Текст книги "По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия "

Автор книги: Теодор Шумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Такая черта, как выдача флотскому составу жалованья главой государства, конечно, весьма показательна. Канули в Лету времена Умара с их бедуинской психологией, столь часто и решительно влиявшей на политику зревшей мусульманской державы; противоборство мединского халифа и его дамасского наместника стало достоянием истории. Теперь, когда обладание флотом принесло арабам столько побед, столько сокровищ, так укрепило их веру в себя, трудная и опасная служба на кораблях вознесена была на пьедестал всеобщего почитания, плавучие армады сделались гордостью каждого из обособившихся мусульманских государств Средиземноморья. При этом следует помнить, что, согласно религиозным канонам, участники сражений с «неверными» получали четыре пятых захваченной добычи, халифу же поступали только оружие и пленники. «Служащие во флоте,– говорит В. Р. Розен в «Императоре Василии Болгаро-бойце», следуя показанию историка ал-Макризи (1364– 1442),– пользовались почетом и уважением. Всякий желал считаться в их числе и всеми мерами старался быть зачисленным во флот». «Службой на флоте дорожили, для зачисления во флот пускали в ход все пружины»,– продолжал он в той же книге, исходя из сообщений своего автора.

68

Всеобщая тяга на корабли позволила сделать плавание с военными целями добровольным и предъявить более высокие требования к добивающимся зачисления. «Во флот не принимался ни один тупой или неопытный в военном деле человек»,– отмечает Розен вслед за Макризи. Итак, материальная заинтересованность каждого мусульманина – простейшая и главная причина успехов арабского оружия на море. Но разве на суше было иначе? Нет, однако положение на морском театре военных действий имело свою особенность – противная сторона, Византийская держава, недостаточно продуманной политикой на акватории Средиземного моря как бы сама способствовала победам вражеских флотов: добыча, попавшая в руки византийских моряков, шла императору, а население приморских областей облагалось разорительным налогом («подымной податью») на содержание кораблей. «В... государствах, владеющих морским берегом, степень заботливости о флоте (военном и торговом) в большинстве случаев может служить мерилом государственной мудрости правителей»,– роняет В. Р. Розен в «Болгаробойце». Положение на византийском флоте оттеняло преимущества службы в арабских военно-морских силах, и, вероятно, далеко не единичными были случаи, когда в состав мусульманских флотских экипажей и морских отрядов вливались перебежчики из неприятельского стана и начинали на новой почве свою вторую жизнь. В этой связи кроме знаменитого Льва Триполитаника среди высшего командного состава, генералитета мусульманских флотов, следует, быть может, назвать вольноотпущенника Язамана, прославленного флотоводца, действовавшего в конце IX века,– его имя и общественное положение склоняют к мысли об иноземном происхождении этого человека. Рядовые пришельцы из неарабского мира, конечно, остались безвестными.

«Мы привыкли причислять магометанскую империю к Востоку,– читаем у английского исследователя Т. Эрнол-да.– Но если вспомнить, что она простиралась до Атлантического океана, побережий Марокко и Португалии, вдоль всей Северной Африки и Египта, включала в себя Палестину, Сирию и, если следовать дальше на восток, Месопотамию, мы получим территорию, которая уже однажды составляла часть Римской провинции, и нам станет ясно, что эта новая империя была средиземноморской силой».

Столь важный вывод неожиданно подтверждается странным обстоятельством, отмеченным во многих источниках: несмотря на вражду между государственными новообразованиями, возникшими уже в первые века ислама на развалинах некогда единой мусульманской державы,

69

восточный халифат проявлял живой интерес к деятельности арабских флотов Испании и Северной Африки, всячески поощряя их завоевательные походы. Все неестественное естественно, и трогательное поведение врага перестает быть странным, если учесть, что действия арабских кораблей на Средиземном море отвлекали Византию от давления на сирийские пограничные линии. Благодаря морскому могуществу африканского и пиренейского халифатов эти линии, находившиеся на переднем крае нескончаемых арабо-византийских войн, смогли просуществовать около полутора столетий – с 786 по 926 год.

Но пробил исторический час, последовательное расширение государства преемников пророка, направлявшееся из Медины, затем из Дамаска и, наконец, из Багдада, удлинявшее сеть опорных баз флота, привело к распаду скоротечного единства и распрям, ослабившим все обособившиеся единоверные части былого халифата. Развитие центробежных устремлений сыграло драматическую роль для арабского военного мореплавания – оно пало под натиском более устойчивых сторонних сил, недостаточно поддержанное изнутри.

Дау – арабское быстроходное парусное судно

ХОЖЕНИЯ

ЗА ТРИДЕВЯТЬ МОРЕЙ

...В эту лунную ночь ич Багдада Уплывал я в чужие края.

Г,. Васильев (стих. «Синдбад-', журн. «Восток», кп. 5, М.– Птрг., 1923)

Теперь мы переносимся к Индийскому океану. Обширные водные пространства, омывающие берега уже самой Аравии, а не завоеванных ею земель, имеют особое значение в истории арабского судоходства: здесь оно сделало свои первые шаги, выработало приемы и средства для осуществления дальних плаваний; здесь было заложено все то, что составляет содержание арабского вклада в западную навигацию. Торговое мореплавание на индоокеанской акватории в условиях мира позволило на данном историческом примере утвердить вывод, что мир не только древнее, но и целесообразнее войны. Не следует, конечно, думать, что под небом восточных морей была разлита сплошная благодать – так считать было бы столь же неосторожно, как и не замечать купеческих флотилий, осуществлявших торговые операции на Средиземном море, охваченном пламенем сражений; пиратство в Красном и Аравийском морях, Персидском и Бенгальском заливах переходило из века в век, стычки между флотами империй Востока тоже не могут быть убраны за кулисы открывающейся нам сцены. Однако, пока мы не переступаем границ позднего средневековья, можно назвать Средиземноморский бассейн морем войны, а Индийский океан – морем мира.

Еще задолго до новой эры утлые суда из аравийского «морского придатка» Вавилонии направляются в далекий

71

Малабар за строительным лесом и, следуя каботажными маршрутами, после долгого и опасного пути доставляют высокоценные стволы к северному побережью Персидского залива. То, что Индийский океан – море мира, подтверждается и в более позднее время, когда расцветают, набирая все большую силу, торговые связи сабейского царства с той же Индией и со странами Индоокеанской Африки. Мир на необозримых водах, омывающих южные побережья Азии, уже в непосредственно предъисламские века способствовал возвышению арабских купеческих колоний, одна за другой возникавших на восточноафриканском берегу, на Сокотре, на линии от Гуджарата до Цейлона (Шри-Ланка), включая Лаккадивский и Мальдивский архипелаги, у древних причалов Индонезии и Малакки. Сам Аравийский полуостров исстари имел то, что было порождено деятельностью этих колоний,– стоянки торгового флота, судоремонтные мастерские, судостроительные верфи в Адене, ал-Мудже (Мохе), Хисн ал-Гурабе, Маскате. Международная морская торговля (в основном транзитная) сделала южноаравийских купцов «богатейшими людьми в мире», как отзывается о них Ага-тархид, географ из Александрии, около 110 года до н. э.; это определение раскрывается в афористически звучащих словах писателя Плиния (23—79): «...арабы живут тем, что дают их моря».

И в пору халифата мирное экономическое проникновение арабов на восточноафриканское побережье, средний и дальний Восток принесло гораздо более прочные результаты, нежели те, которые могло бы дать насильственное завоевание. История показала, что громадная – от Испании до Индии – держава преемников Мухаммада, созданная силой оружия, постепенно распалась под влиянием центробежных стремлений, и сама столица тогдашнего полумира пала к ногам чужеземных солдат. Наступление арабских флотов на средиземноморской акватории привело к блистательным, но скоротечным успехам. Четыре вооруженных морских похода из Бахрейна в Персидском заливе на восток, осуществленные в 636—641 годах, завершились напрасными жертвами и разочарованием; тогда-то халиф Умар и дал себе слово забыть о море. Но торговое судоходство от берегов Аравии и к ним, опираясь на давние связи, естественно, стало важной частью экономической жизни восточных стран, их сложившихся товарных взаимоотношений. Плавание купеческих судов открывало перед арабами все новые рынки для сбыта разнообразных товаров и все новые предметы обмена; политические события, потрясения в отдельных районах мусульманского мира и за его пределами,, как

72

правило, мало влияли на размеренное течение международной торговой жизни – она шла своим чередом. Ложь, вероломство, подлость; несмываемый позор истории – работорговля; все низменные пороки, заложенные в природе классического купца,– все это, конечно, было, и все это лишает описываемую сейчас область человеческих взаимоотношений права на безупречную характеристику – но мы говорим здесь о самом явлении, а не о его родимых пятнах.

Итак, насколько резко победа ислама изменила положение аравийской державы па средиземноморской акватории, настолько в Индийском океане торжество магометанства не ознаменовалось качественными переменами: связи арабских купцов с иноземными сложились уже слишком давно, и самые убежденные ревнители повой религии, даже наиболее фанатичные из них, отнюдь не желали ради идейных новшеств поступаться прозаическими материальными интересами, нарушать установившийся ход вещей. Скорее можно говорить о количественных изменениях, о поступательном росте числа участников торговых сделок и об увеличении общего оборота. Вызывалось это, во-первых, тем, что завоевание бедуинскими армиями новых стран значительно расширило гильдию негоциантов и ассортимент предлагаемых заморью товаров; во-вторых, появился новый слой арабского купечества – инакомыслящие, бежавшие от религиозных преследований в халифате за рубежи державы, осевшие в торговых городах немусульманского Востока и занявшиеся торговлей «колониальными», как позже говорилось, товарами. Все это влило свежую кровь в старый организм, на древних корнях поднялась новая поросль. Естественно, расширилась и сеть морских маршрутов, потребовавшая от капитанов накопления дополнительных знаний; для взаимопомощи на дальних и тревожных дорогах суда начинают нередко идти флотилиями; можно предположить, что они избирали кильватерный строй, следуя за флагманом, где находился наиболее опытный и авторитетный знаток моря.

Состав перевозимых товаров убеждает в том, что в пору халифата индоокеанская торговля арабов испытывала прежде всего количественное наращивание. Древнейшая статья ввоза – строительный и корабельный лес, который поставляла Западная Индия,– в полной мере сохранила свое место в номенклатуре предметов обмена, ибо при том, что ливанские стволы ценились высоко и деятельно использовались в судостроении, тиковое дерево с Малабарского побережья Индии в силу особых технологических свойств не знало соперников: построенный из него корпус корабля при условии постоянного пребывания в воде мог служить

73

двести лет. Использование такого материала, конечно, имело смысл и при постройке зданий во влажной обводненной местности, и эту мысль подкрепляют известия средневековых авторов о том, что в одном из крупнейших портов халифата, Сирафе в Персидском заливе, возвышались многоэтажные дома из индийского тика; проживали в них, как правило, потомственные мореходы – старые капитаны, удалившиеся на покой, их дети и внуки.

Ладан из благовонных рощ южной Аравии, давший имя старому караванному пути вдоль восточного берега Красного моря, и золото из Софалы в Индоокеанской Африке замыкают пережившую множество царств и бессмертных правителей триаду самых ранних статей международного обмена Востока. Дальнейший перечень введет в наше изложение большой ряд новых географических названий, и это позволит представить картину движения товаров с достаточной степенью подробности.

Восточноаравийские воды таили столь замечательную и нескудеющую сокровищницу, как жемчужные ловли Бахрейна. Промысел здесь, весьма развитый, существовал исстари, но и в XV веке, по сообщению уроженца недальнего Джульфара, знаменитого мореплавателя Ахмада ибн Маджида, включившего Бахрейн в десяток «великих», т. е. важнейших для арабской торговли островов Индийского океана, в районе ловель скапливалось до тысячи кораблей, пришедших за жемчугом. Побережья архипелага были усеяны поселениями, в которых жили моряки и ныряльщики. Первые имели свои суда или работали на чужих, вторые занимали самую нижнюю ступень общественной лестницы; вынужденные нырять с открытыми глазами, нещадно обсчитываемые купцами и перекупщиками, жившие впроголодь, они рано старились и слепли, уступая место новым поколениям обреченных. Бахрейнский жемчуг ценился высоко, арабы очень дорожили этой национальной статьей дохода. Другой район ловель – у берегов Цейлона – тоже давал первосортную и обильную добычу, однако, во-первых, большая удаленность и, во-вторых, иноземное соперничество ставили в заморской торговле халифата сказочно богатый остров на второе место.

Вообще же по количеству статей вывоза Цейлон в международных обменных связях в Индийском океане во все века не имел равных. Кроме жемчуга и золота арабские суда доставляли оттуда серебро, олово, рубины, топазы, сапфиры, алмазы, изумруды, яхонты, слоновую кость, панцири черепах, бамбук, алоэ, лекарственные травы, кокосовые орехи, перец, мускус, корицу, шелк и чай. Лишь по отдель

74

ным предметам этого списка сказочная земля имела соперников: о золоте и жемчуге уже говорилось, а оловом славился еще Сиам (нынешний Таиланд), серебром – Нубия (Судан), рубинами – Бадахшан в Средней Азии, слоновой костью – Сомали, алоэ – остров Сокотра. Некоторых драгоценных камней не было и на Цейлоне. Их привозили из разных мест. Так, из Нишапура (Иран) шла бирюза, из Маваран-нахра – яшма, с африканского побережья Средиземного моря (Магриба) – горный хрусталь, из Абиссинии (нынешней Эфиопии) – оникс и малахит, из Хадрамаута – белый мрамор, из Хорасана (Средняя Азия) – гранатовый камень, из Нубии – наждак.

На исходе первого десятилетия после смерти основателя ислама, когда армии бедуинов хлынули в нильскую долину, указом второго преемника пророка – Умара был восстановлен канал от Нила в Красное море, строительство и поддержание которого в древности связано с именами фараонов Сети (1326 год до н. э.) и Нехо (611 – 595), персидского царя Дария (521—486), эпигонов из династии Птолемеев (323—30) и римского императора Траяна (98—117). По этому кратчайшему пути караваны судов перевозили египетскую пшеницу в Аравию, раскинувшуюся бесплодными степями и пустынями между трех морей. Другой житницей позже стал район Хурмуза на иранском берегу Персидского залива. Кроме пшеницы оттуда отправляли рожь и рис, вино, соль, киноварь, индиго. Особой статьей вывоза были верховые лошади; одного из таких мускулистых красавцев с атласной шерстью здесь (в Гурмызе) купил на исходе 60-х годов XV века русский купец из Твери Афанасий Никитин; затем он свел его на местное судно – «таву», под парусами которой добрался до побережья «Индейскыя земли».

Упоминание о парусах переносит нашу мысль к поставщикам тканей. Ткацкое производство было развито в ряде мест – среди пунктов, откуда его изделия поступали на рынок, исторические источники называют столь удаленные друг от друга географические точки, как Убуллу и Сираф на Персидском заливе, с одной стороны, Йемен – с другой, северную Индию и малабарский порт Каликут – с третьей; из североиндийских областей шел и хлопок-сырец. К этому списку, естественно, должны быть присоединены китайские земли с их древней статьей вывоза – шелком; наряду с фарфором и мускусом товар этот занимал весомое место в международной торговле Китая. Среди перечисленных местностей не следует забывать о сравнительно менее знаменитом Занзибаре на подходе к Восточной Африке с его

75

шелковыми и хлопчатобумажными тканями, а также о Египте, вывозившем кроме всего прочего лен, папирус и бумагу.

Коснувшись корабельной парусной оснастки, уместно сказать о введении металлического крепления на арабских судах индоокеанских линий. Это крепление ввел наместник Ирака при первых Омейядах Хадджадж ибн Юсуф в конце VII века. До этого суда арабов, плававшие по Индийскому океану, сшивались пальмовыми или тростниковыми волокнами или же бамбуковыми гвоздями. Объяснение этому надо искать в относительной дешевизне древесины, в простоте приемов, бывших в ходу при их обработке, тогда как добыча железной руды и ковка гвоздей из металла требовали больших затрат. Судовладельцу, кем бы он ни был – купцом ли, разбогатевшим на заморской торговле, моряком ли, вышедшим из низов и едва начавшим выбиваться в люди, всякие дополнительные расходы были ни к чему – его интересовала прежде всего прибыль. Естественно, что нововведение сурового, по отзыву летописцев, наместника не слишком привилось, он же, обладавший большой силой на сухопутье, не имел достаточных средств, чтобы заставить морских странников уважать его предписания. Поэтому и через много столетий после него европейские путешественники, прежде всего Марко Поло, видели в разных гаванях Индийского океана арабские суда, сшитые растительными нитями. Отсюда можно предполагать, что в халифате ввоз легкого судостроительного материала всегда занимал более или менее заметное место в торговле. Действительно, исторические источники называют многие острова между Африкой и Малаккой, прежде всего Мальдивский и Лаккадивский архипелаги, в качестве поставщиков кокосовой пальмы, стволы которой, а в особенности волокно, высоко ценились на верфях Западной Азии.

Верфи, обслуживавшие индоокеанское судоходство, располагались преимущественно по южному и восточному побережью Аравии, главным образом в Омане, где Маскат был центром кораблестроения. В сравнении с другими пунктами, даже с Аденом, Хисн ал-Гурабом и ал-Муджей, где судостроительный промысел широко развивался с древности, производство в Маскате достигло такого размаха, что отсюда готовые суда, приобретенные разноплеменными покупателями, расходились по всему Востоку. Столь показательный образец переработки – сырья чужеземного происхождения, говорящий об уже довольно высокой ступени развития экономических связей, заставляет вспомнить о другом подобном случае, тоже небезынтересном для нас, тем более что здесь в единый процесс было вовлечено большее число участников: речь идет

76

об индийской стали. Арабы, в больших количествах вывозя из Африки железную руду, переправляли ее не к себе на родину, а в Индию. Из нее здесь выплавлялась высококачественная сталь, поступавшая уже в пределы халифата, к ремесленникам Аравии и Сирии. Искусные мастера выковывали из отливавших матовым блеском листов и слитков знаменитые йеменские мечи и кольчуги, дамасские клинки и предметы мирного быта, которые широко вывозились на внешний рынок. Арабский потребитель высоко ценил индийскую сталь, которую назвали «Алхинд» – Индия.

Высокий для своего времени уровень ремесленного дела в халифате породил еще одну полнокровную статью арабского ввоза. Известно, что мастерские в городах древнего Двуречья продлили свой тленный исторический час, оставив на удивление поздним векам образцы тонкой художественной обработки заготовок из розового, эбенового, сандалового дерева. С падением вавилонской державы и последующими переменами в судьбах народов Переднего Востока эта самобытная отрасль городского труда значительно сникла, и более или менее крутое ее возрождение начинается с расширением международных морских связей в пору государства халифов. Полного замирания, конечно, никогда не было – природа человеческая упорна в поисках средств существования и в стремлении к прекрасному; если обратиться к живой исторической картине, то можно видеть, что, например, высокое развитие персидского мореплавания при Сасанидах, обеспечивающее бесперебойную доставку разнообразного заморского сырья, само по себе создавало благоприятные условия для процветания ремесел. Держава халифов поглотила Персию и ряд столь же высоко развитых стран; судьба побежденных книжников оказалась в руках полуграмотных победителей – но торжествующие кочевники не желали убивать курицу, несущую золотые яйца: от крайнего запада Европы до крайнего востока Срединной Азии рядом с призывами муэдзинов по-прежнему разносился дробный перестук молотков из кустарных лавок; расширение морских связей давало древним занятиям все новый и новый импульс. В мусульманское время ценные сорта дерева – сандал, эбеновое и розовое – привозились уже не только с Малабарского берега Индии, как много столетий назад, но также из Индонезии и Сомали.

Смолистое вещество, испускаемое кашалотами,– знаменитая амбра – (от арабского «анбар») издавна привлекало к себе внимание восточных парфюмеров. Амбра широко поступала на рынки халифата, и четыре области соревновались за честь, а скорее выгоду быть главным поставщиком: Сомали, Мадагаскар, Занзибар, Оман. Другие благовония и пряности

77

доставлялись из Индии, Индонезии, отчасти из Берберы, давшей имя заливу вдоль южного побережья Аравии – с востока и из полуденной страны корабли везли к мусульманским землям имбирь и корицу, перец и ладан. Этот список товаров остается . завершить ради полноты картины перечислением следующих статей ввоза, тоже игравших немалую роль в морской торговле, однако располагающихся несколько в стороне от основного направления: помимо Цейлона слоновая кость отправлялась в халифат с восточного побережья Африки и Занзибара; последний предоставлял арабским купцам также рис, мед, воск, раковины; из Мадагаскара вывозился бетель, из Берберы – папирус, из Момбасы – шкуры леопардов; наконец, Сирия доставляла в мусульманские гавани металлические и стеклянные изделия. Индия с Индонезией кроме товаров, о которых уже говорилось, отправляли арабам краски и минералы, а дальние тюркские и славянские земли – меха. Все восточное полушарие оказалось вовлеченным в круговорот морской торговли, где с постройкой портов Басры и особенно Багдада арабы начинают играть все более возрастающую роль.

Поэту Саади, жизнь которого пролегла между 1184 и 1292 годами, принадлежит небольшой рассказ, рисующий живую картину международных связей рядового жителя мусульманской державы той поры:

«Я видел, однажды арабского купца. Он имел сто пятьдесят вьючных верблюдов и сорок рабов и прислужников.

На острове Кеш (в Персидском заливе.– Т. Ш.) он... докучал мне пустыми речами: «Есть у меня в Туркестане приятель, в Индостане имею запасы разных товаров...»

То он мне говорил, что намерен ехать в Александрию, ибо там сладостен воздух, а то восклицал: «Нет, не поеду: море опасно, Саади; я хочу одно путешествие совершить, и когда я его совершу, проведу остаток жизни в своем доме: брошу торговлю».

И спросил я купца: «Куда же ты намерен отправиться?» Он ответил: «Персидскую пемзу хочу я в Китай повезти. Я слыхал, что там пемза в цене, а из Китая китайский фарфор я в Грецию повезу, а греческий шелк в Индию я переправлю, индийскую сталь – в Алеппо, стекло из Алеппо я повезу в Йемен, йеменские ткани в Персию я повезу...»»

(Перевод К. Липскерова)

С. Гойтейн, в недавние годы исследовавший исторические документы в Каире, обнаружил в них ряд интересных сообщений, тем более важных для науки, что они относятся к столь пока недостаточно проясненному времени, как первые

78

века нашего тысячелетия. Так, некий Мадмун, глава еврейской купеческой общины в Адене, отправляя в Каир шестьдесят верблюжьих тюков лака, добавил к этому грузу восемь тюков перца и сто пар одежды: выручка от продажи последних должна была возместить ему расходы на уплату таможенного сбора в портах, куда приходилось заходить судну с лаком во время пути по Красному морю. В следующей главе будет сказано о разорительных порядках и поборах в александрийской таможне, тогда нам придется еще раз вспомнить о Мадмуне. Пока же мы можем отметить, что даже на судне, перевозившем товары одного купца на сравнительно небольшое расстояние, мог находиться сложный набор грузов.

При всей кажущейся завершенности перечень товаров, которые перевозились на арабских судах по Индийскому океану в средние века, будет неполным, если забыть о живом грузе в душных и полутемных трюмах – о рабах. Их привозили в халифат из тюркских и славянских земель, в частности из восточной Адриатики, но главным источником процветания мусульманской работорговли была охота на людей в Индо-океанской Африке. Отсюда после каждого удачного лова арабские надсмотрщики сгоняли толпы связанных туземцев на суда, которые затем шли преимущественно к Оману и южноиракскому побережью. Купцы из разных стран, частые гости на аравийских невольничьих рынках, развозили купленных африканцев по всему Востоку; в китайской исторической хронике за 813 год упоминаются четыре раба из восточно-африканской области Заидж, привезенных к берегам Поднебесной империи яванским посольством. Внутри халифата рабский труд имел широкое распространение в ремесленном и сельскохозяйственном производствах, в торговле и домашнем хозяйстве, а также на кораблях. Он приносил большие доходы, и доставка все новых и новых партий «живого товара» черным пятном лежит на страницах истории арабского мореходства. Следующий рассказ из книги морских повествований X века «Чудеса Индии», о которой уже шла речь, показывает нам, до каких глубин страсть к наживе опустошала человеческую душу – не здесь ли предыстория порока маркиза де Сада, садизма?

«Рассказал мне Исмаилуя и другие моряки, что в триста десятом году (922—923 годы европейского летосчисления.– Т. Ш.) он выехал на своем корабле из Омана в Канбалу (остров Пемба у восточноафриканского побережья.– Т. #/.). По дороге ветер усилился и забросил судно в Со-фалу зинджей (жителей области Зандж.– Т. Ш.). «Присмотревшись к этой местности,– говорит капитан,– я понял, что

79

мы попали в страну зинджей-людоедов. Уверенные в своей гибели, остановившись здесь, мы совершили омовение, покаялись богу в своих грехах, прочитали друг для друга предсмертную молитву. В это время туземцы окружили нас на своих лодках и заставили въехать в гавань. Мы бросили якорь и сошли с ними на землю. Они повели нас к своему царю. Это был юноша с привлекательным для зинджа лицом и прекрасно сложенный. На его расспросы о нас мы заявили, что приехали сюда намеренно. «Лжете,– сказал царь.– Вы ехали не к нам, а в Канбалу. Это ветер занес вас в нашу страну».– «Так оно и есть,– признались мы,– мы солгали только для того, чтобы заслужить твою милость».– «Разгрузите свои товары и торгуйте,– сказал царь,– никто вам не сделает зла». Мы развязали свои тюки и стали торговать. Торговля шла прекрасно, без пошлин, без каких бы то ни было налогов. Мы только поднесли царю подарки, и он со своей стороны отдарил нас еще богаче. В этой стране мы оставались несколько месяцев; когда наступило время отъезда, царь по нашей просьбе отпустил нас. Мы покончили со всеми делами, нагрузили корабль товарами и уведомили царя, что окончательно приготовились в путь. Царь проводил нас на берег со слугами и придворными своими, он даже спустился в лодку и в сопровождении семи прислужников приехал и поднялся на судно. Но когда они взошли на корабль, я сказал себе: «Этого царя можно продать на оманском рынке за тридцать динаров; слуги его стоят не меньше ста шестидесяти динаров; да одежда их стоит динаров двадцать. Таким образом, мы, не подвергаясь никакому риску, выручим с них по меньшей мере три тысячи дирхамов». Я крикнул матросам, чтобы они подняли якорь и развернули паруса. А царь в это время дружелюбно прощался с нами и упрашивал нас возвратиться, обещая в будущем оказать нам новые милости, если мы вернемся в его страну. Но заметив, что паруса подняты и судно уже отчаливает, он изменился в лице и сказал: «Вы уезжаете? Так я распрощаюсь с вами» – и приготовился спуститься в лодку. Но мы перерубили канат, которым лодка была привязана, и сказали царю: «Ты останешься с нами. Мы отвезем тебя в нашу страну и там вознаградим тебя за благодеяния и отплатим за все, что ты сделал для нас». «Чужеземцы! – ответил царь.– Когда вы оказались в моей власти, подданные мои хотели вас съесть и забрать ваше имущество, как они это делали с другими. Но я облагодетельствовал вас и не взял от вас ничего; я был настолько милостив, что пришел прощаться с вами на корабль. Воздайте же мне по справедливости, возвратите меня на родину». Но мы и не думали о его словах и не обратили

80 '

на них внимания. Ветер усилился. Не прошло и часа, как земля скрылась из глаз; а когда осенила нас ночь, мы выехали в открытое море. Утром мы поместили царя и слуг его вместе с другими рабами – их было около двухсот голов – и обращались с ними точно так же, как и с остальными невольниками. Но царь воздерживался от слов, не обращался к нам больше, ни о чем нас не просил и не смотрел на нас, как будто мы были совершенно незнакомы друг с другом. Приехав в Оман, мы продали царя и его слуг вместе с другими рабами».

(Перевод Р. Л. Эрлих)

Слова о рабах («их было около двухсот голов») показательны в трех отношениях: во-первых, такое количество их на одном судне указывает на большой объем работорговли, во-вторых, на высокую грузоподъемность арабских средневековых плавучих средств, а в-третьих, употребление слова «головы» в качестве единицы измерения кратко, но выразительно свидетельствует о том, что люди, оказавшиеся во власти других людей, приравнивались последними к рабочему скоту.

Когда в человеке сохраняется хотя бы малая искра достоинства, он не может мириться с попранием личной свободы; стыд и гордость заставляют его поднять руку на то и тех, кто отнимает у него естественное право на независимое существование. Сознание своей правоты множит и беспрестанно обновляет его силы. Еще в 869 году разразилось зревшее под неверной оболочкой призрачного покоя, всеобщего благоденствия восстание африканских невольников, в ходе которого, как отмечает знаток мусульманской истории Август Мюллер, вчерашний «живой товар» оманских рынков – впервые распрямившиеся люди «мстили своим прежним господам за дурное обращение и несправедливости», и к ним «отовсюду стекались рабы и бедняки». События охватили весь юг Ирака, столичной области халифата, и восстановить старые порядки армия державы, завоевавшей полмира, смогла только через четырнадцать лет.