Текст книги "Наследница по кривой"

Автор книги: Тьерни Макклеллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Тьерни Макклеллан
Наследница по кривой

Глава 1

Когда в то субботнее утро, в начале июня, раздался звонок в дверь, я как раз замышляла убийство, – надо же, какое совпадение.

Это убийство я обдумываю каждый раз, когда делаю зарядку. Пока верчусь, кручусь и прыгаю до седьмого пота, я стараюсь притупить боль, изобретая самый остроумный способ прикончить Джейн. Когда я только начинала, мне хватало двадцати минут упражнений под ее безжалостно веселенькое видео, чтобы прийти к выводу: мисс Фонда определенно заслуживает смерти. Во-первых, потому, что в свои пятьдесят с хвостиком она выглядит просто ослепительно. Если бы не это обстоятельство, я бы до конца дней своих оставалась толстухой с четвертым номером бюстгальтера – беззаботной, добавлю, толстухой.

Во-вторых, женщина, которая выпускает видеокассеты с упражнениями, не может не быть садисткой. Достаточно одну минуту понаблюдать, как Джейн с безмятежной улыбкой скручивает в узел свое стройное, исключительно здоровое тело, втихомолку потешаясь над всеми нами, как тут же становится ясно: у бедняжки серьезные проблемы. Особые нелады у мисс Фонды с женщинами моего возраста, иначе она не заставляла бы нас делать упражнения, с которыми и прытким школьницам не справиться.

Я уже три месяца мучаюсь под надзором Джейн, однако мне так и не удалось дотянуться руками до пальцев ног. Более того, просто сделать им ручкой мне тоже нелегко – как физически, так и морально. Нет-нет, ожирение тут ни при чем. После того как я решилась на неслыханную жертву, отказавшись от мороженого и картофельных чипсов, мой вес, по выражению врача, стал «оптимальным»: 65 кг при росте 167 см. И тем не менее пальчики на ногах по-прежнему пребывают в прекрасном далеке.

Догадываюсь, что сказала бы Джейн: без труда не выловишь и рыбку из пруда. И возможно, добавила бы: где ж ты раньше была? В сорок один год начинать делать зарядку, наверное, поздновато. Честно говоря, мой внешний вид мало волновал меня, пока вдруг три месяца назад я не обнаружила, что задыхаюсь, пересекая из угла в угол комнату в небольшом домишке дачного типа. А поскольку, будучи риэлтором, я как раз усиленно занималась продажей этого самого дачного домика, то хватать ртом воздух мне приходилось регулярно.

Тогда-то я и купила видеокассету Джейн Фонды. Лично я думаю, что мисс Фонда должна мне спасибо сказать. Вряд ли на огромном видеорынке найдется много желающих научиться сгибаться в три погибели, да еще заплатив за сомнительную радость лицезреть попрыгунью Джейн 29 долларов 95 центов плюс налог.

Как бы то ни было, в то субботнее утро я пыхтела, сгибаясь и погибая, пока через двадцать минут меня не осенило: если сбросить Джейн в чан с шоколадным сиропом, а потом бомбардировать ее вишнями с ликером, не позволяя вынырнуть, – это будет то, что надо. Вышеупомянутый звонок прервал мои занятия и унял тягу к убийству.

Под трели звонка я размышляла, стоит ли открывать дверь. Свою спортивную амуницию – фиолетовый купальник и фиолетовые лосины – я приобрела с большой скидкой в тот же день, когда купила видео. Тогда, в магазине, мне не пришло в голову задуматься, почему этот наряд был выставлен на распродажу. Истратив 29 долларов 95 центов плюс налог на кассету, я обрадовалась случаю обзавестись купальником и лосинами за сущие гроши. Но дома, распаковав покупку, я быстро догадалась, почему этот прикид был понижен в статусе и цене. В нем я напоминала переспелую виноградину. А после тридцати секунд занятий с Джейн моя физиономия также приобретала фиолетовый оттенок.

Стоя посреди гостиной, я хорошо различала фигуру на моем крыльце. Посетитель вглядывался в полупрозрачные шторы, которыми были занавешены узкие окна холла. Но если я могла видеть его, значит, и он мог видеть меня – огромную запотевшую виноградину посреди комнаты. И надо было быть глухим, чтобы не слышать, как Джейн задорно выкрикивает инструкции.

Вздохнув, я вырубила Джейн и пошла открывать.

– Заказное письмо для Скайлер Риджвей, – объявил почтальон. Я заметила, что он избегает смотреть на меня. С этим парнем мы были хорошо знакомы. Насколько можно быть хорошо знакомой с мужчиной, который в течение десяти лет приносит тебе почту. В тех редких случаях, когда почтальон отдавал мне корреспонденцию лично в руки, он обращался ко мне по имени – "миссис Риджвей". На этот раз он явно отказывался узнавать меня в костюме виноградины. Почтальон протянул мне квитанцию, ручку, чтобы расписаться, и с явным облегчением поспешил прочь.

– Спасибо, – бросила я быстро удалявшейся спине и вскрыла конверт. В следующий раз накину халат, прежде чем открывать. Чтобы зря не пугать людей.

Письмо было кратким и деловитым: "Уважаемая миз Риджвей, [1]1
  «Миз» – политкорректная форма обращения к женщине, которая в отличие от «мисс» (незамужняя) и «миссис» (замужняя) не указывает на ее семейное положение. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]сим уведомляем, что вы значитесь в числе наследников Эфраима Бенджамена Кросса. Просьба явиться на официальное оглашение завещания мистера Кросса в фирму Бентли, Стерна и Гласснера, Ситизенс Плаза, 2300А, Луисвиль". Церемония была назначена на следующий понедельник, в 2.30 пополудни.

Я прочла письмо дважды и почувствовала, что фиолетовая краска начинает сползать с моего лица. Я также обнаружила, что стою, тупо уставясь на письмо, словно ожидая, что под моим пристальным взглядом слова изменятся и в них появится смысл. Перевернув конверт, я прочла адрес: "Скайлер Риджвей, 17443, Гарвардский проезд, Луисвиль, Кентукки, 40205". Все правильно, мое имя и мой адрес. Но кто бы мне объяснил, с какой стати мистер Эфраим Кросс вздумал меня облагодетельствовать? Я даже не была с ним знакома!

Правда, я о нем слыхала: в Луисвиле мистер Кросс был заметной фигурой. Председатель "Опекун и K°" – прибыльной компании, владевшей сетью домов для престарелых в штатах Кентукки и Теннесси, Эфраим Кросс был если не самым богатым человеком в Кентукки, то по крайней мере входил в первую десятку богачей. Его фотографии регулярно появлялись в луисвильском «Курьере», большей частью в разделе «Бизнес», но иногда и в "Светской хронике". На открытии ежегодных Больших Скачек он по традиции чокался с сильными мира сего, а в воскресенье, после заключительного заезда, «Курьер» обязательно печатал снимок трибуны для миллионеров, среди которых неизменно восседал Эфраим Кросс.

Думаю, почти все жители нашего города слышали об Эфраиме Кроссе. И если они читали позавчерашний «Курьер», то им также было известно, что он умер. Как сообщили газетные заголовки, тело мистера Кросса было найдено в среду вечером в его «БМВ», припаркованном к обочине дороги в глухой части парка Чероки. Ему прострелили голову.

У меня мурашки побежали по коже, когда я узнала о смерти Кросса. Парк Чероки – городской лесной массив – располагался неподалеку от Холмов, района, где я живу. Передовицу в «Курьере» я читала в четверг вечером, после работы, но не поленилась встать, чтобы проверить, заперты ли обе входные двери.

Однако настроение не улучшилось. Продолжив чтение, я выяснила, что на коленях убитого был найден цветок, в котором полиция опознала лютик. Надо же, невиннейшее растение! Сыщики заключили, что либо Кросс привез цветок с собой, чтобы кому-то подарить, либо его оставил убийца. Я представила себе веселенький желтый цветочек на месте кровавого преступления, и мне стало грустно. Наверное, поэтому два дня спустя я все еще помнила, как был убит Эфраим Кросс.

Тем не менее тот факт, что я знала этого человека в лицо и помнила, как он погиб, еще не означал, что он должен был оставить мне наследство. Как ему вообще взбрело в голову что-либо мне завещать? Вряд ли Эфраим Кросс просто ткнул пальцем наугад в телефонную книгу и выбрал себе несколько наследников. Не говоря уж о том, что моего имени в телефонной книге не было. Я изъяла свой номер из справочника три года назад, после того как некий подонок повадился звонить по ночам и говорить гадости. На то, что он плел, мне было начхать, но выбранное им для развлечения время приводило в бешенство – глубокая ночь! К моральному ущербу он добавлял физический.

Если не по справочнику, то как иначе Кросс узнал мое имя? Наши пути могли бы пересечься единственный раз, месяца полтора назад. Тогда агентство недвижимости, на которое я работаю, – "Квадратные футы Джарвиса Андорфера" – вело переговоры о продаже одного из доходных домов Кросса. Однако не я занималась этой сделкой.

И не потому, что мне недостало квалификации. Вот уже девять лет, как я получила лицензию риэлтора, и мне приходилось вести куда более сложные дела и продавать куда более дорогую недвижимость, чем имущество Кросса.

Нет, полагаю, никто не упрекнет меня в предвзятости, если скажу: главная причина, по которой ни я, ни какой другой служащий фирмы не занимался делом Кросса, заключалась в том, что Джарвис Андорфер – биржевой брокер и по совместительству владелец фирмы – был просто не в силах выпустить из собственных лап такого влиятельного клиента, как Эфраим Кросс. Старина Джарвис – спаси господи его мелкую алчную душонку – взялся за дело лично.

Я же и словом не перемолвилась с Эфраимом Кроссом. Конечно, мы могли бы завязать беседу, когда он проходил мимо моего стола, направляясь в кабинет Джарвиса, но, насколько помню, он даже не взглянул в мою сторону.

А теперь я оказываюсь в числе его наследников?

Я вдруг сообразила, что уже несколько минут стою неподвижно, уставившись на письмо, словно выкрашенный фиолетовой краской манекен в витрине магазина писчебумажных товаров. Столь велико было мое потрясение. И тут меня осенило. Вероятно, Кросс оставил что-нибудь всем служащим "Кв. футов". Как бы дал на чай. Может, он был так доволен сделкой, что решил завещать какой-нибудь пустячок каждому представителю славной фирмы Джарвиса.

Точно, и как же я сразу не догадалась! Но на всякий случай я решила позвонить в фирму Бентли, Стерна и Гласснера. И хотя дело происходило в субботу утром, у меня был шанс застать кого-нибудь из служащих на месте. Давным-давно, летом, между школой и колледжем, я нанялась секретарем в одну юридическую контору, и мой тогдашний начальник неизменно проводил субботнее утро за рабочим столом. К сожалению, от меня он требовал того же.

У Бентли, Стерна и Гласснера также трудились не покладая рук. Трубку взяли на втором гудке. Воркующий женский голосок скороговоркой произнес: "Фирма Бентли, Стерна и Гласснера". Три имени слились в одно, так что если бы вы позвонили, не будучи твердо уверены в названии фирмы, то вам бы не удалось рассеять свои сомнения.

Представившись, я объяснила, зачем звоню. Странно, но воркование немедленно сменилось более чем холодным тоном. Сначала я подумала, что дама не в духе, оттого что ей приходится по субботам торчать в конторе. Но уже довольно скоро до меня дошло, что враждебность собеседницы не распространяется на всех и каждого, а направлена исключительно на мою скромную особу.

– Я не уполномочена сообщать имена других наследников, – заявила дама. Если б я сейчас стояла перед ней, то воочию увидела бы, как стынет воздух от ее дыхания и между нами встает ледяная стена.

– Мне не нужны имена, – возразила я. – Я только хочу выяснить, упомянут ли в завещании кто-нибудь из служащих "Квадратных футов Джарвиса Андорфера".

Ледышка помолчала секунду.

– Возможно, я не должна вам этого говорить, но, думаю, вреда не будет. Все равно в понедельник узнаете. Я лично печатала завещание и точно знаю, что никто, кроме вас, миз Риджвей, – за исключением семьи покойного, разумеется, – в завещании не упомянут. – Судя по тону Ледышки, оказаться среди наследников мистера Кросса было сомнительным достижением.

Однако интонации секретарши меня не насторожили, мне было не до того: я сосредоточенно переваривала услышанное.

– Тогда здесь что-то не так, – сказала я. – Я даже не была знакома с мистером Кроссом.

Ледышка хмыкнула, умудрившись одним нечленораздельным звуком выразить недоверие и презрение разом. Я не обиделась. Будь я на ее месте, не поверила бы сама себе.

– Миз Риджвей… – начала Ледышка, но тут уж я не выдержала и перебила ее.

Если бы она один раз назвала меня «миз», это еще куда ни шло, но дважды! Я в жизни не называла себя «миз», даже в середине семидесятых, на пике женского движения, – просто язык не поворачивался. Я заплетала волосы в косы, ходила без лифчика, плела висюльки, когда все увлекались макраме, но «миз» – это было уж чересчур. Знаю, знаю, считается, что это социальная позиция или что-то в этом роде, но для меня «миз» звучит слишком туманно, словно те, кто сам так себя называет, столько раз побывали замужем, что уже и не припомнят, свободны они сейчас или все еще состоят в браке. Кроме того, «миз» уж больно отдает южным говором. Каждый раз, когда слышу это словечко, вспоминаю миз Скарлетт из "Унесенных ветром" и тех южанок, которые так туго затягивались в корсет, что непрерывно падали в обморок. А поскольку падать в обморок в ближайшее время я не собираюсь – и утягиваться в корсет тоже, – то всегда протестую, когда ко мне обращаются "миз".

– Миссис Риджвей, – поправила я Ледышку. По правде говоря, следовало бы уточнить: "разведенная миссис Риджвей", но стоило ли вдаваться в такие тонкости?

Ледышка тихо охнула. Можно подумать, что я отвесила ей пощечину.

– Так вот, миссис Риджвей, – повторила она, делая ударение на третьем слове. – Как я уже сказала, ошибки быть не может. Указания мистера Кросса совершенно однозначны.

Похоже, больше мне из нее ничего не вытянуть.

– Значит, ваша контора перепутала меня с какой-то другой Скайлер Риджвей, потому что, повторяю, я даже не была знакома с мистером Кроссом.

Последовала долгая пауза. У меня появилась надежда: возможно, мне удалось поколебать недоверчивость Ледышки и теперь она мысленно взвешивает вероятность существования в Луисвиле моей полной тезки. Хотя даже я должна была признать, что такая вероятность ничтожно мала. Имечко мое не из распространенных. Мама назвала меня в честь прапрабабушки.

Интересно, возникало ли у моей прапрабабушки столько же проблем с именем, как у меня? Никто никогда не ухватывает его на слух с первого раза, а в написании сомневаются через одного. Если бы каждый раз, когда я поясняла: "Нет, не Скалли и не Скайлар", мне давали доллар, то я давно уже была бы миллионершей.

И все же, почему бы в Луисвиле не жить еще одной женщине по имени Скайлер, каким бы заковыристым оно ни было? И более странные вещи случались. Однако Ледышка так не думала. Выяснилось, что во время паузы она копалась в столе в поисках документов, потому что в конце концов произнесла усталым, но по-прежнему холодным тоном:

– Передо мной ваша папка. Номер вашей социальной страховки 402-65-5393?

Как же мне не хотелось отвечать! Получалось, что я нагло морочила секретарше голову.

– Да, но…

Однако Ледышка не пожелала продолжать дискуссию.

– Этот номер дал нам мистер Кросс. – Теперь ее голос звучал не только холодно, но и резко. – Вас ждут в понедельник, в два тридцать, на оглашении завещания, – добавила она. А то я не знала!

– Что ж, огромное вам спасибо. Вы мне очень помогли.

Мой сарказм Ледышке определенно не понравился. Она бросила трубку.

Нечего и говорить, что после такого задушевного разговора я просто мечтала оказаться на оглашении завещания. Уж лучше бы отправиться к дантисту сверлить канал в коренном зубе. К счастью, у меня всегда есть чем отвлечь себя от неприятных мыслей – работой; профессия риэлтора не дает скучать! В субботу с часу до четырех я показывала один дом в Ист-энде, а в воскресенье – другой, оба по жутко завышенным ценам. После того как каждому из сотни клиентов я, не моргнув глазом, поведала, сколько стоят эти чудеса архитектуры, такой пустячок, как нежданное наследство, почти выветрился из моей головы. Но лишь почти.

А к вечеру воскресенья я уже начала смотреть на это дело по-другому. Если состоятельный мертвец захотел оставить мне немножко денег, то почему я должна быть против?

И лишь одна маленькая деталь по-прежнему не давала покоя: каким образом Эфраим Кросс узнал номер моей социальной страховки?

Глава 2

Во многих городах – например, в Чикаго, Атланте или Нью-Йорке – никому в голову не придет назвать здание Ситизенс Плаза небоскребом. В нем всего-то каких-нибудь тридцать жалких этажей. Однако в Луисвиле этот серый лоснящийся домище гордо возвышается над более старыми постройками. В нашем городе Ситизенс Плаза несомненный и самый главный небоскреб.

Большинство моих соседей по Холмам даже понятия не имеют, где находится эта достопримечательность. Впрочем, мои соседи в основном пожилые люди, для которых оказаться в центре города все равно что мышке попасть в лабиринт. Сама я спокойно езжу в центр, несмотря на то что улицы с односторонним движением порой сбивают с толку. И в Ситизенс Плаза бывала не раз, оформляя сделки с клиентами в какой-нибудь из юридических фирм, что свили гнездо в этом гигантском скворечнике.

В тот понедельник я бы так же спокойно отправилась в центр, если бы денек не выдался типично летним, по-луисвильски летним, а таких деньков в нашем городе можно насчитать немало. Хотя было только начало июня, предсказатель погоды на третьем канале объявил, что ртуть в градуснике настойчиво рвется к отметке 44, и, судя по тому, насколько тяжело дышалось в семь часов утра, предсказатель говорил чистую правду.

Летом Луисвиль не ограничивается жарой. Это было бы слишком просто. Я живу здесь всю жизнь, и каждый год наш город идет на рекорд, перекрывая свои собственные достижения по части влажности и духоты. Летом в воздухе Луисвиля можно полоскать рот. А иногда нашим воздухом можно и закусить.

В полвторого я привезла клиентов, которым показывала дом в Шелби, на стоянку перед "Кв. футами Джарвиса Андорфера"; кондиционер моей "тойоты"-семилетки задыхался и хрипел. Мне явно следовало переодеться, прежде чем отправляться на чтение завещания. Воздух снаружи был консистенции горчицы, и мое синее льняное платье противно липло к спине. Не исключено, что клиенты не купили дом, который я им навяливала, только потому, что не могли находиться со мной рядом ни одной минутой дольше. Итак, оставалось либо ехать домой переодеваться, либо вылить на себя ушат духов. В последнем случае на меня бы слетелись пчелы. Со всех окрестных лугов.

Решив, что переодеться будет безопаснее, дома я облачилась в темно-серый костюм в полоску, темно-серые туфли на низком каблуке и темно-серые колготки – несомненно, в этом сезоне все приличные наследники выбирают именно такую цветовую гамму. Собиралась я в мрачности: такой наряд от жары не спасает, но единственное платье, которое я не сдала в чистку, было мало того что без рукавов и с пышной юбкой, так еще и белым в ярко-красный горошек. Я купила его под влиянием момента, когда вдруг почувствовала себя древней старухой. Платье не помогло. В нем я выглядела еще старше – и глупо в придачу.

Для церемонии оглашения завещания больше подходил костюм. Он был, как и подобает случаю, строг. И предельно скромен. Разве что одеяние монахини выглядит скромнее, но я им вовремя не запаслась. А надо было.

Но, видимо, напрасно я принесла себя в жертву, напялив костюм. Стоило мне подняться на двадцать третий этаж и войти в огромные двойные двери, отделявшие фирму Бентли, Стерна и Гласснера от других помещений, как из кабинетов, расположенных вдоль коридора, повыскакивали служащие, оглядели меня с головы до ног и снова исчезли. Возможно, у меня разыгралось воображение, но их взгляды не показались мне одобрительными.

– Чем могу служить?

Я сразу узнала голос: за столиком дежурного сидела Ледышка. На вид около тридцати, темно-каштановые волосы, темно-карие глаза, темно-коричневое платье. Она напоминала эскимо – белое мороженое окунули в шоколад.

– Я Скайлер Риджвей и…

Ледышка не дала мне договорить. Она глянула на меня с безграничным презрением, поднялась и бросила отрывисто:

– Будьте любезны, следуйте за мной.

Затем, даже не проверив, исполнила ли я ее просьбу-приказ, устремилась по коридору. Мне пришлось перейти на рысь, но прежде я покосилась на табличку с именем, стоявшую на столе. Табличка гласила: "Банни Листик". Честное слово. Я не шучу. И эта женщина смотрит на меня свысока? С таким-то именем? Да что она о себе возомнила?

Банни Листик остановилась у массивной двери из красного дерева в конце коридора. Посередине двери, прямо перед вашим носом, красовалась медная табличка: "Эдисон Гласснер, адвокат".

Я хотела было обогнуть Банни и войти в кабинет, но у секретарши были свои соображения на сей счет. Она ухватила меня за локоть и произнесла:

– Вам следует знать, мы знакомы с миссис Кросс многие годы. И все мы здесь ее друзья.

Я уставилась на нее, не совсем понимая, к чему она клонит.

– Рада это слышать.

Клянусь, никакого скрытого смысла в моих словах не было. Я и в самом деле полагала, что бедная женщина, потрясенная ужасной смертью мужа, очень даже нуждается в друзьях. Тем не менее Банни глянула на меня так, словно я оскорбила ее в лучших чувствах. Поджала тонкие губки, расправила накладные коричневые плечи и строевым шагом двинулась обратно к столику дежурной.

Ничего не скажешь, на редкость нервическая особа.

Но оказалось, я преувеличивала. Банни была само спокойствие по сравнению с теми, кто ожидал меня в кабинете Эдисона Гласснера. Стоило распахнуть дверь, как все головы повернулись ко мне, словно ими управлял один и тот же механизм.

Голов было не так уж мало. Оглядывая комнату и чувствуя себя неприметной, как бородавка на носу, я узнала некоторые лица. Я видела их на фотографиях в четверговой газете, рядом со статьей об убийстве.

Дама с высокими скулами и царственной осанкой была вдовой покойного – миссис Эфраим Кросс. Она сидела в первом ряду, перед массивным дубовым столом, занимавшим большую часть комнаты. В жизни она выглядела даже моложе, чем на газетном снимке: длинный прямой нос, серебристые короткие волосы, зачесанные наверх. Как и я, миссис Кросс решила, что серый – самый модный цвет в этом сезоне. Ее простое шелковое платье было явно приобретено у какого-нибудь известного модельера. Не удивлюсь, если это незатейливое платьице стоило больше моей старушки «тойоты». Миссис Кросс сверлила меня взглядом.

Я отвернулась.

Рядом с миссис Кросс сидел ее сын, Матиас Кросс, также в сером. Его костюм в полоску походил на мой, вот только вместо юбки наличествовали брюки. Если бы не гримаса на лице, Матиаса можно было даже назвать красивым. На вид чуть больше сорока, лохматый бородач с темно-каштановой гривой едва не до плеч. Он явно чувствовал себя неловко в костюме, и мое появление не добавило ему раскованности. Сын, как и мать, не спускал с меня глаз.

Я опять отвернулась.

Слева от Матиаса сидела его сестра Тиффани, девочка лет шестнадцати. На снимке в «Курьере» Матиас и Тиффани были запечатлены вместе, вероятно в более счастливые времена: они смотрели друг на друга и смеялись. Помнится, прочитав статью об их отце, я долго разглядывала эту фотографию, размышляя о том, какими защищенными они казались, – защищенными с рождения и навсегда. Словно богатство – это пожизненная прививка от невзгод.

Полагаю, смерть отца была для них страшным ударом.

Тогда же я подумала, что «Курьер» мог бы отыскать более уместный снимок в архивах редакции. А так получалось, что отец погиб, а дети ликуют.

Возможно, Тиффани и было шестнадцать лет, но сегодня она выглядела как младшая школьница: жидкие каштановые волосы зачесаны на одну сторону и перехвачены заколкой, платье клюквенного цвета с рукавами-буфами и рядом клюквенных пуговиц от горла до пояса. Я предположила, что Тиффани слегка располнела, с тех пор как купила это платье. Пуговички держались на честном слове. Взгляд девочки – как вы уже догадались – был направлен на меня, просверливая во мне дыры.

Стоя на пороге комнаты, я чувствовала, что превращаюсь в швейцарский сыр.

– Миз Риджвей? – осведомился крупный широкоплечий мужчина лет шестидесяти. В лацкане синего пиджака сверкала булавка, на вид бриллиантовая. Квадратная челюсть придавала лицу этакую грубоватую привлекательность, а над седеющей шевелюрой явно колдовал дорогой парикмахер. Восседал сей джентльмен за огромным дубовым столом, напротив застекленного шкафа из красного дерева. Очевидно, это и был достопочтенный Эдисон Гласснер.

– Миссис Риджвей, – поправила я и тут же услыхала, как у миссис Кросс перехватило дыхание. Я в недоумении оглянулась на нее. И почему мое имя вызывает здесь такую реакцию?

Эдисон Гласснер, в отличие от остальных, улыбался, обнажив блестящие белые зубы, слишком ровные, чтобы быть настоящими.

– Проходите, миссис Риджвей, – пригласил он. – Мы как раз начинаем.

Я села в последнем ряду, как можно дальше от остальной публики. Устроившись, принялась рассматривать стены, дабы ненароком не встретиться с кем-нибудь взглядом: механические головы были по-прежнему повернуты в мою сторону.

Большая комната являла собой образец кабинета адвоката. Подозреваю, что обстановка для таких кабинетов продается целиком, в стандартном наборе. Платишь энную сумму и получаешь панели из красного дерева, толстый плюшевый ковер нейтрального бежевого цвета и десятка два солидного вида свидетельств, которые развешивают на деревянных панелях. А также пачку книг в кожаных переплетах и книжный шкаф, куда их ставят на всеобщее обозрение. Книги Эдисона Гласснера выглядели так, словно их никто никогда не открывал. Впрочем, возможно, их и открыть-то нельзя. Возможно, это просто картонные муляжи, обтянутые синей кожей. А что вы хотите от набора?

Я поудобнее откинулась на деревянную спинку стула и попыталась – правда, безуспешно – расслабиться. И тут заметила, что я не одна в последнем ряду: у противоположной стены сидели двое мужчин. Оба были одеты в коричневые костюмы, но один был чернявым, почти смуглым, а второй белобрысым, чуть ли не альбиносом. Я едва взглянула на них, но этого было достаточно, чтобы определить, кто они такие, – луисвильские "сторожевые псы". Их выдавало выражение лиц, типичное для полицейских, – "как же нам все осточертело!". Я их не осуждаю. Если бы мне приходилось каждый день сталкиваться со всякими мерзостями, возможно, и у меня характер испортился бы.

Сыщики коротко глянули на меня и отвернулись. Похоже, я правильно сделала, что надела официальный серый костюм. Он лишил меня особых примет.

По крайней мере на время. А если точнее, до того момента, когда Гласснер, оглашая завещание, упомянул мое имя. Предыдущие пассажи прозвучали вполне заурядно. Даже адвокату было скучновато.

"Последняя воля и завещание Эфраима Бенджамена Кросса. Я, Эфраим Бенджамен Кросс, объявляю сие моей последней волей и отменяю все предыдущие завещания и дополнения к ним. Пункт первый: поручаю моему душеприказчику, Эдисону Гласснеру, оплатить мои долги, расходы, поминальную службу и налоги на передачу имущества…"

Да, поначалу завещание вгоняло в сон. Все свое состояние Кросс отписал любимой жене, Харриет Шекельфорд Кросс. Если бы она умерла раньше мужа, имущество поделили бы между собой дети, Матиас и Тиффани. Очевидно, присутствующие предполагали нечто подобное, потому что никто не проявил ни малейшего возмущения.

И эта общая невозмутимость сохранялась до тех пор, пока Эдисон Гласснер не прочистил горло и не окинул быстрым взглядом комнату, словно призывая собравшихся ни в коем случае не пропустить следующий пункт:

Я также завещаю моему дорогому другу Скайлер Риджвей, подарившей мне страсть, радость и "рэзон д'этр", 107 640 долларов наличными и мою вечную любовь".

При иных обстоятельствах это был бы очень трогательный момент. Усопший любовник посылает из могилы последнее прости женщине, которую любил всем сердцем. Увы, никто не растрогался. Ни на один глаз, включая и мои собственные, не набежала слеза.

Опять все головы развернулись в мою сторону. Миссис Кросс так побледнела, что даже губы у нее обесцветились. Взгляд, который она устремила на меня, вполне можно было квалифицировать как смертельное оружие. Судя по выражению лица Матиаса, он также не собирался приглашать меня на семейный праздник Рождества. А парочка полицейских уставились на меня с жадностью голодных псов, почуявших свежий кусок филе.

Не считая Гласснера, который, отхлебнув воды, занудно продолжил чтение завещания, из всех присутствующих только юная Тиффани не взирала на меня с откровенной враждебностью. Она разглядывала свои колени.

Я же была настолько ошарашена, что, раскрыв рот, вылупилась на адвоката. У меня даже мелькнула мысль встать и сказать: "Эй, минуточку, не гоните лошадей. Здесь какая-то ошибка". Мне не терпелось оповестить собравшихся о том, что Эфраим Кросс и я не были даже знакомы. Но что-то удержало от этого шага.

Не знаю, возможно, деревянные панели и серьезные лица на меня так подействовали. Такое было ощущение, что находишься в церкви. А в церкви вы же не станете поднимать руку, чтобы возразить священнику, даже если не во всем с ним согласны. Я решила, что будет лучше, если подойду к Гласснеру после окончания чтения и обсужу с ним этот вопрос с глазу на глаз.

Поскольку механические головы, к моему великому смущению, были по-прежнему развернуты в мою сторону, я решила последовать примеру Тиффани. Не скажу, чтобы было так уж интересно разглядывать свои коленки, но все лучше, чем смотреть вокруг.

Пока я делала вид, что изучаю полоски на юбке, мысль моя работала с бешеной скоростью. Гласснер говорил о ста семи тысячах с мелочью. Боже праведный! Это же куча денег. Но ведь на самом деле деньги вовсе не мои, разве не так? Во-первых, что это за бред про "страсть и радость"? Да произведи я на кого-нибудь такое впечатление, уж наверняка помнила бы об этом. Или не помнила? На секунду я засомневалась: не страдаю ли расщеплением сознания? Бывает, что в одном человеке сидят две разные личности, а если судить по тому, что прозвучало, моя вторая личность проводила время куда веселее, чем первая.

Насколько я помню, последнее свидание с мужчиной у меня состоялось три месяца назад. Малый был из разряда "вполне приличных". Но уже на втором свидании я выяснила любопытную подробность: у всех его предыдущих подружек – и у четырех бывших жен – имена начинались с буквы «с», большой буквы «С». Такое у него было требование к женщинам. Не знаю, может, я чересчур разборчива, но мне подобная требовательность показалась немножечко странной. Поразмыслив недолго, я припомнила отличное слово, и тоже на «с», – сваливай!

С тех пор у меня никого не было. Если, конечно, моя вторая личность не развлекалась на полную катушку, а я и ведать ничего не ведала. Однако я решительно отмела эту теорию. Если у вас расщепление сознания, то должны быть и провалы памяти. К несчастью, я помнила каждую секунду моей унылой личной жизни. В последнее время она в основном сводилась к просмотру фильмов по кабельному телевидению вечерами по пятницам и субботам. Некоторые фильмы были про любовь, но не думаю, чтобы Эфраим Кросс, пронюхав каким-то образом о том, как я наблюдаю за чужими страстями по телевизору, вдруг ни с того ни с сего взял да и отвалил мне сотню тысяч.