Починим! – решительно сказал мистер Чернофф. – Как Мэй будет готов – зайдите в кабинет.

Широко и тяжело ступая, двинулся прочь. Гоша так же тяжело вздохнула ему в спину.

Снежок шагнул в комнату, поспешно стащил шарф. Тряхнул – и на пол посыпался песок.Наклонил голову, взъерошил волосы – и посыпалось еще больше, чем с шарфа. Сбросил куртку и ботинки. Босиком вышел в коридор и наткнулся на Гошу.

Та стояла, привалившись к стене напротив двери и скрестив руки на груди.

– Ну? – спросила у него. – Какие идеи?

– Насчет чего? – растерялся Снежок.

– В кабинет зовет, – она ткнула пальцем вверх – кабинет отца был на втором этаже, – не просто так. Серьезный разговор. Какие идеи?

– Не связываться с плохой компанией? – предположил Снежок и двинулся вперед по коридору. Гоша шагнула следом. – Это у него всегда.

– Никак не поймет, – вздохнула Гоша, – что мы и есть плохая компания.

– Не нарушать правил, – продолжил Снежок. – Что мы в последнее время нарушали, о чем ему могли рассказать?