Текст книги "Красный (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Тиффани Райз

«Красный»

Серия: вне серии

Автор: Тиффани Райз

Название на русском: Красный

Серия: вне серии

Перевод: Skalapenda

Сверка: helenaposad

Бета-коррект: Amelie_Holman

Редактор: Amelie_Holman

Оформление: Skalapenda

Аннотация

На смертном одре матери Мона Лиза Сент-Джеймс пообещала, что сделает все возможное, чтобы спасти художественную галерею, принадлежащую той. К несчастью, галерея под названием «Красная» расписана не только красной краской, но и черной.

Как только она понимает, что у нее нет выбора, кроме как продать галерею, появляется загадочный мужчина и делает ей предложение: он спасет "Красную", если она согласится подчиниться ему на целый год.

Мужчина, выходец из Англии, красив и невероятно соблазнителен... но мама точно не просила Мону продавать себя незнакомцу. Однако дочь пообещала сделать все, чтобы спасти галерею...

Глава 1

Охота на лисиц

Ее всегда называли «Красной Галереей», даже до того, как она была красной.

Первоначально она называлась «Галереей Реда» (прим. Red – красный), потому что человек по имени Ред владел этим местом, и ни по какой другой причине. Но мать Моны рассказывала, что имя появилось в 1920-х годов, когда «Ред» был подпольным баром. По ее словам, во время кровавых бандитских перестрелок погибло так много людей, что это место прозвали Маленькая красная обстрелянная галерея. Конечно, все это было неправдой, но мать Моны была из тех женщин, которые ценили красоту выше правды. Она любила «Красную галерею» и считала, что та заслуживает самой лучшей истории происхождения. Сама Мона никогда не распространяла эту выдумку, но и не отрицала ее. Она также держала кирпич выкрашенным в малиновый цвет, а ее собственные каштановые волосы – в яблочно-красный.

Именно этого хотела бы ее мать.

Ее мать так любила «Красную галерею», что последними словами, обращенными к Моне, были: "Сделай все, что потребуется, но спаси галерею." И только по этой причине Мона сидела в «Красной галерее» за столом после закрытия, снова и снова складывая цифры в надежде найди где-нибудь потерянный ноль, ноль, который превратит активы в пятьдесят тысяч долларов в пятьсот тысяч. Она ограбила Питера, чтобы заплатить Полу, и теперь Питер стоял у двери и колотил в нее. Не осталось ни единого человека, кого можно было бы ограбить, чтобы заплатить ему.

Если только она не продаст галерею.

Почему ее мать так любила это место, Мона, возможно, никогда не узнает. О, Мона любила «Красную», их маленькую галерею на Савой-стрит. Ей нравилась выкрашенная в красный цвет витрина из кирпича и стекла, темные полы, красные бархатные шторы вдоль стен, которые заставляли цвета холстов играть выразительнее, словно воздушные шары. Ей нравился маленький кабинет рядом с главной галереей, который когда-то принадлежал ее матери, а теперь стал ее собственным. Ей нравилась кладовка в задней части дома, где хранились все картины и скульптуры, не выставленные в настоящее время, – вторая частная галерея. Чего она не любила, так это долги. Если бы смерть ее матери была скоропостижной, Мона могла бы спасти галерею. Мать болела в течение двух лет, ей становилось немного лучше, а затем немного хуже, лучше, хуже, шаг вперед, два назад. В конце концов, все, что она могла оставить Моне – галерею в наследство и огромный медицинский долг, который едва покрывала страховка.

И никому больше не было дела до искусства.

Она знала, что это неправда, но все попытки оживить галерею провалились. Все новые и новые художники привлекали толпы молодых претенциозных людей. Но в то время, как модная молодежь была счастлива пить бесплатное вино и есть бесплатные крекеры и сыр, они не покупали картины. Художники постарше наводнили рынки своими работами и продавали их за гроши, если вообще продавали. Она пыталась завлечь наследников недавно умершего художника, чтобы выставить у себя его коллекцию, но те выбрали большую галерею в центре города. Она их не винила. Возможно, она бы тоже не выбрала «Красную галерею».

Сегодня она отпустила последнего своего работника.

Кроме Ту-Ту, конечно же. Она никогда не отпустит Ту-Ту.

– Не переживай, – сказала она миниатюрному черному коту, свернувшемуся калачиком в углу ее кабинета на лежанке. – Если я продам галерею, ты не будешь бездомным. Ты можешь жить со мной.

Ту-Ту, сокращенное от Тулуз-Лотрек¹, просто взглянул в ее сторону, моргая своими люминесцентными зелеными глазами, прежде чем вернуться к своей задаче, а именно облизывать правую лапу в течение следующих десяти минут. Ту-Ту был галерейным котом уже десять лет. Ее мать нашла истощенного черного котенка в переулке через две улицы отсюда и привезла его сюда, чтобы выходить. Он так и не стал большим, но его шерсть была блестящей и мягкой, глаза блестели, а мурлыканье было достаточно громким, чтобы разбудить мертвых. Ей не разрешалось держать в квартире домашних животных, но то, чего не знала хозяйка, не могло причинить ей вреда. Десять лет. Моне было пятнадцать, когда они нашли Ту-Ту. Десять лет. Десять лет назад галерея была звездой Савой-стрит, фавориткой художественного района. Но арендная плата была слишком высока, и галереи одна за другой закрывали свои двери или переезжали. Одна «Красная Галерея» осталась.

И теперь она тоже закроет свои двери.

Мона встала из-за стола и подошла к лежанке Ту-Ту. Она погладила его по голове, подбородку, прижала ладонь к боку, чтобы ощутить изумительное мурлыкание дизельного моторчика. Это ее успокоило. Она прошептала обещание Ту-Ту, что ему понравится в ее квартире. Что она не увольняет его, а продает галерею. Она попросила его передать ее матери – ее мать была уверена, что кошки могут общаться с мертвыми, – что Мона сделала все возможное, чтобы спасти «Красную Галерею». Ни один банк не даст ей денег взаймы. Кредитные карты достигли лимита. Банкротство было неминуемо. Искусство ради искусства – прекрасная идея в теории.

Но искусство не может платить по счетам.

Мона выпрямилась и расправила плечи. Настенные часы показывали почти полночь. Где-то в последний час она решилась продать помещение. Теперь, когда она признала, что у нее нет другого выбора, кроме как продать это место, ей стало легче. Числа не собирались волшебным образом умножаться, сколько бы она на них ни смотрела. С таким же успехом можно сдаться, пойти домой и лечь спать. Она закинула черную сумку на плечо, сняла с крючка красное пальто, перекинула его через руку, сунула ноги в черные туфли на каблуках и послала Ту-Ту воздушный поцелуй на ночь. Время закрываться. Время сдаваться. Только...

В галерее стоял мужчина.

Мона ахнула, прикрыв рот рукой. Казалось, он не услышал вздох. Он даже не повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она с трудом сглотнула, ее сердце билось, как у Белого Кролика². Он был высок, широкоплеч и одет в черный костюм-тройку. Одну руку он держал на бедре, другую – на подбородке. Хотя он был одет по-современному и выглядел лет на сорок, в нем было что-то такое, что выглядело... старым. Нет, не старым. Из старого мира, возможно. Да, так. Старый мир. Она не могла придумать другого способа описать его. Все дело было в волосах. Вот и все. Его волосы были собраны так, как их носил лорд в эпоху Регентства. Черные и взъерошенные, распутные, он напоминал ей лихие автопортреты Эжена Делакруа³. Темные глаза, черное сердце. Для Моны он выглядел как дьявол, вышедший флиртовать.

Но кто же эта дьявольская счастливица?

– Сэр? – Мона наконец набралась смелости, чтобы заговорить. – Галерея закрыта.

Сначала он молчал. Но наконец зашевелился. Он убрал руку с подбородка и подошел ближе к небольшой картине перед ним. Это был Джордж Морленд⁴, современник Джошуа Рейнольдса⁵. Ничего поразительного. Просто невдохновенная картина, изображающая людей в красных мундирах верхом на лошадях. Красивая картина, красивая и ненавязчивая. Мона представила, как пожилая пара присматривает что-то для украшения загородного дома, и картина бы его оживила. Но все, что та могла, это провисела четыре месяца на стене галерее и собирала пыль.

– Вещи не такие, какими кажутся.

Его акцент был английским. Она сразу же узнала эти гласные.

– Нет, – ответила она. – Полагаю, что нет.

– Слышал, ваша галерея закрывается, – сказал он. Правая рука снова потянулась к подбородку, левая – к бедру. Левая рука притягивала ее взгляд. Мужчина был подтянут, а отлично сшитый жилет подчеркивал его точеную талию и бедра. Ей трудно было не наслаждаться созерцанием его тела. Этот человек был произведением искусства.

– Закрыто, я сказала. Галерея закрыта. Уже почти полночь.

– Вы в красной⁶.

– Как и вы. Так называется галерея.

При этих словах он обернулся, посмотрел на нее, встретился с ней взглядом и улыбнулся. Она ощутила поток страха, пронизывающий ее тело, электрический и возбуждающий. Почему она сегодня не оделась лучше? На ней была простая твидовая юбка, простая черная блузка и простые черные балетки. Она больше походила на секретаршу, чем на владелицу галереи. Ах если бы, секретарши зарабатывали гораздо больше денег, чем она в эти дни.

– Вы в красной, – повторил он. – В долгах.

– Что вы слышали? – спросила она. Она знала, что местные застройщики могут быть агрессивными, когда дело касается элитной недвижимости в престижных местах. Может быть, кто-то послал этого человека, чтобы заставить ее оставить это место?

– Я слышал, что галерея в бедственном положении. Как жаль, – сказал он. – Это настоящая сокровищница.

– Это денежная яма, – ответила она.

Он выгнул бровь, глядя на нее. Сейчас он был еще больше похож на дьявола. Дерзкого дьявола. Несмотря на свой страх, ей нравилось на его смотреть. Он не казался опасным. Нет, он казался ужасно опасным. Но не жестоким. Вот в чем разница.

– Почему? – спросил он.

– Моя мать покупала картины, которые не смогла перепродать, – ответила Мона. – Она тратила огромные суммы денег на вечеринки в галерее, которые не приносили никакого дохода. А прошлой осенью она умерла от рака. Счета были чудовищными.

– Нет отца, чтобы помочь?

– Я не знаю, кто мой отец. Моя мать была богемной женщиной.

– И у вас нет денег?

– Отсутствие денег прямо сейчас было бы благословением, потому что в настоящее время у меня отрицательный баланс в пятьсот тысяч долларов, – ответила она. – Так что, если вы не собираетесь купить этого Морленда за пятьсот тысяч долларов, боюсь, мне придется попросить вас уйти. Галерея закрыта, но она не закрывается, пока нет. Если хотите вернуться, пожалуйста. Мы откроемся завтра в десять утра.

– Это не Морленд.

– Что?

– Я же говорил – вещи не те, какими кажутся. Существуют устройства, чтобы видеть сквозь краску? Или я ошибаюсь?

– Рентгеновские аппараты?

– Да, те самые. – Он с важным видом кивнул. – Вам стоит взять эту картину и пропустить через одно из таких устройств. Расскажете, что увидите.

– У меня здесь нет такого, – ответила она. – Но найду.

– Сделайте это. Я вернусь через неделю, – ответил он. – Я хочу, чтобы вы мне доверяли.

– Но почему?

– Потому что я хотел бы вам помочь. На самом деле, я бы очень хотел вам помочь. Но не смогу, если вы не будете мне доверять. И, конечно же, не смогу помочь, если вы продадите галерею. Так что сделайте, как я говорю.

– Делать, как вы говорите? – Она была ошарашена. Какая наглость.

– Вы не пожалеете, – ответил он. – Уверяю вас, Мона, вы ни о чем не пожалеете.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Мона Лиза Сент-Джеймс. Вы владеете «Красной Галереей».

– Вы следили за мной?

– Только наблюдал, – ответил он.

– Вы меня пугаете.

– Ничего не могу поделать, – ответил он. – Хотя я приношу свои извинения. Я не причиню вам вреда. Надеюсь, вы поверите.

Ей хотелось верить.

– Было бы лучше, если бы вы рассказали мне, как проникли внутрь, и я вас не услышала. Двери были заперты.

– Ваша мать сделала запасной ключ. Она спрятала его в горшке с цветком снаружи.

– То, что матери не хватало здравого смысла, она восполняла стилем.

– Верно. У вас случайно нет книги с картинами Морленда?

– Думаю, есть.

– Принесите ее, пожалуйста.

– Принести? Я теперь собака?

Мужчина снова ухмыльнулся своей дьявольской улыбкой.

– Пожалуйста.

Как ни злилась Мона, она вернулась в свой кабинет, чтобы найти альбом. Он стоял где-то на полке вместе с сотнями других книг по искусству, которые ее мать собирала годами. Все они должны быть проданы коллекционеру, хотя мысль о расставании с ними разрывала ей сердце. После нескольких минут поисков, она нашла тонкий голубой каталог Морленда и вернулась в галерею.

Мужчина ушел.

На двери висел колокольчик, который звенел каждый раз, когда кто-то входил или выходил. Ее уши были натренированы слышать этот звонок независимо от того, была ли она в офисе, ванной или хранилище. Этот звонок означал, что пришел клиент, а клиент значит – деньги. Но колокольчик не звенел, и все же его не было ни там, ни где-либо в галерее. Вообще нигде.

Невероятно. И все же уверенность этого человека каким-то образом затронула ее. Не Морленд, сказал он. Ну, в этом альбоме были фотографии всех картин Морленда, когда-либо занесенных в каталог.

Она пролистала его страницу за страницей, ища изображение четырех мужчин в красных мундирах, и четырех гнедых лошадей. Вот. Это был Морленд. Красные мундиры. Гнедые лошади. Она изучила подпись художника в книге и обнаружила, что та совпадает с подписью художника на картине.

Мужчина в костюме ошибся.

И все же.

Мона слегка прикоснулась к подписи, витиеватая М, изогнутая Д. Она знала, что не должна была. Никогда не стоит прикасаться к картине голыми руками, но картина была настолько неинтересной и не вдохновляющей, и занимала ценное пространство стены, что она не ощутила никакого стыда, касаясь ее крошечного уголка кончиком пальца.

– Дерьмо. – М приклеилась к ее пальцу. Вот так запросто. Всего одно прикосновение – и краска осыпалась. Что ж, в этом была ее вина, и она возьмет ее на себя, когда владелец картины потребует объяснений причиненного ущерба. Ее можно было бы восстановить, но это означало больше времени и денег, которых у нее не было. Она уставилась на пустое место, где раньше была буква М, боясь увидеть еще больше повреждений. Но их она не увидела.

Она увидела Дж.

В Морленде не было никаких Дж. Но это без сомнения была Дж.

Прежде чем она смогла остановиться, она отковыряла еще один кусочек картины красным ногтем. Это было против всех правил. Безумие. Но она все равно это сделала. Она заметила блеск золота на дне коробки с фарфоровой посудой и разбила ее вдребезги, чтобы добраться до золота.

И вот оно.

Р после Дж.

Мона сняла картину со стены, вернулась в кабинет, включила свет и так медленно и осторожно, как только могла, начала снимать верхний слой краски с подписи под ней. Мать научила ее, как это делать, и одновременно предупредила, чтобы она никогда этого не делала. Но ее мать умерла, и Мона сделала это. А когда она закончила, то обнаружила не только буквы Дж. и Р. Она обнаружила Е, и вероятно Й.

Дж.

Дж. Рейнольдс.

Джошуа Рейнольдс?

Конечно, нет. Или да? Она должна узнать.

– Прости меня, мама, – выдохнула Мона, продолжая снимать краску.

Мать велела ей сделать все, чтобы спасти галерею. Именно это Мона и собиралась сделать.

Глава 2

Куртизанка

Неделя прошла как в тумане, когда о недавно обнаруженной картине Рейнольдса заговорил весь мир искусства. Мона часами разговаривала по телефону с репортерами из отдела культуры и искусства, которые ухватились за эту историю в бедной новостями неделю. Все они хотели знать, откуда она узнала, что под ничем не примечательной картиной Морленда спрятан Рейнольдс. Все, что она могла сказать им, это то, что один из посетителей галереи заметил что-то в картине. Изучив подпись, она заметила облупившуюся краску и за этим последовала догадка. Когда те захотели узнать имя посетителя, чтобы поговорить с ним, ей пришлось сказать правду – она не знала кто это был. Он вошел, что-то сказал о картине и ушел, прежде чем она успела узнать его имя. Новости привлекли посетителей в галерею. Она продала две картины по десять тысяч за каждую.

И все благодаря таинственному мужчине в костюме-тройке.

Она почти забыла, что он обещал вернуться через неделю. Но на седьмой вечер она вспомнила и долго сидела за своим столом после закрытия галереи. Занимаясь бумагами, она прислушивалась к колокольчику. Звонка она так и не услышала. Но в пять минут первого, Ту-Ту выскочил из корзины и побежал в галерею, словно он внезапно вспомнил, что опаздывал на очень важную встречу.

Мона встала из-за стола и как можно тише подошла к двери кабинета. Она приоткрыла ее еще на несколько дюймов и увидела мужчину в галерее, который держал Ту-Ту и гладил его по голове.

– Мона, у вас черный кот, – сказал он. Он был в том же костюме-тройке. – Как это уместно.

– Ту-Ту галерейный кот, – ответила она. Она осторожно подошла к мужчине и забрала Ту-Ту у него из рук. Она еще не была уверена, что доверяет ему, а ее кот был самым близким к семье существом. – Не много удачи, но он составляет мне компанию.

– Значит, коту можно позавидовать, – ответил мужчина.

– У вас есть имя?

– Простите. Я должен был представиться на прошлой неделе. Малкольм.

– Малкольм, – повторила она, смакуя языком произношение. – Фамилия?

– Не сейчас. Я был прав насчет картины?

– Вы же знаете, что да. Это было во всех новостях.

Он пожал плечами.

– Я очень мало обращаю внимания на новости. Полагаю, это Рейнольдс?

– Верно. Оценен в пять миллионов.

– И сколько же вы получите?

– Пятьдесят тысяч от владельца за обнаружение. Ваши, конечно же.

– Почему "конечно же"? – спросил он.

– Мне даже не нравился Морленд. Это было из его последних творений, после того как он перестал писать хорошие работы. Я выставила его на всеобщее обозрение только потому, что думала, что его можно продать за пару тысяч долларов. Это вы мне сказали, что под ней что-то есть.

– А что именно было под ней? Вы видели?

– Реставратор говорит, что похоже, это портрет Нелли О'Брайен. Они окрестили картину "Куртизанка". Рейнольдс даже подписал холст.

– Ах, мисс О'Брайен. Кажется, Рейнольдс писал ее несколько раз.

– На один раз больше, чем мы думали. Один искусствовед считает, что Морленд писал поверх во время долговых лет. Может, у него закончились холсты и больше он не мог себе позволить. Он написал картину за две тысячи долларов поверх картины за пять миллионов. Владелец решил оставить ее в семье, но на этой неделе отправит мне чек.

– Вложите его в спасение своей галереи, – сказал он. – Я не заинтересован в том, чтобы брать у вас деньги. На самом деле, в противоположном.

– Спасибо, Малкольм. – Она опустила Ту-Ту на пол. Он не побежал обратно в кабинет, как она ожидала. Вместо этого, он лег на пол между ней и Малкольмом, будто он был таким же участником разговора, как и они. – Очень щедро с вашей стороны.

– Я хотел бы быть более щедрым с вами.

– Почему? – Она не смогла скрыть нотку подозрения в своем тоне.

– У меня на то свои причины, и очень хорошие, но вы их не поймете, пока нет. Но в скором времени, я раскрою их. Если вы согласны позволить мне помочь вам.

– Пятьдесят тысяч долларов – неплохое начало, – ответила она. – Но у меня долг в полмиллиона. Не думаю, что кто-то может мне помочь.

– Я не давал вам никаких причин сомневаться во мне.

– Что вы хотите от меня?

– Могу я быть с вами откровенен? – спросил он.

– Я бы этого хотела.

– Я очень хочу вас трахнуть.

Она разинула рот и ничего не сказала.

– Слишком откровенно? – спросил он с легкой улыбкой на губах.

– Нет, нет. – Мона пренебрежительно махнула рукой. – Я ценю вашу честность. Она освежает. Не уверена, как трах поможет галерее, но я очень благодарна вам за предложение.

– Вы должны дать мне закончить. Но сначала, может быть, мы пройдем в ваш кабинет? Я предпочитаю обсуждать дела в кабинетах. Они для этого созданы, и они немного завидуют, когда ими пренебрегают.

– Безусловно. Сюда.

Она сказала себе, что если бы он хотел изнасиловать ее и убить, то уже сделал бы это, и с легкостью. Он уже доказал, что может проскользнуть в галерею и выйти из нее без ее ведома, даже когда входная дверь заперта. Он был очень высоким, шесть футов или чуть больше, по ее прикидкам, что на полфута выше нее. Но он даже не прикоснулся к ней. Ни рукопожатия. И Ту-Ту, похоже, он нравился, хотя она никогда не слышала, чтобы коты хорошо разбирались в людях.

Войдя в кабинет, она включила маленькую настольную лампу в стиле Тиффани и села за стол. Тот был небольшим, женственным, с филигранью, и кресло было таким же изящным. Но кресло напротив ее стола было сделано для человека таких же габаритов, как Малкольм. Кожаное кресло, оно подходило ему как перчатка. Он был из тех мужчин, которых можно встретить в старом английском клубе, закрытым для женщин, а старые парни с деньгами и властью обсуждают политику за кулисами. Интересно, курит ли он сигары? Она чувствовала легкий запах сигарного дыма на его одежде. Это был мужской запах, и в небольших дозах он не был неприятным.

– Бизнес? – спросила она.

– Вы очень красивая юная леди, – сказал Малкольм. – Мне нравятся красивые юные леди.

– Серьезно?

– Я ценитель.

– Правда? У вас есть любимый типаж?

– Элегантные проститутки, – ответил он. – Уже много лет.

– Вы ведь знаете, что я не проститутка, верно? – спросила она.

– Пока нет. Но я думаю, из вас выйдет отличная шлюха.

Она поморщилась от этого слова, хотя он и не произнес его как оскорбление. Из его уст это звучало довольно мило. Почти как имя питомца.

– Вам нравится использовать женские тела, – сказала она.

– Да, очень.

– Большинству женщин нравится, когда используют их ум.

– Глупость, – ответил он.

– Глупость?

– Ум располагается в мозгах, верно?

– Ну... да.

– Мозг – орган тела. Использую я ваш ум или вагину, я все равно использую орган вашего тела.

– У вас интересная точка зрения. – Мозг действительно был органом тела, как и гениталии. Она не могла спорить с его логикой.

– Мона, вы сидите на золотой жиле. Буквально.

Она покраснела.

– Никогда раньше мою вагину не называли золотой жилой.

– Возможно, я говорил о вашей заднице.

– О да, об этом я как-то не подумала.

– Ранее вы спросили, почему я хочу быть с вами щедрым. Ответ прост – я хочу. Для меня это достаточная причина. Если вы хотите больше конкретики, что ж, вы красавица, как я уже сказал. Великолепные ноги, изумительные лодыжки. И мне нравятся девушки с рыжими волосами, даже если они крашеные. Ваша кожа светлее, чем я предпочитаю, но на ней будут хорошо проявляться укусы и румянец. Ваши волосы изящно уложены. В наши дни большинство женщин ходят с подстриженными и распущенными волосами. Распущенные, свободные волосы лишены той магии, когда их расплетаешь перед сном. Ваши волосы заколоты, и это заставляет меня представить, какими они будут распущенными. Мне это очень нравится.

Она растаяла от комплиментов.

– Знаете, вы могли бы соблазнить меня бесплатно. – Если он не стеснялся признаваться в своем влечении к ней, она не станет стесняться своей. – Вы очень привлекательны.

– Я?

– Мне нравятся... – Он подробно перечислил ее лучшие черты. Безусловно от нее он ждал того же, но она стеснялась сказать, как сильно он ее привлекал. Он был не из тех, кто нуждается в массировании своего эго. – Мне нравятся ваши руки.

– Мои руки.

– Они большие, – сказала она. – И мускулистые. Вроде. И на них прекрасные вены. Мне нравятся мужские руки с венами. Я заметила их в первую нашу встречу. И вы, конечно, заметили, что я их замечаю, если вы такой знаток женщин.

– Заметил.

– И все же вы хотите платить мне за секс вместо того, чтобы просто пригласить меня на свидание и получить его бесплатно.

– Дорогая, позвольте объяснить. – Он наклонился вперед и оперся локтем о подлокотник кресла. Этой ладонью и локтем он жестикулировал, пока говорил. – Когда такая женщина, как вы, и такой мужчина, как я, становятся любовниками... – он указал на нее, и затем на себя. – Возрастают ожидания. Брак – один из них. Любовники часто любят друг друга. Я не заинтересован в любви или браке с вами. И я не хочу приглашать вас на ужин. Я просто хочу трахать вас различными способами, которые доставляют мне удовольствие. Это мое предпочтение.

Фраза "различными способами" вызвала в мозгу Моны образы. Она согрелась еще больше. Она начала было скрещивать ноги, но вовремя спохватилась.

– Я слышала, что мужчины платят проституткам не за сам секс. Они платят им, чтобы те ушли.

Он мягко усмехнулся; теплый, чувственный смех. Теперь она действительно скрестила ноги.

– Возможно, в этом есть доля правды, – признал Малкольм. – Мужчина может получить от своей жены то же самое, что и от шлюхи, но жена может захотеть поговорить после.

– Боже упаси.

– Именно. Однако я не стану платить вам за то, чтобы вы ушли. Я сам уйду. То, за что я плачу, на самом деле, это разрешение. Карт-бланш, если можно так сказать.

– Карт-бланш? В смысле?

– Я хочу, чтобы вы разрешили мне делать с вашим телом все, что я захочу.

– Все, что захотите? Это звучит не очень безопасно.

– Понимаю, – ответил он. – Я обещаю вам, что не причиню никакого вреда. Будут ли укусы? Безусловно. Синяки? Без сомнений. Едва ли можно поцеловать такую бледную девушку, как вы, не оставив следа. Заставлю я вас истекать кровью? Вероятно, нет, но такое уже случалось. Я не стану вырывать ногти или подвергать пыткам водой. Если бы вы действительно думали, что я хочу причинить вам реальный вред, я бы не сидел в этом кабинете и не вел с вами переговоры, не так ли?

– Нет.

– С другой стороны, я практически уверен, что приковал бы вас к кровати и трахнул. Уверен, вас не шокирует то, что я очень увлекаюсь стеками.

– Стеками?

– Стеками. Они издают самые восхитительные звуки на обнаженной женской плоти. Слышали когда-нибудь?

– Нет.

– Услышите.

– Вы думаете, я соглашусь на это?

– Я думаю, что так и будет. – Он откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы и посмотрел на нее поверх очков. – Вам двадцать пять лет, верно?

– Да.

– Хороший возраст.

– И почему же?

– Двадцать пять означает, что вы достаточно взрослая и кое-что понимаете, и достаточно юная, чтобы согласиться. Разве не так?

– Признаюсь, я испытываю искушение. Какие условия?

– В обмен на карт-бланш на ваше тело, все три дырки, какое счастье, я спасу «Красную».

– Вы спасете мою галерею. – Она проигнорировала комментарий о дырках. По крайней мере, попыталась. Ее тело отреагировало далеко не так же хорошо, как того хотелось.

– Да, – ответил он. – Я могу и спасу.

– Что для вас «Красная»?

Он поднял руки ладонями вверх.

– Что тут скажешь? Я любитель искусства.

Она была уверена, что дело не только в этом, но и не настаивала. Мир искусства может быть очень нечистым, она знала не на словах. Ее мать не единожды продавала в галерее картины сомнительного происхождения. Тут Мона и мать расходились в мнениях. Ее мать любила мир искусства. Мона же любила только искусство. Но она также любила свою маму, поэтому очень серьезно отнеслась к предложению Малкольма.

Мона наклонилась вперед, поставила локти на стол, и сложила ладони в позу молящегося.

– Полмиллиона долларов, – сказала она. – Столько мне нужно, чтобы вытащить «Красную» из красной зоны.

– Как долго вы сможете держать галерею открытой с вашими финансами в их нынешнем состоянии?

– Год, в лучшем случае.

– Сколько вам нужно, чтобы проработать пять лет?

– Еще полмиллиона, – ответила она, называя грандиозную сумму.

– Вы делаете мне предложение? – спросил он.

– Вы всерьез готовы заплатить мне столько денег только за то, чтобы трахнуть меня?

Он улыбнулся ей. Его темные глаза вспыхнули, как искры.

– Вы улыбаетесь, как дьявол, – сказала Мона.

– Дьявол не улыбается, – ответил он. – Дьявол ухмыляется.

– Вы так говорите, будто знакомы с ним.

– Вас шокирует, если я скажу, что знаком?

– Возможно это наименее шокирующие слова, которые вы мне сегодня сказали. Миллион долларов, чтобы просто трахнуть меня? Серьезно? Это же абсурд.

– Я плачу миллион долларов не только за то, чтобы трахнуть вас. Трахать вас – это меньшее из того, что я с вами сделаю. За что я плачу миллион долларов – минимум, заметьте, – так это за то, чтобы поиметь вас. Простите за мой французский.

Она простила его французский. Впрочем, больше она ему ничего не прощала.

– Мне страшно подумать, чего вы ждете от меня за такие деньги. Я скорее продам себя за сто долларов, чем за миллион.

– Мона, вы не должны позволять мужчинам даже пожимать вам руку меньше чем за сто долларов. И вам нечего бояться.

– Вы ничего извращенного со мной не будете делать?

– Я буду делать с вами все, что захочу. Но вам все равно нечего бояться.

– Вы угрожали трахнуть меня. Что это вообще значит?

– Мы, вы и я, будем играть в игры. Или я буду играть, а вы подыгрывать. Вы не отличите реальность от фантазии.

– Я пойму.

– Это вы сейчас говорите... но я очень хорош в своих играх. – На этот раз он не улыбнулся. Он ухмыльнулся, как дьявол, как ей сказал.

– И как часто вы собираетесь трахаться со мной? Каждую неделю? Каждую ночь?

– Ничего подобного. Я ожидаю не чаще одной ночи каждые один-два месяца.

– И это все?

– У меня есть... обязательства в другом месте, скажем так. Я закованный в цепи мужчина.

Значит, женат? Похоже, так оно и было. Женат или у него есть девушка. Ну, его другая жизнь – это его дело, а не ее.

– Как вы мне заплатите? Наличными? Чек? Мы в галерее принимаем карты. – Хотя наличные были бы идеальным вариантом, ей бы хотелось увидеть чек, чтобы узнать, кто он и где живет.

– Я заплачу вам в валюте галереи. Я заплачу искусством.

– Вы заплатите мне искусством? Вы коллекционер?

– Так и есть. И моя частная коллекция была спрятана слишком долго. Я не могу придумать лучшего способа снова вернуть ее к жизни.

– Вы должны будете подтвердить происхождение. А учитывая, что я даже не знаю вашей фамилии...

– Происхождение я предоставлю в конце года. Я буду давать вам картины после каждой ночи, и вы сможете проверить их подлинность и застраховать. Когда наш совместный год закончится, я обеспечу безупречное происхождение для всех предметов, что увеличит их ценность и облегчит продажу.

– Безупречное, говорите?

– Безупречное и безукоризненное.

– Где будут проходить эти свидания?

– Ваша кладовая прекрасно подойдет для игровой комнаты. Кровать там, сзади, не так ли? Старинная латунная кровать?

Она прищурилась, глядя на него.

– Вы знаете о кровати в кладовой?

– Я видел кладовую. Там ваша мать держала самые лучшие экземпляры.

– Вы об эротических картинах.

– Как я сказал, лучшие экземпляры.

– Моя мать была совершенно бесстыдна. Не удивлена, что вы знали ее.

– Я очень сожалею о вашей утрате. Офелию Сент-Джеймс очень любили в художественном сообществе.