Текст книги "Обгоняя смерть"

Автор книги: Тим Уивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

ГОД НАЗАД Алекс Таун погиб в автокатастрофе.

МЕСЯЦ НАЗАД мать заметила его в уличной толпе.

НЕДЕЛЮ НАЗАД специалист по поискам пропавших людей Дэвид Рейкер взялся за дело Алекса.

Смертельная ошибка!

Ошибка, о которой Дэвиду придется очень сильно пожалеть.

Потому что есть нечто ГОРАЗДО СТРАШНЕЕ смерти…

Тим Уивер

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

notes

1

2

3

Тим Уивер

Обгоняя смерть

«И сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море».

Апокалипсис, 16:3

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Незадолго до кончины Деррин иногда будила меня, подергивая за воротничок рубашки, глаза ее бегали, как стеклянные шарики в банке, голос молил о помощи. Страдания были ужасны, но ведь она прожила еще один день.

В те последние месяцы кожа ее напоминала пергамент, туго обтягивающий кости. Она потеряла все волосы, осталась только щетинка над ушами. Но меня это нисколько не беспокоило. Будь у меня выбор прожить сутки с Деррин времен нашего знакомства или всю жизнь с такой, как в конце, я, ни секунды не раздумывая, выбрал бы второе. При мысли о существовании без нее у меня останавливалось дыхание.

Деррин была на семь лет моложе, в тридцать два года у нее обнаружили опухоль. Четыре месяца спустя она упала в супермаркете. Я был журналистом, проработал в газете восемнадцать лет, но, когда это опять случилось в метро, уволился, стал внештатником и отказался от командировок. Решение это далось легко. Я не хотел находиться в другом конце мира, когда мне позвонят в третий раз и скажут, что она умерла.

В день, когда я ушел из газеты, Деррин показала мне место, которое выбрала для себя на кладбище в северной части Лондона. Посмотрела на могилу, на меня и улыбнулась. Я это ясно помню. В мимолетной улыбке было столько боли и страха, что мне захотелось что-нибудь разнести. Колотить и колотить, пока не притупятся ощущения. Вместо этого я взял ее за руку и привлек к себе, дорожа каждой оставшейся нам секундой.

Когда стало ясно, что химиотерапия не помогает, Деррин решила прекратить лечение. В тот день я плакал, горько плакал, пожалуй, впервые с раннего детства. Но – оглядываясь назад – это решение было правильным. Она не потеряла достоинства. Без посещений больницы и последующей реабилитации наша жизнь стала привольнее, и провести так какое-то время было замечательно. Деррин много читала, шила, а я работал по дому, красил стены, приводил в порядок комнаты. А через месяц после ее отказа от химиотерапии решил заработать на оборудование кабинета. Деррин считала, что мне необходимо место для работы.

Только работы не было. Задания давали – главным образом из сочувствия, – но из-за отказа ездить в командировки ко мне обращались лишь в крайнем случае. Я превращался во внештатника отвратительного мне типа. Становиться таким не хотелось. Но день ото дня Деррин значила для меня все больше, и приходилось считаться с обстоятельствами.

Однажды я вернулся домой и на столе в гостиной обнаружил письмо от подруги Деррин. Она была в отчаянии. Исчезла ее дочь, а полиция якобы не занималась поисками. По ее мнению, я единственный мог помочь. Вознаграждение она предложила очень большое – больше, чем стоили несколько телефонных звонков, – но сама по себе идея вызвала у меня странные чувства. Деньги мне были нужны, в лондонской полиции имелись знакомые, способные найти пропавшую дочь за несколько дней. Только я не хотел связывать прежнюю жизнь с новой. Не хотел возврата к прошлому.

Поэтому решил отказаться. Но когда вышел с этим письмом в сад, Деррин покачивалась в кресле-качалке и улыбалась.

– Что тебя веселит?

– Ты не знаешь, стоит ли браться за это дело.

– Знаю, – сказал я. – Не стоит.

Деррин кивнула.

– Думаешь, мне следует за него взяться?

– Для тебя это в самый раз.

– Гоняться за сбежавшими детьми?

– Для тебя это в самый раз, – повторила она. – Воспользуйся, Дэвид, этой возможностью.

Вот так все и началось.

Я подавил сомнение и через три дня нашел девушку в Уолтемстоу. Затем последовал розыск других пропавших детей, и я вернулся к своей прежней работе. Задавал вопросы, звонил по телефону, шел по следу. Детективная сторона журналистики всегда нравилась мне больше, чем литературная. И, разыскивая беглецов, я чувствовал себя на своем месте, ведь процесс был тем же самым. В большинстве случаев главное в поиске пропавших без вести – желание их найти. У полицейских нет времени отыскивать каждого ушедшего из дома подростка – и, думаю, иногда они не понимают главной причины, по которой дети исчезают. Как правило, не с целью доказать что-то, просто в их жизни случается непоправимое, и единственное спасение – это бегство. А потом дети попадают в западню и не могут вернуться.

Впрочем, несмотря на то что ежедневно исчезают сотни детей, зарабатывать на жизнь их розыском я не собирался. Мне это никогда не казалось работой в отличие от журналистики. Однако вскоре я стал получать хорошие деньги. Деррин убедила меня снять офис неподалеку от нашего дома, чтобы я не торчал подле нее, а самое главное – убедился, что могу сделать свое занятие профессией. Она называла это долгосрочным планом.

Через два месяца Деррин умерла.

2

Когда я открыл дверь кабинета, на меня повеяло холодом, на полу лежали четыре конверта. Я бросил почту на письменный стол и раздвинул шторы. Ворвался утренний свет, и стали видны фотографии Деррин. На одной, моей любимой, мы были в пустынном прибрежном городке во Флориде, песчаный пляж полого спускался к морю, повсюду валялись словно бы целлофановые медузы. В закатных лучах Деррин выглядела потрясающе. Глаза светились голубым и зеленым. На носу и скулах виднелись веснушки. Светлые волосы побелели от солнца, контрастируя с загорелой кожей.

Я сел за стол и придвинул фотографию.

На снимке мои глаза были темными, волосы черными, на подбородке и на щеках пробивалась щетина. При росте шесть футов два дюйма я высился над Деррин, прижимая ее к себе, и голова ее покоилась на моей груди.

Физически я все тот же. Когда есть возможность, тренируюсь. Внешностью своей горжусь. Все еще хочу выглядеть привлекательно. Но – может быть, на время – какой-то блеск исчез. И, как у родителей пропавших детей, искорка в глазах потухла.

Я повернулся на стуле и взглянул на них. На тех, кого разыскивал.

Их лица заполняли пробковую доску на стене за моей спиной. Целиком и полностью. Фотографий Деррин здесь не было.

Только снимки без вести пропавших.

После того как я нашел первую девушку, ее мать разместила сообщения об этом; сперва на доске объявлений в отделении больницы, где работала вместе с Деррин, потом в витринах нескольких магазинов, указав мое имя и телефон. Думаю, она пожалела меня, зная, что я нигде не работаю. Люди до сих пор звонят мне и просят помощи, говоря, что видели объявление в больнице. И пожалуй, мне нравится, что оно все еще висит. Где-то в лабиринте коридоров. Или, выгорев на солнце до желтизны, в витрине магазина. В этом есть какое-то утешение. Деррин словно бы живет в том, что я сделал.

Почти весь день я просидел за столом при выключенном свете. Несколько раз звонил телефон, но я не брал трубку, слушая, как звонки оглашают кабинет. Ровно год назад Деррин вынесли из нашего дома на носилках. Через семь часов она умерла. И я понимал, что в таком состоянии духа не могу думать о работе, поэтому, когда часы пробили четыре, стал собираться.

И тут приехала Мэри Таун.

Я услышал, что кто-то поднимается по лестнице, медленно одолевая ступеньку за ступенькой. Наконец наружная дверь щелкнула и со скрипом открылась. Когда я выглянул, в приемной сидела Мэри. Мы были знакомы несколько лет. Она работала с Деррин в больнице. Ее жизнь тоже была трагичной: муж страдал болезнью Альцгеймера, а сын шесть лет назад ушел из дома, никому ничего не сказав. В конце концов его нашли мертвым.

– Привет, Мэри.

Я испугал ее. Она вскинула глаза. Лицо избороздили морщины, обозначив каждый год из пятидесяти. Должно быть, некогда она была красивой, но жизнь обошлась с ней жестоко, и душевные страдания отразились на ее внешности. При низком росте она еще и сутулилась. Щеки и губы поблекли. В волосах серебрилась седина.

– Привет, Дэвид, – негромко сказала она. – Как поживаешь?

– Хорошо. – Я пожал ее руку. – Давно не виделись.

– Да. – Она потупилась. – Год.

Мэри имела в виду похороны Деррин.

– Как Малькольм?

Так звали ее мужа. Она взглянула на меня и пожала плечами.

– Ты далеко от дома, – заметил я.

– Да. Мне нужно было повидать тебя.

– Зачем?

– Хотела с тобой кое-что обсудить.

Интересно, что именно.

– Я не могла до тебя дозвониться.

– Да.

– Звонила несколько раз.

– Видишь ли… – Я оглянулся на фотографии Деррин. – Сейчас у меня довольно трудное время. Особенно сегодня.

Мэри кивнула:

– Я знаю. Извини, Дэвид. Но ведь ты неравнодушен к тому, что делаешь. К своей работе. Мне нужен такой человек. Неравнодушный. – Она снова взглянула на меня. – Вот почему ты нравишься людям. Ты сознаешь утрату.

– Не уверен, что утрату можно осознать. – Я увидел печаль на ее лице и понял, зачем она пришла. – Послушай, Мэри, сейчас я не берусь ни за какие дела.

Она вновь кивнула.

– Помнишь, что произошло с Алексом?

Так звали ее сына.

– Конечно.

– Все подробности?

– Большую часть.

– Не возражаешь, если я их перечислю? – спросила она.

Я молча смотрел на нее.

– Пожалуйста.

Я вздохнул.

– Давай пройдем в кабинет.

И повел ее из приемной к письменному столу. Она оглядела фотографии на стенах.

– Садись, – пригласил я, придвинув ей стул.

Она благодарно кивнула.

– Ну, рассказывай об Алексе.

– Ты помнишь, что он погиб в автокатастрофе чуть больше года назад, – негромко заговорила Мэри, когда я сел напротив нее. – И… что он был пьян. Он врезался на «тойоте», такой же, как была у отца, в грузовик. Машина маленькая. Она оказалась в пятидесяти футах от шоссе, посреди поля; сгорела до остова, как и он. Его пришлось опознавать по стоматологической карте.

О стоматологической карте я не знал.

Мэри собралась с силами.

– Но знаешь, что самое ужасное? До того как погибнуть, Алекс пропал. Мы пять лет его не видели. У нас была хорошая семья, и вдруг он просто… исчез.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Я до сих пор помню его тело на столе в морге. Так и не выбросила это видение из головы. Открываю глаза среди ночи и вижу его у моей кровати.

В глазах у нее блеснули слезы.

– Мэри, мне очень жаль, – повторил я.

– Ты ведь встречался с Алексом?

Она достала фотографию. Мы не были знакомы, я только слышал о нем от Деррин. Мэри протянула мне снимок, на котором обнимала молодого человека лет двадцати. Красивого. С черными волосами. Зелеными глазами. Ростом примерно пять футов одиннадцать дюймов, с фигурой пловца. Он широко улыбался.

– Это последний снимок Алекса, сделанный в Брайтоне. – Она печально улыбнулась. – За несколько дней до исчезновения.

– Хорошая фотография.

– Он пропадал пять лет до своей гибели.

– Да, ты говорила.

– И все это время мы ни разу не получали от него вестей.

– Право, Мэри, мне очень жаль, – вновь произнес я, понимая, что нужно сказать что-то еще.

– Я знаю, – негромко проговорила она. – Вот почему ты моя единственная надежда.

Я озадаченно посмотрел на нее.

– Не хочу казаться матерью, не способной примириться с мыслью о гибели сына. Поверь, я знаю, что он мертв. Видела его в морге собственными глазами. – Мэри замолчала, готовая, как мне показалось, заплакать. Но она откинула назад волосы и пристально вгляделась в мое лицо. – Три месяца назад я задержалась на работе и опоздала на поезд. Он тронулся, едва я вышла на платформу. Следующего пришлось ждать пятьдесят минут. Я опаздывала и раньше. В таких случаях я обычно иду в кофейню рядом со станцией, сижу за столиком, смотрю в окно. – Она сощурилась. – В тот раз я думала о работе, и тут… – Несколько секунд она вглядывалась в меня, словно решала, можно ли мне довериться. – Я увидела Алекса.

До меня не сразу дошло. Она сказала, что увидела мертвого сына.

– Я… э… не понимаю.

– Я увидела Алекса.

– Увидела Алекса?

– Да.

– Как это понять?

– Я его увидела.

Я покачал головой:

– Но разве это возможно?

– Он шел по другой стороне улицы.

– Это был кто-то похожий на Алекса.

– Нет, – сдержанно возразила она. – Это был Алекс.

– Но… он мертв.

– Мне это известно.

– Тогда как же это возможно?

– Это был он, Дэвид.

– Каким образом?

– Понимаю, что ты думаешь, – заговорила Мэри, – но я не сумасшедшая. Я не вижу мать или сестру. Клянусь, Дэвид, в тот день я видела Алекса. Я видела его. – Она подалась вперед и торопливо сказала: – Я заплачу тебе авансом. Не представляю, как еще убедить тебя в своей правоте. Заплачу вперед. Своими деньгами.

– Ты сообщала об этом?

– В полицию?

– Да.

Мэри снова откинулась назад.

– Нет, конечно.

– Надо бы.

– Какой в этом смысл?

– Так нужно.

– Дэвид, мой сын мертв. Думаешь, полицейские мне поверят?

– Почему ты решила, что поверю я?

Мэри оглядела комнату.

– Дэвид, мне знакомы твои страдания. Моя двоюродная сестра умерла от рака. Эта болезнь постепенно уносит всю семью. Ты долгое время любишь людей, видишь их живыми, свыкаешься с их существованием, а потом они внезапно уходят, и ты теряешь не только их, но и привычный ход жизни.

Она улыбнулась.

– Я знаю тебя не так хорошо, как Деррин, но все же надеюсь, что ты мне поверишь, ведь если представить обратное и ты увидел бы человека, которого любил, то наверняка рассчитывал бы на мою поддержку.

– Мэри…

Она смотрела на меня так, будто ожидала подобной реакции.

– Тебе нужно обратиться в полицию.

– Дэвид, прошу тебя…

– Подумай о том, что ты…

– Не оскорбляй меня недоверием! – Она впервые повысила голос. – Можешь делать что угодно, только не предлагай подумать о том, что я говорю. Или ты считаешь, будто последние три месяца я думала еще о чем-то?

– Тут не обойтись несколькими телефонными звонками.

– Я не могу обращаться в полицию. – Она снова подалась вперед и стиснула край плаща, словно удерживая что-то важное. – В глубине души ты знаешь, что это исключено.

– Но как Алекс может быть живым?

– Не знаю.

– Он не может быть живым, Мэри.

– Ты совершенно не понимаешь, что это такое, – тихо сказала она.

Я промолчал. Она говорила о разнице между смертью любимого человека, как у меня, и его воскрешением из мертвых. Это было очевидным для нас обоих, и Мэри обрела уверенность.

– Это был Алекс.

– Но достаточно далеко. Как ты можешь быть в этом уверена?

– Я шла за ним.

– Ты шла за ним? Вы разговаривали?

– Нет.

– Ты приближалась к нему?

– Я видела на его щеке шрам, оставшийся после падения, когда он в школе играл в футбол.

– Он выглядел… покалеченным?

– Нет. Совершенно здоровым.

– Что он делал?

– Шел с рюкзаком на плече. У него всегда были длинные волосы, как на той фотографии, что я дала тебе. Но когда я его увидела, он был бритоголовым. Выглядел более худощавым, но это был он.

– Долго ты шла за ним?

– С полмили. Потом он минут на пятнадцать зашел в библиотеку на Тоттнем-Корт-роуд.

– Что он там делал?

– Я не заходила туда.

– Почему?

Мэри немного помолчала.

– Не знаю. Потеряв его из виду, я начала сомневаться в том, что видела.

– Он вышел?

– Да.

– Заметил тебя?

– Нет. Я шла за ним до метро и там потеряла из виду. Ты знаешь, как это бывает. Потеряла в толпе. Собиралась заговорить с ним, но потеряла.

– Видела его после того случая?

– Нет.

Я откинулся на спинку стула.

– Говоришь, три месяца назад?

Она кивнула.

– Пятого сентября.

– А что Малькольм?

– Ты о чем?

– Ты сказала ему что-нибудь?

Мэри покачала головой:

– Какой смысл? У него болезнь Альцгеймера. Он не может вспомнить даже моего имени.

Я взглянул на фотографию Деррин на столе.

– Мэри, поставь себя на мое место. Подумай, какое это производит впечатление.

– Я знаю какое, – ответила она. – Впечатление невероятного. Дэвид, я три месяца носила это в себе. Как думаешь, почему ничего не предпринимала до сих пор? Люди сочли бы меня сумасшедшей. Ты единственный, как я полагала, можешь мне поверить, но тоже считаешь, что я лгу.

– Я не считаю, что ты лжешь.

– Дэвид, прошу тебя.

– Я не думаю, Мэри, что ты лжешь, – сказал я. – Но думаю, что ты сбита с толку.

В глазах ее вспыхнул гнев, словно она угадала мои мысли. Потом угас, сменившись пониманием неизбежного. Мэри потупилась, перевела взгляд на стоявшую подле нее сумочку.

– Наверное, единственный способ убедить тебя – это заплатить.

– Мэри, это за пределами моих возможностей.

– Ты знаешь людей.

– Я знаю кое-кого. У меня есть несколько источников, сохранившихся с работы в газете. Но этого мало. Здесь требуется настоящее расследование.

Она поднесла руку к лицу.

– Оставь, Мэри. Ты же понимаешь, о чем я говорю!

Она не шевельнулась.

– Я попусту введу тебя в расход. Почему не хочешь нанять настоящего детектива?

Она покачала головой.

– Это их работа.

Она подняла глаза, полные слез.

– У меня здесь есть несколько фамилий. – Я открыл верхний ящик стола и достал записную книжку, которой пользовался, еще работая в газете. – Давай посмотрим.

Я слышал, как она шмыгает носом, видел, как утирает слезы с лица, но не реагировал.

– Вот человек, которого я знаю.

Мэри подняла руку:

– Не нужно.

– Но он поможет те…

– Я не стану объяснять это никому другому.

– Почему?

– Ты представляешь, сколько раз я мысленно вела этот разговор? Не думаю, что у меня хватит сил повторить его снова. Да и какой смысл? Если ты не веришь мне, почему считаешь, что поверит детектив?

– Это его работа.

– Он рассмеется мне в лицо.

– Мэри, этот человек не рассмеется.

Она вновь покачала головой:

– Ты так смотрел на меня… Я больше не смогу этого вынести.

– Мэри…

Она наконец опустила руку.

– Представь себе, что это была бы Деррин.

– Мэри…

– Представь себе, – повторила она, потом спокойно поднялась и вышла.

3

Я вырос на ферме. Отец охотился на фазанов и кроликов, у него была старая винтовка со скользящим затвором. По утрам в воскресенье, когда вся деревня – в том числе и моя мать – шла в церковь, он вел меня в лес, и мы стреляли.

Когда я подрос, мы продвинулись до копии «беретты», которую отец заказал по почте. Стреляла она только пульками, но мы ставили в лесу мишени в человеческий рост. Десять мишеней. Попадание в голову – десять очков, в корпус – пять. В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые выбил сто. За это отец позволил мне носить свою любимую охотничью куртку и взял в пивную вместе с друзьями. Вскоре вся деревня узнала, что его единственный сын станет снайпером в британской армии.

Этого не произошло. Я так и не пошел в армию. Однако десять лет спустя нашел заклинившую «беретту», очень похожую на ту, из которой когда-то стрелял, на улице в Александре, пригороде Йоханнесбурга. Только эта была настоящей. В обойме оставался один патрон. Потом я узнал, что в тот же день пуля, возможно, даже из найденного мной пистолета, оборвала жизнь фотографа, с которым мы два года занимали один кабинет. Фотограф прополз треть мили по улице – вокруг стреляли, люди перепрыгивали через его тело – и умер посреди дороги.

Тем же вечером я снял дом, достал из пистолета патрон и с тех пор хранил его. Как память об отце и наших воскресных утрах в лесу. И о фотографе, покинувшем этот мир в одиночестве, посреди пыльной улицы. Но главным образом о том, как можно отнять жизнь, и о расстоянии, которое ты готов проползти, цепляясь за нее.

* * *

В конце того же дня я позвонил Мэри и сказал, что берусь за ее дело. Она расплакалась. Я несколько минут слушал ее всхлипы, прерываемые словами благодарности, и пообещал утром подъехать.

Положив трубку, я посмотрел в коридор, в глубь дома, в темноту нашей спальни, которой не пользовался после смерти Деррин. Ее книги все так же стояли под подоконником – обложки помяты, уголки страниц загнуты за неимением закладки. На подоконнике рос ее паучник, его длинные, тонкие веточки касались романов на верхней полке.

После того как Деррин не стало, я не провел в спальне ни единой ночи. Входил туда, чтобы принять душ, полить ее растения, но спал в гостиной на диване при включенном телевизоре. Его звуки меня успокаивают. Люди, программы, привычность всего этого помогают заполнить часть того пространства, что занимала Деррин.

4

На другое утро около десяти я подъехал к дому Мэри в псевдотюдоровском стиле, находящемуся в часе езды к западу от Лондона. Это был живописный загородный коттедж в самом конце обсаженного деревьями тупика: окна со ставнями, широкое, цвета тикового дерева крыльцо, корзины с цветами, слегка раскачивающиеся на ветерке. Я поднялся по ступеням и позвонил.

Через несколько секунд створ чуть приоткрылся и появилось лицо Мэри. Узнав меня, она распахнула дверь, позади нее на лестнице сидел муж.

– Привет, Дэвид.

– Привет, Мэри.

Она отступила, и я вошел в дом. Муж неотрывно смотрел на игральную карту в своих руках, поворачивая ее то вверх лицевой стороной, то вниз.

– Хочешь кофе или чаю?

– Кофе. Спасибо.

Мэри кивнула.

– Малькольм, это Дэвид.

Тот не шевельнулся.

– Малькольм.

Никакой реакции.

– Малькольм.

Он вздрогнул, словно от удара током, и поднял взгляд. Но лишь затем, чтобы определить источник шума.

– Малькольм, иди сюда, – жестом пригласила его Мэри.

Малькольм поднялся и зашаркал к нам. Тощий, усталый, безжизненный. Кожа на лице обвисла. Он был немногим старше Мэри, но выглядел стариком. Он имел фигуру регбиста и, возможно, некогда был сильным. Но теперь его жизнь уходила, и вес вместе с ней.

– Этого человека зовут Дэвид.

Я поднял его свисавшую руку и пожал. Он, казалось, не понял, что происходит.

Когда я выпустил его руку, она бессильно упала, и он направился к телевизору, словно оглушенный лекарствами. Я пошел за ним, ожидая, что Мэри последует нашему примеру. Но она скрылась в кухне. Я взглянул на Малькольма Тауна. Он таращился в телевизор, на лицо падали разноцветные блики.

– Тебе нравится телевизор? – спросил я.

Малькольм взглянул на меня с каким-то странным выражением, словно понял вопрос, но не знал, как на него ответить. Потом снова повернулся к экрану и через несколько секунд захихикал, почти виновато. Я видел, как движутся его губы.

Мэри вернулась с подносом.

– Извини, что так долго. Вот сахар, вот молоко. – Она положила на тарелку пирожок и протянула мужу: – Ешь, Мальк.

Он взял тарелку и уставился на нее.

– Я не знала, как ты это воспримешь, – сказала мне Мэри.

– Все в порядке.

– Вот пирожки с черникой, вот с малиной. Бери какие хочешь. Малькольм предпочитает с малиной, правда, Мальк?

Я взглянул на него. Он тупо смотрел на тарелочку. Можно ли помнить, какие пирожки предпочитаешь, забыв собственное имя? Мэри словно прочитала мои мысли, но не придала им значения.

– Когда у Малькольма появились первые признаки болезни Альцгеймера?

Она пожала плечами:

– Два-три года назад, но, по-моему, мы заметили неладное после исчезновения Алекса. Тогда он просто забывал всякие мелочи, как мы с тобой, только эти воспоминания не возвращались. Улетучивались. Потом настал черед серьезных вещей, имен, событий, и в конце концов он начал забывать меня и Алекса.

– Алекс и Малькольм были близки?

– Были, всегда.

Я кивнул, откусил кусочек пирожка с черникой и сказал:

– Знаешь, мне кое-что потребуется. Прежде всего любые фотографии, какие есть. Затем адреса его друзей, работы, девушки, если она у него была. Еще я хотел бы осмотреть его комнату. Думаю, это пригодится.

Я почувствовал пристальный взгляд Малькольма Тауна и обернулся. Голова его была слегка опущена, мрачные глаза прятались под нависшими бровями. Из уголка рта свисала капля слюны.

– Перестань таращиться, Мальк, – сказала Мэри.

Он снова повернулся к телевизору.

– Алекс в момент исчезновения жил не дома?

– Да. Но приехал в отпуск на несколько недель.

– Где он жил?

– В Бристоле. Он там учился в университете.

– А после университета?

– Нашел там работу, связанную с компьютером.

– Он был программистом?

– Не совсем, – негромко ответила она. В глазах ее мелькнуло разочарование.

– Что произошло?

Мэри пожала плечами:

– Я просила его вернуться домой после выпуска. Работа там была ужасной: он с утра до вечера вводил данные в компьютер, каждый день одно и то же. Да и зарплата жалкая. Алекс заслуживал большего.

– Но возвращаться не хотел?

– По английскому языку у него была ученая степень первой ступени. Он мог бы найти в Лондоне прекрасное место, получать совсем другие деньги. Вернувшись сюда, меньше бы платил за квартиру, имел бы возможность для поиска работы. Мог бы целыми днями заполнять бланки заявлений и ходить на собеседования в достойные компании.

– Но он не хотел возвращаться? – уточнил я.

– Нет. Хотел остаться там.

– Почему?

– Видимо, устроил себе жизнь в Бристоле.

– После его исчезновения ты ни разу с ним не разговаривала?

– Нет.

– Даже по телефону?

– Ни разу, – подтвердила Мэри.

Я заставил ее вновь повторить всю эту историю. Где она увидела Алекса. Когда. Долго ли шла за ним. Как он выглядел. Как был одет и, наконец, где скрылся. Оставалось еще кое-что.

– Значит, Алекс исчез на пять лет, а потом погиб в автокатастрофе, – я заглянул в свой блокнот, – чуть больше года назад, верно?

– Верно.

– Где он разбился?

– На выезде из Бристоля к автомагистрали.

– Что произошло с машиной?

– Ты о чем?

– Не осталось ли личных вещей?

– Там был только остов.

Я продолжил:

– У Алекса имелся банковский счет?

– Да.

– Снял он какие-то деньги перед исчезновением?

– Половину.

– Сколько там было?

– Пять тысяч фунтов.

– И все?

– И все.

– Ты проверяла его счета?

– Регулярно – но это было бессмысленно. Алекс оставил свою карточку, когда ушел, и, насколько мне известно, не подавал заявления о ее замене.

– Была у него девушка?

– Да.

– В Бристоле?

Мэри кивнула.

– Она все еще там?

– Нет, – ответила Мэри. – Ее родители живут в северной части Лондона. После исчезновения Алекса Кэти вернулась к ним.

– Ты с ней разговаривала?

– После похорон нет.

– Ни разу?

– Алекс был мертв. Нам не о чем было говорить.

Я выдержал паузу. Пусть снова соберется с духом.

– Они познакомились в университете?

– Нет. На вечеринке, ради которой Алекс приехал в Лондон. Когда он вернулся в университет, она последовала за ним.

– Чем она занималась?

– Работала официанткой в одном из ресторанов рядом с университетом.

Я записал ее адрес. Придется сочинить правдоподобную историю, если понадобится ей звонить. Алекс погиб больше года назад.

Мэри, словно прочитав мои мысли, спросила:

– Что ты ей скажешь?

– То же самое, что и всем остальным: ты попросила меня уточнить последние действия сына. В этом есть доля правды. Ты хотела бы их знать.

Она кивнула:

– Да, хотела бы.

Мэри встала и подошла к комоду в гостиной. Выдвинула ящик и достала оттуда перехваченный резинкой конверт. Поглядела на него, потом задвинула ящик, вернулась и положила на стол передо мной.

– Надеюсь, теперь ты видишь, что это не шутка. – Она продемонстрировала мне содержимое конверта.

Я пододвинул его к себе, и Мэри проводила деньги взглядом.

– Как думаешь, почему Алекс взял с собой так мало наличных?

Она подняла взгляд от конверта и на несколько секунд погрузилась в свои мысли, словно в последний раз взвешивая все, что просила меня сделать и, как ей казалось, она видела.

Я повторил вопрос:

– Почему он взял так мало денег?

– Не представляю. Может, ему не выдали больше за один раз. Или этого было достаточно, чтобы устроиться на новом месте. – Мэри оглядела комнату и негромко вздохнула. – Право, я не понимаю многих поступков Алекса. У него была хорошая жизнь.

– Может, она ему наскучила?

Мэри пожала плечами и опустила голову.

Я поглядел на нее и понял, что здесь две тайны: почему Мэри сочла, что видела Алекса живым через год после его смерти, и, главное, почему Алекс все бросил?

В его маленькой комнате на стенах висели музыкальные афиши. На полках стояли учебники по усложненной программе средней школы. В углу телевизор, рядом с ним кассетный видеомагнитофон, на нем стопка старых кассет. Я перебрал их. Алекс предпочитал боевики.

– Он очень любил кино.

Я повернулся. Мэри стояла в дверном проеме.

– Да, вижу. У него хороший вкус.

– Думаешь?

– Несомненно. – Я показал ей кассету «Умри трудно». – В восьмидесятых я был подростком. Это мой любимый фильм.

Она улыбнулась:

– Пожалуй, вы бы с ним поладили.

– Определенно поладили бы. В прошлом году я смотрел этот боевик, наверно, в пятидесятый раз. Лучший антидепрессант, какой только есть на рынке.

Мэри снова улыбнулась, осмотрела комнату и остановила взгляд на одной из фотографий Алекса. Глаза ее потускнели, улыбка исчезла.

– Тяжело оставлять все в прежнем виде.

– Знаю, – кивнул я.

– Ты тоже так чувствуешь?

– Да, – ответил я. – Именно так.

Мэри взглянула на меня с благодарностью, словно для нее было облегчением узнать, что она не одинока. Я посмотрел в дальний угол, где у стены стояли два шкафа.

– Что в них?

– Одежда, которую он оставил.

– Можно взглянуть?

– Конечно.

Я подошел к шкафам и открыл дверцы – несколько старых рубашек и отдающий затхлостью костюм. Я отодвинул их в сторону и увидел фотоальбом и книги.

– Это все Алекса?

– Да.

Я раскрыл альбом, из которого высыпалось несколько снимков. Я поднял их с пола. На верхней были Алекс и девушка, видимо, его подружка.

– Это Кэти?

Мэри кивнула. Я отложил фотографию и просмотрел остальные. Алекс и Мэри. Мэри и Малькольм. Малькольм с Алексом у стоянки автофургонов. Оба в шортах, сидят с бутылками пива у дымящегося барбекю.

– Ты сказала, они были близки.

– Верно.

– Не думаешь, что Малькольм что-то вспомнит?

– Можешь попробовать, но, боюсь, это пустая трата времени. Ты видел, какой он. – Она оглянулась через плечо и прошла в комнату. – Иногда мне казалось, что они что-то от меня скрывают. Я возвращалась домой, они разговаривали, а когда входила в комнату, умолкали.

– Когда это было?

– Пожалуй, незадолго до исчезновения Алекса.

– Перед самым исчезновением?

Она нахмурилась:

– Возможно. Прошло много времени. Но что-то их явно тревожило.

Я снова вгляделся в фотографию Малькольма с Алексом. Этот человек знал Алекса лучше всех, но ничем не мог мне помочь.

5

Я уехал от Мэри после полудня. Движение на автомагистрали было плотным: машины тремя рядами медленно ползли к центру города. Вместо сорока пяти минут к дому Кэти в Фенсбери-парке пришлось тащиться по Лондону два часа. Я остановился перекусить, а когда еле-еле полз по Хаммерсмиту вдоль излучины Темзы, съел бутерброд. И только в начале третьего добрался до места.

Я запер машину и пошел по дорожке. Дом был желто-кирпичным, на одну семью, со множеством елей во дворе и маленьким газоном. Снаружи стояли «мерседес» и «микра». Открытый гараж был забит хламом – в ящиках, прямо на полу и на полках лежали запчасти и инструменты. В гараже никого не было. Когда я снова повернулся к дому, в окне дернулась занавеска.