Текст книги "По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия "

Автор книги: Теодор Шумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

94

Итак, следуя от Испании и мавританской Африки, купцы достигали Адена и Багдада. Из-за неутолимой жажды наживы они устремлялись оттуда далее на восток.

Свидетельства говорят нам, что еще около 700 года до н. э. на участке побережья между мысом Гвардафуй и Дар-эс-Саламом в нынешней Танзании появляются купцы из Аравии, прежде всего из ее юго-западной части. В крупных поселениях и в малозаметных поселках они основывают, одну за другой, точки «немого торга» с местными жителями: из-за отсутствия общепонятного языка для переговоров предложенный товар молчаливо обменивался на равноценный либо отвергался. Византийский землеописатель Косьма Индикоп-лов, чей образ ярко обрисован не только в знаменитой книге, но и в благодарном отзыве в древнерусском ее переводе – следовательно, речь идет о надежном повествователе,– в сообщении, относящемся даже ко столь позднему времени, как 530 год н. э., твердо называет в числе участников бессловесных сделок южноарабских купцов, но так как время делает свое дело, то рядом с ними действуют уже и торговцы из Аксума (в Эфиопии), Персии и даже Индии: безмерно богата земля полунищих восточноафриканцев, вести об этом влекут все новые суда к облюбованному берегу.

Обилие предметов животного, растительного и минерального происхождения, стекавшихся на рынки к югу от Гвар-дафуя из множества заповедных мест «черного материка», естественно, привело к тому, что часть аравийских «торговых гостей» стала оседать в благодатном заморье, приняв на себя труд посредников при сделках между африканцами и азиатами. По-видимому, посреднические хлопоты судьба вознаграждала щедро – об этом говорит постепенно сгущающаяся сеть арабских факторий и плантаций на земле Сомали, Кении и Танганьики, мало-помалу распространяющаяся на Мозамбик. Древние копи и рудники тоже обретают новых господ, и теперь уже не смутные слухи о сокровищах, а сам сверкающий металл, смиренно-простой и благородный, обращается в торговых сделках между партнерами. Все это сложилось в доисламские века и, окрепнув, подготовило почву для того, чтобы с победой мусульманского вероучения вся Восточная Африка до устья Лимпопо увидела себя под экономическим и, более того, духовным господством арабов.

Восточноафриканекое побережье стали заселять многочисленные переселенцы, они осваивали новые земли и быстро продвигались на юг и запад. Переселения из пустынной и знойной Аравии в страны древней земледельческой культуры, находящиеся почти рядом, начались задолго до торжества мекканского пророка. Но лишь после победы ислама мате

95

риальные причины передвижений за рубежи родины дополняются идейными. Откровения позднего Мухаммада, быстро входившего в силу, устремили инакомыслящих из Хиджаза – колыбели мусульманства – к противоположному берегу Красного моря, главным образом в Эфиопию. Вслед за падением Али ибн Абу Талиба и возникновением шиизма как отдельного течения толпы членов этой секты, подвергаясь серьезным преследованиям, уходят из халифата уже не в ближайшие, а в дальние страны – кое-кто добирается до Китая и Кореи. При Аббасидах, вытесняемые с гражданских должностей персами, а с военных – тюрками и берберами, вчерашние победители – арабы – покидают казенную службу и во многих случаях обращаются к заморской торговле – примечательное событие, говорящее о необратимом росте психологического сопротивления побежденных. Тогда-то и сходят один за другим с купеческих судов на африканский берег «гости-промыслители» из аравийского заморья, сникшие, но не павшие люди, решившие дописать книгу своей жизни на чужой, но отдаленной от суеты столиц и благодатной земле. Если к ним добавить выходцев из оманского племени Азд и персов из Шираза в Персидском заливе, то состав западноазиатской колонии в индоокеанской Африке (с учетом названных раньше первопроходцев в лице их потомков) на этом замкнется. Аздиты интересны для нас тем, что, унаследовав судостроительный и мореходный опыт своих предков – корабельщиков на вавилонской службе, они осуществляли постоянную морскую связь области своего проживания на африканском берегу с правившим ею Оманом. Вместе с тем и, конечно, в связи со своим занятием они – основные деятели всего арабо-африканского судоходства в мусульманское время. Именно этих бронзовокожих южан с обветренными лицами и раскачивающейся походкой потомственных морепроходцев гораздо чаще, нежели других аравитян, можно было видеть в качестве кормчих и владельцев судов, спешивших от Африки к Оману, Сирафу, Багдаду и обратно. Западная Аравия, чье значение в торговых делах государства халифов после перевода столицы из Медины и особенно в золотые века аббасидского Багдада (IX—X вв.) отошло на второе место, не принимала столь близкого участия в сношениях с Африкой, тем более что выходцы из Неджда, Хиджаза, Йемена и красноморских островов не столько вывозили из «черного материка», сколько осваивали его богатства в точках своей оседлости.

Лишь в пору агонии халифата и уже накануне европейского вторжения в индоокеанский мир наблюдается заметное повышение удельного веса Аравийского полуострова

96

в мусульманской торговле с Востоком и Западом, но это последняя и скоротечная вспышка.

В составе пришлого населения Восточной Африки инакомыслящие, оказавшись на дальнем берегу среди многих себе подобных, могли чувствовать себя в безопасности – ни халифские стражники, ни лукавые и беспощадные ревнители чистоты всех сердец, кроме собственных, сюда не добирались; этим по горло хватало охоты за верноподданными внутри халифата, не смогшими уйти за море от их всевидящего глаза и всеслышащих ушей. Что касается стяжателей, то о них можно сказать афористически: тяга к наживе их объединяла и разъединяла.

Все эти обстоятельства – ощущение личной безопасности у одних, причастность к общему доходному делу и стремление к собственной выгоде (хотя бы в ущерб всем прочим) у других – привели к тому, что с появлением переселенцев, главным образом арабов, на индоокеанском побережье Африки производительные силы этого района приходят в движение. Показателем этого служат количественная и качественная стороны африканского вывоза, но прежде всего его состав: сандаловое и эбеновое дерево, слоновая и носорожья кость, кожи бегемотов, шкуры леопардов, панцири черепах, ладан, корица, папирус, каучуконосы, амбра, железо, серебро, золото. Мадагаскар добавлял к этому списку бетель, а Занзибар – мед, воск, рис, шелковые и хлопчатобумажные ткани. О двух из перечисленных статей надо сказать особо.

В средневековой арабской письменности довольно часто встречалось сочетание слов «золотая Софала». Так называли ближневосточные купцы и мореходы один из восточноафри-канских портов, чтобы отличить его от знаменитой индийской Супараги, по созвучию получившей имя «Софалы индов». Но если речь идет о созвучии, то название «Софала», вероятно, было на устах у многих? Тогда понятно, почему свою большую лоцию – одну из последних – угасающий проводник Васко да Га мы одинокий Ахмад ибн Маджид именует «Софальской»: арабы любят яркие заглавия – недаром еще одна из крупных поэм этого морехода прямо названа «Золотой»; сочетание «золотая Софала» для него неразделимо. Да, все дело здесь в том, что к Софале прилегал обширный район золотодобычи, благодаря чему скромный порт в Мозамбике стал главным среди всех центров арабской морской торговли в Восточной Африке. Отсюда из века в век оманские парусники, а подчас персидские, индийские и даже китайские увозили драгоценный груз во все страны южного мира, особенно в Индию. Так продолжалось и после XIII столетия, когда на золотоносной земле вверх по течению Замбези и к

97

югу от него возникло сильное африканское государство Мономотапы – «владыки рудников». Однако в начале второй половины срока существования этой державы азиатских негоциантов на золотом рынке все более оттесняют португальцы. Но тут государство Мономотапы дает нам редкую возможность наблюдать, как, будучи уже отрезанным от моря цепью европейских факторий, оно само (вплоть до падения в 1693 году), используя свое расположение в труднодоступном районе, собирало дань с лиссабонских купцов.

Торговля арабов с африканскими племенами, будь то на западе – в Гвинее или на востоке – в Сомали и Мозамбике, а также вдоль побережий Мадагаскара и Занзибара, была в большинстве случаев односторонней. Это вписало черную страницу в историю заморской деятельности давних аравийских язычников и сменивших их мусульман, ибо купля и продажа в одном направлении – от африканцев к арабам – были избраны в качестве modus vivendi (способа сосуществования) с нравственно сомнительной целью: использовать неосведомленность наивных африканских товаровладельцев в истинной стоимости предмета продажи для того, чтобы приобрести сокровища за бесценок. Если золотой слиток можно было оплатить горсткой начищенных медных монет или куском грубой материи для набедренной повязки, то это было, конечно, лучше, чем расстаться ради покупки со стальным клинком либо штукой шелковой ткани. Неравенство отношений довольно скоро привело к общему представлению о неравноправии людей перед законами существования. Тогда из двух порождений эгоизма – лжи и насилия – первая дает широкий простор второму, и список африканских приобретений аравитян пополняют рабы. Вчерашний продавец, его сын или брат, жена или мать схвачены, закованы в цепи, запряжены в рабочее ярмо на плантации колониста или же навечно увезены за море для продажи на невольничьем рынке. На таких людей не распространяются законы справедливости, даже простого сострадания; упавших поднимают плетью или заменяют новыми невольниками. Охота на людей, начавшись в Африке исстари, получила большое место в деятельности пришлых купцов уже при исламе, отчасти под влиянием проповеди об избранном народе. Если в рассказе памятника X века «Чудеса Индии», повествующем об увозе в рабство царя Софалы (в отплату за его благодеяния!), выделить сообщение о том, что на обычном торговом (не исключительно невольничьем) судне было переправлено рабов «около двухсот голов» за один раз, то трудно даже представить, сколько пленников из Африки вывезли в Азию арабские и другие работорговцы за все столетия даже одного средне

98

вековья. Так как человеконенавистническое ремесло давало громадную прибыль, намного перекрывавшую потери от кораблекрушений, то ловлей и продажей рабов занимались не только лишь купцы, но и не менее алчные властелины, к примеру правитель острова Киш в Персидском заливе. Английский исследователь Коломб, касаясь охоты за туземцами в индоокеанских странах, говорит о парусной оснастке арабских рабовладельческих судов – мы должны особо запомнить последние три слова, ибо они делают наше представление о предмете выпуклым и законченным.

Сокровища «черного материка» вывозились в халифат через пятнадцать гаваней восточного побережья Африки – от севера к югу идут Хафуни, Мурути, Джардиль, Могадишо, Марка, Барава, Ламу, Китава, Малинди, Момбаса, Киль-ва, Синджаджи, Мозамбик, Софала, Кильвани. И вновь, уже в который раз, филология, верная сестра истории, обогащает наше знание прошлого новым выводом: арабский язык не раскрывает смыслового значения всех этих названий, следовательно, обозначенные ими поселения основаны... африканцами? Скажем осторожнее: неарабами. Были ли это прямые предки исконных жителей или появившиеся и исчезнувшие пришельцы (например, во время великого переселения индоокеанских народов на рубеже нового летосчисления) – другой вопрос. Во всяком случае возможность сопоставления «Джардиль» с персидским «ч (ах) ар диль» – «четыре сердца», т. е. «четыре языка», «Могадишо» с арабским «мукаддас» – «священный» или «Софала» с арабским корнем «сфл» – «быть низким, низменным (о местности)» дает слабый довод в пользу ближневосточного происхождения названий указанных портов, и это особенно ясно, если сравнить приведенные пары с названиями, где арабский источник несомненен (Каир; Медина, Мавараннахр). Но именно арабы, включив африканские поселения на берегу Индийского океана в кольцо своей международной морской торговли, превратили эти точки местного значения в более или менее значительные торговые города, каждый со своим лицом.

Об одном из таких центров, Могадишо, составитель географического словаря Якут (1179—1229) говорит, что населяют его чистокровные арабы, «избравшие этот край для жительства». Они образуют племена во главе с вождями, совет которых правит городом. Для нас это известие важно потому, что оно показывает, насколько глубоко внедрились пришельцы в африканскую действительность на рубеже XII и XIII веков, если не гораздо раньше. Картина, встающая перед нами, получает еще большую достоверность и дополнительные краски на примере Баравы и Кильвы. В первом слу

99

чае уточняется область аравийского мира, откуда хлынул очередной поток переселенцев,– Бараву построили арабы Бахрейна, сделавшие новое свое местожительство убежищем для земляков в последующее время. Что касается Кильвы, то здесь налицо три ценных свидетельства: во-первых, год ее постройки арабами – 975, что дает общее представление о времени плотного заселения восточноафриканского побережья выходцами из Юго-Западной Азии; во вторых, узкая религиозная принадлежность новопоселенцев: они – сунниты, и это наводит на определенные размышления: если самым последовательным ревнителям культа пророка судьба указала покинуть пределы основанного им государства, не значит ли это, что судьба мусульманства оказалась в руках больших или меньших отступников от догм ислама? Тогда многое в халифате, в том числе историю его падения, можно понять лучше, чем до сих пор, да и не только лишь в халифате и не только в его времени. Однако, может быть, эти неокильванцы переплыли неверную морскую ширь добровольно, ища свободы не душе, а низменным страстям? Но вот перед нами третье свидетельство – роль переселенцев из Шираза в дальнейшем возвышении Кильвы. Они деятельно участвуют в осуществлении замыслов первостроителей будущей столицы арабской Восточной Африки, им принадлежат многие новые начинания. Между тем известно, что эти иранцы бежали от религиозных преследований. Имея в виду все только что сказанное, всего естественнее думать, что и они – сунниты, оставившие шиитский Иран. Во всяком случае не шииты: эти не стали бы сотрудничать со своими вечными врагами. Если, таким образом, арабы и ширазцы в Кильве были объединены враждой к шиизму и общими градостроительными трудами, то возможно считать, что такая связь начиналась в общей участи изгнанников.

Здесь мы расстаемся с Африкой. Прощальный взгляд на карту обнаруживает, как сама природа подготовила возможность и, если смотреть даже лишь с психологической стороны, необходимость проникновения арабов на материк, ставший для них неисчерпаемым Сезамом, именно с моря. Африканское побережье Красного моря было известно в Аравии на заре времен – достаточно вспомнить о тесной связи Адена с древнеегипетской торговлей или о южноарабской колонии Аксум, еще за три столетия до ислама объединившейся с Эфиопией вокруг порта Адулис. Но от Эфиопии, за гаванью Зайла, «берег неарабов» круто сворачивал к востоку. Арабские чертежи населенного мира продлевали новое направление до Китая, замыкая им с юга Индийский океан; основанное на рассказах невежественных путников, питаемое

100

косностью нелюбознательных умов, это заблуждение нашло приют в работах даже мусульманских картографов, и не только в первых, но и в поздних столетиях державы халифов. Между тем корабельщики из красноморской Аравии и Йемена, главным образом Адена, еще до ислама увидели, что после мыса Гвардафуй суша уходит к югу. Они не решались плыть в неизвестность, но им помог опыт мореходов Омана и Хад-рамаута. «Перипл Эритрейского моря», т. е. описание путешествия по северо-западной части Индийского океана, произведение безвестного египетского купца I века новой эры, говорит о множестве «арабских капитанов», наряду с индийцами и греками ведущих торговые дела на Сокотре. Конечно, это не одни лишь купцы аравийского юго-запада, еще со времен птолемеевского Египта отдавшие должное счастливому положению острова на пути от Александрии к Индии, обогащавшиеся благодаря посреднической торговле. Это прежде всего купцы, приплывавшие на собственных или наемных судах из Махры – недальней области на океанском побережье Аравии. Махра установила свое экономическое, а затем и политическое господство над Сокотрой до нового летосчисления. Заморское владение (столь завидное) было, однако, лишь первой стоянкой в дальнейшем продвижении – соседние островки Самха, Дарза и Абдалькури, уходя к западу, звали за собой. Так мореплаватели аравийского среднего юга, а позже и востока добрались до Мыса Пряностей, как некогда именовался Гвардафуй, и, озираясь, начали продвигаться по чуждому берегу на запад и юг. Постепенно Восточная Африка разделилась в арабском представлении на шесть зон: от южного края Аденского залива до 10° с. ш. лежала «земля водохранилищ», от 10 до 3° с. ш.– «земля неарабов», от 3° с. ш. до 3° ю. ш.– «земля зинджев» («черных», «негров»), от 3 до 8° ю. ш.– «земля побережий» (по-арабски «барр ас-савахиль», откуда название языка суахили), от 8 до 11° ю. ш.– «ар-рим» (от бантуитского «мрима» – горная страна), вдоль Мозамбикского пролива – «земля прибрежья». Этот перечень исключает африканское Красноморье как величину давно данную и известную. По следам моряков Хадра-маута и Омана в Индоокеанскую Африку пришли моряки западной Аравии: Сокотра с грядой мелких островков послужили естественным – как позже Антильский и Багамский архипелаги для Европы – мостом к материку.

Входя в прибрежные воды Мадагаскара, кормчие употребляли все свое искусство, чтобы миновать опасные места, поглощавшие небольшие суда; у Занзибара во время безветрия сильное течение сносило неуправляемые парусники к югу; на этом пути странники нередко погибали от голода

101

и жажды. Но алчность местных торговцев тесно привязала африканский островной мир к арабской морской торговле.

Другое ответвление великого западно-восточного торгового пути, малайское, шло от Цейлона либо от Андаманских островов к Индонезии, главным образом к Суматре и Яве. Знаменательно, что на исходе XV века крупнейший арабский мореплаватель Ахмад ибн Маджид в особой главе своей энциклопедии помещает в числе десяти «великих островов» мира именно Суматру и Яву, оставляя в стороне столь просторные соседние земли, как Борнео и Целебес. По времени создания памятника это уже пора подведения итогов заморских путешествий арабов халифата; следовательно, перед нами окончательная оценка того значения, которое имели для арабов одна и другая пары островов Индонезии. Впрочем, и весь перечень Ахмада ибн Маджид а, где рядом с «островом арабов» (Аравийским полуостровом), Мадагаскаром, Суматрой и Явой равноправно стоят сравнительно небольшие Тайвань, Занзибар, Бахрейн, Сокотра и совсем крохотный Ибн Джаван в Персидском заливе, показывает, что громкое приложение «великий» здесь имеет в виду, как бывает в жизни, не величину предмета, а его практическую ценность. Современный индийский ученый Нафис Ахмад говорит так: «Полагают, что арабская колония на западном побережье Суматры основана около начала христианской эры. Арабы вели торговлю между Суматрой и Мадагаскаром, вероятно, через Цейлон, около 310 года до христианской эры». Если отнестись к этому заявлению в его второй части с необходимой осторожностью, то и тогда участие аравийского – сабейско-набатейско-еврейского, позже в подавляющей степени арабского – купечества в малайской торговле на рубеже двух эр не вызывает сомнений. Великое переселение индоокеанских народов, происходящее в эту пору, которое привело многих индийских купцов на Индонезийский архипелаг, сохранило возникшие еще с вавилонских времен связи южной Индии с аравийскими торговцами; около 300 года н. э. появилась арабская фактория значительно дальше Суматры с Явой – на южнокитайском побережье (в Нанхайцзюне, будущем Гуанчжоу); странствующий китаец Фа-Сянь, на полтора десятилетия покинувший родину ради путешествия по Индии, твердо говорит о «сабейских», т. е. арабских, купцах на Цейлоне между 399 и 414 годами н. э. Таким образом, круг замкнулся, все убеждает нас в том, что во всяком случае первую половину высказывания Н. Ахмада следует принять безоговорочно.

Расцвет арабско-малайских отношений наступает несколько позже, в VII веке. Если одни арабские торговцы направля

102

лись в сопредельные и дальние страны, в том числе к индийским, китайским и даже корейским побережьям, то другие переправлялись на южный берег Малаккского пролива и оседали на Суматре и Яве. То, что в этом крайнем юго-восточном углу Азии с его своеобразной природой и необычными нравами издавна обосновались, хотя бы единичными вкраплениями, такие же аравитяне, часто соплеменники, устраняло сомнения у нерешительных. Первым, главным и самым достоверным показателем степени арабского проникновения в жизнь далекого архипелага является индонезийский язык.

Здесь речь идет не о частных заимствованиях. Налицо лавина арабских слов, охватывающих широкий мир общих понятий и поэтому вторгшихся в разные области бытия личности и общества на всех уровнях. Следовательно, произошло синонимическое либо чистое пополнение основного содержания местных наречий, позже – индонезийского языка, т. е. в обоих случаях обогащение. Помня о предмете этой книги, ограничимся немногими примерами:

Ар;

абские

Индонезийские

Слово

Двуязычные

Понятие

(паузальная транскрипция)

Слово

Понятие

сочетания

конец

ахир

асЫг

конец

асЫггна – наконец, и т. д.

нравствен-

'адаб

–

–

регаеЗаЬап —

ность

цивилизация, и т. д.

справедли-

адил

асШ

справедли-

рег^асШап —

вый

'аджал

вый

суд, и т. д.

конец

ас^а!

смерть

–

(жизни)

ближайший

'акраб

акгаЬ

близкий

.—

усопший

(ал-)мар-

а1тагнит

усопший

–

безопас-

хум

'аман

этап

безопасный

кеатапап —

ность

безопасность, и т. д.

элементы

анасир

апа81г

элемент

–

души

'арвах

агуаЬ

душа

–

глава

баб

ЬаЬ

глава (в книге)

–

обсуждал

бахас

тетЬапаз

обсуждать

ретЬаЬазап—

байт

обсуждение

стих

Ъа'й

куплет

–

порт

бандар

Ьапо'аг

порт

–

основы-

бана

тетЫпа

основывать

ретЫпа —

вался

основатель

особый

хасс

спая

особый

–

103

Арабские

Индонезийские

Слово

Двуязычные

Понятие

(паузальная

Слово

Понятие

сочетания

транскрипция

измена

хийана(т)

сЬіапаї

измена

тег^сЫагШ—

изменять, и

т.' д.

довод

далил

ёаШ

ДОВОД

тепсЫПкап—

доказывать

степень

дараджа (т)

степень

рег^ЫеЗирап—

уровень

ЖИЗНИ

телесный

джусманийй

телесный

1аПпап

(^ивташ—

физические

джаваб

упражнения

ответ

фа^^аЬ

ответ

тепф'ауаЬ—

отвечать, и

т. д.

похороны

джиназа (т)

фепагап

труп

–

рассвет

фаджр

ґафаг

рассвет

–

польза

фа'ида (т)

ґаееЗап

польза

п<3ак

ГаёеЗаЬ—

невыгодный,

и т. д.

небо

фалак

Гаїак

небеса

–

скрытый

га'иб

gaiЪ

скрытый

–

подарок

хадийя(т)

пасНаІі

награда

тег^пасНаЫ–

награждать

беременная

хамил

Ьатії

беременная

кеаёаап

ЬатП—

беременность

приговор

хукм

Ьикит

право

1егЬикит—

осужденный

наука

илм

ііти

наука

Пти

ЬиПап§—

астрономия,

и т. д.

сирота

ятим

сирота

]а1лт

р1аШ—

круглый

каШаЬ

сирота

караван

кафила (т)

караван

–

сила

кувва(т)

киаі

сильный

кекиа1ап—

сила

полюс

кутб

киШЬ

полюс

киШЬ Шага—

северный

полюс

войско

(ал-) аскар

Іазкаг

отряд

–

известный

ма лум

такіит

знать

тетрегтак-

1иткап—

извещать

возделанный

ма мур

такти г

процветаю-

кетактигап—

щий

процветание

104

Арабские

Индонезийские

Слово

Двуязыч-

Понятие

(паузальная

Слово

Понятие

ные сочета-

транскрипция)

ния

линейка

мистара(т)

ггшОг

линейка

_

возможный

мумкин

типЈкіп

возможный

кеггшг^к!-

пап—возмож-

ность, и т. д.

рукопись

нусха хаттийя

паБкап

рукопись

–

мысль

фикр

рікіг

мысль

тегшкп–

думать, и т. д.

гадатель на

раммал

–

–

гата!ап—

песке

предсказание,

и т. д.

дружба

сухба(т)

вапаЬаї

ДРУГ

регзапаЬа1ап—

дружба, и

т. д.

вопрос

су'ал

эоа!

вопрос

–

бессонница

сухад

Бипаё

бессонница

–

повиновение

та а (т)

Іааї Ца'аї)

подчиняться

ке!аагап—

подчинение,

и т. д.

лекарь

табиб

гаЬіЬ

лекарь

–

община

'умма (т)

–

–

шппШ

татша—

человечество

время

вакт

vaktu

время

рада

vaktunja—

вовремя, И

т. Д.

изумруд

зумурруд

гатгиа

изумруд

–

сущность

зат

гаї

вещество

–

кольчуга

дир

гігаЬ

кольчуга

Ьаф'и гиа\ —

кольчуга

На первый взгляд поразительно, что, несмотря на развитость океанского судоходства у арабов, индонезийский морской словарь в области оснастки избежал западноазиат-ского влияния. Недоумение проходит, когда, любуясь трудами первооткрывателя арабских мореходных руководств Габриэля Феррана, мы там находим сжатую и выразительную мысль: «...индонезийцы, преимущественно яванцы, притязают на честь древнейших мореплавателей» – и вспоминаем, что эти островитяне еще за шесть столетий до новой эры получили в общем русле индийской культуры знание законов строительства и вождения судов, а следовательно, и соответствующие обозначения. Но три слова из арабского морского обихода все же проникли в индонезийский язык, и они красноречиво свидетельствуют о том, что «хожения за море» из Аравии

105

носили частый характер. Речь идет о нарицательных «му'аллим» – лоцман, «нахуда» – судовладелец и «бандар» – порт.

Точное значение первого – «наставник», и выбрано оно не случайно. Люди смертны, а судоводителя гибель подстерегает на каждом шагу; так как судно в любой миг должно оставаться управляемым, рядом с «му'аллимом» всегда находится «талиб» – «ищущий знаний», т. е. ученик, постигающий под руководством умудренного жизнью «льва моря» тайны мастерства и готовый в скорбный и опасный час принять на себя тяжкий труд кормчего. К такому прижизненному преемнику обращена вторая из двенадцати «полезных глав» морской энциклопедии 1490 года, созданной лоцманом Вас ко да Гамы – Ахмадом ибн Маджидом, а само место этой главы в книге, как и высокие деловые и нравственные требования к ученику, изложенные в ней, указывают на важность, которую имело в глазах арабов это лицо. Если уже не в Новом Свете, то от края до края Старого наименование «му'аллим» пробило себе широкий путь – его вводит в свое лоно индонезийский язык, и в облегченном виде – «малим» – это слово можно видеть в суровых предписаниях морского кодекса королевства Малакка; на побережьях Восточной Африки от него рождается суахилийское ту/аПти, а в образе та!ето оно ложится на страницы португальских летописей. Одна европейская арабистика отказала в особом внимании арабскому имени с такой большой судьбой, но это уже скорее не вина ее, а беда: издавна сложившийся односторонний подход к предмету занятий, неверие в возможность удовлетворительного понимания арабской мореходной письменности и в само существование дальних плаваний от Аравии. Наблюдения, статьи, редкие книги, легшие в основание нового взгляда и новой области науки, конечно, не в счет, но это был еще только путь к доктрине, а не она сама. Между тем, говоря строго, одно лишь появление арабского «му'аллима» в индонезийских водах при достаточно глубоком и последовательном" движении мысли позволяет сделать конечный вывод о развитости арабского мореплавания, о его необходимом участии в сложении новых культур в Индийском океане и Средиземном море, и, так как этот вывод истинный, он счастливо обогащается разноязычными подтверждениями.

Второе слово, «нахуда» – судовладелец, имеет персидское происхождение («нав» – судно «худа» – хозяин), однако вряд ли оно занесено в Индонезию персами. Отдельные иранские заимствования в индонезийском известны («В1а-йаЬ – невоспитанный, 1з1апа – царский двор, дворец, пата – имя, Бе1иаг – шаровары, 1асЫа – трон), и, чтобы

106

не удивляться этому влиянию, достаточно вспомнить об араб-ско-персидской (мусульманской, отчасти зороастрийской) фактории в Гуанчжоу, полнокровно действовавшей по меньшей мере сто двадцать лет, до разгрома ее восставшими китайцами в 879 году. Но обозначение «нахуда»– так тесно слито с арабскими плаваниями, что обстоятельства, при которых оно проникло в индонезийскую жизнь, в общем не вызывают сомнений. Морской арабский язык не знает ему замены.

В описаниях путешествий «нахуда» стоит рядом с «му'аллимом». Но кто он? «Капитан», как объясняют его словари, «шкипер», лицо, от знаний и хладнокровия которого зависит благополучный исход морских странствий? Но кто же тогда «му'аллим»? Напомним, что на каждом средиземноморском корабле арабов были два начальника: один правил навигационной частью, другой – воинами. Этого требовала особая обстановка постоянных походов и битв, какой Индийский океан до появления в его водах португальских сил не знал. Но вот кодекс королевства Малакка, объявляя о введении законов, предназначенных к исполнению в открытом море и в портах, восклицает: «Если эти законы будут соблюдаться, кто посмеет восстать против власти нахуда?» Высокомерное «кто посмеет восстать?» бросает нужный свет на образовавшуюся неясность: так правящий слой общества и его отдельные представители защищают свое господство от порабощенных. Недаром свод законов, о котором идет речь, составлен, как указано в документе, лицами, принадлежащими исключительно к сословию «нахуда». И не удивительно, что алчные законодатели предусматривают умерщвление «малима» («му'-аллима») в случае кораблекрушения: ведь он – «черная кость», не уберегшая хозяйское добро; и не имеет никакого значения, что каждый «му'аллим» с его знаниями и качествами водителя хрупких судов по безбрежному прихотливому океану – неповторимая ценность. Писатель и царедворец конца XVI века Абу л-Фазл Аллами поясняет без обиняков: «Нахуда, или владелец судна». Так как сделаться столь крупным собственником купец мог, лишь разбогатев, «нахуда» – основное лицо, душа, двигатель арабской морской торговли, каботажной ли вдоль побережий Аравии или же с дальними странами, в том числе с Индонезией. Он сбывает и приобретает, стяжает прибыль, спешит управиться с делами до наступления времени обратных ветров, с которыми надо вернуться на родину, либо остается на чужой земле до конца своих внешне пестрых и внутренне однообразных дней. Во всех этих случаях ему нужны надежные склады для хранения своих товаров, поэтому он без устали радеет о расширении

107

старых и строительстве новых портов с соответствующими помещениями: для него, заморского гостя, чужая страна, естественно, начинается с берега.

Слово «бандар» – порт, последнее из трех разбираемых, тоже пришло к арабам от персов и, так же как «нахуда», обрело большую жизнь благодаря всемирному размаху арабского мореплавания. Показателем прочной усвоенности чужеземного слова является образование от него производных по законам воспринимающего языка; от «нахуда» («нахуза») и «бандар» произошли арабские множественные «навахизат» и «банадир», последнее вошло и в персидский словарь. Любопытно, что энциклопедическая «Книга об основах и правилах морской науки» Ахмада ибн Маджида употребляет слово «бандар» четырнадцать раз и слово «банадир» девять, тогда как на долю чисто арабских – «фурда» с множественным «фурад» и «марса» с множественным «марас» – приходится в общей сложности лишь десять упоминаний. То, что «бандар» в своем прямом значении проникло в индонезийский язык, несомненно, является красноречивым свидетельством силы арабского влияния, тем более что в отличие, например, от Восточной Африки Индонезия располагала меньшим количеством международных портов. Последнее находит свое естественное объяснение в сравнительно ограниченном составе вывозимых товаров: это сандаловое дерево, пряности, знаменитый яванский ладан, лекарственные травы, камфора, мускусные кошки (эти животные, как сказано в одном памятнике, «покупаются на вес золота»). Сообщение китайской летописи от 813 года о том, что очередное (они начались после 132 г. н. э.) яванское посольство доставило в Китай четырех африканских невольников, говорит об одной из наиболее доходных статей арабского ввоза – конечно, не только на Яву, Суматру и на другие острова у крайних рубежей известного тогда мира, но и на менее отдаленные рынки.