Текст книги "Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб (СИ)"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

 – Пан Всеслав, а ты не боишься собственной невесты? – внезапно спросил пан королевский мечник.

 – Мне-то чего бояться? Я же не миссионер из Магдебурга, – ехидно ответил Всеслав. – А моя невеста только их и недолюбливает.

 – То, что ты – не миссионер – это очевидно, – признал пан Герхард. – Иначе ты бы озаботился воспитанием будущей жены.

 И он таки направился к своему коню.

 – Какой все-же конь прекрасный, – опять заговорила Любава. – У кого вы храбро отбили этот удивительный трофей.

 Пан Герхард не выдержал и принялся рассказывать о недавнем нападении лютичей-поморян. Любава слушала, не перебивая. Время шло. Но тут снаружи раздались голоса спутников пана мечника. Тот спохватился и повел коня к выходу из конюшни.

 – Ну ладно, – тихо проговорила Любава, когда паны охотники на людей ускакали, – хоть немного мы их задержали.

 Они со Всеславом вышли из конюшни, к ним подошел Творимир, расседлывавший коня в соседней конюшне неподалеку.

 – Вы слышали новость? Во Вроцлав приехала княгиня Предслава со свитой.

 Пан Герхард быстро доехал до деревни, но когда он, чуть впереди на белом жеребце, и два его спутника очутились в узком проулке между дворами с низкими скругленными загородами, как конь пана мечника перепугано встал на дыбы. К ним навстречу по проулку нагло пер здоровенный черный бык. Его, видать, пытались приспособить к сельским работам, но как только эту величественную животину принялись кусать слепни и оводы, так огромный бык легким движением мощных плеч сбросил ярмо, развернулся и потрусил к речке за деревней. Терпеть общество кровососущих тварей он был не намерен. А намерен он был улечься в воде и ждать, пока наступит вечер. И с такими намерениями, склонив рогатую голову к земле, абсолютно непослушный, он быстро бежал навстречу пану Герхарду. Неизвестно, кто сообразил, что делать, пан мечник или его конь, но белый жеребец в мгновение ока перескочил невысокую загороду и оказался в чужом дворе. Предназначенная для защиты от вупыряк скругленная загорода для коня препятствием не была. Черный бык, заинтересовавшись, забыл даже на время о кровососущих насекомых, остановился и всунул рогатую морду между прутьями загороды. Пан Герхард, невольно опустив глаза к загороде, увидел прицепленных к ней дождевых червей и парочку ужиков, висевших по обе стороны от черной рогатой морды быка. Испуганный белый жеребец храпел и норовил пуститься вскачь, подальше от рогатого ужаса. Но тут кровососущие твари налетели на быка очередным облачкам, тот сердито замычал, вынул морду из прутьев загороды и продолжил неспешный бег к реке. Конь пана Герхарда успокоился далеко не сразу, потом пришлось ждать, пока подъедут два его спутника, кони которых ускакали от быка куда подальше. И нескоро пан мечник поехал разыскивать дом деревенского старосты, который должен был ему все рассказать о жителях своей деревни. В результате, когда паны охотники с прихваченным старостой добрались до самого крайнего в деревне домика, тот был совершенно пуст.

 – А ну, говори, скотина, где постоялец этого дома! – обозлено закричал пан мечник и ударил хлыстом здоровенного мужика, старосту деревни. – Развели язычество. Почему всюду черви развешаны?!

 Староста валялся в ногах, суетливо обещал немедленно отовсюду убрать червей с заборов и ужей с веток деревьев, но выдавать беглого отца Афанасия такому всему христианскому и ревностному пану королевскому мечнику не собирался. Пан так сверкал глазами, так злобно смотрел вокруг, что несчастному старосте казалось, что для него вот-вот наступит конец, неминуемый и бесславный. Но пан Герхард сдержался. Вслед ему, такому ревностному, летело архиепископское отлучение от церкви тех, кто осквернил душу убийством беззащитных Божиих людей. Архиепископ польский Гаудентий рассорился из-за пришлых монахов с польским же королем Болеславом. И не стоило обострять отношения больше, чем они были обострены еще и избиением деревенских жителей.

 – Кто, немедленно скажи, здесь живет?

 – Наши живут, рабы Божии и твои, пане, Стах с Тэклой. Да и еще и постояльцы к ним иногда наведывались от Вроцлавского воеводы, – невнятно бубнил староста, не вставая с колен.

 И пану Герхарду хватило этой малости, чтобы взять след. Он вспомнил сына Вроцлавского воеводы, слова его несдержанной невесты, и сопоставил их со сведениями, имеющимися у него в отношении беглого монаха, живущего сейчас в деревне Вершичи. Более не обращая внимания на жалко стоящего на коленях мужика, пан королевский мечник направил своего коня обратно во Вроцлав, не оборачиваясь назад. Но если бы он обернулся, он бы увидел, с какой ненавистью смотрит ему вслед этот униженный им поселянин.

 Однако во Вроцлаве пану Герхарду пришлось затаиться, потому что этот грод неожиданно посетила княгиня Предслава.

***

 Любаву с ее новгородской охраной пригласили к княгине только вечером. И она не знала, что несколько часов в ожидании этой встречи Всеслав просидел, как в засаде, в укромном закуточке, откуда ему должно было быть слышно каждое слово, сказанное в княжеских покоях, куда разместили Предславу. Он же рос в этом замке с детства и отлично знал, где лучше незаметно подслушивать и подглядывать. Польский рыцарь сразу насторожился при упоминании о том, что мать Творимира, из лютичей по происхождению, как-то узнала то, что Любава рассказывала только княгине Предславе. Некоторая ненавязчивая слежка – и опытный разведчик Болеслава с нехорошими предчувствиями узнал одного из тех, кого он видел в Арконе, когда его туда посылали якобы с посольством. В свите княгини был один из вождей – не больше, не меньше – воинственных лютичей, языческих племен, находившихся сейчас далеко не в дружественных отношениях с христианским Польским королевством. И Всеслав загодя занял выгодную позицию, чтобы незаметно лично пронаблюдать за встречей, ради которой Предслава неожиданно посетила Вроцлав.

 Любава во второй раз в жизни оказалась в княжеских покоях. На этот раз лестницу с высокими ступенями она преодолела без особых трудностей. Будничное, более удобное, чем то, праздничное, в котором она так путалась, платье позволило ей это сделать, ни за кого не цепляясь. Темную княжескую горницу освещало множество свеч как и тогда, когда они здесь были со Всеславом. Княгиня стояла, в полумраке ее лица не было видно.

 – Любава, я выполнила твою просьбу, – мягко сказала она после обмена приветствиями.

 Любава крепко сцепила руки и молча ждала продолжения, стоя на полшага впереди четверки своих друзей – новгородцев.

 – Твой отец находится в крепости близ Старгарда. Это вниз по течению Одры. Начальник крепости пан Тшебеслав – один из тех, кто очарован панной Катариной. Мы не можем рисковать, спасая его с помощью воинов Болеслава. Те один раз уже посла упустили. И во второй раз упустят, сначала обо всем донесут этой чаровнице, потом выполнят любую ее просьбу. Мужчины... А второй раз оставить его в Касенькиных ручках нельзя. Рагнар очень плох. Если Касенька держала посла более-менее в нормальных условиях, то ревнивец пан Тшебек отправил его в сырой холодный подвал.

 Наступило молчание.

 – Что ты предлагаешь? – с трудом выговорила Любава.

 – Мы с вами отправимся в Старгард, будто бы навестить пана Тшебеслава по просьбе матушки, которая его сто лет не видывала. Мы знакомы с паном. Он не посмеет не открыть мне ворота. А там мы на пиру в честь моего приезда усыпим зельем воинов и вынесем ночью твоего отца из замка. Нужное, много раз проверенное, зелье у меня есть. Простой план. Согласны?

 Любава обернулась к спутникам. Те молчали недолго.

 – Сердечно благодарим тебя, княгиня, – ответил за всех Творимир. – Мы едем с твоей свитой.

 Любава порывисто опустилась на колени и поцеловала руку Предславе.

 – Не верю своему счастью, – прошептала она.

 Княгиня грустно улыбнулась искреннему порыву молодой новгородки.

 – Я с радостью помогу родственнице моего брата. Идите, готовьтесь в дорогу. Отъезд завтра с утра. Нам надо спешить.

 Новгородцы принялись прощаться с княгиней, наконец, негромкий гул их голосов затих, они чинно вышли из княжеских покоев, и там наступила тишина.

 Всеслав подождал еще немного, затем бесшумно выбрался из своего закуточка и отправился в собственную горницу, не помня себя от ужаса. Добравшись до горницы он какое-то время просто тихо сидел, обхватив голову руками и качаясь из стороны в сторону. Рухнуло все, что он строил в течение последних месяцев. И как рухнуло! Только совершенно ничего не понимающие женщины могли согласиться – уж конечно, этот план придумала не Предслава! – с планом, усыпить на ночь гарнизон приграничной крепости. Если вспомнить вождя лютичей, прикидывающегося овечкой в свите княгини, то было абсолютно ясно, что произойдет той ночью, когда Любава с друзьями будет освобождать из плена того, кто им так дорог. И королевский воин Всеслав был обязан им помешать загубить своей глупостью множество ни в чем неповинных людей. Причем добраться до короля он уже не успевал. Княгиня со свитой, спускаясь вниз по течению Одры, доберется до Старгарда очень быстро. Оставалось действовать на свой страх и риск.

 Он встал, пошатнувшись. Жизнь неуклонно разводила их с Любавой в разные стороны. Он так старательно строил все это время мост, который соединил бы его с той, которую он полюбил, мост через все, что их разделяло: политику, обычаи, веру. Он объявил все это мелочью, чем-то неважным. И вот он наглядно столкнулся с тем великим, что намного, бесконечно дороже его личной любви к обычной женщине. О да, есть на свете такие вещи.

 Он потряс головой, отгоняя от себя ненужные, мешающие сейчас переживания, и направился к одному из тайников. Еще в ранней юности Всеслав был отправлен князем Болеславом куда подальше в наказание за удачные попытки подделывать печати и подписи должностных лиц княжества. Тогда-то он и познакомился в Полоцке со своим будущим названным братом Мечиславом. Тот горячо за него ходатайствовал, используя все свои немалые связи. Болеслав простил сына Вроцлавского воеводы, вернул его к себе на службу, и детский навык подделывать печати и подписи повзрослевший Всеслав оставил. До поры до времени.

 Он открыл тайник и вытащил содержимое, тщательно отгоняя как можно дальше видение синих ясных глаз, которых он, скорее всего, больше никогда не увидит, а если увидит, то в них будет боль и неприязнь к нему. Насколько он понимал, Старгарду для отражения намечающейся мощной атаки потребуется подмога, и немалая. Рыцарь вытащил пергамент и задумался, кому адресовать поддельный приказ о срочной переброске части воинов на помощь защитникам крепости.

 Он уже изобразил королевский приказ о полном доверии самому себе и изучающим взглядом оглядывал одну из печатей, как вдруг раздался тихий стук в дверь. Всеслав быстро прикрыл рогожкой результаты своей незаконной деятельности, подошел к двери и отодвинул засов. На пороге стояла та, о которой рыцарь старался не думать последний страшный час.

 Он скрестил руки на груди и сделал шаг назад, не сводя с нее пристального взгляда. Любава зашла в комнату, на засов закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.

 – Я должна рассказать тебе кое-что, – тихо сказала она, опустив глаза и дергая прядки своей косы.

 – Не надо, – хрипло ответил Всеслав, не в силах притвориться, не в силах терпеливо ждать того, что она скажет. – Я слышал ваш разговор с княгиней. Зачем ты пришла?

 – Творимир прислал. Им с Харальдом план не понравился. Он промолчал в присутствии княгини. Но меня просил уточнить у тебя, не находится ли этот Старгард на польской границе с племенами поморян. Его единоутробный брат рассказал ему, что в свите княгини находится младший брат их матери, один из вождей лютичей. Именно от него мать Творимира узнала обо мне то, что больше никто не знал.

 – Подожди немного, – тихо сказал Всеслав, опуская руки и чувствуя себя как приговоренный к казни и получивший надежду на возможное помилование. – Мне нужна минута, чтобы прийти в себя.

 Они помолчали. Любава тоже была заметно взволнована. Еще бы!

 – Нет. Старгард находится не на границе с поморянами, – наконец сказал Всеслав. – Эта крепость находится на польско-германской границе. Недавно построенная крепость, одна из тех, что должны закрыть нашу границу от немецких набегов на наши деревни и гроды. Знаешь, какой главный источник доходов германских рыцарей? – горько спросил он, неотрывно глядя на Любаву. – Рабы. Уведенные в плен жители наших земель.

 – И что, по-твоему, произойдет той ночью, когда мы хитростью усыпим гарнизон приграничной крепости? – не поднимая глаз, так же тихо как и он, волнуясь, спросила новгородская дружинница.

 – Прорыв границы германцами, конечно же. Но не только ими одними. Несколько лет назад германский император Генрих заключил союз с племенами поморян для борьбы с князем Болеславом. После смерти Генриха многое распалось, но многие связи сохранились... Недавно в Арконе бросался священный жребий. Мы точно не знали, куда отправятся воины Свентовита под красными знаменами. Теперь, я думаю, это ясно.

 Любава с силой потерла лицо и опустила руки.

 – Что нам делать?

 – Нам? – переспросил Всеслав. – Ты ведь понимаешь, что в плане княгини я тебе не помощник.

 – Никто из наших не будет участвовать в том, что приведет к захвату в плен множество людей.

 – А как же Рагнар? Твой отец Рагнар?

 – Не знаю, – с болью ответила Любава и посмотрела на него. – Неужели мы вместе ничего не придумаем?

 Он, колеблясь, смотрел в ее ясные глаза.

 – Хочешь, я поклянусь, что не предам тебя ради спасения своего названного отца? – сглотнув, спросила Любава.

 – Поклянись.

 Она вытащила нательный крестик на цепочке, поцеловала его.

 – Клянусь, что ни мыслями, ни делом, ни словом не буду участвовать в том, что принесет вред жителям этих земель, даже ради спасения жизни моего отца. Клянусь, что сохраню в тайне все, что ты мне доверишь.

 Она еще раз поцеловала крест и вопросительно посмотрела на пристально глядящего на нее воина. Он все еще молчал. Не привык никому настолько доверять. Так многое зависело от его скрытности. А ведь была еще и властная, опасная княгиня, которой Любава на его глазах благодарно целовала руку.

 – Отец Феофан – монах. Тот, кто уже умер для мира. Он никогда не одобрит такого плана по своему спасению. Я без стыда не смогу смотреть ему в глаза, если мы его так спасем.

 – Мне действительно лучше тебе довериться, – решился Всеслав. – Я не успеваю поступить иначе. Вы обязаны будете по дороге допросить и обезвредить вождя лютичей. Именно он, скорее всего, должен подать сигнал соплеменникам, что крепость беззащитна. Вам самим придется решать, когда рассказать правду Предславе. Осторожнее с ней, Любава, очень тебя прошу. Вы должны предупредить пана Тшебеслава о готовящемся нападении... Я напишу тебе королевскую грамоту, требующую освобождения Рагнара, а сам отправлюсь за подкреплением.

 – Ты напишешь... королевскую грамоту?

 – Да. Подожди, только корону орлану Пястов на печати приделаю...

 Всеслав направился к столу и поднял рогожку. Спустя незначительное время он вручил Любаве грамоту мало отличающуюся от подлинной, королевской.

 – Возьми. Отдашь пану Тшебеславу. Ему расскажете, что нужно. И как можно скорее, вместе с княгиней покидайте крепость. Куда хотите. Хоть в леса, хоть в болота. Нас там ждет битва не на жизнь, а на смерть. Придется задержать объединенное войско из германцев и воинственных лютичей. Понимаешь?

 Любава прижала к груди грамоту и опустила голову.

 – Жаль, что так все кончилось, – с грустью сказал Всеслав. – Я так надеялся на счастье... Но я рад, что ты пришла. Рад, что смог тебе довериться. Мы все же не оказались по разные стороны поля битвы. Мне не придется предупреждать пана Тшебеслава о планах княгини, не придется мешать тебе, освобождать своего отца. Мы действуем совместно... Теперь прощай, мне нужно уехать до рассвета.

 Он быстро собрался, старательно не глядя на застывшую возле его стола Любаву, убрал лишнее в тайники, опять сказал ей "прощай" и вышел за дверь.

 Но больше ни шагу сделать не смог. Ведь он уходил на смерть. А вдруг ему больше не суждено свидеться со своей синеглазой любимой? Ну что ему стоило, хотя бы обнять ее на прощание, в первый и последний раз поцеловать?

 А Любава сползла по стенке на пол и беззвучно разрыдалась, внезапно осознав, как пронзительно дорог ей стал только что ушедший человек. И если он погибнет в предстоящем бою, то насколько же безрадостной станет для нее вся оставшаяся жизнь. Она беззвучно плакала, сжавшись, на полу возле стенки завешанной льняным серо-коричневым гобеленом, когда Всеслав вошел обратно в свою горницу. Он тихо опустился рядом с ней на пол и бережно обнял.

 – Ты плачешь...

 – Из-за того, что ты уходишь, может быть, навсегда, – она сразу перестала плакать от радости, что он еще рядом.

 – Но ты же меня полюбила, – потрясенно сказал Всеслав.

 – Да.

 И тогда он осторожно, боясь, что она увернется, поцеловал ее. Ошеломленная нахлынувшими ощущениями Любава уворачиваться не стала.

 – Знаешь, я читал твое Евангелие, – благодарно сказал ей Всеслав, оторвавшись от ее губ через несколько минут, – и, если бы я остался жив, то никогда не смог бы говорить плохо о твоем Христе.

 – Может, этого и хватит, чтобы мы встретились после смерти, – ответила Любава, прижавшись к нему. – Я буду ждать этой встречи. И ни за кого другого замуж не выйду. Обещаю. Ты думаешь, что я преувеличиваю?

 – Нет, милая, я думаю, что когда моя жизнь повиснет на волоске, твое обещание может придать мне сил, бороться за нее до конца. Иногда нужна такая малость, чтобы одолеть смерть. Воспоминание о когда-то произнесенном обещании.

 Он коснулся губами ее закрытых, заплаканных глаз, что давно хотел сделать, но не решался, и отодвинулся.

 – Мне и вправду нужно спешить, моя милая. До встречи.

 -Я постараюсь оттянуть наш отъезд, – проговорила Любава ему вслед.

 Всеслав помедлил на пороге, не вернуться ли ему в освещенную теплым светом горницу, чтобы еще раз напоследок поцеловать свою неожиданно покорную любимую, но пересилил себя. Вспомнил, что перед смертью все равно не надышишься, и крепко закрыл дверь за собой. А затем отправился будить своих людей. Им нужно было настолько незаметно исчезнуть из Вроцлава, чтобы никто из свиты княгини не заметил ничего подозрительного.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 Чтобы оттянуть отъезд княгини, Любаве ничего особенного предпринимать не пришлось. Она всего лишь не стала никого ускорять. Харальд, привыкший к тому, что Любава заранее знает, кто что может забыть, и где находятся, к примеру, запасные порты Добровита, сразу же обратил внимание на тихую и отстраненную от общей суеты девушку.

 – Действительно Старгард – приграничная крепость? – еле слышно спросил он. Ночью ему не удалось поговорить с Любавой. Та, опасаясь наблюдения, ушла к себе, не зайдя к ним.

 – Всеслав до рассвета умчался за подмогой, – так же тихо ответила Любава.

 После чего, мгновенно сообразив, что им спешить не стоит, и Харальд с Творимиром незаметно выключились из общей суеты по сбору отряда. Вместе с всеми новгородцами Сольмир так же отправлялся в Старгард. Он не мог не поехать, ходил кругами, стараясь попасться на глаза княгине, выглядел жалко, сам это понимал, но ничего с собой поделать не мог. Из всего отряда, выехавшего в Польские земли из Муромля, во Вроцлаве оставалась только Ростила. Харальд нанял для охраны "своей женщины" пару воинов, и оставил ей почти все свои деньги, ту немногую часть накопленного за годы службы серебра, которое он имел с собой. И, сообразив, что отряду не желательно спешить, вместо того, чтобы подгонять нерадивых, варяг долго и ласково прощался с любимой. В результате, отряд, включающий в себя помимо тех, кто ехал с Любавой, четверых охраняющих княгиню воинов, саму Предславу и двух ее спутниц – холопок, выехал из Вроцлава очень поздно. Дневной переход по Одре они сделать не успели и остановились в промежуточном пункте, так же имеющем башню повальню, где на нескольких ярусах вповалку ночевали уставшие путники.

 Не спавшая всю предыдущую ночь Любава, потому что в остаток ночи после прощания со Всеславом заснуть она так и не смогла, то неожиданно улыбаясь, вспоминая его поцелуй, то застывая от горя, что больше его не увидит, то принимаясь молиться о том, чтобы Господь его сохранил, то раскаиваясь, что не о том молится, этой ночью заснула мгновенно на жестком полу повальни. А незадолго до рассвета ее поднял Творимир, желающий поговорить с ней без свидетелей. Они вышли из башни под серое утреннее небо и молча прошли немного по мокрой от росы траве в сторону трех высоких раскидистых лип, росших на холме недалеко от башни.

 – Рассказывай, – сказал Творимир, останавливаясь под липой. Их теперь из башни не было видно, а сами они могли увидеть любого, кто будет к ним приближаться.

 – Я пообещала Всеславу, что сохраню в тайне то, что он мне расскажет, – волнуясь, начала говорить Любава, – но мы так быстро расстались, что я не знаю точно, что можно рассказывать, а что нет.

 – Общеизвестно, что Старгард – это крепость...

 – Крепость, недавно построенная на польско-германской границе.

 – Еще лучше, – мрачно сказал Творимир. – Нам с Харальдом сразу не понравилась мысль, усыплять гарнизон крепости. Еле сдержались при княгине. Как это Предслава ничего не заподозрила? Чего она так к этому Свентобору прикипела?

 – Политика, наверное, – невольно подражая своему жениху, ответила Любава. – Вождь славян – лютичей... Всеслав сказал, чтобы вы допросили Свентобора так, чтобы княгиня не заподозрила.

 – Если он сказал, чтобы мы допросили, ты должна рассказать все остальное. Мы должны представлять, о чем допрашивать.

 – Пожалуй, верно, – согласилась Любава, провела рукой по шершавому стволу, обняла стройное дерево и прижалась к нему щекой, сосредотачиваясь. – Приграничная крепость защищает польские земли от набегов германцев, уводящих в полон жителей. А в Арконе... Это город – святилище славян-нехристиан...

 – Я знаю, что такое Аркона.

 – Там бросили священный жребий, куда в этот раз направятся воины Свентовита. Всеслав считает, что через Старгард в Польское королевство. Это будет объединенный с германцами набег для захвата в плен местных жителей. А княгинин Свентобор и должен будет подать сигнал к началу нападения, убедившись, что гарнизон спит.

 – Где-то так мы с Харальдом и предполагали.

 – Сам Всеслав умчался за подмогой, просил предупредить о набеге пана начальника гарнизона. Отдал мне королевскую грамоту, по которой пан Тшебеслав обязан отпустить новгородского посла Рагнара с предъявителем этой грамоты.

 Про то, что грамота поддельная, Любава рассказывать не стала даже Творимиру.

 – Хороший он парень, Всеслав, – задумчиво произнес тот.

 Рассвет позолотил горизонт, в кроне дерева звонко запели птицы, в воздухе тихо повеяло медовым ароматом зацветающей липы.

 – Может, это его и подводит, что он такой хороший, – неожиданно продолжил новгородец. – Сел бы пару раз в лужу, глядишь, и стал бы снисходительнее к другим. А сейчас, даже если ты ему уступишь, так он и у тебя при ближайшем рассмотрении недостатки найдет. Стоишь не так, сидишь не так, целуешься плохо.

 – Нет. Как я целуюсь, его как раз устроило. При ближайшем рассмотрении, – не подумав, сказала Любава. И невольно улыбнулась.

 – Что?!

 Она было смутилась, но потом обстоятельства их со Всеславом прощания снова сверкнули в ее памяти, и она смело подняла глаза на оторопевшего спутника.

 – Я ему пообещала, что ни за кого другого замуж не выйду.

 – Так ты его все же полюбила, – с грустью сказал Творимир. – Ох, девонька, ох, ты и намучаешься.

 – Не думаю, что буду долго мучиться после его смерти под Старгардом.

 – Даже так, – Творимир помрачнел и задумался.

 А птицы над их головами оглушительно и беззаботно пели свой гимн рассвету.

 – Но все мы под Богом ходим. Если он останется жив, что тогда?

 – Только бы он остался жив, только бы мне знать, что он где-то есть на белом свете, тогда и я могла бы жить, а не ждать смерти.

 На это лучший друг ее отца только бросил на нее пристальный взгляд и промолчал.

 – Послушай, Творимир, а как ты, наверное, соскучился по своей семье. Марьяна же тебе не просто милая, а жена...

 – Я теперь думаю, что даже на Небе не был бы счастливее, чем дома. Целый год почти деток не видел. Выросли поди. Младшенький уж и забыл, наверное, как тятя выглядит. Еще и не признает при встрече. А Марьяна... – он закрыл глаза и беззащитно улыбнулся своим воспоминаниям. – Да, оба мы с тобой хороши. Такие христиане, прости Господи. Но я так устал от этих мест, от этих странных христиан. И от постоянной личной ненависти, которую не исправишь. От материнской ненависти. Иногда и не верится, что есть на свете женщина, которая так меня любит. Моя жена, мать моих детей. Ох, еще бы хоть разок увидеться... Не плачь, не плачь, девонька, мало ли как все сложится под Старгардом.

 А птицы, как ни в чем не бывало, звонко щебетали в ветвях липы.

 – Ладно, пошли обратно, я все понял. Уже народ поднимается. Не будем привлекать к себе внимание.

 По Одре отряд княгини сплавлялся на двух ладьях, по семь человек в каждой ладье. В одной находились княгиня, две ее плотных, невысоких холопки и четверо княгининых воина, включая седого, осанистого, но еще крепкого Свентобора. В другой – Любава с Сольмиром, четверо новгородцев и отец Афанасий. Афонскому монаху удалось незаметно уплыть с ними из-под носа почуявшего близкую добычу пана Герхарда. Путешествие было нетрудным, и очень скоро они достигли нижнего течения огромной реки, такой широкой, что сейчас, когда в горах шли дожди, с одного берега не было видно другого. Конечно же, без помощи поморян, живших на польском берегу Одры, германцы с другого берега не смогли бы легко преодолеть польскую границу. Отряд оставил лодки в укромном местечке, и путники пешими, нагрузив на себя большие вещевые мешки, направились к недалекому Старгарду. Местность кругом была болотистой. По обе стороны дороги высились сосны, ельники, кривые березки, темные заросли ольхи.

 В одном из этих ельников, сидя на зеленом мху с рыжими коробочками спор, с желтыми звездочками лапчатки, так красиво выглядящей среди зеленого мха, сидела Любава, пока в чаще леса ее друзья новгородцы допрашивали Свентобора. Время пришло, медлить было нельзя, и она старалась не думать, какими способами они выбивают сейчас из него нужные сведения. Просто сидела и смотрела на резные листья папоротников, на лиловые метельчатые соцветия изящных ятрышников, на кусты малины на близкой опушке. Где-то совсем в другом месте Сольмир развлекал отдыхающую княгиню искуснейшей игрой на гуслях. Та, конечно же, давно заметила безнадежную влюбленность сказителя, она ей льстила, забавляла, казалась чем-то несерьезным. Судя по всему, приворот муромский волхв вначале делать не стал, видимо, рассчитывал добиться взаимности своим обаянием, ну а теперь, когда он понял, что его обаяния не хватает, ему помешал отец Афанасий, не ленившийся тихо напоминать ему в течение всего плавания, что приворот – это ни в коем случае не любовь. Скорее всего, у него не получится, но не дай Бог, что-то выйдет. Ему, отцу Афанасию, пришлось видеть, как сначала покончила с собой жертва приворота, а потом, раскаявшись в содеянном, и тот, кто этот приворот применил. "Подумаешь, молодой парень влюбился, ну потерпи, сынок, скоро пройдет". Сольмир морщился, он уже не надеялся, что пройдет скоро или не скоро, но приворот так и не применил. Предслава часто слушала, как он несравненно играет, или поет, но о более серьезных вещах беседовала не с ним, а со Свентобором. Тот изображал из себя языческого вождя, желающего креститься самому и крестить своих людей. Бедняга старательно выслушивал длинные проповеди и поучения княгини, такие нудные, что даже отец Афанасий, услышав издали несколько таковых, от души жалел несчастного вождя. А тот слушал, кивал в нужных местах и со всем соглашался ради той цели, которую сам для себя счел высокой. Княгиня Предслава, наивно считая себя просветительницей дикого народа, полностью шла у него на поводу.

 Наконец, густые невысокие елки впереди раздвинулись и навстречу Любаве из чащи шагнул Творимир. Она молча смотрела на него, обхватив колени руками, глядя на воина испуганными глазами.

 – Да полно, девонька, – поморщился подошедший. – Мы же не палачи. Харальд его только пугнул. Ты ведь знаешь Харальда. Он бывает очень убедителен. "Жизнь – если расскажешь правду, смерть в болоте, если будешь молчать" Причем, смерть неизвестная, потому что княгине мы скажем, что неизвестно, где пропал твой Свентобор, может, и к соплеменникам убег. Не видали, мол, со вчерашнего вечера.

 – И что, он все рассказал?

 – А почему нет? Эти люди не умеют отдавать жизнь ради идеи. В горячке боя – это да. Но вот так, в неизвестности, чтобы осуществить чужой план. Да и еще после того, как он понял, что нам многое известно. Он очень быстро во всем признался, и кое-что интересное рассказал. Надо будет пересказать пану Тшебеславу о точных сроках набега. Сначала на приступ пойдут поморяне, потом германцы, у тех есть "мыши". Это такие сооружения, прикрываясь которыми воины подкапывают стены. "Мыши" и тараны, на случай если гарнизон усыпить не удастся. Приятного мало.

 – А что с ним теперь будет, со Свентобором?

 Творимир сел рядом с ней на мох под елочкой.

 – Девонька, тебе не пошло на пользу общение с местными. В чем ты нас подозреваешь?! Конечно, Харальд сдержит обещание и сохранит ему жизнь. В его Вальгаллу, видишь ли, не пускают воинов, не умеющих держать данное слово. А он поклялся Молотом Тора.

 -Ну если в Вальгаллу не пустят...

 – Именно. Главное сейчас, доставить Свентобора в Старгард. Если его отпустить, он сбежит. Придется проводить его туда под ручку. С ножом в другой руке. Если, мол, только пикнешь, прикончим. Хорошо, что тут идти всего ничего осталось. А там засунем его в какой-нибудь погреб до окончания этого дела. Потом как-нибудь выберется.

 – Я вам не верю, – тихо, но твердо сказала княгиня в ответ на короткое сообщение Харальда, что готовится набег на Старгард, и Свентобор должен будет подать своим сигнал к атаке, когда гарнизон заснет. – Вам кто-то оговорил неповинного человека, и вы поверили клевете.

 Харальд бросил быстрый взгляд на напрягшегося Свентобора, которого "держал под ручку" Творимир, и не стал говорить, что вождь во всем сознался.

 – Княгиня, сейчас не время для споров. Мы все под наблюдением. Ни один воин не пренебрежет сведениями о такой опасности, как та, что стала нам известна. Поспешим в крепость. Говорили, что она уже за поворотом. Там и разберемся.