Текст книги "Предположительно (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Ты знаешь, что в спешке люди допускают еще больше ошибок? Поспешишь – людей насмешишь! Брось, не надо торопиться. Передвинь свой экзамен на январь или даже на март. Ты свободна по субботам?

Я пожимаю плечами. Наверно.

Она разворачивается, хватает пару маленьких пособий и флаер и бросает их на стол передо мной.

– Приходи на мои семинары. Они проходят каждую субботу во Флэтбуше.

Она записывает адрес на клочке бумаги.

– Можешь на них присутствовать. Мы проводим занятия, разбираем тексты, различные уловки, проходимся по всему тесту. Практика – путь к совершенству. Чем больше вариантов ты решишь, тем лучше у тебя будет получаться.

Она протягивает мне бумажку, но я ее не беру. Она меня не слышала? Я сказала, что у меня нет денег.

– Бери. Я не гонюсь за твоими деньгами.

За чем же тогда она гонится?

– И возьми дополнительные задания. Ты отстаешь от нас на две недели.

Я колеблюсь, но тянусь за этими бумагами. Она держит их за другую сторону, смотря на меня очень серьезным взглядом.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Ох-ох-ох. У тебя глаза сорокалетней женщины.

Ничего ей не говорю. По определенным причинам мне не нравится эта женщина. Она видит меня насквозь, оставляя обнаженной и беззащитной. Я знала только одного человека, который мог провернуть подобное. Мама Алиссы. Вспоминая о ней, я начинаю нервничать. В любой момент готова сбежать и найти пристанище в объятиях Теда.

– Помни, что я тебе говорила. Не позволяй никому стоять между тобой и твоими мечтами.

Я киваю и вырываю листок из ее рук.

Расшифровка от 12 декабря. Допрос Мэри Б. Эддисон, возраст: 9 лет

Детектив : Мэри, у тебя есть братик или сестренка?

Мэри : Да. В смысле, нет.

Детектив : Уверена? Ты будто бы сомневаешься.

Мэри : У меня был брат.

Детектив : Серьезно? Что с ним случилось?

Мэри : Он умер.

Детектив : Ох, я сочувствую. Знаешь, как он умер?

Мэри : Он уснул и больше не проснулся.

Детектив : Понятно. Мне жаль. Ты помогала маме ухаживать за своим братом?

Мэри : Нет. Я тогда была слишком маленькой.

Детектив : Правильно. Но сейчас ты уже большая девочка. Поэтому ты помогала маме заботиться об Алиссе, так?

Мэри : Я устала. Я хочу домой. Где мамочка?

Сегодня они решили немного скреативить. По всему коридору валяется не только мое постельное белье, но и одежда. Мои соседки хихикая наблюдают, как я по кусочкам собираю всю свою жизнь. Я их ненавижу. Из-за них скучаю по своей тюремной камере. По крайней мере, там мне было хоть немного спокойно. Я направляюсь в подвал, хоть и знаю, что через час вернусь к тому же беспорядку и буду вынуждена пройти через это снова.

Новенькая опять сидит за компьютером. Она не покидает подвал, и я не виню ее за это. Это ее безопасный уголок. Она подпрыгивает, когда я добираюсь до подножия лестницы.

– Это всего лишь я.

Она моргает, а затем вздыхает.

– Я думала, ты... забудь. Не важно. Они все меня ненавидят.

Я не видела, чтобы они ненавидели кого-то сильнее меня. Если только...

– Что ты сделала? – вылетает у меня.

Она поправляет свой свитер. На лице у нее ноль эмоций.

– Ничего.

– Просто так сюда никто не попадает.

На мгновение ее глаза становятся дикими, после чего из нее вырывается нервный смешок.

– Кое-что очень глупое, и все... слишком бурно отреагировали. Они даже не дали мне объясниться. Хотя, никто бы мне и не поверил. Все всегда верили только моей маме. А она с самого начала меня невзлюбила.

Удивительно, мы настолько разные, но нас объединяет нечто настолько болезненное. Она неправильно расценивает мое молчание и в спешке добавляет:

– НО они просто хотят преподать мне урок. Меня скоро отсюда выпустят.

Новенькие всегда думают, что это временно, остальные же понимают, что это – конец. Мне почти ее жаль, но я не в лучшем положении. Ей нужно взять себя в руки и осознать, что она сама подписалась на это, когда сделала то, что сделала.

Предположительно.

Я вытаскиваю из кармана кусочек бумаги, исписанный моим небрежным почерком.

– Мне нужно вот это.

Она смотрит на бумажку, а затем на меня.

– Ух ты, ты серьезно пытаешься сдать ЕГЭ.

– Как ты догадалась?

– Это единственная причина, по которой человеку может понадобиться такой калькулятор. Я сдавала этот экзамен в прошлом году.

– На сколько сдала?

– Полторы тысячи.

Я мысленно ухмыляюсь. Я умнее Новенькой.

Она щелкает по клавишам, и на экране всплывает калькулятор. Такой же, как и у остальных. Маленькая черная коробочка с мозгами компьютера.

– Это модель TI-84. Тебе нужен такой. Есть в розовом цвете, если хочешь.

Мне наплевать на цвет. Но цена... сто девяносто девять долларов девяносто девять центов.

– Он действительно столько стоит?

– Ага. Они дорогие.

– Его можно... купить в магазине, а не по интернету?

– Ага. Можем пойти вместе. Я помогу тебе выбрать.

Вместе? Мое выражение лица остается непроницаемым. Но, полагаю, в этом нет ничего страшного, учитывая, что она такой уже покупала. Она знает, что нужно искать. Я киваю и вижу улыбку на ее лице, впервые за все время, что она здесь провела.

– Мы должны сбежать.

Мы с Тедом лежим в объятиях друг друга на третьем этаже. Я уткнулась в его шею, касаясь своими губами его пульса. Я не хочу сейчас возвращаться к нашей реальности. Секс помогает мне забыть о ней. Тед сильный, все его тело покрывают мускулы. Секс с ним меня расслабляет, переносит в тихую гавань. Я могу схватиться за него, обвить вокруг него свои ноги и сжать его как лимон, пока не увижу звезды, настоящие звезды. Когда дело сделано, у меня кружится голова, легкие обессилены, но умоляют о большем. Я будто бы дышу по-другому рядом с ним. Я высоко в космосе, среди звезд, несусь прямо к солнцу.

– Куда? – шепчу я.

– Не знаю. Куда-нибудь. Может, на юг.

На соседней койке спит пациент, медленно умирая. Его аппарат жизнеобеспечения тихо пищит, отсчитывая уходящие секунды.

– На какие шиши? И как мы избавимся от этой штуковины? – спрашиваю я, указывая на свой браслет на лодыжке.

Иногда я задаюсь вопросом: что, если он чувствует, когда мы занимаемся сексом и что, если тот, кто наблюдает за нами, тоже об этом знает. Мне неловко, когда я думаю о том, что кто-то в курсе. Я хочу, чтобы это было нашим миром, нашим секретом.

– Это не проблема. Я знаю кое-кого, кто может его снять. Мы будем чисты.

Я прижимаюсь щекой к его руке. Его кожа такая мягкая, такая гладкая. Надеюсь, наша малютка унаследует ее. Я бы никогда не прекращала целовать и обнимать ее.

И эта маленькая мысль возвращает меня с небес на землю. Мне не следует думать о нашем ребенке, учитывая, что они хотят его отобрать. Тед об этом пока не знает, и я не хочу ему рассказывать. Он в таком восторге. Выбирает имена с нашими поварами и даже попросил мисс Лиджен устроить его на полную рабочую ставку. Он делает все, что должен делать парень, который вскоре станет отцом. За исключением того, что у него нет ребенка, ради которого стоит стараться.

– Я не хочу пускаться в бега, Тед. Не с ребенком.

– Я не хочу, чтобы ты находилась в этом доме. Не с нашим малышом. С этим нужно что-то делать.

Я ерзаю в его объятиях. Он смотрит на меня, но не говорит ни слова. Это заставляет меня дрожать. Я всегда нервничаю, когда он смотрит на меня таким взглядом, потому что я не знаю, что он видит. В моей камере и даже в душевых не было зеркал, так что долгое время я не представляла, как выгляжу. Свое отражение я видела только в глазах людей, тех же самых, что говорили мне, когда сходить в туалет, поесть или принять душ. Тех, кто проклинал меня за убийство ребенка. Для них я была монстром с рогами, красной змеиной кожей и желтыми глазами рептилии. Мама вечно ругала меня за то, что я не слежу за своими волосами, отчитывала за излишнюю пушистость, как бороться с которой я и понятия не имела. Однажды, через несколько недель после моего дня рождения, я зашла в комнату для посетителей, и мама побледнела. Она смотрела на меня так, будто не видела годами. Мгновение спустя она сказала: «Господи, ты так... повзрослела». Наконец, я нашла зеркало и, взглянув в него, оцепенела. Сколько времени должно пройти, прежде чем человек посмотрит в свое отражение и не признает себя? Четыре года – это достаточно долго. Мне было четырнадцать, и я стала для себя абсолютной незнакомкой. Все та же я, но в новом теле: выше, худее, с грудью, бедрами и полными губами. Мои волосы крупными кудрями тянулись вниз, до самой поясницы. Единственной частью моего тела оставшейся неизменной были мои глаза. Я попробовала заплакать, но у меня не получилось. С тех пор я сторонилась зеркал.

– Я что-нибудь придумаю, – говорю я.

Вот только не знаю, что.

Мы одеваемся, и я первая покидаю палату, чтобы вернуться, пока кто-нибудь не заметил моего отсутствия. Лифт доставляет меня на первый этаж, в лобби. Направляясь на кухню, я прохожу головной офис и слышу ее голос.

– Может, с кем-то она ведет себя особенно дружелюбно?

Мое сердце уходит в пятки. Я делаю пару шагов назад и практически врезаюсь в дверной проход. Она здесь. Мисс Кармен. Стоит за стойкой регистрации с мисс Лиджин. Она замечает меня у двери и усмехается. Что она здесь делает?

– Привет, Мэри, – говорит мисс Кармен спокойным, но ледяным тоном. – Просто сверяю твои записи с отметками об уходе. Знаешь, чтобы убедиться, что ты именно там, где должна быть.

Мисс Лиджен улыбается.

– Мэри – один из наших самых лучших волонтеров. Она очень внимательна к пациентам.

– Правда?

Я не могу пошевелиться. Видя, как кто-то из группового дома ошивается в единственном месте, где я чувствую умиротворение, ко мне возвращается тот первобытный страх, который я не испытывала с тех самых пор, как Рей был жив. Я должна выпроводить ее отсюда, прежде чем...

В холле открываются двери лифта. Тед вывозит женщину с четвертого этажа в инвалидном кресле, и у меня перехватывает дыхание.

Нет! Она не должна его увидеть.

– Что ж, у Мэри, должно быть, полно свободного времени, раз она успела вляпаться... в неприятности. Может, ей стоит добавить еще парочку лишних часов, – говорит мисс Кармен.

Тед замечает меня и улыбается, толкая коляску в моем направлении. У меня немеют ноги.

– Мы всегда рады помощи, – смеется мисс Лиджен.

Наши взгляды пересекаются, должно быть, я выгляжу испуганной, потому что Тед останавливается, улыбка исчезает с его лица. Он выпрямляется и хмурится. «Что такое?» – беззвучно произносит он, и я не знаю, как мне поступить. Мое сердце бьется так часто, что вскоре вырвется из груди. Я смотрю прямо на мисс Кармен. Этого не может быть.

– Потрясающе. Я прослежу, чтобы эта информация дошла до ее консультанта, – говорит мисс Кармен, ухмыляясь.

Я медленно качаю головой, не смотря на него.

Уходи, Тед. Уходи.

Краем глаза я замечаю, как он колеблется, но быстро разворачивает кресло и катит пациентку в противоположном направлении.

– Мэри?

Тед оглядывается на меня через плечо, но не останавливается.

– Мэри? Не хочешь провести Мисс Кармен экскурсию?

Мой рот открывается, но я молчу. Смотрю в дальний конец холла, отчаянно сопротивляясь желанию кинуться Теду в объятия. Мисс Кармен приподнимает бровь и прослеживает мой взгляд. Она огибает мисс Лиджен и направляется ко мне. Мои мышцы сжимаются так сильно, что, кажется, я в любой момент могу исчезнуть.

Тед, пожалуйста, беги!

Она выходит из-за стойки. Каблуки щелкают по полу, набирая темп. В помещении становится темнее. Она проносится мимо меня, выходя в холл, как раз в тот момент, когда Тед заворачивает и исчезает в столовой. Она оглядывается, сканируя коридор. Никого, кроме пациентов, медленно разъезжающих в своих креслах. Мисс Кармен смотрит на меня, охота еще не окончена.

– Мисс Лиджен, у Мэри здесь есть парень?

Этот тупой вопрос больше веселит, чем шокирует ее.

– Ну, Мистер Томас немного в нее влюблен, – смеется она. – Но он влюблен во всех.

Мисс Кармен прищуривает глаза, и я могу сказать, что она раздражена, но не хочет терять лицо при незнакомцах. Это вызовет подозрение. Мама делала так же.

– Ладно, мне нужно вернуться в офис, – бросает мисс Кармен. – Спасибо, что уделили время.

Я ухожу оттуда, пока меня не уволили, и направляюсь на второй этаж. Мои легкие горят, когда я плюхаюсь на кровать, прямиком к двести четвертому.

– И к тому моменту я могла пробежать четыре мили за двадцать шесть минут и без проблем поднять сотню фунтов, – говорит мисс Риба, раскачиваясь на каблуках. Она горда собой.

– Ох. Серьезно? – бормочет Винтерс у входной двери, подписывая какие-то документы.

– Ага, лучшие годы своей жизни я провела как офицер запаса.

Он замечает меня. Я стою у лестницы, затаившись, как обычно делает кот мисс Рибы.

– Эддисон.

Я киваю ему.

– Я вечно говорю девочкам, что армия сделает из них настоящих мужиков, в смысле, женщин. Дисциплина, знания, бесплатное образование. Еще раз, как долго ты служил? – продолжает она.

– Тридцать пять лет.

– Вау, прилично! А потом, ранение получил?

Он замирает, а потом качает головой, отгоняя дурные мысли.

– Ага, что-то в этом духе.

Он подписывает последний документ и передает его мисс Рибе, пока остальные девочки поднимаются вверх после терапии. Меня тошнит, мне срочно нужно в уборную.

– Блин, это круто. Хотела бы я, чтобы у меня был шанс пройти весь путь от начала и до конца. Но я была нужна на домашнем фронте, – говорит она.

Винтерс устало вздыхает, ему явно скучно. Он снова смотрит в мою сторону.

– Эддисон, ты что-то от меня хотела?

Я тереблю края своей рубашки, пытаясь подобрать правильные слова.

– У меня... есть вопрос.

Они смотрят друг на друга, сбитые с толку.

– Ладно, – медленно говорит он.

Мы втроем стоим в абсолютной тишине. Я не хочу делать это при мисс Рибе. Она расскажет мисс Штейн, и все узнают.

– Ну, Мэри? – выплевывает мисс Риба.

Он смотрит на нее и улавливает мой намек.

– Мне кажется, она хочет поговорить со мной наедине.

– О, да. Конечно, босс.

– Давай, Эддисон, – говорит он, желая быть, где угодно, но только не здесь. – Пошли.

Мы заходим в комнату для посетителей, и он закрывает за нами дверь. Я никогда не была здесь вечером, поэтому это место выглядит странно с искусственным освещением и закрытыми шторами. Стены по-особенному серые, искусственные растения еще более поддельные, а диваны – жесткие и поношенные.

– В чем дело, Эддисон? Уверен, моя жена хотела бы, чтобы я хоть раз появился дома в пристойные часы.

У него есть жена. Я об этом не знала. Не могла представить, что кто-то захочет выйти за него. Он непробиваемый, как бетонная стена.

– Итак, Мэри?

– Эм... Мисс Кармен сказала, что я на попечении штата. Что это значит?

Он складывает руки на груди.

– О, так ты можешь произнести больше трех слов за раз, – смеется он. – Почему ты не спросишь об этом мисс Кармен?

Потому что она меня ненавидит! Вы меньшее из трех зол.

– Мэри, я не могу торчать здесь весь день. Что ты хотела?

Может, я неправильно подошла к этому делу. Теперь не имеет значения, чего хочу я. Значение имеет только то, что нужно Бобу՜. А его нужно защитить от остальных.

– Вы будете приходить сюда... почаще?

– Зачем?

– Просто.

Он хмурится и делает глубокий вдох.

– Мне стоит приходить суда чаще?

Неподалеку от двери слышится какой-то стук и скрип. Наверно, мисс Риба подслушивает. У меня сводит живот, и я замолкаю.

– Мэри?

А может, это и не мисс Риба. Может, это Келли. Или Тара. Или Джой. К горлу подступает ком. Это первое правило, которое я усвоила в детской тюрьме. Болтуны получают швы.

– Мэри, кончай ходить вокруг да около и выкладывай!

Но ему следует знать, ведь так? Разве он не замечает порезы и синяки на всех нас? Разве он не читал отчеты мисс Штейн о несчастных случаях? Он не может быть настолько слепым.

– Мне... нужно поговорить с адвокатом.

– С каким адвокатом?

– С адвокатом... Мистером Харрисом.

Какое-то время он смотрит на меня, пытаясь понять, чего я от него добиваюсь.

– Зачем? – его голос становится громче.

– Потому что... я этого не делала.

Он закатывает глаза.

– Мэри, у меня для этого нет ни времени, ни терпения! Послушай, ты уже отбыла свое. Теперь ты здесь, пока суд не придумает, что с тобой делать дальше. Ты забеременела...

– Но я не делала этого!

– Мэри, – предупреждающим тоном говорит он, размахивая перед моим носом указательным пальцем, как мама. – Ты собираешься потыкать палочкой то, что лучше не тормошить. Если ты снова вернешься на эту дорожку, то она выведет тебя на неприятности.

Неприятности? Еще большие, чем те, в которых я нахожусь сейчас? Он переступает на свою здоровую ногу и ворчит.

– Послушай, – говорит он успокаивающим голосом. – Народ хотел твоей смерти за убийство той девочки. Они не простят тебя, если ты будешь продолжать дурить их и обманывать просто потому, что тебе так захотелось.

Но я не вру. Почему мне никто не верит? Все это большая ошибка.

Я не хотела ее бросать. Я не хотела ее бросать. Я не хотела ее бросать...

– Я... я...

– А теперь хорошенько подумай, Мэри. Потому что если ты начнешь этот процесс, то пути назад не будет. И ты можешь угодить в место, не такое приятное, как это.

Приятное? Он издевается?

– Если тебе здесь настолько плохо, то почему ты так хочешь, чтобы твой ребенок здесь рос?

– А почему вы хотите забрать его у меня? – вырывается у меня.

Я не могу узнать этот голос: низкий, глубокий, живущий в чаще моего сознания, которую я прячу от окружающих. Он застает нас обоих врасплох.

Винтерс откашливается, пытаясь взять себя в руки.

– У тебя больше нет того адвоката, Мэри. Есть государственный. Вот так. И никому не нужен этот чертов ребенок, кроме тебя! Хочешь адвоката – получишь. Подумай, кого ты сможешь себе позволить на свое пособие.

У меня крутит живот. Я все запорола.

– Вы можете просто поговорить с моей мамой? Она знает, что произошло на самом деле.

– Я что, на детектива тебе похож?

– Но она знает правду.

– Мэри, я...

– Пожалуйста!

Винтерс замирает и смотрит на мои мольбы. Он делает глубокий вздох старого человека, уставшего от жизни.

– Я... подумаю, что с этим можно сделать.

Думаю, это означает «нет».

Я возвращаюсь в свою комнату. Девочки молчат. Мои простыни снова на полу в коридоре. На этот раз они еще и дырявые. Напоминают кусочек швейцарского сыра. Должно быть, кто-то из них слышал наш с Винтерсом разговор. Меня волнует не это. Меня волнует то, что у кого-то в этом доме есть нож.

6 глава

Выдержка из «Нью-Йорк Таймс»

Статья: «Приговор для девятилетней девочки, убившей младенца»

Сотни протестующих выстроились перед зданием Бруклинского суда по уголовным делам, ожидая вынесения приговора для неизвестной девятилетней девочки, которая убила трехмесячную Алиссу Ричардсон в декабре прошлого года. Разъяренная толпа, облаченная в футболки с изображением младенца, требовала, чтобы ребенка судили как взрослого, утверждая, что наказание, предусмотренное для несовершеннолетних недостаточно сурово для такого преступления. Большинство протестующих — женщины с колясками, дети в которых держали в руках транспаранты с надписями: «Как можно убить такую малышку?», другие же скандировали: «Шесть лет – недостаточно!» Был произведен арест женщины, забрасывающей пустышками фургон, который доставил девочку в здание суда.

Люди съехались со всей страны, чтобы принять участие в митинге. Организаторы акции «Правосудие для Алиссы» собрали более 50 000 подписей под петицией. «Мы приехали сюда из Теннесси, чтобы поддержать малышку Алиссу», — говорит Пола МакДермин, мать четверых детей. «Этот ребенок отделается легким испугом. А она убила младенца! Она заслуживает гнить в тюрьме до конца своих дней!»

В свою очередь, активисты за гражданские права обеспокоены тем, что афроамериканская девочка не будет иметь возможности предстать пред справедливым судом, ссылаясь на то, что ее раса может в исходе сыграть важную роль для ее безопасности. К этому моменту имя ребенка уже распространено среди консервативных онлайн-групп, в связи с чем, матери девочки, Даун Купер, которая присматривала за ребенком во время убийства, начали поступать сообщения с угрозами ее жизни. Из-за чего Купер пришлось скрыться, покинув свой дом.

«Будь убитая малышка черной, этот протест не приобрел бы таких масштабов. Точка», —говорит Тамика Браун, представитель по связям с общественностью в «Нешинал Экшен Нетворк»¹⁶. «Сколько бы люди ни говорили о расовом равенстве, вы никогда не увидите, как белые семьи штурмуют мэрию, требуя справедливости для маленькой черной малышки. Они настаивают на смертной казни, но даже не осознают, что казнь этой бедной девочки ничем не будет отличаться от убийства того младенца».

У меня свидание с Тедом.

Настоящее свидание. Сегодня суббота, а это означает, что мы можем провести вместе пару часов, не торопясь куда-нибудь еще. Он ведет меня в кино, обещает попкорн и газировку, а может, еще и конфеты. Я не была в кино с семи лет.

Приняв душ, я встаю перед зеркалом и рассматриваю свое обнаженное тело. Мой новый живот смотрится забавно, совершенно не к месту. Будет ли Тед любить меня, когда я поправлюсь? Думаю, что будет.

На свидания полагается наряжаться, как это делают в фильмах, так что я укладываю свои волосы и использую уйму геля, чтобы собрать их в низкий хвост. По пути из училища я купила в аптеке помаду. «Wet-n-Wild» розового цвета, один доллар и сорок девять центов. Из-за нее мои губы стали похожи на огромный кусок жвачки.

У моего единственного платья непростая история. Его подарил мне социальный работник перед слушанием по условно-досрочному. Черное, с белыми, желтыми и розовыми цветами. Оно плотно облегает мой живот и, более того, слишком короткое. Так что я натягиваю под него джинсы. Я хотела порадовать себя обновкой, но тот калькулятор, который я купила с Новенькой, нанес огромный урон моему бюджету. По крайней мере, мне удалось выловить его за полцены в ломбарде. Он старый и потрепанный, но со своей работой справляется отлично.

Медленно открываю дверь ванной. Если я в таком виде наткнусь на одну из девочек, надо мной будут издеваться неделями. Они узнают, а я не хочу посвящать их в свои дела. Слава Богу, коридор пуст. Я несусь по нему и на цыпочках спускаюсь вниз. Они в гостиной, смотрят фильм с мисс Рибой. Перед уходом я должна отметиться, но я не хочу ступать под перекрестный огонь. Я предпочту попытать свою удачу и пуститься в самоволку. Тед того стоит. Я проскальзываю мимо комнаты и открываю входную дверь. Передо мной стоит мама с приподнятой рукой, будто она только собиралась постучать.

– Мама?

Улыбка на ее лице такая широкая, что мне больно на нее взглянуть. Все равно, что смотреть на солнце. Сегодня она одета как учительница, а не как королева баптисткой церкви. Коричневая юбка с шоколадной рубашкой и черные туфли на плоской подошве. Она выглядит почти нормальной, почти такой же, какой я ее помню.

– МАЛЫШКА!

Она бросается ко мне с объятиями. Я не обнимаю ее в ответ.

– Что ты здесь делаешь?

– Ну, я пришла, чтобы навестить свою малышку, что же еще я могу здесь делать?

На целую неделю раньше! Что-то не так.

– Я подумала, что мы можем провести день вместе. Как в старые-добрые времена, только ты и я, да? Мы можем пойти в парк? – сказала она с вопросительной интонацией. – Ты любила парк, правда же?

– ВЕСЬ день?

За последние шесть лет я не проводила более пятнадцати минут наедине с ней.

– Тебе разве не надо в церковь или на пикник? Или еще куда? Где Трой?

– Мистер Уортингтон. Он уехал по делам и не вернется до завтрашнего дня.

Мама не переносила одиночество. Ни на минуту. Раньше она стояла за дверью ванной, если сидела там слишком долго. Она устраивала истерики, если я хотела побыть одна в своей комнате и находила причину, по которой я должна была быть с ней. Например, почистить духовку, поменять простыни или подержать совок для мусора. Когда она не следовала за мной по пятам, она ходила за Реем, к каждому бару, к каждому дому любовницы. Рей злился, но я ценю, что он отвлекал ее на себя.

– Теперь, пойдем! Я куплю тебе мороженое. Клубничное – твое любимое, да?

Меня начинает тошнить, потому что не узнаю эту маму. Я не хочу никуда идти с ней, даже не хочу оставаться с ней наедине. Она незнакомец, а меня учили никогда с ними не разговаривать.

– Я даже не знаю...

– Что с тобой? Ты больна?

Больна ли я? Чертовски верно. Я больна. Я беременна! Она знает это и ведет себя так, будто ничего не произошло. Стоит с этой тупой улыбкой на лице, округлив свои глаза так, будто ее кто-то ударил по голове бейсбольной битой.

– Ну, я...

– Эй, что это у тебя на лице?

О, нет. Я забыла о своей помаде. О своем наряде. О своем свидании.

– Я просто...

– Ты куда-то собралась, дорогуша?

Я вспоминаю, как сильно она дала мне пощечину и отступаю, выходя за пределы ее досягаемости. Я не знаю, что сказать. Мама поймала меня за тем, как я крашусь и сбегаю к мальчику. Одно из тех неловких мгновений подростковой жизни, которое я думала, никогда не испытаю на себе.

– Н-н-никуда, мамочка. Просто... дай мне переодеться.

Она приподнимает бровь и кивает. Я бегу наверх, стираю помаду туалетной бумагой и переодеваюсь в свою привычную толстовку поверх майки. Я звоню Теду и рассказываю о произошедшем. Он спрашивает, в порядке ли я, и я лгу.

На обратном пути я замираю как вкопанная. Мама сидит на скамье у двери. У нее такое выражение лица, будто ее тело все еще здесь, но разум за тысячу земель отсюда. Я успеваю узнать его, прежде чем она замечает меня и прячет его за улыбкой.

У нее особенный день. Она не принимает таблетки.

– Ну, дорогуша. Ты готова?

Рядом с групповым домом есть небольшой парк, расположившийся перед начальной школой. Он весь усеян сорняками, а трава пропитана собачьей мочой. Мама держит меня за руку, будто бы мы близки, и безостановочно болтает о парикмахерской и своем цвете волос, каштановом с медным оттенком. Болтовня – еще один признак ее особенных дней.

Я помню, когда это произошло впервые. Это было до Джуниора, даже до Рея.

Мне было не больше трех или четырех. Мама упала на пол на четвереньки и начала яростно пытаться отмыть пятна, которых там не было.

– Этот дом – помойка! – крикнула она, кинув в меня тряпку. – Мэри, чего ты ждешь? Давай помогай!

– Но я ничего не вижу, мамочка.

Она залепила мне такую сильную пощечину, что я ударилась головой о батарею. Но не заплакала. Просто опустилась на пол рядом с ней и начала отмывать пол. Помню, как слезились мои глаза от средства для мытья.

– Нет, не здесь! Ты что, слепая?

Мне начинало казаться, что так и есть.

– Мамочке так жаль, малышка. У меня просто... выдался особенный день.

Так она это называла. Но эти «дни» могли затягиваться на недели и месяцы.

В следующий раз, когда мне было около семи, она просто не вставала с кровати. Она не говорила и совсем не двигалась с места. Я жила на арахисовом масле и крекерах три дня, пока они не закончились.

– Мамочка, пожалуйста, встань. Я хочу кушать.

– Не сейчас, малышка. У мамочки просто... выдался особенный день.

Затем исчезло электричество. Еда в холодильнике начала портиться. Вся квартира пропахла просроченной курицей, а мыши стали сбегаться в поисках обеда. Я еле отрыла в темноте банку от кофе, отсчитала ледяными пальцами шестнадцать долларов и двадцать девять центов на подоконнике, освещаемого уличными огнями. Я знала, что этого было недостаточно, чтобы оплатить счета. Это был не первый раз, когда делала это. Но подумала, что, может, этого хватит, чтобы купить ей лекарства, чтобы она почувствовала себя лучше и встала с кровати. Я пошла к соседке, в надежде, что они подскажут мне, что купить. Вместо этого, она отвезла маму в больницу.

Тогда она вернулась домой с таблетками и все наладилось. По крайней мере, на какое-то время.

– Ты не до конца стерла эту штуку с губ, – говорит она, наблюдая, как дети играют на лесенке на школьном дворе. – Тебе не идет этот цвет. Выглядишь дешевкой.

Я вырвала свою руку и вытерла губы о рукав кофты.

– Как сегодня хорошо, – говорит мама, поднимая взгляд на кроны деревьев. – Я люблю это время года. Помнишь, как мы ходили гулять в парк?

Я помню парк. Проспект-парк. Мама водила меня туда качаться на качелях, на которых чувствовала себя так, будто улетаю в небеса. Затем мы устраивались на большой поляне и ели радужное мороженое. Это были хорошие дни. Тогда она еще принимала свои таблетки.

– Помнишь, как собирала цветы?

– Цветы? Мам, я никогда не собирала никаких цветов.

Она отмахивается от меня, будто я тут сумасшедшая.

– Конечно же, собирала, глупышка! Ты срывала ромашки и тунбергии, а потом мы приходили домой и ставили их на кухне в старую бутылку из-под колы. Помнишь?

Сейчас она говорит о ком-то другом. Иногда я задаюсь вопросом, была ли у нее дочь до меня, но она никогда не рассказывает о том, что было до меня.

– Мам, мне нужно мое свидетельство о рождении.

– Зачем?

– Надо.

– Надо – это не ответ, милая. И я знаю, что ты мой ребенок, ты вылезла из меня. Мне не нужен какой-то клочок бумаги, подтверждающий это. Я там была.

Все это бесполезно.

– Кажется, им оно нужно... для моего дела.

Мама обдумывает это, прикусывая свою нижнюю губу.

– Тогда почему они не попросили меня об этом? Никто никогда ни о чем меня не спрашивает. Будто, у меня нет права голоса.

Какое-то время она развивает эту тему. Мы останавливаемся у разбрызгивателя, отключенного на зиму. Он кажется зеленым от плесени. Ледяной ветер продувает нас насквозь. Она достает свое зеркальце и поправляет макияж и прическу. Затем она переводит взгляд на густые заросли деревьев и улыбается.

– Боже мой, Господь невероятен, не правда ли? Он создал прекраснейшие синие небеса и самую прекрасную маленькую девочку на свете. И все это одновременно. Не забывай, малышка, Всевышний бережет особое место рядышком с собой на небесах.

Она смотрит на землю, разминая пальцы.

– Ты веришь, что отправишься на небеса? – говорит она с усмешкой, будто уже знает ответ.

– А ты?

Мгновение она молчит, а потом нервно смеется.

– Ну, конечно же, глупышка!

Она лжет. Знаю, она уверена, что я отправлюсь в ад. Неужели она серьезно считает, что не попадет туда же?

– Просто помни, малышка, Иисус – твой единственный путь в рай. Ты должна чтить Его, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Это из Деяний Святых Апостолов, 4:12.

– Ты имеешь ввиду, Иоанна 3:36?

Она хмурится, сверля меня взглядом, и машет указательным пальцем у меня перед носом.

– Ну, он ТАКЖЕ сказал, что необходимо чтить отца своего и МАТЬ свою, только так можно прожить долгую жизнь в стране, данной тебе твоим Господом. Помни и об этом, Дорогуша. Исход 20:12.

Если бы я знала, кто мой отец.

– Мама, на счет того, что произошло на прошлой неделе...

– Ты о чем?

– Мне действительно нужно, чтобы ты... рассказала правду.