Текст книги "По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия "

Автор книги: Теодор Шумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Избрав предметом своего внимания арабов на море, мы в поисках источников сведений обращаемся прежде всего к первому памятнику арабской литературы – Корану. Времена, когда это название имело одиозный смысл и священная книга мусульман трактовалась исключительно в качестве культового памятника, к счастью для науки, прошли. То, что Коран генетически несамостоятелен и, кроме того, не дает уверенности, что все записанное в нем действительно изошло из уст основателя ислама,– другой вопрос. Нас интересуют сейчас как раз те показания памятника, ценность которых

16

не колеблема проблемой авторства, ибо во всех случаях арабский Седьмой век является для них datum post quem – самой ранней временной вехой.

Показаний, касающихся моря, в толще коранического текста четырнадцать; например: «Он (аллах) поставил звезды для вас для того, чтобы по ним вы во время темноты на суше и на море узнавали прямой путь» (сура VI, стих 97).

«Он дает вам силы совершать путь по суше и по морю, когда бываете на кораблях; когда они плывут с ними при благоприятном ветре, тогда радуются этому; а когда застигнет их буйный ветр, когда со всех сторон настигнут их волны и представится им, что ими они поглощены будут» (X, 23—24).

«Он тот, кто сблизил два моря: одно из них пресное, сладкое; другое соленое, горькое; между ними обоими поставил Он преграду и непереступимую стену» (XXV, 55).

«Два моря не равны одно другому; из одного питье вкусное, приятное, легкое, а из другого – соленое, горькое. Из каждого получаете в пищу свежее мясо, достаете наряды на ваши одежды. Видишь, как корабли с шумом рассекают его, чтобы доставить вам благодеяний Его и возбудить вас к благодарности» (XXXV, 1 3).

«В Его власти корабли с поднятыми парусами, плавающие в море, как горы» (LV, 24).

(Перевод Г. С. Саблукова).

В первых десятилетиях после смерти Мухаммада (ум. в. 632 г.) одновременно с записью коранических сур возникают рассказы о жизни и воззрениях основателя ислама, а также его ближайшего окружения. В этих рассказах (по-арабски – «хадисах»), составивших позже сборник «Образа действий» (сунны), важно в конечном счете не то, изошло ли действительно из уст Мухаммада все ему приписываемое, а важно, что эти предания фиксировались людьми его века и среды, плеядой его сподвижников и последователей.

Материал хадисов более чем недостаточен для восстановления ранней морской истории арабов, однако и отрывочные данные имеют здесь определенную ценность. На первое место следует поставить рассказ о путешествии, хорошо известного в истории первоначального ислама Тамима ад-Дари по крайней восточной части Средиземного моря. Представляется, что И. Ю. Крачковский слишком строг, замечая, что «те немногие путешествия, от которых у нас сохранились описания за эту эпоху( = первое столетие арабского, летосчисления – хиджры.– Т. Ш.), расцвечиваются такими фантастическими подробностями, что самые факты

17

поездок вызывают сомнение и заставляют относить их к области сказок и фольклора» (Избранные соч., т.IV, с.53). Если отделить фантазию от действительности, то нет ничего сверхъестественного в сообщении, говорящем о морском странствии героя повести: Тамим был по происхождению христианином из Палестины, он и плавал по «Сирийскому» морю; последнее название, конечно, означало не всю средиземноморскую акваторию, как указано у И. Ю. Крачковского, а лишь ее небольшую часть, прилегающую к побережью Леванта. Следовательно, перед нами сообщения о реальном факте, вряд ли – в силу своей естественности – единичном. Таких фактов тогда еще не могло быть много, но они уже несли в себе черты слагающейся системы: первый век мусульманства дал начало арабскому военному судоходству на Средиземном море, а боевые корабли в значительной мере шли по фарватеру торговых; психологический фактор – постепенное преодоление страха перед морем в предшествующую эпоху – тоже, конечно, играл известную положительную роль в антивизантийских походах второй половины VII века.

Другой эпизод в хадисах, привлекающий сейчас наше внимание, говорит о посылке к морю отряда воинов еще при жизни пророка. Этот факт, содержащий много неизвестных величин и со временем обросший фантастическими деталями – первое закономерно связано со вторым,– отнюдь не представляется, несмотря на глухое сообщение о нем, случайным явлением: крупные бедуинские племена Аравийского полуострова в поисках пастбищ исстари кочевали от Красного моря до Персидского залива и в обратном направлении, побережья были не только хорошо знакомы, но и частично освоены ими.

Некоторые противники Мухаммада переселялись в неарабские страны. Ведь далеко не все арабы приняли сердцем экзальтированную проповедь ислама, назойливо насаждаемую, вторгавшуюся в каждую жизнь; многие предпочли ради внутренней свободы бегство на чужбину. Бегство инакомыслящих оживило морские пути от Аравии в первой половине VII века; этих изгнанников, навсегда отторгнутых от земли отцов, по-разному устроившихся на чужбине, мы встречаем потом в Китае и на крайнем Западе, в гаванях Восточной Африки и на островах Индонезии, где они образовали более или менее значительные инородные вкрапления или целые этнические массивы.

Польскому ученому Т. Левицкому наука обязана открытием в средневековых арабских хрониках уникальных цитат из сочинения начала IX века, принадлежащего Абу Суфйану

18

Махбубу ал-Абди. В этих цитатах называются оманский купец Абу Убайда Абдаллах ибн ал-Касим и негоциант из Басры ан-Назар ибн Маймун, которые вели постоянную торговлю с Китаем в VIII веке. Имена Омана и Басры здесь не случайны; они определенно говорят о морской торговле, как и давно известный науке факт существования в Гуанчжоу, на южнокитайском побережье, крупной араб-ско-персидской торговой колонии, действовавшей до 878 года.

Еще в 651 году, при халифе Усмане, в Китай было напразлено первое посольство из Аравии, доставившее императорскому двору подарки с дальнего запада.

Ровно через два столетия после первого арабского посольства в Китай, в 851 году, собеседники богатого купца Сулаймана в древней и знаменитой гавани Сираф в Персидском заливе услышали от него повесть о предпринятых им и благополучно завершившихся путешествиях в загадочную страну на крайнем востоке известного тогда мира. Интерес, который вызывали рассказы Сулаймана, основывался на том, что он не только перечислял чужеземные гавани, где ему пришлось побывать, следуя в Китай, но и со знанием дела повествовал о живых чертах быта дальних народов и о том, как выглядят незнакомые моря и земли. Несколько позже, в том же девятом столетии, сказания сирафского купца дополнил путешественник из мекканского племени Курайш, столь известного в истории раннего ислама, Ибн Вахб, который на исходе третьей четверти века отправился из Ирака, объятого пламенем восстания африканских рабов, к дальневосточным берегам. В начале следующего столетия любознательный Абу Зайд Хасан ас-Сирафи, горожанин из Басры, где, как и в Сирафе, сам воздух был пропитан трудной романтикой морских путешествий, занес повествования Сулаймана и Ибн Вахба в рукопись, которая дошла до нас в единственном экземпляре и служит одним из важнейших источников сведений о периоде, непосредственно предшествующем эпохе расцвета международных морских связей халифата.

Для характеристики этой эпохи, которую традиционная арабистская литература обычно помещает в рамках X века, мы прежде всего располагаем двумя памятниками первостепенной важности. Первый из них – безымянное повествование о семи морских путешествиях багдадского купца Синдбада, рано вошедшее в состав основного фонда сказок «Тысяча и одна ночь» и доныне составляющее их неотъемлемую часть. Слово «сказки», конечно, не должно служить приговором всему материалу сборника в смысле сомнения в его научной ценности, и менее всего скепсис должен относиться к повестям о Синдбаде, ибо обогащение наших знаний

19

об истории арабского мореплавания, которым наука обязана новооткрытым сочинениям моряков-профессионалов XV и XVI веков, позволило, вскрыв толстый слежавшийся пласт фантастических построений, обнаружить под ним крупное рациональное зерно. Само имя главного героя, вобравшего в себя черты многих западноазиатских негоциантов разных эпох, несомненно, выбрано не случайно и даже на частном примере красноречиво свидетельствует о давних арабско-пер-сидских и арабско-индийских связях на море. В рассказах, идущих от лица Синдбада, перед нами проходит практически вся акватория Индийского океана в том виде, в каком она представлялась арабским купцам первого тысячелетия н.э., направлявшимся со своим товаром во все доступные им приморские поселения Южной Азии и Восточной Африки. Размах морской торговли, шедший от ее старых и новых центров на мусульманском Востоке – Сирафа, У буллы, Басры, Багдада,– предстает здесь весьма отчетливо, и последующие памятники, о которых будет идти речь ниже, углубляют эту картину и насыщают ее новыми красками.

Прежде всего сильная географическая линия продолжается в сборнике, относящемся уже к середине X века,– «Чудеса Индии» Бузурга ибн Шахрийара. Обозначение «Индия» здесь, как показывает содержание книги, должно быть понимаемо расширительно – это далеко не только побережье полуострова Индостан, но и омывающие его моря с их островами. Более того, в рассказах, собранных Бузургом ибн Шахрийаром, перед нами вновь, как и в повествованиях Синдбада, проходит вся акватория Индийского и даже части Тихого океана, поэтому рядом с Ираком, Оманом и полуостровом Индостан в пестрой веренице событий на море и на суше проходят Китай, Индонезийский архипелаг и Восточная Африка. Автор указанного сборника судовладелец персидского происхождения Бузург ибн Шахрийар (не «капитан», как обычно переводят обозначение «нахуда») говорит востоковеду о значительной роли, которую играл персидский элемент в классическом арабском мореплавании; в новое время это явление послужило темой специального исследования, выполненного Г. Ферраном в присущей ему лаконичной манере, но с большим охватом весьма показательного материала. Арабско-персидские морские связи иллюстрируются уже в самой толще книги Бузурга ибн Шахрийара тем, что в качестве повествователей о южных морях на равных основаниях выступают капитаны из иранской среды и их собратья с аравийского берега; не случайно, конечно, и то большое место, которое на страницах сборника рядом с Оманом и гаванью Басры занимает старый иранский порт Сираф.

20

Персидское влияние на арабский текст «Чудес Индии» показано, в частности, обилием в повествовании чувственных картин. Вспомним о целомудренности бедуинской поэзии до ислама и в первые его столетия и тут же додумаем, что Умар ибн Абу Раби'а, Абу Ну вас и продолжатели их – вся эта пестрая плеяда раннеарабских поэтов-горожан сформировала устремления и дух своего творчества, шедшие вразрез с моралью предков, лишь после столкновения с культурой покоренной (но лишь внешне) Персии; это была культура верхов оседлого общества, тяготевших к утонченным наслаждениям под кровом неги и роскоши, наслаждениям, оправданным в их глазах особенно тем, что коротка и неровна жизнь, зависящая и от собственного самодержца и от алчных кочевых племен, нежданно вторгающихся из-за призрачных рубежей державы, словно дикий вихрь.

Оценивая сборник Бузурга ибн Шахрийара в целом, нужно подчеркнуть такое весьма важное для этой главы обстоятельство, что даже сам по себе (независимо от жанра и взаимодействия конструктивных частей содержания) рассматриваемый памятник благодаря насыщенности географической номенклатурой, естественнонаучными и психологическими деталями является существенно важным источником наших знаний о плаваниях от Аравии и к ней в первые столетия халифата. Не следует, конечно, слишком сожалеть о том, что реальные картины в повествованиях бывалых капитанов нередко теснимы фантастическими: во-первых, наука на грани двух тысячелетий н.э. находилась в младенческом состоянии, а там, где кончается точное знание, начинается прихотливая игра воображения, набирает свою нездоровую силу фантазия; без пестрой вереницы необычайных заморских приключений, какие только смог придумать потрясенный ум странника, книга Бузурга утратила бы естественность и выглядела бы поздней подделкой; во-вторых, самая безудержная фантазия таит в себе рациональное зерно, и его поиск рождает ученых, а обнаружение созидает их славу.

Проблема реального в фантастическом встречает нас и тогда, когда мы обращаемся к арабским географическим картам той эпохи. Они составили так называемый «Атлас Ислама» и тесно связаны с классической школой арабской географии, представленной на протяжении X века в трудах, описывающих различные области халифата. Авторами этой серии были Абу Зайд ал-Балхи, затем последовательно ал-Истахри, Ибн Хаукал, ал-Мукаддаси. Карты «Атласа Ислама» не отражают прогресса географических знаний, который был неизбежным следствием завоевательного движения мусульманских армий; в этом смысле отставание теории от

21

практики, наблюдаемое у большинства арабских землеописа-телей и пятью веками позже, в пору упадка арабского классицизма, выступает на исходе первого тысячелетия н.э. весьма отчетливо. Свидетельством косной традиции, господствующей в картографической сфере, является схематичность изображений: очертания морей и суши выполнены посредством линейки и циркуля; такая геометризация естественных предметов проводится чертежниками последовательно и настойчиво; если добавить, что и страны света имеют на этих схемах положение, обратное действительному, то становится понятным тот факт, что чтение арабских традиционных карт непременно требует основательной подготовки. При всем том на образцах «Атласа Ислама» географические объекты даны в полном наборе и правильном соотношении, что само по себе служит важным доказательством определяющей роли, которую играли для картографии морские и сухопутные странствия от Аравийского полуострова и обратно. Вдумаемся в отмеченное выше. Если бы арабские путешественники решили отказаться от омертвелой традиции – психологически это всегда трудно —· и посвятили бы свои усилия созданию реальных карт, то нашлись ли бы условия обеспечения этого решения? Конечно, эти люди видели, что очертания берегов у рек и морей прихотливы, их нельзя воспроизвести геометрическими средствами,– но ведь для них имел значение сам объект, а не его формы. Что касается неправильной ориентировки по странам света, то значительную роль в формировании светских карт могли сыграть так называемые «карты киблы», указывавшие направление в сторону Мекки для разных областей мусульманского мира; естественно, на этих чертежах позиция Северной Африки обозначалась как «восток», иранских территорий – как «запад», Кавказа – как «юг», океанской Аравии – как «север». Сказанное говорит нам о том, что арабская картография X века, весьма примитивная на нынешний взгляд, вносит при всем том свою лепту в формирование представления об относительной развитости мореплавания в странах мусульманского мира той эпохи. Таково же значение и более поздних образцов чертежного искусства географов, представленных, например, в труде сицилийского землеописателя XII века ал-Идриси или сирийского космографа XV века Ибн ал-Варди.

Особняком стоит вопрос о специально морских картах. Он сложен, ибо до настоящего времени наука не имеет в своем распоряжении ни одного образца арабских карт этого типа. Однако, во-первых, существует ряд высказываний, принадлежащих таким серьезным авторам, как ал-Мас'уди и ал-Мукаддаси в X веке, Ибн Халдун в XIV веке, где гово

22

Основные маршруты арабских мореходов в VII—XV веках

рится о том, что знание моря капитанами судов из Аравии сильно расходится с представлениями о нем, сложившимися у теоретиков-ученых. После этого нас не удивляет картинный рассказ ал-Мукаддаси о некоем шейхе Абу Али ибн Хазиме, главе южноаравийских негоциантов, который по его просьбе изобразил на песке реальные очертания морей, омывающих Аравийский полуостров. Конечно, такое изображение должно было иметь свои прообразы в лоцманской литературе. Что это было так, видно из того, что португальский (вслед за арабами, греками, Афанасием Никитиным) первооткрыватель Индии Васко да Гама и ее вице-король Аффонсу Албукерки видели своими глазами арабские морские карты на захваченных ими в западной части Индийского океана судах; второму из них такая карта существенно помогла в военных операциях против государства Хурмуз, расположенного вокруг известного порта с тем же названием. Приобретение этих важных восточных документов двумя посланцами лиссабонского дзора имело свои последствия: если сравнить некоторые образцы португальской картографии после пятнадцатого столетия с чудом сохранившимися арабскими лоциями XV и XVI веков, то можно видеть, что топонимическая номенклатура последних без изменений (не говоря, конечно, о фонетической стороне), в той же последовательности перешла в Европу. Следовательно, в соответствующих таблицах венского издания (1897 г.) топографических глав энциклопедии турецкого адмирала XVI века Сиди Али Челеби, подготовленного

23

М. Биттнером и В. Томашеком, мы тоже находим выдающегося значения источник для суждения об уровне и судьбах классического арабского судоходства в Южных морях. Нам, вероятно, навсегда останется неизвестным количество чертежей, иллюстрировавших мореходные руководства арабов, затем привезенных на берега Тежу и легших в основу португальских карт Индийского океана; но присутствие их в этих образцах ощущается весьма отчетливо.

Круг источников по истории средневекового арабского мореплавания, значительно расширяется, когда мы вовлекаем в него сочинения по другим темам, содержащие частные данные по интересующему нас вопросу. Этот дополнительный список весьма важен для нас прежде всего в том отношении, что мы воочию убеждаемся: ни один серьезный арабский автор классической поры не мог пройти мимо необходимости представить читателю хотя бы суммарные сведения из числа добытых арабами в процессе плаваний; это указывает на большую роль моря в практической деятельности мусульманского государства. Во-вторых, сообщения писателей, о которых мы будем говорить, взятые в общем контексте их произведений, позволяют определить место и уровень талас-сографических интересов в системе географической литературы; при этом, конечно, следует помнить, что упоминания моря в общих сводах по географии – это все-таки лишь частные данные, рядом с которыми существовала и развивалась профессиональная навигационная литература, представленная, как можно заключить по уцелевшим ее памятникам, в многочисленных руководствах. Эта литература, дошедшая до нас в случайно сохранившихся единичных образцах, и дает нам основной материал для характеристик. Наконец, в-третьих, частные данные арабских авторов о море укрепляют нас в знаниях, полученных из главных источников, или подчас дарят новые сведения.

Несколько отступив от хронологической последовательности ради того, чтобы завершить рассмотрение сборников, мы должны коснуться данных «Ста и одной ночи». Этот поздний западноарабский (североафриканский) свод сказок, перекликающийся сюжетами со своим знаменитым собратом, «Тысяча и одной ночью», малоизвестен в нашей стране и давно ждет перевода на русский по образцу комментированного французского, существующего в науке уже седьмое десятилетие. «Сто и одна ночь» интересна для нас не только рассказом об острове Камфары, на который в свое время обратил внимание отец науки об арабской талассографии Ферран; не менее показательны для нашей темы и повести об отпрыске влиятельной в багдадском халифате семьи Барма

24

дов-Абдаллахе, а также о легендарном Медном городе у истоков Нила, ибо в них идет подробная или же обобщающая речь о морских путешествиях. Живой язык, художественная форма, в которую отлилась прозаическая действительность, воскрешают перед читателем образ арабов на средневековом корабле с отчетливой яркостью. Прежде всего важен, конечно, сам факт: арабские странствия по морям, не только омывавшим побережья халифата, но и простиравшимся у чужих земель, были настолько заметным явлением, что литература, претендовавшая на роль нелицеприятного зеркала жизни, не могла пройти мимо них. Это и делает чисто литературное произведение арабского средневековья необходимой составной частью корпуса источников, которые образуют наше представление о деятельности мусульманских морепроходцев.

Теперь, переходя к единичным данным по навигации в трудах арабо– и персоязычных географов, нужно отметить следующую особенность, бросающуюся в глаза с первого взгляда и не оспариваемую последующим изучением материала: большинство средневековых арабских авторов из тех, о которых мы будем сейчас говорить (какого бы района Индийского океана ни касались они в своих трудах), непременно посвящают значительную часть описаний самой удаленной от них стране на восточном пути – Корее (ас-Сила). Повествования на эту тему никогда не бесстрастны – они восторженны и потому отличаются живым характером: Корея предстает в них некоей обетованной землей (прекрасный климат, обилие плодов и злаков, хрустально прозрачная питьевая вода; жители никогда не болеют; золота эта земля дает столько, что из него делают ошейники и цепи для собак); поселившийся здесь никогда не стремится покинуть эти благословенные места. Восторги имели под собой реальную основу, на Корейском полуострове (иногда говорится и о близлежащих островах), как и в Китае, нашли убежище и впоследствии обосновались многие последователи Али ибн Абу Талиба, четвертого преемника пророка и первого шиитского имама, бежавшие от преследований в халифате Омейядов. Повышенный, даже болезненно острый интерес рассматриваемых нами авторов к дальневосточным пунктам мусульманской эмиграции, таким образом, имеет естественное объяснение и недвусмысленно указывает если и не на всегда скрытое сочувствие к изгнанникам, то во всяком случае на тот большой отзвук, который находили в халифате переселения по религиозным и политическим причинам. Для нашей темы подробные рассказы о Корее имеют очень важное значение в том смысле, что они ясно говорят о далеко заходивших рубежах восточной навигации халифата.

25

Корея не была, конечно, единственной дальневосточной страной, привлекавшей к себе пристальное внимание арабских географов; весьма обстоятельно повествуют они о Китае и полуострове Малакка, Индонезии и более мелких архипелагах этой части Тихого океана.

Место, которое занимают страны Дальнего Востока в арабской землеописательной литературе, определено задачами колонизации из халифата и непреходящими интересами торговли. Сами по себе эти обстоятельства и вели к последовательному развитию индоокеанского судоходства от Аравийского полуострова, как и от других побережий; естественно, с этим связано накопление навигационных знаний и совершенствование приборов.и приемов управления судами.

Широкая картина жизни на территориях Восточной Азии предстает перед нами уже в повествованиях Ибн Хурдадбиха, датируемых 844—848 годами – самыми ранними из тех, о которых теперь непосредственно пойдет речь. В них даны подробные сведения о коренном населении, фауне и флоре, ископаемых, о продуктах ремесел и статьях вывоза; не обошел автор вниманием и вопросы государственного устройства; пишет он и о туземных нравах, обычаях, украшениях. Мусульмане, подчеркивает наш географ, особенно шииты, стремятся на Восток, преимущественно в Корею, где они могут чувствовать себя в наибольшей безопасности от омейядских законников. Отсюда вполне оправдано то большое место, которое занимают в тексте описания пути из Басры в восточном направлении.

Ахмад ал-Якуби (875 г.) продолжает линию Ибн Хурдадбиха, насыщая изложение новыми подробностями. Специальный интерес для нашей темы содержится в его словах о том, что желающий добраться от аравийских побережий до Китая водным путем должен пересечь семь морей: это море Фарса (Персидский залив), Лара, Харканда (Бенгальский залив), Кала-бар (у Малакки), Салахат, Кундрандж, Санха (Восточно-Китайское море). Каждое из них отличается особым цветом, имеет свои направления ветра и своеобразную фауну.

Такая дифференциация на акватории огромного протяжения, нашедшая место в столь раннем произведении арабского автора, каким является описание ал-Якуби, конечно, представляет достаточно красноречивое свидетельство, и после этого неудивительно его указание на то, что Ханфу (Ганьпу около Ханчжоу) в Китае служит постоянной пристанью для мусульманских морских судов.

Абу Бакр Ахмад ибн ал-Факих ал-Хамадани (902 г.) в рамках схемы обитаемого мира Абдаллаха ибн Амра ибн ал-Аса, которую он воспроизводит, оставил нам описание

26

«моря, окружающего землю», и стран, простирающихся к востоку от халифата; в последнем случае большое внимание уделено их аборигенам и фауне. Более самобытный характер имеют у этого автора те разделы, где говорится о маршрутах кораблей в восточных морях, признаках перемены ветра, огнях св. Эльма, вулканах. То, что внимание к этим темам было не беспредметным, показывают не только общие экскурсы, но и большой раздел текста, посвященный Китаю, который здесь характеризуется с этнографической и экономической сторон. Империя богдыхана, Корея, Тибет, Кхмер, Индия, Никобарские острова и даже моря за полярным кругом' находят место в те же годы (903) и в описаниях Абу Али Ахмада ибн Умара ибн Русты, соединяющего эти страницы своего трактата с широкой картиной арабской торговли за морем, которую он последовательно развертывает перед читателем. Тогда же, в начале X века, Абу Зайд Хасан, основываясь на данных Ибн Бахба и Сулаймана, добытых в предыдущем столетии, смог выступить и со специальным сочинением, характер которого отражен в заглавии,– «Известия о Китае и об Индии».

В 916 году, когда Абу Зайд окончил составление своего труда, с ним виделся Абу л-Хасан Али ал-Мас'уди (ум. в 956 г.). Это имя известно всем арабистам. Ал-Мас'уди является одним из центральных и в списке авторов работ по морской тематике. Он дал красочный рассказ о загадочном, долго интриговавшем европейскую науку острове Канбалу у берегов Восточной Африки. В 916 году наш географ возвращался через этот остров в Оман с двумя сирафскими судовладельцами, попавшими в беду,– их корабли с товарами на борту погибли в бурных приафриканских водах океана. Востоковедение обязано ал-Мас'уди многими другими ценными научными сведениями. Он провел длительное время в морских путешествиях к берегам Индии и Цейлона, доходя и до Китая. Впрочем, в его столетии это, по-видимому, не было из ряда вон выходящим предприятием; свидетельство тому – его же упоминание об арабских торговых судах, бросающих якорь даже у речных пристаней во внутреннем Китае.

Перечисляя вслед за своими предшественниками семь больших морей, лежащих на пути от Аравии до Китая – такое их число постепенно становится традиционным,– ал-Мас'уди приводит подробные описания многочисленных островов на западе и востоке Индийского океана. В частности, значительное внимание уделено им так называемому архипелагу Махараджи в индонезийской акватории, который «самое быстрое судно не может объехать за два года». Любопытно и указание на роль гавани Килла (Кеда, Кадах) в

27

Юго-Восточной Азии: она – место встречи судов из Омана й Сирафа с китайскими кораблями. В этом сообщении ясно слышен отзвук еще свежих тогда в памяти старшего поколения событий второй половины предыдущего века, когда в Гуанчжоу (Южный Китай) была уничтожена арабе ко -пе рс и д-ская торговая колония и маршруты судов из Аравии стали заканчиваться у Малаккского полуострова.

Интерес ал-Мас'уди к вопросам, связанным с навигацией,– причина и следствие многих его встреч с арабскими моряками дальнего плавания. От них ему известен даже такой сравнительно редкий профессиональный термин, как «сурр» (мн. «сара'ир»), обозначающий место слияния двух проливов. По-видимому, именно длительное общение с лоцманами, рулевыми, простыми матросами придало особую направленность многим размышлениям ал-Мас'уди. Он задумывается над случаями обнаружения на побережье Крита тиковых дощечек, связанных волокнами кокосовой пальмы, и высказывает предположение о сообщаемости Средиземного моря с Индийским океаном: ведь эти дощечки, часть обшивки разбившегося судна, указывают на индоокеанскую акваторию, где только и применялось растительное крепление судовых стенок; металлические гвозди, употребляемые для обшивки на средиземноморских верфях, в южноазиатских водах подвергаются усиленному разъеданию солью. Мысли идут за мыслями, и вдруг они смещаются в другую плоскость: вспоминается, что самые красивые, стройные, белотелые среди индианок – текинки – услаждение арабских моряков; много судов из Омана и Сирафа идет на восток, много ночей любви ожидает море-проходцев на дальнем берегу. Эта живая черта морского быта, для которой нашлось место в ученом трактате давнего путешественника, не может быть опущена, если мы хотим воссоздать историческую картину в предельно полном виде.

В последнем десятилетии лсизни ал-Мас'уди (950) багдадский врач Ибн Серапион, сириец по происхождению, в своем «Трактате о природе простых лекарств» говорит, что камфара ввозится в халифат из Софалы в Восточной Африке, Киллы в Малакке, а также из Китая. Это указание, снова подчеркивающее большую роль восточных маршрутов арабской навигации, перекликается с еще одним упоминанием Кореи, которую в конце того же X века составитель известного справочника (Фихрист) Ибн Якуб ан-Надим называет «лучшей из стран». В труде 1000 года Ибрахим ибн Васиф-шах приводит множество сведений о странах Дальнего Востока, переданных ему оманскими и багдадскими моряками. Как и следует ожидать для той поры, ряд сообщений носит фантастический характер (сюда, например, относятся расска

28

зы о морских женщинах с чертами наших русалок), однако заслуживают серьезного внимания такие места текста, как описание характера Китайского моря и подходов к материковым гаваням, рассказы о многочисленных островах, жемчужных ловлях и морской фауне. В последнем случае наш автор нашел достойного продолжателя в лице знаменитого Абу Райхана Мухаммада ибн Ахмада ал-Бируни (973—1048), который, повествуя об островах на востоке Индийского океана, обстоятельно говорит о морской торговле негоциантов из халифата с Цейлоном.

Линия разностороннего описания средне– и дальневосточной акватории прослеживается далее у современника ал-Бируни, астронома Абу Мухаммада Абдалджаббара ас-Сабити ал-Хараки: его звездный каталог 1132 года содержит уже и данные практических измерений длины и ширины «Индийского моря», при которых учитывался и выход за экватор. Здесь же можно обнаружить и число, характеризующее количественный состав населенных и необитаемых островов Индийского океана,—1370. За фигурой ал-Хараки виднеется другая, имеющая более крупное значение для нашей темы; речь идет об Абу Абдаллахе аш-Шарифе ал-Идриси (1099—1166). Этот сицилийский географ (его восточное имя косвенно напоминает о недавней власти арабов над богатым островом), ученый придворный норманнского короля (в руках которого одно время находилась Сицилия), оставил ряд наблюдений, существенно проясняющих историческую картину; в значительной мере это относится к сфере навигации. По его словам, зинджи, населяющие индоокеанское побережье Африки, не имеют своих кораблей; зато к их поистине золотоносному берегу постоянно причаливают купеческие суда из Омана и Явы. Обитатели Индонезии, подробно описываемой ал-Идриси, приплывают в Софалу зинджей не только за золотом, но и за железом: последнее высоко ценится в Индии, где своя руда по качеству уступает африканской. Весьма живые черты приобретают под пером средиземноморского зе мл е о п и саге л я Мальдивские острова; среди занятий местного населения отмечается судостроение. От Мальдив до Мадагаскара – семь суток морского пути. На Мадагаскаре изготовляются суда типа ал-маши'ат (или ал-машфиййат, ал-машкабат) – из одного куска дерева, вместимостью до 150 человек. (Это трудно себе представить, в рукописях возможна ошибка; однако указания на большие контингенты людей на одном корабле есть и в других источниках.) Попутно говорится об устройстве китайских судов – они деревянные с растительным креплением, конопаченые. Строят их так, чтобы они могли ходить не только на. юг и на запад,