Текст книги "По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия "

Автор книги: Теодор Шумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Купеческим слоям в халифате восстание рабов принесло значительный ущерб не потому лишь, что на длительное время они потеряли важную статью дохода,– теперь эта «статья» противостояла им с ножами в руках; сильный урон был понесен и вследствие разрушения в час потрясений столь важных для заморской торговли портов, как Басра, Убулла и другие на южноиракском побережье, а также в связи с нарушением безопасности торговли.

Этому необходимому условию здоровых международных уз придавалось большое значение еще в древней Вавилонии.

5 Т. А. Шумовский

81

О мире на путях купеческих караванов и флотилий заботились в разных концах Азии сменяющие друг друга династии, сколь бы внешне различными ни бывали их устремления. Отсюда в значительной мере объяснимы переносы торговых путей, которые так часто мы можем видеть на Востоке в средние века. Следует указать, например, на происшедшее в начале VII века перемещение линий арабского мореплавания от Красного моря к Персидскому заливу; на повторное оживление, в связи с неспокойной обстановкой вдоль восточно-аравийских вод в IX и X веках, дороги по Аденскому заливу и Красному морю. Именно тогда поздним светом вспыхивает и поддерживаемая агонией халифата в Ираке не гаснет вплоть до португальского вторжения деятельность старых портов Хиджаза, прежде всего Джидды. Страх за свои сокровища заставляет китайские торговые корабли после восстания рабов, охватившего южный Ирак, а особенно в XI—XIV веках, когда в халифате воцаряется неспокойная обстановка, сокращать свое движение на запад: Басра и Сираф, где они когда-то бросали якорь, остаются лишь в смутных воспоминаниях летописцев, конечные пункты причала, отступая на восток, перемещаются в Хурмуз (Ормуз) на юге Персидского залива, Дайбул в устье Инда, Бхарукаччу на северо-западном побережье Индостана, Каликут в Малабаре, Кайял в восточной Индии. Изменяются вследствие неблагоприятных условий, нарушения безопасности маршруты кораблей, но заморская торговля все же продолжается. Когда в 879 году на рынках и в домах Гуанчжоу под ножами восставших китайцев пали многие тысячи западноазиатских купцов – после насильственного вторжения в Гуанчжоу кораблей халифата 120 годами ранее,– арабские купеческие суда ограничили свой путь к востоку портом Кала (Кадах) на Малаккском полуострове. Помимо укорочения или полной смены морских путей для обеспечения безопасности товаров и их владельцев могла, если позволяли условия, применяться такая мера, как перенос рынка и торговых складов на другое место; так, в 1315 году на острове Джарун в Персидском заливе возник Новый Хурмуз, куда была переведена деятельность старого, ставшего объектом набегов монгольских кочевников, порта на материке.

Два сохранившихся свидетельства средневековых писателей обогащают этот несколько сухой перечень событий живыми чертами.

В одном из рассказов книги «Чудеса Индии» ее создатель, судовладелец Бузург ибн Шахрийар, со слов «наших братьев моряков» повествует о некоем еврейском купце Исааке. Этот человек отправился из Омана за море, имея всего двести

82

динаров. Через тридцать лет он вернулся к оманским берегам из Индии уже на собственном судне, владея миллионным состоянием. Некий завистник – зависть во все времена растлевала множество ученых и неученых душ – донес багдадскому «повелителю правоверных» ал-Муктадиру (908—932) о своих сомнениях в безупречности источников обогащения Исаака. Халиф послал стражу для препровождения купца в Багдад, и по прибытии ее в Оман подозреваемый был арестован. Тогда произошло открытое возмущение оставшихся на свободе своеволием властей. «Рынки закрылись; иноземные и оманские купцы написали особые заявления, в которых утверждали, что, как только еврея увезут, торговые корабли перестанут заходить в Оман, купцы разбегутся из города; мало того, люди станут предупреждать друг друга, что опасно причаливать к берегам Ирака, потому что там никто не может быть спокоен за свое имущество [...]. Купцы так яростно спорили и кричали против Ахмада ибн Хилаля (багдадского наместника в Омане.– Т. Ш.), что аль-Фульфуль (начальник стражи, присланной из столицы за Исааком.– Г. Ш.) и его приспешники решили покинуть Оман, думая о своем собственном спасении. А наместник в подробном послании описал халифу все случившееся: как восстали купцы, как чужестранцы подвели к берегу свои суда, а теперь их нагружают снова, чтобы увезти свои товары обратно, и как местные купцы, негодуя, говорят: «Если мы останемся здесь, то окажемся без всяких средств к существованию, потому что корабли перестанут заходить в нашу гавань, а ведь все население этого города живет исключительно морем. Если так обращаются с незначительными (! – Т. Ш.) купцами, значит, крупных ожидают еще худшие притеснения. Правители – словно огонь: в какую сторону ни кинутся, все пожирают. Мы бессильны против этого произвола, и потому нам лучше всего уйти отсюда»». (Перевод Р. Л. Эрлих.) Итак, не от пламенной любви к своему собрату встали на дыбы почтенные негоцианты – для этого они были слишком благоразумны и бессердечны, трусливы и раболепны; личный страх каждого из них стать новой жертвой зависти верноподданных доносчиков и алчности правителей, утерять при этом все нажитое – именно это двигало их действиями. Добившись освобождения Исаака, они получили от судьбы обещание, что их стяжательство, какие бы пути оно ни избрало, никогда не встретит помех.

Прошло пять столетий, и путешественник Абдарраззак Самарканди, в 1442 году посетив в Персидском заливе город Хурмуз – «жемчужину на кольце земли», как называла его арабская поговорка,– отозвался о нем так:

5* 83

«Это порт, не имеющий себе подобных в мире. Купцы со всех семи климатов (географических поясов.– T. III.) – Египта, Сирии, Малой Азии, Азербайджана, Ирака арабского и персидского, областей Фарса, Хорасана, Мавараннахра, Туркестана, Кипчацкой степи, местностей, населенных калмыками, китайских провинций, Пекина направляются в этот порт. Жители океанских побережий прибывают сюда из Китая, Явы, Бенгалии, Цейлона, подветренных областей (к востоку от мыса Коморин в Индии.– Т. Ш.), Тенассерима, Сокотры, Шахр-и-нава (в Бенгалии.– Т. Ш.), Мальдивских островов, из пределов Малабара, из Абиссинии, Занзибара, портов Виджайянагара, Кальбарга, Гуджарата, Камбайи и побережий Аравии, простирающихся до Адена, Джидды, Йанбуа. Они доставляют в Хурмуз все драгоценное и редкое, чьей красоте способствуют солнце, луна и дожди и что может быть перевезено морем. Путешественники стекаются сюда из всех стран и взамен привозимых с собой товаров могут, не прибегая к усилиям и длительным поискам, достать себе все желаемое.

В этом городе люди всех верований, а также идолопоклонники находятся в большом количестве, и никто здесь не позволяет себе по отношению к кому-либо несправедливого действия. Потому этот город назван «обителью безопасности». (Русский перевод выполнен по книге: Relations de voyages et textes gйographiques arabes, persans et turks relatifs а l'Extrкme-Orient du VIII-e au XVIII-e siиcles.)

«Обитель безопасности»... «Город покоя»... Арабы любили давать столь манящие названия своим и заморским портам, оказалась в этом ряду и первая морская столица халифата – Багдад. Тот же Самарканди в начале описания знаменитого Каликута на малабарском берегу подчеркивает: «Это совершенно надежный порт». У него можно прочитать и такие слова: «Безопасность и правосудие утверждены в этом городе столь прочно, что самые богатые купцы привозят туда из заморских стран много товаров. Они их разгружают и не торопясь посылают на рынки и базары, не думая о необходимости спешно получить за них деньги или караулить товары». Однако зигзаги истории часто перемещали безопасность морской торговли – одну из высших ценностей, которыми так дорожило купечество халифата,– в область пожеланий; в частности, великий Багдад не раз испытал сильные потрясения, вызванные то внутренними распрями, то иноземным вторжением. Столица нынешней Танзании Дар-эс-Салам сохранила в своем имени, означающем по-арабски «лоно покоя», напоминание о тех отдаленных временах, когда этот город был одной из опорных точек заморской торговли халифата.

Корабли Васко да Гамы 20 мая 1498 г впервые встали на якорь в Каликуте на Малабарском побережье Индии

РЫЦАРИ МОРЯ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В РОДНУЮ ГАВАНЬ

Моряки говорят: сколько бы раз ни возвращался в родной порт, никогда к этому не привыкнешь, всегда – праздник.

Газета «Ленинградская правда» от 5 августа 1984 г.

Есть особый смысл в слове «порт», психологическое значение здесь намного глубже технического. Порт – это не только место, где причаливают, грузятся и выгружаются корабли, размещены торговые склады, верфи и доки; порт – это земная твердь, ступая на которую после долгих и опасных странствий морской путник охватывается сладостным чувством покоя и внутреннего равновесия; жизнь со всеми ее трудностями представится ему при первых его шагах по надежно слаженной опоре безмятежно радостной. Память без устали повторяет: пройдено множество зыбких верст, на каждой из которых можно было сорваться в пучину смерти; позади роковые мели и скалы, бури и безветрия, схватки с пиратами и жадные поиски неясной черты берега на горизонте. Все преодолено, всюду одержана победа, все в прошлом! Теперь обратись к удовольствиям жизни, советует рассудок, ты, удачливый, заслужил право на них. ...Рыцари моря, сроднившиеся с ним за годы плаваний, наедине с собой неслышно тоскуют о пристани...

В Аравии исстари существовали на побережьях стоянки для кораблей. Конечно, поначалу это были еще не порты, а наспех оборудованные причалы для небольших судов, идущих в виду берега. Не каждый причал находился на берегу удобной бухты с достаточной глубиной, занимал выгодное

85

географическое положение, имел безопасные и экономически богатые окрестности. Не удовлетворявшие в этом смысле строгому историческому испытанию пристани постепенно глохли, хирели, прекращали свое существование. Документы классического Востока, отголосок исчезнувших царств древности, называют в той ранней поре пять аравийских гаваней, блистательным полукружием охватывающих юг полуострова: это Оммана (район Маската), Зуфар, Аден, Хисн ал-Гураб, ал-Муджа. Они уже в ту далекую пору имели международное значение, хотя и ограниченное, другие же стоянки для судов, оставшиеся вне упоминания,– быть может, их было большинство – служили исключительно нуждам внутриарабской торговли, а иногда и просто вехами при местных каботажных переходах.

Если к приведенному списку добавить Джидду и Джар на западном побережье Аравии, то перед нами предстанут все основные морские центры полуострова уже накануне ислама. Однако перечень причалов, интересующий нас, этим не исчерпывается, ибо постепенное, но неуклонно возраставшее продвижение аравийских купцов к внешним источникам сырья и рынкам сбыта издавна позволяло торговцам из Хиджаза, Йемена и Омана заполучить заморские стоянки для своих судов. Такими бескровными приобретениями явились Азания, Рапта, Хафун и ряд более мелких гаваней на материке Африка, Ур, Гера, Урук в Персидском заливе, отдельные пристани на Сокотре, Цейлоне, Суматре. Однако при столь большом – для доисламского времени даже огромном – географическом размахе историк, в котором игра пламенного воображения умеряется скудостью данных в уцелевших документах прошлого, еще не видит системы торгового обмена по морю между индоокеанскими народами. Была ли она? Ведь столетия сберегают не все письменные свидетельства далекого прошлого. Два обстоятельства позволяют ответить на поставленный вопрос положительно: наличие муссонных сезонных ветров, способствующих движению парусных судов, и упрочение государственной власти, приводящее к росту продукта ремесленных производств на вывоз (Египет, Византия, Персия); но, естественно, речь идет лишь о периоде, непосредственно примыкающем к новой эре, и о ее первых шести веках.

В начале VII века историческая картина обогащается новым обстоятельством: бедуинские армии под знаменем ислама стали продвигаться за пределы Аравийского полуострова. Они завоевали Персию, Левант, Северную Африку, а за ней Испанию. Мусульманская держава подошла к берегам Аравийского и Средиземного морей. Линия морских границ

86

халифата удлинилась до размеров, сравнение с которыми смогли бы выдержать разве лишь рубежи Римской империи. Это обеспечило арабам власть над многими крупными портами древнего мира, однако одни из них находились в запустении, другие – действовали не в полную силу. Будучи затем включены в круговорот заморской торговли халифата, эти порты обрели вторую жизнь.

К ногам аравийских завоевателей пали царственная Хира (столица лахмидских князей в Месопотамии), затем Убулла на Тигре, Сираф и Хурмуз в Персидском заливе, Сидон и Тир на восточном берегу Средиземного моря, Александрия в Египте, Сеута и Альмерия на дальнем западе (в районе Гибралтара), богатые гавани Кипра и Крита, Мальты и Сицилии. Имена этих морских центров были известны во всех концах древнего и раннесредневекового мира. Уже тогда первые четыре из них славились своей торговлей с Индией и Китаем. Названия портовых городов – «Тир» и «Сидон» – уводят нас к самобытному кругу жизни финикийской державы, когда оба порта служили широко распахнутыми воротами на запад: от их причалов отправлялись в дальний путь левантийские первостроители Карфагена, первооткрыватели «Столбов Мель-карта» – будущего Гибралтара – и гвинейского побережья. Мысль об Александрии сразу восходит к образу венценосного грека, чьей волей основан этот город, и к плодоносной поре эллинизма, в которой каждый из перечисленных очагов морской культуры сыграл свою роль. Мусульмане, овладев ими, поставили их на службу целям своей веры и личного обогащения. Но при этом надо помнить и о золотых плодах арабской культуры, которая, вобрав в себя достижения всех народов халифата, ярко расцвела в городах мусульманской державы и вынесла свое влияние далеко за пределы этого государства.

Рядом с воскрешенными центрами древнего мореплавания на побережьях и внутренних артериях океанской Аравии, как может быть названо разраставшееся государство халифов Медины, позже Дамаска и Багдада, располагались новые порты, основанные арабами в ходе завоеваний. Первым из них по времени возникновения предстает Басра, детище 637 года, когда минуло всего пять лет после смерти Мухам-мада. Этому поселению на берегу общего русла Тигра и Евфрата предназначалась роль стража мусульманских приобретений в южном Двуречье. В таких случаях завоеватели используют распространенную среди их подданных готовность прийти на готовое; принудительное переселение соседствует с добровольным. На благодатные земли Двуречья, возделанные трудом покоренных людей и отцов их, устремились

87

бедуины из внутренней Аравии, палимые зноем пустыни и изнуренные жизнью впроголодь. Ученые труды сообщают, что в 670 году Басру населяли двести тысяч жителей; следует весьма осторожно подходить к этому откровению, ибо переписей в то время не велось. Перед нами, таким образом, приблизительные сведения, при их осмысливании лишь более или менее вероятные. Но во всяком случае плодородие почвы, густая сеть каналов и выгодное положение на путях заморской торговли привлекали многих, а конец VIII века, когда «великолепная Бассора», как назвала ее русская поэзия, стала морскими воротами престольного Багдада, мог быть свидетелем переполненности города. Длилось это недолго – всего столетие: в 869 – 883 годах восставшие африканские рабы, а в 920 году карматы подвергли Басру опустошительным разрушениям, а так как беда не приходит одна, то 879 год принес гибель под китайскими ножами в Гуанчжоу десяткам тысяч обосновавшихся там арабских купцов; они пали жертвой стихийного возмущения коренных жителей – возможно, в значительной части торговых соперников. При всей тягостности события историк не может пройти мимо красноречивости количественного свидетельства: десятки тысяч арабских купцов, постоянно живущих в одном южном Китае! Тут есть над чем задуматься ученым' – «закрывате-лям» Америк, которые никак не могут позволить арабам быть мореплавателями; вряд ли даже они способны представить себе множество мусульманских негоциантов, карабкающихся со своими пожитками через гималайские снега. В такие мгновения полезно вспомнить о Синдбаде Мореходе – образ его собирателен.

Большое место на этих страницах «великолепная Бассора» получила вследствие того, что она явилась не только самым ранним по времени постройки, но и крупнейшим среди морских и речных центров, основанных тысячными полчищами бедуинов на завоеванных землях. В ее гавани борт у борт стояли десятки, сотни, тысячи – смотря по времени года – купеческих судов, ходивших с товарами к берегам южной Аравии и Восточной Африки, Мадагаскара и Сокотры, Лаккадивских, Мальдивских и Никобарских островов, Индии и Цейлона, Индонезии, Китая и Кореи. В пору застоя, вызванного внутридержавными и внешними потрясениями, количество судов в Басре могло меняться (подчас и значительно) – одни из них уходили в более безопасные воды, другие, наоборот, отстаивались в тихих заводях до лучших времен,– однако никогда торговая жизнь здесь, под сердцем халифата, гулко бившимся в Багдаде, не замирала окончательно. В годы расцвета великого Сирафа и особенно во время его упадка

88

после землетрясения в конце X века, в годы мужания другого центра в Персидском заливе, Хурмуза, весомый плод арабских завоеваний – Басра неизменно имела важное значение для торговли с ближним и дальним заморьем. Отсюда неудивительны частые, нередко пространные упоминания города и его водных путей в землеописательных документах арабского средневековья.

Другие поселения на воде, обязанные своим рождением продвижению мусульман в сопредельные страны, были средоточием скорее политической, чем торговой, деятельности, и это объясняет нам, почему в истории плаваний от побережий халифата они – в сравнении с Басрой – отступают на второй план. Однако город Васит (Срединный), построенный на берегу канала, соединявшего Тигр с Евфратом, который был построен в 702 – 705 годах для арабского наместника в Ираке в качестве столицы, стал одновременно и портом. Водное сообщение превращало обе широкие реки и сеть каналов между ними из преград в средство связи с самыми отдаленными уголками провинции. Постройка Васита предвосхитила строительство Багдада, при том, что у их колыбели стояли два смертельных врага в лице омейядской и аббасидской династий: центр провинции, заложенный у воды, явился прообразом Багдада, третьей столицы халифата, основанной в том же веке, столицы, впервые достойной править мировой державой.

Преемственность ярко видна в словах, которыми безымянный собеседник аббасидского халифа Мансура, заложившего в 762 году Багдад, расписывает преимущества расположения стольного града на воде: по Тигру, каналу Сарат и Евфрату правящий дом получит продовольствие из разных мест, нижний Тигр свяжет его со всеми рынками «Индийского моря»; окруженному водными путями городу не страшны враги – мосты могут быть в нужное время уничтожены; здесь уместно вспомнить о замыслах, положенных в основу строительства русских крепостей, и подумать о том, что наблюдаемое тождество словообразующих согласных в грузинских «цхали» – вода и «цихе» – крепость не может быть случайным. В книге 1964 года «Арабы и море» нам, как представляется, удалось утвердить мысль о закономерности сооружения центров цивилизации у водных линий. – необходимое обоснование было достигнуто благодаря привлечению тогда еще лишь персидских и армянских данных; случай этот лишний раз подтвердил, что в основе серьезного исторического исследования неизбежно должна всегда находиться топонимия, с чем, к сожалению, не все согласны.

Воздвигнутый на берегах Тигра, неподалеку от развалин мировых столиц прошлого – Вавилона, Селевкии, Ктесифона,

89

пользуясь их путями для внутригосударственной и международной торговли на суше и на море, Багдад быстро разросся и приобрел громкую' славу во всем известном тогда мире. Однако, поскольку речь идет о городе, в котором пребывала верховная власть мусульманской державы, эта слава исходила главным образом не от удобного расположения – таких мест было и есть на земле немало – и не от того, что Багдад был важной перевалочной точкой для товаров, обращавшихся между Востоком и Западом,– всемирный отзвук, шедший от имени столицы халифов, порождался в первую очередь следствием вещного богатства – политической силой. Достаточно сказать, что в пору своего могущества державная твердыня на Тигре владела ключами от Средиземного моря и влияла – прямо или через промежуточные среды – на положение дел в Южной Европе.

Арабская литература знает произведения «фи мадх» – «в похвалу» и «фи замм» – «в порицание» Багдаду. Это говорит, с одной стороны, об известном свободомыслии (конечно, в рамках узаконенного вероучения) и о терпимости власть предержащих, не настаивавших на том, чтобы столицу государства непременно купали в розовых струях пресного сладкоре-чия. Отсюда можно заключить, что внутри халифата – с мусульманской точки зрения – Багдад не был болезненно охраняемой нравственной ценностью, такой, как «высокочтимая Мекка» и «пресветлая Медина», где господствующее учение создало неразделимые сочетания определяемого с предписанным определением. Проезжали его люди или постоянно в нем жили, произносили его имя в мыслях или в речи, они подсознательно ощущали, что город возник на памяти далеко не первого поколения мусульман и на чужой земле. Здесь мы подошли ко второму обстоятельству, заслуживающему внимания в связи с наличием противоположных оценок Багдада в сохранившейся письменности. Постройка новой столицы вблизи бывшего стольного града царей Персии, смятого арабской конницей, была естественным продолжением «персидской революции», как может быть назван аббасид-ский переворот, совершенный двенадцатью годами ранее. Поэтому решающее значение в учреждениях верховной власти получают иранские круги, опираясь на которые воцарившийся дом только что сокрушил сопротивление прежних правителей халифата. Былые победители, сыны аравийских пустынь, оттесняются на вторые места, а впоследствии, с появлением дворцовой гвардии из берберов и тюрок, арабы покидают не только гражданскую, но и военную службу; для многих из них этот горький час явился началом занятия торговлей за морем, поэтому рост обращения товаров между Востоком

90

и Западом в IX и особенно X веке, увеличение числа арабских купеческих поселений за рубежом, наблюдаемое в это же время, могут приобрести вполне оправданное объяснение и своеобразную окраску. Теперь (с большой долей вероятности) можно распределить произведения «в похвалу» и «в порицание» между, с одной стороны, льстивыми и высокомерными ловцами удачи, для которых Багдад стал родным домом, и с другой – обойденными судьбой, не нашедшими счастья в столице своей страны. Очень скоро, как обычно бывает в истории, национальное размежевание сменяется сословным. Два багдадца из «Тысячи и одной ночи», носящих одинаковое имя Синдбад, один – удачливый купчик, расчетливый и жестокосердный, другой – полунищий носильщик, смотрят на первый город государства разными глазами.

То, что важное значение водных связей осознавалось арабами все более отчетливо, хорошо видно и на примере Махдии. Этот «город Африка» средневековых европейских землеописателей, заложенный через полтора столетия после Багдада на восточном побережье Туниса, неподалеку от места, где когда-то стоял Карфаген, явился для своего времени живым памятником той исторически неизбежной поры, когда центробежные устремления, постепенно убыстряя свой ход, разрушают арабский халифат, простершийся было от Индии до Франции. Уже на исходе первого десятилетия своего существования, в 921 году, Махдия стала столицей новой, североафриканской династии Фатимидов. Основатель города, первый фатимидский правитель Махди (руководимый) Абу Мухаммад Убайдаллах, видел в нем опорную точку для завоевательных походов против близкой Сицилии и далекого Египта. Свершилось то и другое; захват Сицилии, облегченный тем, что ее властитель Ибн Курхуб был выдан завоевателям, позволил Фатимидам совершать набеги на Италию и привел их к противоборству с другим арабским владыкой – халифом Испании Абдаррахманом III; овладение долиной Нила создало условия для закладки Большого Каира с его знаменитой гаванью Макс. В 973 году, когда не минуло и пяти лет жизни Каира, туда из Махдии было перенесено местопребывание правящего дома и переведены государственные учреждения; благодаря этому к своей давней славе крупной пристани на пути верхнеегипетской хлебной торговли Макс добавил значение главной стоянки фатимидского военного флота, где кораблям в присутствии главы государства производились генеральные смотры перед каждым уходом на морские сражения и по возвращении оттуда. «Склонившись главой» перед новой столицей, Махдия, однако, не померкла: ее большое место в политике Фатимидов

91

подчеркивалось наличием дока на 300 кораблей, державших под наблюдением среднее и восточное Средиземноморье. Туго натянутые цепи преграждали вход в гавань чужим судам и опускались перед своими. Среднеазиатский землепроходец XI века Насир-и-Хусрау упоминает о таком приспособлении, описывая крупный мусульманский порт Акку на восточном побережье Средиземного моря: «Город окружен прочной каменной стеной, с южной и западной стороны омывается морем. На южной стороне лежит и гавань. Большая часть прибрежных городов имеет гавань, которая устраивается для охраны судов. Это нечто вроде конюшни, задняя стена которой прилегает к кремлю, а две другие вдаются в море. Вход в нее шириной около 50 гезов (=37,5 метра), и стены там нет, протянуты только цепи от одной стены к другой. Когда хотят впустить в гавань корабль, цепи ослабляют так, что они опускаются под воду и корабль проходит по воде над ними. Затем цепи опять поднимают, чтобы никто чужой не мог напасть на корабли...» (Перевод Е. Э. Бертельса.)

Другие города, построенные арабами у моря, в сравнении с Басрой, Багдадом и Махдией имели меньшее значение и могут быть названы лишь для того, чтобы вновь напомнить о широком размахе арабского мореплавания. Таковы, например, Мансура, крайняя прибрежная точка на востоке халифата, неподалеку от доисламского Дайбула в устье Инда, завоеванного мусульманами в 712 году; Кулзум при выходе нильского канала в Красное море, процветавший в первых десятилетиях раннего ислама, когда через его порт шли перевозки египетского хлеба в Аравию, потом угасший; Хандак (нынешняя Кандия или Кания) на Крите, основанный в 825 году изгнанниками из арабской Испании. Несомненно, что новые опорные точки возникали и на крайних западных побережьях мусульманского мира, откуда начинался великий торговый путь на Восток.

Простиравшийся вдоль всего мира, известного раннему средневековью, от Гвинеи до Кореи, он становился полнокровным на Балеарских островах, где североафриканские арабы продавали еврейским купцам золото, приобретенное у гвинейских племен. Драгоценный товар – конечно, с большой наценкой – перепродавался европейским потребителям, и крупная прибыль позволяла снаряжать суда за многообразными дарами восточных земель. В одиночку и вереницами парусники уходили к водам Восточного Средиземноморья, откуда направление раздваивалось: одни из прибывших устремлялись к Антиохии (нынешней Антакье в Турции), а оттуда по Евфрату спускались к Багдаду; другие шли к

92

Александрии, рассчитывая через Суэцкий перешеек выйти в Красное море и добраться до Адена.

Не надо, естественно, думать, что одни и те же купцы – арабские в значительной мере, но не исключительно – проплывали весь огромный путь, начало которого нам только что открылось. Багдад и Аден, Басра и Хурмуз потому и стоят особняком в морской истории халифата, что для большинства «торговых гостей», стремившихся к ним с Запада и Востока, они были крайними пунктами: здесь встречались товары из разнообразных стран средневекового мира, и самый притязательный вкус мог найти себе удовлетворение. Торговцу из исторически знаменитой Сеуты, благословившей первую арабскую переправу на Пиренейский полуостров, негоциантам из крупных портов испанского побережья, развитых арабами,– Альхесираса, Альмерии, Аликанте, Кадиса, Картахены, Малаги – незачем было везти андалусскую парчу в Китай, чтобы приобрести тамошний фарфор, или в Индонезию, чтобы выменять ее на пряности,– то и другое само просилось к ним в руки на берегах Тигра, Аденского и Персидского заливов. Наличие у сквозного торгового пути ответвлений на Багдад и Аден было удобно иноземным и арабским купцам, каждый из которых более всего помышлял о безопасности торговли: в случае политических потрясений на одной трассе всегда – это показала история – сохранялась возможность обхода по другой. Перед утверждением ислама междоусобные войны в южной Аравии заставили караваны купеческих судов избрать другой путь – по Персидскому заливу; это привело к утрате гаванями на Красном море их международного значения и способствовало возвышению Басры и Багдада. Наоборот, после X века, когда необратимый распад государства халифов сопровождается разрушительными смутами, вспоминают о «доброй старой дороге», устремляются к Адену; тогда – во многом благодаря оживленной и упорядоченной заморской торговле фатимидского Египта – вновь расцветает разносторонняя деятельность приморских городов западной Аравии; среди них яркая звезда древней Джидды светилась даже в XV столетии, когда в этом многое повидавшем порту грузились и разгружались товары богатого купеческого дома Каримитов, который вел торговлю между Египтом и Дальним Востоком.

Следует иметь в виду еще два обстоятельства, приводивших к тому, что Аден и Багдад были крайними пунктами многих торговых путешествий. В составе негоциантов наряду с арабами находились и представители других народов; они, как правило, неохотно отправлялись в дальние края, отдаляясь от привычной обстановки, и уж если они могли сбыть

93

и приобрести все желаемое в срединной части халифата, то незачем было пускаться в путь за тридевять земель, где маячили призрачные золотые горы. Как и всегда в жизни, бывали исключения: например, оманец с персидским именем Исмаилуя торговал в Восточной Африке, оманский же еврей купец Исаак – в Индии, целые группы купцов – зороастрий-цев, евреев и христиан – обосновались со своими товарами в китайском порту Гуанчжоу... Но второе место арабского среди всех языков Индонезии и восточноафриканского побережья – этот факт говорит сам за себя. Затем «торговые гости» среднего достатка нередко стремились к сокращению количества посещаемых гаваней, ибо в каждой из них путешественников жадно обирали местные царьки и их многочисленная челядь. Упругие стихи «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели увековечили образ правителя индийского порта Кулам – раджи, пирующего в обществе главы тамошней колонии арабских купцов. Как повествуют источники, благородного властелина не удовлетворяли доходы от налогов на иноземную торговлю в городе: пользуясь выгодным положением Кулама на юге полуострова Индостан, у стыка западной и восточной частей океана, он взимал по тысяче дирхамов (приблизительно три килограмма серебра) с каждого проходившего судна за допуск в Бенгальский залив и китайские воды. На дальнем западе, в Александрии, испанский паломник в Мекку и Медину Ибн Джубайр был свидетелем узаконенного разбоя таможенных властей на судне, везшем его по Средиземному морю: «Чиновники султана взошли на палубу, чтобы взять на учет все, что прибыло. Они выделили мусульман, записали их имена, приметы... спросили у каждого, какие товары и наличные деньги он имеет, дабы взыскать налог со всего этого, не справляясь, прошел ли год со времени последней уплаты. ...В таможенном помещении можно было задохнуться от давки. ...Руки [таможенных чиновников] рылись в вещах, проверяя все, что могло там находиться. ...И в это время, из-за того, что все [рывшиеся] руки перемешались, а давка увеличивалась, много вещей исчезло». Ибн Джубайр и Руставели – современники, это делает рисуемую ими картину особенно выпуклой и достоверной. После этого нас не удивляет сообщение в уже упоминавшемся египетском документе, относящемся приблизительно к тому же XII веку: аденский купец Мадмун, погрузив на шедшее в Каир судно 60 верблюжьих тюков лака, поместил с ними рядом 8 тюков перца и 100 пар одежды, рассчитывая, что деньги, вырученные от продажи двух последних товаров, должны покрыть его расходы в портах Красного моря на уплату местных сборов.