Текст книги "Обгоняя смерть"

Автор книги: Тим Уивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

И повернул зеркало.

Я взглянул в него.

Легион стоял в проеме двустворчатой двери позади меня, одетый, как и Эндрю, в черное, но с белым мясницким фартуком.

Я сглотнул. Закашлялся. Сплюнул.

Когда снова взглянул в зеркало, Легион подошел ближе, подняв маску на темя. Это был тот самый человек, что подошел ко мне в пивной в Корнуолле, только теперь он выглядел помешанным. Безумным. Словно приблизился к чему-то восхитительному. Такому, о чем давно мечтал.

Он взглянул на Эндрю, потом снова на меня и улыбнулся – язык показался из плоского, безгубого рта.

Его язык.

Темный, почти малиновый. Раздвоенный. Руки Легиона подергивались, ноги дрожали, словно через него проходил электрический ток.

– Подожди, – спокойно сказал я.

Он отступил в сторону, и я увидел то, что находилось позади него.

За двустворчатой дверью была маленькая комната, площадью примерно пятнадцать квадратных футов, с очень высоким потолком. Это тоже был холодильник, но стены окрашены в черный цвет. В центре под фонарем стоял почти касавшийся потолка деревянный крест из железнодорожных шпал. На концах перекладины висели наручники. Посередине столба была подставка для ног.

Легион подошел и, взявшись за спинку моего стула, стал медленно его поворачивать. Стул скрипел, ножки царапали пол, пока я не оказался возле зеркала.

И взглянул на свое отражение.

– Что вы, черт возьми, со мной сделали?

Спину исхлестали плетью, пока я был без сознания, тонкие розовые полосы тянулись вдоль позвоночника.

– Похоже, он беспокоится, – улыбнулся Легион.

– Как и все мы в итоге, – согласился Эндрю.

Легион надвинул маску на лицо. Я отчаянно старался пошевелиться, заставить себя сопротивляться, но почувствовал, как игла шприца снова вошла мне в шею.

39

Сначала я ощутил боль, шедшую через грудь в пах и верхнюю часть бедер. Казалось, меня опустили в кипяток, так жгло кожу. От каждого движения, каждого вдоха становилось все хуже.

В темноте я слышал чьи-то легкие шаги. И негромкое, ритмичное поскрипывание колес тележки.

Я открыл глаза.

Голова от тяжести склонялась на грудь. Когда я попытался поднять ее и осмотреться, шею и спину мучительно закололо.

Я глубоко вдохнул.

Меня примкнули наручниками к кресту в пяти футах над полом. Потолок в этой комнате был примерно втрое выше. Ноги упирались в подставку, руки были разведены в стороны. На мне остались только трусы.

В комнате было холодно. Я пошевелил пальцами, пытаясь усилить кровообращение. Но движение вызвало болезненную пульсацию в руках и плечах. Я снова втянул в легкие воздух и закрыл глаза.

Темнота. Одиночество.

Затем вновь послышалось поскрипывание.

Слева от меня показалась металлическая тележка – такие используют в операционных. Вез ее Легион. Наверху, на металлических полках, лежали скальпель, молоток и два больших гвоздя. А рядом третий, более толстый и длинный, похожий на ржавую железную трубку. Должно быть, вытащенный из шпалы.

Остановив тележку, Легион поправил инструменты на полках и медленно повернулся ко мне. Во время этого долгого, затянутого движения глаза его в отверстиях маски ни разу не мигнули.

Он снова скрылся из виду. Я поднял голову, превозмогая боль, и увидел двустворчатую дверь в соседнюю комнату, где сидел раньше. Но теперь она была закрыта.

Я посмотрел влево.

К стене была прислонена алюминиевая стремянка. Легион взял ее и посмотрел на меня. Глаза его забегали по моему телу, язык выглядывал из прорези маски. Он поставил стремянку под моей левой рукой.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я.

Легион не ответил. Взял скальпель и поднялся на вторую ступеньку. Маска оказалась примерно в футе от моего лица, запах, шедший от его тела, ударил в нос. Он выглядел угрожающе. Я посмотрел на скальпель, потом в его глаза. Чем опаснее человек, тем труднее ему подавить свое темное начало. И пахло от него, как от животного: не приближайся, если не хочешь пострадать.

– Зачем ты это де…

Легион молниеносно полоснул меня скальпелем по бедру. Я вскрикнул и машинально попытался зажать рану. Но рука была крепко примкнута наручниками к шпале.

Легион стал спускаться по стремянке, глаза его сияли от удовольствия. Он бросил скальпель на тележку и поднял взгляд. Понаблюдал за мной несколько секунд. Ему понравилось, как я морщусь от боли, стремительно распространявшейся от раны по всему телу.

Он взял молоток и тонкие гвозди, оставив третий, большой, на полке. И снова стал подниматься по стремянке.

– Поразительно, сколько повреждений может получить человеческое тело, – сказал он отрывистым, резким голосом. – Поразительно, как долго оно выносит боль ради выживания.

На верхней ступеньке он взглянул на меня, чуть опустив голову. И мне показалось, что под пластиком он улыбается.

Наслаждается моей болью. И выражение его лица в эту минуту мало чем отличается от маски.

– Перестань, – сказал я.

Он безучастно выбрал один из гвоздей и приставил острием к моему указательному пальцу, проколов кожу.

– Говорят, ты правша, – произнес он.

– Перестань.

– Тогда мы сперва позабавимся с левой рукой.

– Перестань.

Легион ударил молотком по шляпке гвоздя. Я почувствовал, как тот пронзил мой палец и ноготь и вошел в шпалу, а через мгновение ощутил боль, опалившую руку ударом молнии. Я закричал, голос эхом отразился от стен.

– Рука очень сложна анатомически, – спокойно продолжал Легион, не обращая внимания на мой крик и, приставил острие второго гвоздя к среднему пальцу. – Двадцать семь костей, включая восемь только в одном запястье. Мышцы, сухожилия, связки, хрящи, вены, артерии, нервы… Главное, не задеть ничего важного.

Моя рука начала дергаться, словно умирающее животное, брошенное на дороге. Легион наблюдал за ней несколько секунд. Потом, откинув голову, стал разглядывать меня, словно я находился по другую сторону стекла в зоопарке.

И вбил гвоздь через второй палец.

Я закричал.

– Мы убьем тебя, Дэвид, – сказал он.

Я закричал снова, пытаясь заглушить боль и его голос. Но он хладнокровно дождался, когда я замолчу, полез в карман фартука и достал шприц.

– Но сперва ты почувствуешь… – он поднял иглу, – каково быть воскрешенным.

* * *

Я умирал быстро.

Все звуки утихли. Свет превратился во тьму. Потом тьма рассеялась, и я увидел себя. Мое почти нагое тело примерзло к кресту. На запястьях были браслеты наручников. Легион наблюдал за мной снизу. Я видел все: свое темя, гвозди, следы ударов плети на спине. Я был в сознании. Ощущал руками древесину креста, внутренний голос повторял мне снова и снова, что я еще не мертв.

Но потом что-то переменилось.

Мне показалось, будто крохотное, еще сохранившееся у меня самообладание начало исчезать. А когда это прошло, передо мной стали разворачиваться сцены из прошлой жизни. В лесу с отцом. Сидение у его кровати, когда он умирал. Знакомство с Деррин. День, когда я сделал ей предложение. День, когда нам сказали, что мы не можем иметь детей. День, когда она попросила меня найти пропавшую девушку.

«Для тебя это в самый раз, Дэвид».

Снова ее голос. А после него иная тьма: всепоглощающая, пока не осталось только эхо голосов, которые я любил.

А за ними слышался рокот волн.

Напоминающий шум моря.

СЕМЬЯ

Четверо членов группы вскапывали клумбы возле «Вифании». За ними наблюдали мужчина и женщина. Он забывал теперь очень многое – даты, лица, разговоры, которые обещал хранить в памяти, – но их имена помнил. Мужчину звали Стивен, это был первый человек, которого он встретил, приехав на ферму. А женщину – Мэгги. О ней он почти ничего не знал и вряд ли хоть раз общался. Но ее лицо было ему знакомо. В темном уголке сознания, где хранилось то, чего он решил не уступать им, жило воспоминание, как она склонялась над ним и выдергивала зубы.

Стояла ранняя весна. Земля была влажной. Он поддевал лопатой навоз и откидывал в сторону. Чуть дальше он видел Розу, девушку, как и он, наказанную пребыванием в комнате с кольцами. Он хорошо ее помнил. Они три дня провели в этой комнате, пока Розу не увели. Она с ним разговаривала и кое-что рассказала. А потом ее перевели на следующую часть программы. Теперь она выглядела лучше – не такой серой, слегка румяной, – но как будто едва его помнила. Иногда большие ясные глаза Розы останавливались на нем, и мозг ее напряженно пытался восстановить в памяти, где она его видела, и о чем они говорили. Но, как правило, она смотрела сквозь него, словно он был призраком, витающим над полями фермы.

Он вогнал лопату в землю и почувствовал, как задрожал черенок. Пальцы на миг пронзила острая боль. Он повернул левую руку ладонью вверх. На подушечках, где некогда находились капиллярные линии, были пятна гладкой белой кожи. Полдюйма в диаметре, почти круглой формы. Перевернув руку, он увидел такие же раны под ногтями. Только когда ногти отросли, пространство вокруг ран полностью не закрылось – и никогда не закроется, углубленное, словно паз; бескровное, бесцветное пятно кожи.

Последняя стадия программы.

Эта программа уничтожала и перестраивала их, готовила к новой жизни. Свободной от воспоминаний о наркотиках, изнасилованиях, побоях. Но и обо всем прочем, что они некогда делали. О местах, где бывали. О людях, которых любили. К концу программы они забывали о первой жизни. У них не было прошлого.

Только у него оно было – и всегда будет.

Он сунул руку в карман и коснулся края полароидного снимка. Доставать его не требовалось. Он помнил каждый дюйм. И знал, что сделает с ним, если представится такая возможность. Он противился программе с самого начала. И воспоминаний, которые сумел удержать в кармане и в голове, им никогда не обнаружить.

Он подъезжает к бровке и заглушает мотор. По ветровому стеклу слева направо идет трещина. В углу над рулем видна кровь. Много крови.

Он вылезает наружу и запирает дверцы.

Передняя решетка машины сломана, одна фара разбита, на капоте кровь. Разбрызганная, будто краска. Залившая фары, бампер и номерной знак. Он поворачивается и смотрит на дом.

В окне видит отца.

Он быстро идет по дорожке, поднимается на крыльцо и открывает парадную дверь. В доме пахнет жареным. В кухне отец, передвигает сковородку и сперва не замечает его, потом поворачивается и вздрагивает.

– Ты напугал меня, – говорит отец, оглядывая его с головы до ног. – Что случилось?

– Папа, я это сделал.

– Что сделал?

– Ал.

– Что с Алом?

– Я с ним разобрался.

Отец улыбается:

– Ты разговаривал с ним?

–  Нет. Нет. Разобрался. Как мы хотели.

Отец хмурится:

–  О чем ты?

– Мы можем оставить себе деньги.

– Что?

–  Деньги, —отчаянно повторяет он. – Мы можем оставить их себе. Делать с ними все, что угодно. Ала нет, папа. Я разобрался с ним. Его нет.

–  Как это понять – нет?

– Ты знаешь.

–  Нет, не знаю. Как это понять – нет?

– Его нет, – негромко говорит он. – Ал мертв.

Лицо отца вытягивается.

– Ты убил его?

– Да.

– Зачем?

Он хмурится:

– Деньги.

– Деньги?

– Помнишь, мы говорили об этом. О том, чтобы оставить их себе.

– Ты убил его ради денег?

– Ради нас.

– Не впутывай меня в это.

– Папа…

– Не смей меня в это впутывать.

– Но ты хотел оставить деньги. Разобраться с Алом.

– Ты вызвался поговорить с ним, но не убивать.

– Папа, я думал, ты хотел этого.

– Я хотел, чтобы ты урезонил его.

– Но ты сказал мне…

– Я сказал, чтобы ты поговорил с ним.

– Ты сказал, чтобы я убил его.

– Что? Ты в своем уме?

– Ты сказал, чтобы я это сделал.

–  Что тебе, черт возьми, взбрело в голову?

– Это я сказал, что не хочу его смерти.

–  Что тебе взбрело в голову?

–  Ты хотел его смерти, папа. Я это сделал по твоему желанию. Сделал ради тебя. А теперь ты отрицаешь, что говорил это.

– Я не говорил, чтобы ты убил его.

– Ты го…

– Нет! Помолчи и подумай, что ты наделал. Ты хоть понимаешь, что натворил? Тебе нельзя было даже появляться здесь. Нужно было бежать и прятаться.

– Что?

– Где Ал?

– Ты хочешь, чтобы я подался в бега?

– Где Ал?

– На автостоянке.

– Возле стриптиз-клуба?

– Хочешь, чтобы я сбежал?

– Возле стриптиз-клуба?

– Да.

– Ты оставил его там?

– Конечно.

– Черт возьми. Что ты наделал?

– Хочешь, чтобы я сбежал?

– А ты что предлагаешь?

Он смотрит на отца и пятится из кухни в гостиную.

–  Ты отворачиваешься от меня.

– Найди место, где можно пожить.

– Вот как?

– Спрячься на время.

– Спрятаться?

– Пусть это забу…

– С какой стати мне прятаться? Ты повинен в этом так же, как и я. Ты говорил, что хочешь его смерти, чтобы завладеть деньгами. Как думаешь, почему я это сделал? Чтобы спасти тебя и маму. Спасти нашу семью.

–  То, что ты сделал, дурно.

–  Ты отворачиваешься от меня.

–  Чего ты ожидал?

– Чего ожидал? Твоей поддержки.

– Ты убил человека.

Ключи от машины все еще у него в руке. Он ощупывает их, проводит пальцем по ключу зажигания, ощущает бороздки. Теперь у него есть только машина.

– Я не вернусь.

– Пусть все забудется.

– Нет, папа. Если уеду, то не вернусь. Тебя это устраивает?

– Что ты хочешь услышать от меня, сын?

Он поворачивается и идет к парадной двери. Потом оглядывается на отца, стоящего на пороге кухни:

– Ал сказал мне кое-что сегодня вечером.

– Тебе нужно уехать.

– Ты когда-нибудь собирался сообщить мне?

– Что?

– Ты бы когда-нибудь сказал?

– О чем?

– Про брата, о существовании которого я не знал.

Они стоят так какое-то время: Малькольм смотрит в пространство, глаза его блестят в кухонном свете; по лицу Алекса катятся слезы.

Наконец Алекс поворачивается и уходит.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

40

Когда я очнулся, Легион был справа. Стоял на верхней ступени стремянки, прижимая большой гвоздь острием к моей правой руке.

И тут раздался какой-то звук.

Легион посмотрел мимо меня на двустворчатую дверь. Я услышал, как она открылась, и звук стал громче.

Это был сигнал тревоги.

– Что это? – спросил Легион.

– Тревога в Красной комнате, – послышалось в ответ. Появился Эндрю.

– Почему включилась сигнализация?

Молчание.

Легион не оставил своего занятия – гвоздь упирался острием в мою ладонь, в другой руке он держал молоток, готовясь нанести удар.

– Почему? – снова спросил он.

– Должно быть, кто-то туда проник.

Легион взглянул на меня, потом снова на Эндрю. Глаза его пылали гневом.

– Сначала я покончу с этим.

– Потом, – возразил Эндрю.

– Нет. Не дадим ему снова уйти.

– Потом, – повторил Эндрю. – Кто-то привел в действие сигнализацию, и это чужой. Прочешем территорию, тогда закончишь.

– Кому нужно лезть в Красную комнату?

Легион уставился на Эндрю, затем мельком взглянул на меня. Они думают, что я с кем-то связан. И этот кто-то привел в действие сигнализацию.

– Пошли, – сказал Эндрю.

Легион отвел гвоздь от моей ладони и наклонился ко мне, маска коснулась моей щеки.

– Тебе будет только хуже, – прошептал он.

Он спустился, положил гвоздь с молотком на тележку и скрылся из виду. Хлопнула дверь. Сигнал тревоги стал тише. Снаружи послышались голоса, потом все стихло.

Только сигнал тревоги.

Я пошевелил правой рукой. Браслеты плотно облегали запястья. Казалось, они стерли несколько слоев кожи. Попытался сосредоточиться на этом, представить, как я выгляжу – в кровоподтеках, царапинах, фиолетовых синяках, – потому что боль в спине, в пальцах левой руки, в шее, в ногах была очень сильной. Бушевала, как грохочущий, неистовый прибой.

Я снова закрыл глаза.

Меня поглотили чернота и тишина. Потом показалось, будто я поворачиваюсь, и передо мной появилась дверь.

За ней сиял свет. Поразительно яркий: он проникал в замочную скважину, в щели, в крохотное отверстие выпавшего сучка посередине. Я подошел, взглянул на дверную ручку и почувствовал, что тянусь к ней. Рук своих я не видел, но ощутил их на ручке. Ощутил, что поворачиваю ее.

Потом замер.

В пространстве позади себя я чуял чье-то приближение. Какого-то призрака. И вместе с ним появился далекий звук. Я его узнал. Это был шум разбивающихся о берег волн.

Такой же, как в тот вечер, когда я познакомился с Деррин.

Призрак словно кивал мне, подтверждал мою правоту.

Деррин ждет меня за этой дверью?

Ответа нет.

Я хочу видеть мою жену.

Я почувствовал, как призрак удаляется.

Пожалуйста, дай мне увидеть мою же…

– Дэвид?

Я открыл глаза. Снизу на меня смотрел человек: неряшливый, грязный. Он выглядел бездомным: покрытая пятнами разнородная одежда; поднятый капюшон куртки; заросшее косматой бородой лицо. Я не знал, реален ли он. Так часто терял сознание, что было трудно определить.

Человек подошел ближе.

Вспыхнула искорка узнавания. Потом исчезла. Но когда он сделал еще шаг к стремянке, я напряг память и вспомнил. Человек, вломившийся в мою машину. Ушедший от меня возле «Ангела». Тот, которого я видел у своего дома. Я знал его. Знал все время.

– Алекс…

Он взглянул на двустворчатую дверь и поднялся по ступенькам к моей правой руке. Взглянул на меня, расстегнул куртку и достал кусачки.

Щелк.

Браслет свалился с запястья.

Алекс подхватил мою руку, когда она падала, но это движение все же вывело меня из равновесия. Я зашатался на подставке для ног, крест завибрировал, когда я наклонился вперед, но Алекс вернул меня в устойчивое положение и медленно опустил мою руку.

Потом передвинул стремянку к левой перекладине креста и поднялся снова.

– Я вытащу гвозди, – сказал он. Голос звучал мягко, сочувственно. – Будет больно. Но вам нужно молчать. Если закричите, они услышат – даже сквозь сигнал тревоги.

Он положил кусачки на верхнюю шпалу и осторожно ухватил шляпку гвоздя в моем указательном пальце. Посмотрел на меня, затем снова на гвоздь.

И выдернул его.

Боль была адской – словно вырвали из сустава всю руку. Каждый дюйм гвоздя, каждая канавка, частичка ржавчины язвила, терзала, разрывала мою плоть, выходя наружу. Алекс показал мне гвоздь, словно вызывая какую-то реакцию. Гнев – или желание отомстить.

В глазах у меня двоилось.

Я снова потерял сознание.

«Дэвид».

«Дэвид».

Я очнулся и увидел, что Алекс смотрит на меня, оба гвоздя лежали на его ладони. Он взял мою руку. Перекусил кусачками соединяющее половинки браслета кольцо и посмотрел, как тот падает на пол, все еще прижимая мою руку к кресту. Затем осторожно опустил ее вниз. Я снова зашатался, ноги ослабели, и на сей раз он позволил мне упасть ему на плечо.

У подножья стремянки Алекс положил меня на живот.

Уголком глаза я видел, как он осматривает мою спину, проводит пальцами по следам от плети.

– Вам нужно сесть.

Я покачал головой. Я не в силах.

– Постарайтесь, Дэвид. Если не хотите умереть здесь, нужно сесть, чтобы я обработал раны.

Я снова покачал головой.

– Да, – твердо сказал он и перекатил меня на спину.

Я вскрикнул.

Он посадил меня, прислонив к кресту, и снял куртку. Положил ее на пол рядом с собой и вытащил что-то из внутреннего кармана. Длинное. Чистое. Я уронил голову и закрыл глаза. Где дверь? Я искал ее, но не видел. Не ощущал больше чужого присутствия. Ничего, кроме боли.

– Хорошо, – сказал Алекс.

Он сидел передо мной на корточках, держа в руках длинную, сложенную вдвое клейкую пленку. Потом стал обматывать ею мое тело, так туго, что, казалось, раздавит грудную клетку. Обертывал меня от подмышек до пояса.

– Снимать ее будет больно, – предупредил он, – но пока пленка умерит боль.

Он осторожно осмотрел раны на моей руке и забинтовал пальцы.

Я посмотрел на него:

– Почему?

– Что «Почему»?

– Почему ты пришел сюда?

Он поднял меня на ноги.

– Потому что кое-кто должен поплатиться.

И тут сигнал тревоги утих.

41

За комнатой для распятия тянулся длинный, узкий, тускло освещенный коридор, наводивший на мысль о военном лагере или бомбоубежище. Окон не было, лишь указывающая влево стрелка на стене с надписью «Поверхность». Мы находились под землей.

Алекс тащил меня, моя рука лежала на его плечах, ноги еле двигались. Он оказался прав: там, где была пленка, боль умерилась, по крайней мере на поверхности кожи. Внутри же все будто разрывали бритвенные лезвия.

На проводах над нами висели лампочки без абажуров, и мы проходили мимо множества дверей, большей частью закрытых, но несколько были открыты. Я заглянул в одну из комнат, маленькую и пустую, если не считать пары двухъярусных коек напротив друг друга.

Чем дальше мы шли, тем темнее становился коридор. Он был сырым, с затхлым, застоявшимся запахом. Рядом со швами в стенах шли ржавые полосы. Алекс остановился и прислушался. Над нами звучали приглушенные голоса. Разобрать слова не удавалось, трудно было даже понять, мужчины это говорят или женщины. Я снова начал терять сознание, но Алекс привел меня в чувство, заставив идти вперед.

В конце концов мы зашли в одну из дверей. За ней находилась треугольной формы прихожая с еще двумя дверями. Левая, с надписью «Операционная», была застеклена. Я разглядел внутри побеленные стены, зубоврачебное кресло, панель с выключателями и розетками над передней спинкой койки, кислородный баллон и такую же тележку, как у Легиона, полную скальпелей, долот, ножниц и зажимов. За дверью справа – без надписи и тоже застекленной – было почти темно, лишь тускло светилась флуоресцентная лампа.

Алекс прошел в правую дверь. Кроме той лампы, что я увидел, здесь было еще две таких же, метрах в десяти друг от друга. Проходя мимо, мы слышали их негромкое гудение. Этот коридор был короче, с двумя дверями по бокам и третьей, открытой в конце. От нее вверх шла лестница.

Внезапно там замелькали силуэты.

Алекс рванул меня вперед, в правую дверь. За ней оказалась комната, похожая на ту, что я видел раньше: две двухъярусные койки и стол. Алекс закрыл дверь и включил свет. На стене висели две зеленые спортивные куртки с капюшонами и две пары брюк. На полу стояли ботинки.

– Наденьте их, – негромко сказал он и, когда за дверью послышались голоса проходивших мимо людей, прижал палец к губам. Взглянув на часы, он усадил меня на одну из коек и протянул спортивную куртку: – Она вам понадобится. На улице холодно.

Он был невероятно сосредоточен, решителен, совсем не такой, как мне представлялось. Может быть, долгое пребывание в бегах меняет человека.

Алекс взглянул на мою левую руку:

– Вам помочь?

Я покачал головой и взял куртку. Когда поднял руки, следы от плети зажгло, словно раны облили спиртом. Над пленкой, где были открытые рубцы – глубокие, темные разрывы плоти, – куртка прилипла.

Алекс надел вторую куртку и снял с крючка брюки. Я посмотрел на свои трусы. На ноги. Следы от плети на бедрах начали синеть.

– Это стандартная одежда, – пояснил Алекс, но тут за дверью вновь послышались голоса, и он притих. Потом повернулся ко мне. Взглянул на часы. – Через минуту опять раздастся сигнал тревоги. Как только он зазвучит, попытаемся уйти. Понятно?

Я кивнул.

Алекс надел брюки и смотрел, как я делаю то же самое – медленно, неуверенно, словно старик. Затем подтолкнул ко мне пару ботинок. Подкладка внутри оказалась мягкой, как мех, ощущение было приятным. На пальцах ног и подъемах ступней у меня до сих пор оставались ссадины и ушибы после бега по лесу.

Алекс чуть приоткрыл дверь и выглянул. Снова посмотрел на часы:

– Пять секунд.

Послышался сигнал тревоги. На сей раз он звучал иначе: вместо коротких, отрывистых гудков долгие, протяжные завывания.

– Порядок, – сказал он и взял меня за руку. – Вперед.

Мы вышли в коридор и направились к лестнице, натянув капюшоны. У первой ступени я поднял взгляд. В свете лампочек начали появляться фигуры; другие, одетые, как и мы, шли нам навстречу. Их было трое. Они уставились на нас, пытаясь вспомнить, кто мы и где могли попадаться им на глаза. Я оглянулся и увидел, что одна из них, девушка, остановилась на ступенях, провожая Алекса взглядом.

– Алекс…

– Не останавливайтесь.

– Она знает тебя.

– Она узнаёт меня.

– Я так и сказал.

– Нет, – ответил Алекс. – Это не одно и то же. Она узнаёт меня, но уже не знает.

С верхней ступени в сером туманном свете я увидел «Вифанию»: треугольник крыши, под ним окно туалета, внизу клумбы. Возле клумб люди, одетые так же, как мы, копали землю – их было десять – двенадцать. Я слышал шум моря, поросшие вереском поля тянулись до самого берега.

– Мы в «Лазаре»? – спросил я.

Алекс шел сзади, держась в тени.

– Да, – ответил он. – По крайней мере в его части. Здание новое. Подземелья нет. В пятидесятых годах здесь был учебный армейский лагерь. Фермерский дом построили над подземельем.

Я взглянул на копавших:

– Что они делают?

– Переворачивают землю.

– Почему не последовали за другими вниз?

– Не знаю. Но выяснять у нас нет времени. – Он опять взглянул на часы. – Так. Первый сигнал тревоги раздался, поскольку были взломаны замки Красной комнаты.

– Красной комнаты?

– В которой они хранят воспоминания. – Алекс повернулся ко мне. – Там все ваши вещи: пистолет, бумажник, патрон, фотографии жены. Обручальное кольцо. Я взломал замки перед тем, как прийти за вами.

– А этот сигнал тревоги?

– Общелагерный. Он включается, если дверь в «Голгофу» остается открытой дольше пяти минут.

– Что такое «Голгофа»?

– На Голгофе распяли Христа, – ответил он. – Но здесь это комната для распятий.

«Голгофа». Так они назвали фиктивную корпорацию, через которую поступали их деньги. Теперь это название обрело для меня смысл.

Алекс взглянул на копавших, кто-то из них смотрел в нашу сторону. Молодые люди лет двадцати.

– Идите за мной, – сказал он.

Мы пошли налево, из темноты в свет. Было очень холодно, на земле все еще лежал снег. Близился вечер – солнце вдали пряталось за густую белую тучу.

Вход в лагерь был устроен в пристройке к «Лазарю». Мы прошли мимо двух затемненных окон и приблизились к красной двери в задней части дома. Рядом с ней находился небольшой навес для машин. Дорога от него вела к боковой части фермерского дома и соединялась с главной трассой возле «Вифании». Под навесом стояли «сёгун» и «форд-рейнджер».

Алекс взломал замки Красной комнаты долотом. Дверь была приоткрыта и слегка покачивалась от ветра. За ней размещалась небольшая кладовка площадью около десяти квадратных футов, с полками от пола до потолка с трех сторон и темно-красными стенами. На полках высились длинные ряды обувных коробок, поставленных друг на друга и занимавших почти все пространство. На них были написаны бесчисленные фамилии. Некоторые оказались мне знакомы – Мызвик, О'Коннел, Таун. Я снял коробку Алекса и заглянул в нее.

– Там пусто, – сказал он.

– Почему?

– У меня ничего не было, когда я вернулся.

– Вернулся? Откуда?

Он выглянул в приоткрытую дверь и посмотрел на меня:

– Расскажу, но не сейчас. У нас нет времени. Берите свои вещи.

Я стал их искать и на средней полке увидел коробку с надписью «Митчелл». Подошел ближе. Под фамилией стояло имя: Саймон. Саймон Митчелл. Друг Алекса. Про которого Кэрри сказал, что он тоже бесследно исчез.

– Это твой друг Саймон?

Алекс кивнул.

– И он сюда приехал?

Послышался шум. Кто-то открыл дверцу «сёгуна».

Я выглянул в узкую щелочку и увидел Мызвика, тянувшегося за чем-то к заднему сиденью. Он взял куртку, захлопнул дверцу и повернулся. Его взгляд скользнул по приоткрытой двери.

И остановился на нас.

Сквозь щель он увидел внутри движение.

Глаза его сощурились. Он сделал два шага вперед. Я оглядел комнату в поисках средства защиты и увидел, что Алекс делает то же самое. Но там не было ничего, кроме обувных коробок.

И тут я вспомнил о пистолете.

Я стал искать свою коробку, оглянулся и увидел Мызвика футах в шести от двери. Он был безоружен, но сжимал кулаки. Я оглядывал ряды коробок, пытаясь найти свою фамилию.

«Быстрее».

Мызвик был уже в пяти футах; я слышал хруст снега под его ногами.

«Быстрее».

Алекс взглянул на меня – с первым проблеском страха в глазах – потом на Мызвика.

«Быстрее. Быстрее».

И тут я увидел ее слева, на одной из верхних полок. Поднял руки, и спина будто взорвалась. Я стиснул зубы, едва не крича от боли. Но все-таки снял коробку и откинул крышку. Здесь была моя жизнь. Ключи от машины. Бумажник. Фотографии Деррин. Обручальное кольцо, которое я счел потерянным навсегда, когда оно покатилось по полу холодильника. Рядом с ним лежал патрон.

И пистолет.

Я схватил «беретту», поставил коробку на пол и встал за дверью рядом с Алексом. В щель между дверью и косяком я увидел тянувшегося к ручке Мызвика и спустил предохранитель – послышался щелчок.

Достаточно громкий, чтобы Мызвик замер.

Теперь я видел только часть его спины. Не знал, что он делает. Куда смотрит.

Мы долго оставались в таком положении. Потом Мызвик снова потянул дверь, дюйм за дюймом, и в комнату стало проникать больше света, падавшего на полки, коробки, на пол. Солнце стояло позади Мызвика, низко над горизонтом, и на половицы кладовки от него падала длинная тень. Когда он шагнул вперед, она стала короче.

Оказавшись в комнате, Мызвик сразу же увидел меня. Я навел ему в лицо пистолет. Он вздрогнул и отступил назад, наткнувшись на полку. Одна из коробок упала, и содержимое ее вывалилось. Фотографии. Ожерелье. Письмо. Чья-то забытая жизнь рассыпалась по полу.

Мызвик посмотрел на меня. На пистолет.

На Алекса.

– Ты напрасно вернулся.

Нас разделяли два фута. Я ткнул Мызвика стволом в нос. Хлынула кровь, потекла по его губам и подбородку. Когда он нагнулся, схватясь за лицо, я рукояткой ударил его в висок. Он упал на спину с глухим стуком.

Я на несколько секунд оцепенел от боли. Обретя наконец способность двигаться, взглянул на Алекса. Он растерянно смотрел на Мызвика – словно в сознании его теснились воспоминания. Потом повернулся к двери, за которой виднелась изрытая колеями дорога. Несколько землекопов все еще поглядывали в нашу сторону, пытаясь понять, что происходит.

Он открыл рот, чтобы заговорить со мной, и тут сигнал тревоги прекратился.

Тишина окутала ферму. Слышалось только позвякивание лопат о подмерзшую землю.

Алекс опустился на колени и стал рыться в карманах Мызвика.

– Что ты делаешь?

– Ищу ключ.

– Ключ?

Он молча продолжал искать. Однако в конце концов встал, явно обеспокоенный, снова посмотрел на группу и сказал:

– Нужно присоединиться к ним.

– Зачем?

– С ними нет инструктора.

– Ну и что? Я на пятнадцать лет старше любого из них. Они поймут, что я не участвую в программе. А если кто-то захочет поднять тревогу?

– Они не сделают этого, – ответил Алекс, не сводя глаз с молодых людей. – Так обработаны программой, что не смогут вспомнить, участвуем мы в ней или нет. И на возраст не обратят внимания. – Он взглянул на меня: – Когда у тебя нет памяти, нельзя быть ни в чем уверенным.

– Много у нас времени?

– Эндрю будет осматривать лагерь, комнату за комнатой, убеждаясь, что все в порядке. В последнюю очередь зайдет в «Голгофу», значит, у нас, – взглянул он на часы, – примерно минута до того, как он со своим цербером обнаружит, что вы больше не прибиты к кресту. И две минуты до их появления на поверхности.

– Я проделал дыру в заборе – можно вылезти в нее.

– Включен ток.

– Ток?

– Пропущен по изгороди.