Текст книги "Предположительно (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Кровавыеили Калеки⁸? – спрашивает Киша.

– Она Кровавая.

– БЫЛА Кровавой. Теперь нет.

Комната погружается в тишину. Мисс Вероника, с широко распахнутыми глазами, кивает, призывая ее продолжить.

– Короче, я попала в эту шайку и начала вникать в их дела. А потом, типа, через пару месяцев, столкнулась с парнишкой, мы жили раньше в одном квартале. Он сказал, что мамка в больнице. Так что я решила проведать ее, она лежала в комнате со всеми этими трубочками и аппаратами, подключенными к ней. Выглядела паршиво. Доктор сказал, что у нее рак. Потом она проснулась и начала орать: «Выкините эту с*ку отсюда. Чтоб глаза мои ее не видели!» Типа, ох*реть, чуваки. Она не желала видеть меня даже на смертном одре. Спустя месяц, она померла. У нее не было страховки, которая покрыла бы лечение. Это разрывает меня, понимаете? Потому что я всегда заботилась о ней. Она не блистала умом, поэтому ни на одной на работе ее долго не держали. Спустя неделю после ее смерти, меня поймали.

– Что ты натворила? – спрашивает Новенькая, и все взгляды в комнате тут же обращаются к ней. Она впервые заговорила. Думаю, она сама этого от себя не ожидала.

– Чина любит калечить людям лица. Чисто по приколу, – хихикает Келли.

– Слышь, не лезь не в свои гр*банные дела!

– А ты заставь меня, лесбийская тварина!

– Воу, воу, воу, дамы! Следите за своим языком! Мы же говорили об этом.

Комната взрывается криками, но я не двигаюсь с места. Думаю о том, как заботилась о своей маме. За ней необходимо было присматривать. Особенно, когда наступали особенные дни.

Я упала с крыши небоскреба.

По крайней мере, чувствовала себя именно так. Слетев со своей койки, прямо навстречу верной смерти. Вот только я не упала, меня скинули. Мои ноги сильно ударяются о пол, утратив свою способность удерживать равновесие, глаза все еще сомкнуты в полудреме. Я с трудом поднимаюсь на ноги, а затем меня вытаскивают из комнаты.

– Иди сюда, сейчас же!

Мисс Штейн настолько сильно сжимает мою руку, что там остаются следы полумесяцев от ее ногтей. Кровь под ними пульсирует, готовясь в любой момент прорваться сквозь тонкую кожу. Она закидывает меня в ванную, я все еще щурюсь, пытаясь сбросить остатки сна. В одной руке у меня оказывается черная швабра, а в другой – заплесневелая волосатая губка. А ведь солнце еще даже не встало.

– Ну, не стой, как истукан, – выкрикивает она из коридора. – Давай, за уборку!

Мы, не отрываясь, смотрим друг на друга, потому что она знает, что на этой неделе я дежурная по кухне. Она знает, что я не должна мыть ванну. Но это наказание. Она должна была что-то сделать. Она не может позволить мне перехитрить себя. Не на виду у остальных.

– Поживей! Я хочу, чтобы этот сартир сиял!

Мои руки сжимают швабру, готовые в любой момент запихать ее в ее жирный рот. Но потом я вспоминаю свою камеру в детской тюрьме и медленно поворачиваюсь к унитазу и поднимаю сидение. Кольцо из дерьма крупными брызгами покрывает весь ободок. На мгновение, когда эти зловония ударяют по моему чувствительному носу, я испытываю резкий приступ тошноты.

– Оххх, избавь меня от своего нытья! Это твоя же чертова еда! Вот, добавь немного отбеливателя.

Она заливает какое-то моющее средство в тазик, и оно летит на мою пижаму. Мой ужин поднимается все выше и выше по моему горлу, хот доги и брокколи. Моя спина выгибается, когда начинаю счищать губкой дерьмо и чувствую, что это не к добру. Мои глаза настолько слезятся от внезапного приступа кашля, что почти ничего не вижу. Здесь слишком душно... Мне нужен свежий воздух.

– Помой губку. Ей хорошо ванны прочищать. И вынеси этот мусор. Ну, и несет же здесь! Быстрее, Мэри, я не могу торчать здесь весь день!

Мусор пропах старыми прокладками с запекшейся кровью и пустыми банками из-под крема Киши. Эта смесь наносит сокрушительный удар по моему желудку, и я напрягаюсь так сильно, что в груди начинает болеть. БУМ! Розово-белая рвота извергается на мои босые ноги. Склизкая масса просачивается сквозь мои пальцы, даже несмотря на то, что не переварившиеся кусочки все еще свисают с моих губ.

– Фуу! Мэри, это отвратительно! Ладно, тебе в любом случае нужно было помыть пол. Вот, используй это моющее средство. И давай, чтобы полы сияли!

Интервью с офицером по исправительным вопросам в Бедфорд-Хиллс: Анонимно

Маленькая черная девчонка, которая убила какую-то белую малютку? Мужик, да этот ребенок был звездой. Ее лицо красовалось в каждом чертовом выпуске новостей! В этом и заключалась проблема. Она не могла оставаться в следственном изоляторе для подростков, и к взрослым ее поместить было нельзя. Что вы прикажите делать с ребенком, который убил младенца? Куда ее отправить? Чем ее кормить и когда? Никто не знал. И как отпустить десятилетнюю девочку скакать по тюремному двору? Так что да, она провела кучу времени в карцере, но если они не знали, куда ее деть, то откуда это было знать нам? Не похоже, что она стала безумнее, чем уже была. Если спросите меня, мы сделали ей одолжение.

Пришло время ужина. Сегодня у нас макароны с сыром, приготовленные с помощью порошкообразной смеси и воды. Это напоминает мне о моей первой трапезе в детской тюрьме. Подается с консервированным горошком и морковью на голубой квадратной пластиковой тарелке. Проще говоря, еда быстрого приготовления. Я никогда прежде ее не ела, а уж тем более никогда не ела макароны с сыром быстрого приготовления. Периодически, видела их в рекламе, которая прерывала просмотр моих мультиков, но мама всегда «пфыкала» и говорила: «Это все такой вздор. Одни консерванты и химикаты... тебе нравятся мамины макароны с сыром, правда же, малышка?»

Мама готовила самые лучшие в мире макароны с сыром. Самую лучшую жаренную курочку, самые лучшие салаты. Я скучаю по ее еде больше, чем по ней самой. Она умела готовить практически все и всегда ругалась на «фальшивую еду». Проблема заключалась в том, что для того, чтобы купить «настоящую еду» необходимо иметь средства. Она же предпочитала голодать, чем съесть лапшу быстрого приготовления. Так что мы голодали. И часто.

После ужина и уборки, все бегут в комнату к телевизору, чтобы посмотреть какое-нибудь реалити-шоу. Я не психолог, но что-то мне подсказывает, что для девушек со взрывными характерами, смотреть, как взрослые тетки дубасят друг друга – не лучшая затея. Моя любимая передача – «Закон и порядок: специальный корпус», но здесь никто, кроме меня, ее не любит.

– Это такой бред! Копам на все наплевать!

– Все их расследования – полная ахинея. Мне не предлагали никакой сделки!

Но я не думаю, что это все выдумка. Этого быть не может. Детектив Оливия Бенсон, женщина полицейский, она выглядит такой, даже не знаю, умной и невероятно милой. Она всегда чувствует, когда кто-то врет. Всегда заводит дружбу с жертвами и не останавливается, пока ни найдет настоящего преступника. Иногда, я воображаю, что было бы, работай она над моим делом.

Она бы сказала: «Мэри, все хорошо. Я знаю, что ты не убивала эту чудесную малютку. Нутром чую, что не убивала. И я обещаю тебе, что не успокоюсь, пока ни докопаюсь до правды.» Через неделю меня бы отпустили, потому что ее чутье никогда ее не подводит. Возможно, я даже поселилась бы в доме Бенсон, потому что она бы прониклась ко мне и хотела бы защитить. Она бы удочерила меня? Правда же? Черт, моя жизнь сложилась бы иначе, попадись мне она, а не то мужчина, который дал мне чизбургер.

Принимая душ, нахожу еще одну веснушку. Или родинку, я не уверена. Это уже двадцать третья. Я такая бледная и костлявая, что меня с трудом можно назвать «чернокожим ребенком». Не возражаю, просто мне любопытно, был ли мой папа белым. Каждый раз, когда спрашивала о нем у мамы, она вела себя так, будто я сумасшедшая и говорила: «О чем ты? Рей – твой отец».

Рамон, «Рей», мой отчим номер два, был полутораметровым доминиканцем. Даже мама была выше него, но его роста хватало, чтобы избивать ее двадцать четыре часа семь дней в неделю. Его кожа была цвета пшеничных тостов, намазанных медом, а очки, которые он носил слетали и разбивались вдребезги каждый раз, когда он приходил домой пьяным. Еще у него отсутствовало четыре передних зуба. Я была ни капли не похожа на Рея. И слава Богу.

Но мой настоящий папа, он где-то рядом, он все еще ищет меня. Никому не хочется быть тем самым ребенком в приюте, ожидающим, пока его найдут его настоящие родители, как Энни⁹. Но иногда, по ночам, я думаю о нем. В моих мечтах он высокий, богатый, привлекательный белый мужчина. Он подъедет на своем лимузине, выйдет навстречу ко мне, сожмет в своих объятиях и скажет: «Я ждал тебя всю свою жизнь.» А потом, он спасет меня от этого места и от мамы.

В темном углу подвала есть два компьютера, которыми нам разрешено пользоваться по тридцать минут в день. Именно там я нашла прячущуюся Новенькую. Может, мне стоит поговорить с ней? Почему нет? Здесь только мы, а, по сравнению с остальными, она просто разваренная макаронина.

– Что делаешь?

Она вскрикивает, подпрыгивает со своего стула и одним быстрым движением выключает монитор. Она отступает, ее испуганный взгляд сияет силой тысячи огней.

– Слушай, я тебя не трону, – усмехаюсь я. – Ты слишком взрослая для меня.

Ее взгляд становится еще более безумным, а руки трясутся, будто мои слова подобны ледяному ветру. Я испугалась, что ее и без того бледная кожа может напрочь лишиться всякого румянца. Неудачная шутка. Пожимаю плечами и отхожу к противоположенной стене, пытаясь дать ей пространство. Я привыкла к тому, что меня считают прокаженной, так что мои чувства не уязвить.

Она выжидает, пока сяду за компьютер и только после этого возвращается к своему. Ее пальцы порхают по клавиатуре. В детской тюрьме мне не разрешалось посещать компьютерный класс. Почему? Без понятия. Я щелкаю по мышке, но экран все еще остается черным. Разве он не должен был включиться после этого? Может, он сломан? Но компьютер Новенькой же работает.

– Эм... ты не знаешь, как... включить его?

Новенькая роняет свою челюсть и моргает в непонимании.

– Ты не умеешь им пользоваться?

Почему этот вопрос прозвучал так, будто я тупая или что-то в этом роде?

Я не могу встретиться с ней взглядом, это чертовски неловко. Она немного колеблется, но после этого медленно подходит ко мне и щелкает по кнопке, спрятавшейся за черным ящиком.

– Спасибо, – бормочу я, видя, как мой экран возвращается к жизни. Она несется на свое место, все еще глядя на меня, будто не может определиться, что обо мне думать. Я щелкаю по логотипу «Гугла», видела, как мисс Кармен это делает. Она набирает что-то на клавиатуре, и нужная информация тут же появляется на экране. Так что я печатаю «Е Г Э» одним пальцем.

– Я... эм... гуглила тебя, – говорит Новенькая, с дрожью в голосе. – Я помню об этом. Мне было десять, когда... ты убила того ребенка.

Я вздыхаю и поворачиваюсь к ней.

– Предположительно.

Она сглатывает, ее взгляд снова возвращаются к экрану. Я никогда раньше не задумывалась о том, что когда-то мое лицо было повсюду. Что именно она видела? Статьи, телепередачи, фотографии... возможно, даже фотографии Алиссы! Вероятно, в «Гугле» тысяча фотографий. Они не дали мне ее фото в тюрьму. Я не имела права просить об этом. На самом деле, я не имела права ни на что. К счастью для моих охранников. Они предпочитали держать меня весь день в камере, где я часами смотрела на серый цемент, думая о маме и Алиссе. Проще держать животное в клетке, чем играть с ним.

Но я больше не в детской тюрьме. Все, что мне нужно – это напечатать свое имя. Тогда я смогу увидеть ее! Я удаляю слово Е Г Э и печатаю М А Р И Я...

– Про тебя там много чего написано. Про то, как ты это сделала.

Как я это сделала? Сделала что? Ах, точно. Я не хотела смущать ее.

– Ты... прогуглила всех? – спрашиваю я.

– Нет. Только тебя. Ты настоящая знаменитость. Поэтому они тебя ненавидят.

– Кто?

– Все остальные.

– Ох.

Думаю, меня ненавидит весь мир. Наверно, так и есть. Они ничем не отличаются от той толпы, собравшейся перед зданием суда. От всех тех кричащих людей в футболках с изображением Алиссы и огромными транспарантами... может, там есть и их фото. Удалить. Удалить. Удалить.

– Они все выглядят безумными. Другие. Ты не находишь?

Знаю, как выглядит безумие. Я живу с ним уже долгое время. Но ни одна из этих девушек не подходит под это описание. Просто глупые. Они делали глупые поступки по глупым причинам. Полагаю, вы можете назвать глупой и меня.

– Наверно.

– Ты когда-нибудь думаешь о... том вечере?

У меня дергается глаз, и я вздыхаю.

– Каждый день.

Выдержка из полного отчета о вскрытии Алиссы Ричардсон:

Описание погибшей: девочка европеоидной расы. 12 недель. Темные волосы, голубые глаза. 6 килограммов 100 граммов.

Время смерти: приблизительное время смерти между 7:30 и 9:30 вечера.

Внешний осмотр: синяки на предплечьях, чуть выше правого бедра, посередине лба. Подкожное кровоизлияние под левым глазом.

Причина смерти: асфиксия, вызванная удушением.

Содержимое желудка: лактат молозива (грудное молоко), метилфенидат (риталин) и клонидин.

Характер смерти: убийство.

Меня будит стон, доносящийся сквозь тонкие стены. Мама с Реем снова занимаются сексом. Почему она такая громкая? Когда он закончит с ней, он придет за мной. Я знаю это. Он идет, идет, идет... меня начинает трясти с головы до пят. Мне надо где-то спрятаться, но страх парализует меня.

Насколько все будет плохо, когда он найдет меня? Где мой мишка? Я нащупываю его, жесткий мех, но затем я понимаю, что я одна, это мои жесткие и колючие простыни. Это не моя кровать, это не моя комната.

Где я?

Запах вонючих ног Тары переносит меня обратно в групповой дом. Я все еще слышу стоны. Кровать Марисоль пуста. Наверно, она в соседней комнате с Чиной. Еще один ночной визит на ее койку. Бедная Новенькая, ей придется стать невольным свидетелем этого.

– Я вам объясняю, это не моя вина.

– Слышать ничего не хочу! Тебе известны правила!

Я отворачиваюсь от двери и зажимаю голову подушкой, но даже сквозь нее до меня доносятся крики Джой и мисс Штейн. Должно быть, она опоздала, потому что свет по всему дому был выключен еще два часа назад.

– Грузовик на Юнион-сквер загорелся. Все движение было остановлено! Я целый час ждала поезда. Как мне еще добраться до дома?

– Ты серьезно думаешь, что я куплюсь на это? На дворе час ночи! Ты должна была вернуться в девять! Где тебя черти носили?

– Я же сказала! Я ждала поезда.

– Отлично, не хочешь говорить мне, расскажешь полиции.

– Но я же вернулась домой!

– Ты опоздала! Ты ушла в самоволку!

– Эй, ничего подобного!

– И ты переоделась, – добавляет Мисс Риба. – Утром ты была в другой одежде.

– Я... она... я испачкалась.

– Это уже второй промах, Джой! Ты под домашним арестом до конца месяца. И на тебе уборка ванны.

– ЧТО! Эй, это несправедливо! Я не сделала ничего плохого!

Черт, домашний арест – самая ужасная вещь на свете. Это похоже на настоящий домашний арест. Покинуть этот дом можно только оправившись в училище и даже туда вас сопровождают, будто под конвоем. Впервые попав сюда, целый месяц находилась под таким арестом. Но потом они поняли, что угрозы я не представляю, дали мне проездной, карту метро и указали в сторону автобусной остановки. Киша говорит, что мы счастливчики: она раньше жила в другом доме и там вообще запрещалась покидать дом.

Марисоль стонет громче. Наверно, Чина с ней почти закончила. Джой оплакивает свою свободу. Я зажимаю свои уши подушками, меня немного подташнивает, и я испытываю все, что угодно, но только не счастье.

– Знаешь, я тут подумал, – говорит Тед, его руки бережно обвивают мою талию. Мы сидим на каких-то ящиках под тусклым освещением, проникающим в подсобку уборщика. – Нужно убираться из Бруклина.

Повинуясь движениям его рук, прижимаюсь к его груди. Мое дыхание неторопливо. Я могу представить нас, наше будущее в собственной квартире, в которую мы переберемся, как только нас выпустят. Тед все время говорит об этом.

– И куда отправимся? В Бронкс?

Он смеется.

– Нет. Мы уедем из Нью-Йорка. Найдем жизнь получше. Пристроим тебя в колледж подальше отсюда. Может, на юге. Или в Калифорнии. Там, где никогда нет снега.

Я не знала, что сказать. Бруклин был нашим всем. Мы не могли вот так просто расстаться со всем, что было нам так знакомо.

Он заглядывает мне в глаза и пожимает плечами.

– Я безумно устал от этого места. Здесь все не слава Богу. Что-то не так? Ты боишься, что я дам тебя в обиду?

Я не боюсь этого. Знаю, что не важно, где мы. Если рядом Тед, я в безопасности. Но... что на счет мамы? Как смогу уехать от нее? Что она будет делать без меня? Или она даже не заметит, что меня нет.

– Мы будем свободны, М. Только мы вдвоем, – говорит он и целует меня в лоб.

Я сглатываю, вспоминая о своей задержке, и надеюсь, что мы действительно будем только вдвоем. Может, побег – неплохая идея. Чем дальше мы отсюда, тем меньше людей знает о том, что я убила ребенка.

Предположительно.

– Ох, точно, я почти забыл, – Тед вытаскивает из кармана помятый клочок желтой бумаги и разглаживает его. – В Бруклинском Техе будет пробный тест в субботу.

БЕСПЛАТНЫЙ ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЕГЭ!!!

Суббота, 26 сентября.

Приходи и прояви себя на практике!

Бруклинская Техническая Высшая Школа

– Ты должна сходить, – говорит он.

Засовываю бумажку в карман и пожимаю плечами. Я прошла только треть книги. Задания по лексике не особо сложные, хотя, все еще пополняю свой словарный запас. Математика тоже оказалась мне по силам, выяснилось, что я довольна-таки хороша в геометрии, но огромная часть материала все еще остается для меня загадкой.

– Что, если я его завалю?

– Это же всего лишь тренировка, правда ведь? И ты его не завалишь. Ты чертовски умная.

– Но, что, если завалю? – спрашиваю я снова, отведя взгляд.

– Не завалишь. Успокойся.

Он сажает меня к себе на колени и щекочет поцелуями мою шею.

– Я даже не знаю, где находится эта школа.

– Я тебе покажу. Не позволю тебе заплутать. «Amber Alert»¹⁰ может спать спокойно.

Я смеюсь. Тед помнит обо всем. О том, как боюсь потеряться; о том, как боюсь, что меня никогда не найдут. Он моя защита, мое тепло, моя твердь под ногами, даже тогда, когда я отчаянно желаю, чтобы земля поглотила меня.

На протяжении всей моей первой недели в Гринвью, я чувствовала, как Тед на меня смотрит. В коридорах, на кухне, в комнатах пациентов. Он не отводил от меня взгляда. В его глазах горело желание. В смысле, меня он тоже заинтересовал. Я все думала: этим и занимаются парни? Заставляют вас чувствовать себя обнаженной, будучи спрятанной под слоями одежды? То, как он улыбался мне, будто искренне рад меня видеть. Это напоминало мне о временах, когда я еще была кому-то нужна. Я бы отдала все, лишь бы снова испытать это чувство.

Через неделю, в столовой, он уселся за мой столик, расплескивая свой суп и крекеры. Он даже не спросил, не против ли я. Его присутствие действовало на меня, как обогреватель, включенный на полную мощность. Это чувство пугало. Я настолько сильно нервничала, что не могла нормально держать свою ложку. Я зарылась ногами в ковер, отчаянно борясь с желанием сбежать и спрятаться. Это продолжалось неделю. Он сидел рядом со мной, спокойно ел свою еду, пока я застывала в ужасе. Возможно, дело в том, что он не давил на меня, не пытался завести разговор, но к концу недели мои мышцы, напряженные после детской тюрьмы, постепенно начали расслабляться. Я снова начала есть, наслаждаясь его молчаливой компанией. Никаких вопросов, только комфорт от осознания того, что он рядом и ему от меня ничего не надо. Однажды, он поставил на мой поднос свое молоко, даже не взглянув на меня и сказал:

– У тебя потрясающие глаза.

Это была самая милая вещь, которую кто-либо говорил мне за последние годы, и я запаниковала. Находясь в вечном одиночестве в своей камере, не умела общаться с людьми. В смысле, как можно сказать кому-то, что ты немой, Бога ради? Но по какой-то непонятной причине, не хотела молчать рядом с ним. Поэтому уставилась на костяшки его пальцев и спросила первое, что пришло мне на ум.

– Что ты натворил?

Я в ужасе захлопнула свой рот. Черт, что за глупость я сморозила!

Он улыбнулся.

– И как давно тебя выпустили? – спросил он.

И после этого моя вселенная распахнулась, а он стал моим солнцем.

Суббота наступила быстрее, чем я думала. Ушла из дома в шесть тридцать утра, чтобы встретиться с Тедом на станции. Я наврала Рибе и сказала, что взяла лишние часы волонтерства, так что она любезно отворила для меня дверь. Мы садимся на автобус до серой ветки метро, потом делаем пересадку на синюю и выходим на Лафайетт.

Все это время Тед держит меня за руку. Мы идем по району, облицованному темным камнем, в тени гигантских парковых деревьев. Мама говорила, что в этих домах живут только миллионеры. Я ей не верила. Разве богатеям захотелось бы жить в Бруклине? Но здесь так уютно и чисто, здесь такие огромные дома. Никаких наркоманов, никаких пивных и даже ни одного ликеро-водочного. Максимум: винные магазинчики. Так что, возможно, она права.

Бруклинский Тех огромен. Серьезно, под его сводом мог бы поместиться целый квартал. Это самая большая школа, которую я только видела в своей жизни. Крыша его почти касается облаков. Окна, которых здесь, вероятно, тысяча, закрыты решеткой... никакого пути к побегу. Здесь куча других ребят, таких как я, они проходят через огромные металлические двери, которые с глухим стуком закрываются позади них. Все это кажется мне смешным. Я пытаюсь спрятать свои руки, но Тед не отпускает меня.

Он огромен, как больницы... Огромен, как детская тюрьма... Белые комнаты... Не оставляйте меня одну...

– Меня сейчас вырвет.

Тед отпускает мою руку, я кидаюсь меж двух припаркованных машин и опустошаю свой желудок. Узнаю черничный кекс и клюквенный сок, которыми я позавтракала в поезде по пути сюда. Два доллара и двадцать пять центов. Я вытираю губы платком, спрятанным в моей сумке, и мою руки дезинфицирующим средством. Его выдают бесплатно в доме престарелых.

Тед наблюдает за этим с каменным выражением лица. Я знаю, о чем он думает.

Все еще нет месячных.

Тед прочищает горло.

– Может... как-нибудь потом.

3 глава

Вторник. Двадцать пять дней задержки. И я почти уверена в том, что беременна. У меня никогда прежде такого не было. Мои месячные точны и никогда не опаздывали даже на день. Всегда вовремя. Пунктуальные. Как моя мама.

Я ничего не сказала Теду. Сама скопила денег, чтобы купить тест на беременность. Тринадцать долларов и сорок пять центов за самый дешевый аптечный тест. Но единственное место, где я могу им воспользоваться – это туалет одного из жильцов дома престарелых.

Леди из четыреста восьмой тихо всхлипывает в уголочке снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Я закрываю дверь, чтобы никто не услышал ее рыданий и не пришел сменить ее пропитанные мочой простыни уже в третий за неделю раз. Бедняжка еще не готова к пятому этажу.

До Теда я ничего не знала о сексе, только о тех звуках, что его сопровождают. В жизни мамы было достаточно секса. С Реем и кучкой других мужчин. Она издавала эти дикие вопли, будто кто-то ее пытал. Рей кричал ей что-то на испанском, а она вопила на английском. Наш последний сосед – мистер Миддлбери был самым отвратительным из всех. Потный, тучный и пропахший шампунем Head&Shoulders. Как только он зашел к нам, я кинулась в свою комнату и закрыла дверь, в надежде, что этот запах не сможет просочиться ко мне. Он кричал, как девчонка, на всю мамину комнату, а вонь от него днями не выветривалась из дома. Каждый раз, видя его жену, я задавалась вопросом: как она его терпит.

Мы с Тедом много говорили о сексе. Он внушал мне, что я не обязана ничего делать, если не хочу, но я была готова избавиться от своего окоченения. Хотела, чтобы Тед стал моим первым. И если бы не брыкалась как черт, Рей лишил бы меня девственности еще давным-давно. Но я боролась. Из-за этого и стала сумасшедшей, импульсивной и, мой самый любимый из неверно поставленных диагнозов, «гиперакивной». Только подумайте.

Мы решили, что сделаем это во время обеденного перерыва, когда медсестры будут заняты слежкой за тем, чтобы никто из пациентов не подавился. Единственная свободная кровать была в комнате на втором этаже, где обитал старичок, который никогда не обедал в столовой. Мы дождались, пока он уснет, проскользнули внутрь и закрылись занавеской. Тед уже бывал с девушками до меня. Но его большие глаза, блуждающие по моему лицу, плавные движения, то, как он беспокоился обо мне, внушало, что это был и его первый раз. Его мягкие губы, сладкие, как сироп; его кожа, пахнущая шоколадной пастой и мылом; его крепкие руки, в которых я чувствовала себя, как в наручниках. Хотела навечно остаться в его плену. Это было лучше, чем просто «нормально». Не так, как сейчас, в этой ванне.

У меня ушло четыре минуты на то, чтобы подтвердить уже известный мне факт: две голубые полоски. Я заворачиваю тест в простыни четыреста восьмой и выкидываю их в мусорку, чтобы никто не узнал о наших с этой дамой маленьких секретах.

Весь оставшийся день я избегаю Теда, прячась на пятом этаже. У меня из головы не выходит выражение его лица, когда меня стошнило перед школой... Я не знаю, какой реакции от него ожидать. Но это не так, как с Алиссой, я не смогу скрывать это от него вечно. Мне становится дурно только от мысли о том, что придется сознаться ему в этом.

Я же могу избавиться от этой проблемы? Он даже не узнает.

Но, если я сделаю аборт, я стану детоубийцей.

Опять.

Департамент полиции Нью-Йорка

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

67 полицейский участок, Бруклин

11 декабря, предположительно в 19:17, я был отправлен к дому 330E на 18-ой улице в связи с жалобами о нарушении общественного порядка. По прибытии на место преступления, я заметил женщину, позднее опознанную как Даун Купер, кричащую во дворе. Когда ее спросили, что произошло, она ответила, что ребенок не дышит.

Запах яиц, обжариваемых в подсолнечном масле, выворачивает мой желудок наизнанку. Я бегу со всех ног в туалет и извергаю свой вчерашний ужин в раковину. Утренняя тошнота. Вот оно. Я действительно беременна.

– Киша, быстрей или опоздаешь, – орет снизу мисс Штейн. – И где там Мэри?

– Она все еще наверху.

– Ленивая шмакодявка! Мэри! Мэри! Риби, сходи за ней.

Дерьмо!

Я зачерпываю слизь и кусочки рвоты руками и выкидываю их в унитаз. Риба стучит в дверь.

– Мэри!

Я заливаюсь краской, вот-вот мой секрет всплывет на поверхность. Я использую половину рулона туалетной бумаги и протираю раковину.

– Давай, Мэри! Выходи! Сейчас же.

Мой лоб покрывается испариной, волосы прилипают к шее. Здесь недостаточно воздуха, чтобы наладить мое дыхание. Я мою руки, надеваю школьную форму и спускаюсь вниз.

– Эй, что с тобой? – кряхтит Мисс Штейн. – Сама на себя не похожа.

Один взгляд на девушек, поедающих яичницу, причмокивающих и чавкающих как коровы, и я кидаюсь к лестнице. ХЛОП!

– Фу, Мэри! Это отвратительно! Что с тобой?

Девочки слетаются на это зрелище, как тараканы. Я опускаюсь на колени и отчаянно пытаюсь убрать остатки ужина тряпкой, будто я могу магическим образом заставить их исчезнуть. Но уже слишком поздно. Они все видели.

– Ты беременна?

Черт.

Мисс Штейн – последний человек, который должен узнать об этом. Я качаю головой.

– Ты мне врешь?

– Нет? – говорю я.

– Иди сюда, быстро!

Я иду за ней в ванну, девушки перешептываются за нашими спинами. Она достает тест на беременность, невероятно профессиональный на первый взгляд, и заставляет меня на него помочиться.

Пятью минутами позже, она подтверждает то, о чем я уже знаю.

– Ага! Я знала, что эту тупая малявка не может держать свои чертовы ноги сомкнутыми. Иди на учебу! Я разберусь с тобой позже.

Продолжение

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

Меня провели в спальню. При входе было обнаружено, что одетая в розовые ползунки девочка европеоидной расы лежит на кровати лицом вниз. Я спросил у Купер имя ребенка, и она идентифицировала ее как Алиссу. Купер заявила, что ребенок не ее. Я поднял тревогу, перенес младенца в гостиную и начал проводить сердечно-легочную реанимацию.

Тед моет полы в холле пятого этажа, стоя спиной к пациентам. Наблюдаю за ним из-за двери. Мой шоколадный принц. И я собираюсь разрушить его жизнь? Как я могу быть такой жестокой?

Тед поворачивается, но его не узнать. Под глазом расположился огромный синяк. На губах ссадины, а костяшки пальцев покрыты новыми порезами. Я бегу к нему через всю комнату.

– Что случилось?

– Бл*ть, это длинная история, – выплевывает он, откидывая мою руку.

Я вздрагиваю. Это напоминает мне о тех моментах, когда мама злилась на меня.

Алисса... он узнал? Но откуда?

Кровь приливает к ногам, сердце бьется так, будто выжимает из меня остатки жизни, а Тед едва на меня смотрит. Такого Теда я не знала. Он никогда прежде не срывался на меня. Чувствую, как луна отдаляется от моего солнца, теряется во тьме и замерзает. Он потирает переносицу, со стоном откидывает швабру и заключает меня в свои объятия.

– Прости. Я ничего плохого не имел в виду, – шепчет он. С минуту мы медленно раскачиваемся, и он целует меня в макушку. – Когда ты рядом, мне всегда становится лучше.

– Мне тоже, – бубню я ему в грудь, меня захлестывает чувство облегчения.

Это правда. Он притупляет боль, которую испытываю от недостатка в моей жизни человека, которому не нужна.

Все хорошо. Он не мама. Он не обидит меня.

Сердцебиение постепенно приходит в норму, в то время как я фокусируюсь на его кроссовках. Раньше они были синими, теперь от сильного износа почернели, а шнурки растрепались.

– Я беременна.

Тед задержал дыхание и застыл. Этого я и боялась. Если он больше со мной не заговорит, хочу запомнить каждую клеточку его тела. Прижимаюсь крепче к нему. Он разрывает свои объятия, делает шаг назад, смотря на меня своим пристальным взглядом, и берет мое лицо в свои руки.

– Ничего страшного, детка. Все хорошо, мы... что-нибудь придумаем.

Я расслабляюсь и таю от его прикосновений. Он делает глубокий вздох.

– Не переживай. Ты станешь отличной мамой. Мы не позволим ничему плохому случиться с нашим малышом.

Я снова перевожу взгляд на его кроссовки, на засохшую грязь, прилипшую по краям.

Если бы он только знал настоящую меня.

Продолжение

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

Вскоре после того, как младенец был перенесен, на место преступления прибыл офицер Робин Блейк. С заднего входа в гостиную забежала босая маленькая девочка в бело-розовой пижаме, позже идентифицированная как Мэри Эддисон. Дочь Купер. Мной было отмечено, что она сразу же побежала к комнате ребенка. Спереди одежда Эддисон была влажной и измазанной грязью. Она была явно потрясена, увидев нас. Прибыла бруклинская скорая и перехватила сердечно-легочную реанимацию. Время смерти ребенка было объявлено на месте преступления.