Текст книги "Предположительно (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Киша садится, уставившись на меня. Я смотрю на нее в ответ. Она отводит взгляд, улыбка быстро сползает с ее лица, потому что она знает. Она знает, что я знаю.

– Да плевать, она просто тупая, – говорит она, закатывая глаза. Она знает, что я знаю это стихотворение. Знаю, потому что оно было в книге, которую мама Алиссы подарила моей маме. Книге, которую она даже не открыла. Полное собрание работ Майи Энджелоу¹³.

– Вот, почему она все провалит. Попытку поступить в колледж и прочее дерьмо. Она даже разговаривать не умеет, – выплевывает Киша, ее голос становится все громче.

– Не, я слышала, как она разговаривает с мамой, – говорит Джой. – У нее голос, как у белой. Поэтому она думает, что лучше нас всех. Долбаная мулатка!

Девочки взрываются хохотом. Мисс Вероника хлопает в ладоши.

– Девушки! Прекратите!

Они дают друг другу пять, закрепляя тем самым свою взаимную ненависть ко мне.

– Итак, сегодня я хочу сфокусироваться на позитивных моментах из вашего прошлого. Это может быть все, что угодно. Давайте начнем, например, с вашего любимого детского воспоминания?

Блестящий вопрос, заданный мисс Вероникой куче социальных изгоев, группе осужденных, продуктам неблагополучных семей. Она хочет, чтобы мы вернули к жизни наше кошмарное детство, чтобы подарить ей один единственный момент нашей жизни, который не был так отвратителен. Теперь я точно уверена, что ее взяли на эту работу с улицы.

– Да бросьте! Хотя бы одно должно быть, – настаивает она.

Тара поднимает свою жирную руку.

– Окей! Значит, у меня было четыре брата со стороны матери и два со стороны отца. Значит, однажды, мой брат Тай-Тай вернулся домой с разбитой губой, потому что он подрался с одним парнем в школе. И, мой брат Келлс, он тогда только вышел из тюрьмы за мошенничество, собрал всех остальных моих братьев, и мы всемером решили нанести тому пацану визит. Ох, он обделался, когда увидел, как мы идем по улице, как армия, по его задницу. Мы выбили все дерьмо из того ниггера. После этого мы пошли в «Айхоп»¹⁴ заказали груду еды и сбежали, не заплатив. Думаю, это был единственный раз, когда мы собрались все вместе. Лучший день в моей жизни!

Мисс Вероника кивает, пытаясь улыбнуться. Не этого она ожидала.

– Ла... дно! Хорошая история! Эм... итак, все остальные, как на счет того, чтобы записать свои истории в журналы чувств. Ладушки?

Открываю свой журнал и пишу одно слово: «Айхоп». Когда я была ребенком, мы с мамой везде ходили вместе, но чаще всего мы бывали в церкви. Воскресная школа, воскресная служба, субботняя служба, изучение Библии по средам, жареная рыба по пятницам, каждый концерт церковного хора. Все это мы посещали вместе, одевшись в одинаковые наряды. Нас прозвали «Близняшки Эддисон». Иногда, после субботней службы, мы заходили позавтракать в «Айхоп». Она разрешала мне добавить дополнительную порцию взбитых сливок на мои клубничные оладушки. Мое особое угощение. Потом мы садились на автобус до дома, играя в «Я вижу». Только мы вдвоем. Я думала, что со мной она становится счастливее. Но, полагаю, ребенок не может заполнить зияющую пустоту в твоем сердце. По ночам я слышала ее рыдания.

Это случалась даже, когда она не находилась под влиянием «дней».

Потом, однажды, она надела свои красные каблуки, уложила волосы, накрасилась и посадила меня перед телевизором.

– Я скоро вернусь, малышка, – сказала она и ушла.

Спустя четыре часа, она впустила в наш дом Рея, и после этого он никогда не покидал его. Она говорила, что он был солнечным лучиком, которого она ждала всю свою жизнь. Когда выяснилось, что Рей не верит в Бога, мы перестали ходить церковь. Мама всегда была лишь последователем, не лидером. Никаких больше походов в «Айхоп», никакой дополнительной порции сливок, никакой больше игры в «Я вижу», никаких близняшек Эддисон. Она откинула эту фамилию и начала представляться как просто «Купер». Будто бы не хотела больше иметь ничего общего со мной. Плюс ко всему, Рей обирал ее до нитки. У нас оставались деньги только на новый набор посуды, потому что мама предпочла бы умереть, чем опозориться перед всеми этими людьми в доме Божьем.

Я обязательно свожу свою малютку в «Айхоп». Если мне позволят.

Интервью с анонимным заключенным в исправительном учреждении «Бедфорд-Хиллс»

Этот ребенок был чертовым гением. И не в хорошем смысле этого слова. Она слишком умна. Охранники... Боже, они ненавидели эту девчонку. И не любили выпускать ее из клетки, потому что она всегда нарывалась на драки. Другие девочки постоянно цеплялись к ней. Как-то раз она провела целый месяц в лазарете со слопанными ребрами. Поэтому ее поместили в карцер. Наверно, она провела там несколько лет. Но, когда ее выпустили... Нельзя было сказать, что у нее на уме. Когда-нибудь видели людей, которые слишком много думают? Ага, ничего хорошего это за собой не влечет.

Мисс Штейн направила меня в больницу с запиской. Я уверена, что она должна была пойти со мной. Или, может, мисс Кармен, но мне не хотелось спрашивать об этом. Клиника находилась в районе Бед-Стай, за пределами Фултон-Стрит и Кингстон-авеню. В это место ходят все дети из групповых домов и все те, кто не может позволить себе страховку.

В регистратуре яблоку негде упасть. Даже подоконники заняты. Так что, я становлюсь возле двери, напротив шершавой зеленой стены, то и дело открывая дверь приходящим и уходящим людям на колясках и с костылями.

Здесь полно детей, которые неустанно плачут и, кашляя, наполняют здешний спертый воздух микробами. В углу, над кондиционером, телевизор вещает какое-то ток-шоу. У противоположенной стены сидит девушка примерно моего возраста с раздутым животом и спутанными волосами. Рядом с ней – женщина, которая могла бы сойти за ее более возрастного близнеца. Я не знаю, почему она выглядит такой раздраженной: из-за долгого ожидания или из-за того факта, что ее дочь совершила ту же ошибку, что, и она много лет назад.

Мама не любила водить меня к врачам. Однажды, у меня было жуткое отравление из-за протухшего тунца. Я умирала с голоду, а это было единственной едой в доме. Меня рвало без остановки, но мама все же отказывалась вести меня в больницу.

– Эти врачи – кучка мошенников. Вечно находят какие-то болезни, чтобы выкачивать из людей их честно заработанные деньги.

Но у мамы не было денег, которые можно было бы выкачивать. Все их забирал Рей. Кофейная банка над плитой всегда пустовала.

– Наверно, ему они нужнее, чем нам, малышка, – говорила она. Спазмы в моем животе опровергли бы это заявление.

Это было до того, как другие девушки Рея начали ломиться в наши двери. До того, как он перевез нас в Дитмас Парк, в большой дом, полученный в субаренду от друга. До того, как мы познакомились с мамой Алиссы. До того, как появилась Алисса. Без Рея наша жизнь сложилась бы по-другому. Но думать об этом сейчас – пустая трата времени.

– Какого хрена так долго, – стонет мама девочки. – Поверить не могу, что это гр*банное дерьмо твориться с нами. Я же говорила? Говорила, что этот ниггер – кобель? Нет же, ты все равно пошла и потр*хась с ним... уууууух. И где он теперь? Его здесь нет. Я говорила, что так и будет!

Девушка ничего не отвечает, просто смотрит на пол перед собой. К горлу подходит ком.

– Это так тупо, – бормочет мать.

Мы с девушкой встречаемся взглядами, и по моей коже проходит леденящая волна мурашек. Почему я чувствую, будто мы обе ведем какую-то немую беседу?

Минуты превращаются в час. Мои колени ноют, устав от излишнего напряжения. Мать той девушки теперь сидит за столом, выплескивая свою агрессию на медсестру, которой, кажется, наплевать. Девочка утирает слезы. Я ее не виню: я бы тоже не хотела, чтобы моя мама была здесь. Чтобы они обе оказались в одной комнате...

Дверь снова открывается и в помещение входит Тед. Я почти не узнаю его, так сильно он натянул на себя капюшон от толстовки. Он просматривает толпу, пока не замечает меня у стены.

Что он здесь делает? Ему нельзя быть тут! Они узнают!

– Прости, немного опоздал.

Я трясу головой, притворяясь, что не вижу его.

– Тебя не должно быть здесь.

– Я не позволю тебе пройти через это одной.

Я улавливаю на себе взгляд девушки и ее матери. Девочка разрывается слезами и быстро отводит взгляд в сторону. Мать закатывает глаза и посылает все больше проклятий в сторону дочери. Каждый мускул в моем теле напрягается.

Это могла бы быть я. Это была я.

Смотрю на Теда с благодарностью и больше не спорю. Я готова рискнуть быть пойманной только ради того, чтобы быть рядом с ним, чтобы стало легче дышать. Он берет меня за руку, его ладони потные и до пугающего горячие. Он прислоняется к стене и смотрит на пациентов, как на иностранный фильм, в котором едва говорят по-английски.

– Боишься?

Я не хочу говорить ему, чего я на самом деле борюсь. Мисс Штейн, Винтерса, мисс Кармен, всех этих людей, нанятых государством, чтобы помочь мне. Людей, которые хотят только одного: отнять единственное, что принадлежит мне.

– Ты, правда, думаешь, что мы должны его оставить?

Он смотрит на меня, опьяняя своим взглядом.

– А ты хочешь?

– Нет.

Мгновение он молчит, а затем смеется.

– Ты ужасная лгунья.

Я смотрю на него и усмехаюсь. Ненавижу, насколько хорошо он умудряется знать меня, не зная обо мне ничего. Полагаю, это также одна из причин, почему люблю его. Тед такой высокий, что его голова почти касается приветствующей посетителей вывески. Глаза такие красивые, такие карие, всего на оттенок светлее его кожи. Они всегда такие теплые, любящие и успокаивающие. Он никогда не смотрит на меня так, как все остальные на протяжении последних шести лет. Тед смотрит на меня так, будто рад, просто потому что я существую на этом свете. Так, как смотрела Алисса. Я могла бы таращиться на него часами, если бы у нас было столько времени. Он сжимает мою ладонь и отводит взгляд.

– Ты знаешь, что я люблю тебя, так? – говорит он.

Я знаю, но это не имеет смысла. Как кто-то может любить меня после того, что я сделала?

– Ты знаешь, что я никогда не позволю ничему плохому случиться с тобой, – серьезным тоном говорит он. – Или с нашим ребенком. Ты знаешь, я всегда буду защищать вас.

Его лицо омрачается решимостью. Он думает о девочках в групповом доме. Но не о них ему следует беспокоиться. Я та, кто убил ребенка.

Предположительно.

– Эддисон, – доносится из кабинета противный и раздражающий голос медсестры.

– Я знаю, – бормочу я и отпускаю его руку.

Мой белый больничный халат усеян крупными точками. Синими. Я насчитала двести двадцать три. На Пасху мама одевала меня в похожее платье. Как-то, во время ужина, я уронила ложку клюквенного соуса на колени, и он быстро впитался в хлопчатый материал. Мама отлупила меня, потому что Рей сказал ей сделать это. Она бы сделала ради него все, что угодно.

– Пошла в угол! СЕЙЧАС ЖЕ! – говорила она.

Иногда мама забывала, кто я такая, когда била меня. Я так думаю. Или, может, она была кем-то другим в те моменты. Ее глаза становились пустыми, лицо раздувалось от ярости так, что его было почти не узнать.

– Снимай одежду! Ты должна прочувствовать все, что заслужила!

Я раздевалась до нижнего белья и возвращалась обратно в угол. Все мое тело трясло, в ожидании, когда она закончит свою гневную тираду.

– Сколько раз я должна ПОВТОРЯТЬ тебе. Боже, милостивый Иисус! А? Ты не слушаешь, ты даже не слушаешь! Отец всевышний, зачем ты послал мне эту маленькую тварь?

Она била меня всем, что попадалось ей под руку. В фаворитах у нее был грязный коричневый удлинитель. Она держала его на ручке холодильника, как заготовку для пыток. В воздухе раздавался свист, а затем, он достигал моей кожи, оставляя синяки размером с кулак на моих ногах, руках и заднице.

– Мами, только по лицу не бей, – говорил Рей с ухмылкой, потягивая коричневый ликер, купленный на мамины деньги. – Оставишь синяки, а потом прибегут эти крикливые с*чки и будут лезть в наши дела.

Я думала, что, если постараюсь не так громко кричать, мама остановится, но это никогда не срабатывало. Будто она хотела, чтобы Рей услышал, как я молю о пощаде, тем самым осчастливив его. Она брюзжала и ссыпала на меня проклятьями, покрываясь потом, пока я пыталась блокировать ее удары. Затем она начала жаловаться на боль в руке, обвиняя в этом меня. Когда побои стали учащаться, когда стало сложнее скрывать шрамы, порезы и синяки, я подумала о побеге.

Но кто бы позаботился о маме?

– Все еще принимаешь лекарства? – спрашивает доктор. Его имя не имеет для меня значения, так же, как и мое – для него. Он еще один госслужащий, работающий в поте лица. Вид у него такой же раздраженный, как и у них всех, когда они меня видят. Он проводит осмотр с нулевым энтузиазмом, касаясь меня только если это необходимо.

– Лекарства все еще принимаешь?

Ах, да. Таблетки.

– Нет. Не принимаю.

Доктор делает какие-то пометки в своих записях. Он не пересекается со мной взглядом с того самого момента, как я зашла в кабинет.

Я не должна была принимать эти таблетки с самого начала. Вы бы никогда не подумали, что можно так легко накачать ребенка. Но мама с Реем нашли способ. Когда Рей в пятый раз пришел ко мне в комнату и попытался залезть в мою кровать. Меня разбудил запах его мускусного одеколона и потных подмышек. Это произошло прежде, чем я почувствовала его волосатые руки, крадущиеся под мои простыни с Хеллоу-Китти. Они полетели на пол, вместе с моим мишкой. Его руки ползли вверх по моему бедру. Но в этот раз, вместо того, чтобы плакать и брыкаться, как дикое животное, я укусила его до крови. После этого Рей ушел. Мама была так зла на меня, что не разговаривала со мной неделю.

Он вернулся через два дня. Я слышала, как они разговаривали обо мне на кухне.

– Мами, я просто проверял, уснула ли она. Ты меня знаешь, детка. Она мне как родная. Но она озверела и укусила меня. У меня до сих пор остались следы от ее зубов, малышка. Она не в себе. Мы должны помочь ей.

Следующее мое воспоминание: я в кабинете врача. Это был «друг» Рея. Он бросался такими словами как: гиперреактивность, нейроповеденческое отклонение, сопутствующие патологии и оппозиционное расстройство. Мама не знала, что означают все эти слова. Но одно из них она понимала прекрасно: лекарства.

– Смотри, милая, видишь, теперь мы обе будем принимать по таблеточке каждый день, – сказала она.

Я пробовала принимать их, думая, что это осчастливит ее. Может, даже, она выгонит Рея. Но в мою жизнь они принесли только заторможенность, сонливость и слабость. Я стала слишком медленной и сонной, чтобы следить за Реем. Вскоре, я начала выплевывать их как кожуру от семечек. Никакие побои не заставили бы меня снова принимать их. Мама просто сдалась.

Вскоре после этого она перестала принимать и свои лекарства. С тех пор все стало только хуже.

В детской тюрьме мне давали еще больше таблеток. Пять, в общем счете. Их я пить не брезговала. Они лишали меня чувств и помогали пережить годы тюремной жизни. Я прекратила принимать их в день, когда встретила Теда. Благодаря ему, мне снова захотелось чувствовать.

– Знаешь, кто отец? Что-нибудь примечательное из его истории болезней?

– Нет никакого отца.

Доктор закатывает глаза.

– Ох, конечно же, нет. Держи.

Он чирикает что-то в своем блокноте и отрывает лист.

– Сходи на УЗИ. Это дальше по коридору. Потом в аптеку за витаминами для беременных. Не курить. Не пить. Через месяц запишись на прием в женскую консультацию.

Он выставляет меня за дверь, и я иду делать то, что мне было велено: на УЗИ. Как всегда. Пожилая медсестра осматривает меня с ног до головы, когда я захожу к ней в кабинет, и проверяет свои записи.

– Мэри Эддисон?

Я киваю. Она говорит это с такой интонацией, будто уже слышала мое имя. Этого достаточно, чтобы напомнить мне об Алиссе.

– Дата рождения, – говорит она, поднимаясь.

– Тринадцатое октября.

– Хм. Хорошо, переоденься в это. А потом ложись на кушетку.

Медсестра проходится по периметру моего живота, а затем прижимает датчик плотнее. Все тут холодное: датчик, гель, комната и женщина, управляющая этим аппаратом. Когда дело сделано, я переодеваюсь обратно в джинсы. Она пишет что-то в каких-то бумагах.

– Держи, – говорит она и передает мне папку. – Отдай это в регистратуру. О, и с днем рождения.

– Спасибо, – бубню я, избегая зрительного контакта с ней, и выбегаю из кабинета.

Тед ждет меня за дверью, улыбаясь. Я останавливаюсь у регистрации, и другая медсестра вручает мне конверт.

– Возьми. Отдай своему опекуну. Результаты будут через неделю. Следующий прием – через четыре недели.

Внутри конверта кипа документов с ключевой информацией обо мне: я на восьмой неделе беременности. К отчету прикреплена нечеткая черно-белая фотография моего ультразвука. Тед выглядывает из-за моего плеча и смотрит на нее.

–Вау, – говорит он, забирая фото из моих рук. Мы стоим перед больницей и изучаем этот снимок. Осенний ветерок играет в моих волосах.

– Он выглядит как фасолина. Как фасоль с рисом! – говорит он.

Я смеюсь.

– Я думала, он больше похож на мармеладный боб.

Тед выглядит отрешенным, но счастливым.

– Это он.

– Да, это он.

– Наш боб.

Он улыбается и засовывает фотографию к себе в толстовку. Мы гуляем по Фултон-Стрит, пока я рассказываю ему о предписаниях, полученных от врача.

– Что? Витамины? Какие витамины?

– Для беременных.

– Ладно, пойдем, раздобудем тебе витамины.

Мы проходим два квартала и останавливаемся у аптеки «Дуэйн Рид».

– Эй, друг мой, где у вас тут витамины?

Молоденький продавец смотрит на меня, а затем переводит взгляд на Теда.

– В конце магазина, прямо у стены.

Тед поворачивается ко мне.

– Пить хочешь?

Я киваю.

– Ладно, пойду, возьму тебе попить. Встретимся у витаминов.

Через огромные торговые проходы я направляюсь к возвышающейся стене лекарств. Целая полка отведена под витамины для беременных. Слишком много таблеток. Но эти таблетки хорошие. Они пойдут на пользу мне и Бобу՜. Их я пить буду. Я хватаю первую баночку, что вижу. Семнадцать долларов и девяносто девять центов. У меня только пять.

– Вам что-нибудь подсказать?

Продавец пугает меня. На вид мой ровесник. Худощавый с прыщавым лицом, он ухмыляется в своей натуго затянутой красной спецовке.

– Ищите что-то конкретное?

Я молчу. Просто стою там, держа в руках баночку. Я не знаю, почему, но рядом с ним мне неспокойно. Может, дело в его улыбке. Будто он задумал что-то нехорошее. Он стоит так близко ко мне. Слишком близко.

– Может, я могу...

– Эй! Что ты к х*рам творишь?

Тед подходит к нему со спины, и тот отпрыгивает.

– Зажимаешь мою девочку, сынок?

Тед делает выпад в его сторону, и продавец трясет головой со всех своих сил. Голос Теда звучит так, будто он гигант, с трудом вместившийся в этот крохотный магазин.

– Не, мужик! Я просто... помогал ей и...

– Тогда какого хр*на ты лезешь прямо в ее гребанное лицо?

Тед в нескольких дюймах от его носа. Продавец выглядит до безумия напуганным. Даже мне страшно за него.

– Съ*бись!

Он налетает на него, и продавец падает на пол. Тед переводит свой взгляд на меня, и я застываю на месте.

– Почему ты на меня так смотришь? Сюда иди.

Я не двигаюсь. Не могу пошевелиться, но так отчаянно хочу сбежать. Тед, мой милый Тед... монстр. Как доктор Джекил и мистер Хайд. Эта история была слишком безумной.

– Сюда иди, я сказал, – грубо рявкает он, притягивая меня к себе за толстовку.

Я всхлипываю, готовясь к удару. Но, вместо этого, он прижимается ко мне и целует. Он скользит своим языком ко мне в рот. На вкус он как фруктовый пунш, губы его скользкие от вазелина. Его разъяренный голос, Продавец, мир, все это кануло в Лету, потому что он никогда так меня не целовал. Он прижимает меня к стенду с витаминами, его рука блуждает по моей талии. В этот самый момент я чувствую, как он хватает одну баночку и засовывает ее в карман моего пальто. Он берет мое лицо в свои руки, его глаза пылают, и дарит мне еще один поцелуй, прежде, чем снова вернуться к парню.

– На что, бл*ть, уставился?

Продавец пытается переварить всю эту ситуацию. Он знает, что Тед что-то задумал, он просто не понимает, что именно. Тед хватает меня за руку, и мы несемся через весь магазин.

– Эй, погодите-ка, – в панике кричит нам вслед продавец. Тед ускоряется. Он тащит меня за собой через дверь, на аллею, через всю улицу. Пять кварталов спустя, мы замедляем свой шаг.

– Прости. Мне не следовало делать это с тобой.

Я смеюсь, задыхаясь от нашего небольшого побега. Так вот, чем занимаются обычные дети? Они чувствуют тот же адреналин? Ту же любовь? Тед усмехается и снова становится собой, будто ничего не произошло.

– Голодная? – спрашивает он.

Мы находим «Бургер Кинг» в конце этого квартала, и он усаживает меня за столик у окна. Я пытаюсь впихнуть ему пять долларов, но он их не берет. Через несколько минут он возвращается с подносом, на котором покоятся два Воперса с сыром, фри и кола. Вся эта беготня и поцелуи пробудили во мне зверский аппетит. Я съедаю свой бургер и облизываю пальцы от соуса. Тед смеется.

– Еще хочешь?

Хочу, но показаться прожорливой мне не хочется, так что я качаю головой. Он улыбается, но его улыбка быстро сходит на нет. Он складывает свои руки на столе. Его кулаки выглядят так, будто кошка использовала костяшки его пальцев, как когтеточку. Понятно, чего испугался продавец.

– Детка... я должен кое-что тебе рассказать.

Мое сердце уходит в пятки.

– Помнишь, когда мы только встретились, ты спросила меня, что я натворил. Я тебе не ответил, потому что... я не хотел, чтобы ты начала смотреть на меня... иначе.

О, нет. Что, если я встречаюсь с убийцей? С настоящим убийцей.

Он делает глубокий вздох.

– Когда мне было четырнадцать, я был таким потерянным, Боже. Ходил на вечеринки и напивался, как взрослый мужик. Большинство парней из моей команды были старше меня. Так что я просто делал то же, что делали они. И что они мне говорили. Они говорят мне надрать чью-то задницу? Я иду выбивать из этого человека дерьмо. Они просят ограбить винный магазин? Он будет ограблен. Весь год я состоял на учете, мотался по колониям из-за всяких мелочей, ничего серьезного. Мое личное дело было огромным. В конце концов, к нам пришел социальный работник, сказал маме, что моя удача уже на исходе и мне пора бы взять себя в руки. Но меня тогда не было дома, я не знал. Я был со своими парнями, нажирался и творил всякое дерьмо на крыльце одного парниши. Мимо проходила девушка. Мой друг пригласил ее выпить с нами. Она напилась в стельку. Мы все были пьяны до беспамятства. Он затащил ее в дом, мы все пошли за ним. Кажется, она потеряла сознание. Потом... он закинул ее на диван и стащил с нее юбку... после второго парня она проснулась и закричала. Он велел мне держать ее руки и не отпускать.

Тед ерзает на стуле, устремив свой взгляд вниз, на стол.

– Они заткнули ей рот и пустили ее по кругу... я был чертовски напуган... я отпустил ее. Она пнула последнего парня и убежала. Они орали на меня за то, что я дал ей уйти. Позже приехали копы и арестовали нас всех. По обвинению в изнасиловании. Той девчонке было тринадцать.

Он, наконец, смотрит на меня.

– Но, клянусь, я ее не насиловал!

Он ее не насиловал, но он держал ее, пока это делали остальные. Как он мог быть настолько тупым? В панике, он пытается взять меня за руку.

– Детка, мне было страшно, я был пьян... я... я не понимал, что творю. Но это, в купе со всеми остальными моими обвинениями, сыграло им на руку. Меня отправили в тюрьму за пределами штата, выпустив оттуда, когда мне исполнилось семнадцать. Те мои друзья, с которыми я был, до сих пор винят меня в том, что нас поймали. Из-за того, что я отпустил ее. Я встретил одного из них позавчера, по пути домой. Эти трофеи оттуда.

Он показывает на синяк и разбитую губу.

– Клянусь всем на свете, я ее не насиловал. Я бы никогда так не поступил. И не понимал, что делаю. Я был всего лишь ребенком.

Это оправдание пытался применить в суде мой адвокат. Разыграть карту «она всего лишь ребенок, она не знала, что творит». Но, когда вас ловят с поличным в попытке спрятать улики, сложно пытаться доказать, что вы не понимаете, что происходит.

– И? – наконец говорю я.

– И, я просто хотел, чтобы ты знала. Вот и все.

Я расслабляюсь и позволяю ему взять себя за руку. Как я могу его осуждать? Мое преступление гораздо хуже.

Предположительно.

– Но, хей...

Он копается под столом и достает оттуда шоколадный торт от «Hershey's»¹⁵.

– С днем рождения, – нерешительно говорит он и смотрит на меня, как бы спрашивая: «все в порядке?»

Он не забыл. Я знала, что он не забудет.

– Спасибо, – смеюсь я, читая надпись на коробке. Шоколадный мусс, взбитые сливки и хрустящий бисквит. Он улыбается и расслабляется.

– Это немного, но на следующей неделе я собираюсь сводить тебя в кино. Просто мне не хотелось, чтобы этот день прошел мимо тебя... совсем незамеченным.

Я улыбаюсь. Из-за него. Из-за торта. Из-за всего этого дня. Никто во всем мире не был так счастлив тому факту, что я появилась на этот свет, так, как Тед.

Тед достает снимок ультразвука и снова начинает его изучать. Его улыбка способна осветить собой всю комнату.

– Итак. Если у нас будет мальчик, как ты хочешь его назвать? Только никаких Джуниоров!

Я зачерпываю ложкой кусочек торта. Просто восхитительно.

– Хммм... Бенсон.

– Ладно. А, если будет девочка?

Я думаю об Алиссе, но быстро проглатываю это имя.

– Оливия.

Он смеется и смотрит на фотографию.

– Потрясно.

Я сделала Теда счастливым, а это лучший подарок на день рождения из всех возможных. Подарок, которого не заслуживаю, потому что, если он узнает правду о том, что я сделала, он возненавидит меня. Он порвет со мной, и я останусь одна. Без Теда. Без малютки. Без мамы...

На мои глаза снова наворачиваются слезы. Тед смотрит на меня.

– Оу, милая, не плачь.

Он пересаживается ко мне на диванчик и обнимает меня. Плачу уже второй раз за месяц. Теперь я точно уверена в своей беременности.

– Все хорошо, детка. Все будет хорошо, – шепчет он мне в затылок, поглаживая меня по спине.

Ничего хорошего уже не будет. Но я не могу сказать ему об этом.

5 глава

Из записей Доктора Алекса М. Спектора, главного психиатра больницы Беллвью, Нью-Йорк

По прибытии в Беллвью, Мэри было назначено два антипсихотических препарата: Фенотиазин, чтобы контролировать приступы агрессии, о которых было сообщено, и Тегретол, чтобы стабилизировать ее настроение. Также, был выписан курс Риталина для лечения диагностированного ранее синдрома дефицита внимания с гиперреактивностью.

Как бы то ни было, Мэри никогда не проявляла неспособности к обучению, в крайней степени — гиперреактивность или импульсивность. В школьных записях нет данных о дисциплинарных нарушениях или вспышках насилия на уроках. В каждом отчете о ходе обучения подчеркивается ее внимательность, вдумчивость и способность следовать инструкциям. За восемь месяцев, проведенных здесь несмотря на то, что она не сказала ни слова, ей был продемонстрирован познавательный интерес, отличная память и способность справляться с отведенными ей задачами. Такими как закрашивание картинок, не выходя за поля, и написание сложных предложений. Мы запросили официальную документацию и отчеты из источников, поставивших первоначально эти диагнозы, но никто не смог предоставить нам подобную информацию. Это подвело нас к вопросу: проходила ли она вообще психиатрическую экспертизу.

Учебный центр находится в самом центре города, по правую сторону от бруклинской ратуши. Еще одна станция метро, и вы окажетесь на Манхэттене. Сюда направила меня мисс Клэр. Я успела забыть обо всем, что связано с экзаменом, пока Тед мне ни напомнил.

– Давай придерживаться плана. Тот факт, что у тебя будет ребенок, не означает, что ты не сможешь поступить в колледж, – сказал он.

Я не могла с ним не согласиться. Я должна была позаботиться о более важных вещах: как сохранить Боба՜ и не попасть в детскую тюрьму. Но, может, если поступлю в колледж, они увидят, что я исправилась, и прекратят это дерьмо с усыновлением. Так что субботним утром, после уборки и отметки об уходе, первым делом мы направляемся сюда.

Это здание большое, сияющее и новое, будто бы они только сегодня утром закончили его строительство. Мы встаем в очередь на ресепшен.

– Миленько.

– Дорого, – исправляю его я, моментально теряя интерес.

Тед ухмыляется и целует меня в макушку. Мисс Клэр выходит из своего кабинета и передает секретарю какие-то документы. Сегодня она одета иначе: на ней брюки и полосатая рубашка на пуговицах. Никаких украшений, но волосы ее все такие же огненно-рыжие.

– Еще заявки, Кэндис. Убедись, что эти будут высланы до вечера.

Она разворачивается и замечает меня.

– Ах! Ты пришла. Хорошо, пойдем. Он пусть здесь остается.

Я смотрю на Теда, он кивает мне и садится в зале ожидания.

Ее кабинет напоминает крошечную коробку, здесь даже окна нет, только самое необходимое: стол, загруженный бумагами, два стула и небольшая полка с книгами по подготовке к ЕГЭ и поступлению в колледж. Она закрывает за собой дверь.

– Дай мне минутку. Сейчас найду.

Она роется в стопке с сотнями результатов и находит меня на самом дне.

– Я хочу поговорить с тобой об этом.

Я сажусь, потому что плохие новости всегда воспринимаются легче, когда ты сидишь.

– Ты получила шестьсот девяносто за чтение, пятьсот двадцать за математику и шестьсот шестьдесят за письмо.

Я пожимаю плечами.

– Что это за движение такое? Ты же знаешь, что это хороший результат? Это превосходно! По сравнению с остальными, ты отлично справилась!

Она улыбается от уха до уха, ожидая моей реакции. Я пытаюсь выжать из себя улыбку, но сдаюсь.

– Единственная причина, почему у тебя такие невысокие результаты по математике заключается в том, что у тебя не было подходящего калькулятора.

Калькулятор. Точно. Я должна купить такой.

– Ты ходишь на подготовку?

– Нет. Я сама готовлюсь.

– А как ты собираешься выучить что-то новое, если не получаешь надлежащего обучения?

– Я еще не прошла до конца свою книгу.

Она качает головой.

– Ну, у нас есть подготовительные курсы, ты можешь на них ходить, – предлагает она.

– Я не могу.

– Почему?

– У меня нет денег.

Обычно на этом все споры заканчиваются, но ее этим убедить не выходит.

– Но ты же так близка... денег негде достать не получится?

Я качаю головой. Она потирает подбородок, будто бы задумавшись.

– Хммм... когда ты планируешь сдавать экзамен?

– В декабре.

– В декабре? Это же так скоро! Зачем тебе так торопиться? К чему такая спешка?

К тому, что мне надо убираться из этого чертова дома. К тому, что я беременна, а мою малышку хотят отобрать. К тому, что у меня нет времени. Мне хотелось закричать. Но ее вины в этом не было. Ей никогда не понять с чем мне приходится бороться. Она вздыхает и откладывает бумаги.