Текст книги "Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб (СИ)"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

 – Рагнара ждали в Кракове. И он там не появился, – ответил Всеслав.

 – Он должен был двигаться по Висле?

 – Да.

 – Я вчера поболтал немного со Збигневом. С сыном здешнего каштеляна, если ты, Любава, забыла.

 – С колдуном?

 – Угу. У него как раз дух обогатитель не вывелся. Он побрился, ногти, волосы постриг, помылся, на человека хоть стал похож. И мне рассказал, что четверых пьяных новгородцев видели где-то недалеко от Глогова. А это совсем не на Висле. Он, смеясь, рассказывал мне о пьяных выходках чужеземцев. Новгородцы легко узнаются здесь по говору.

 Всеслав положил руки Любаве на плечи успокаивающим жестом.

 – Я сейчас же пошлю своих людей, расспросить о новгородцах. Збигнев сказал тебе точно, где их видели?

 – Нет. Но я не расспрашивал. Прости, Любава, я не знал, что этот посол так тебе дорог.

 – Я сейчас распоряжусь. Но есть еще кое-что, Любава, – Всеслав убрал руки с Любавиных плеч, обошел ее по кругу и встал перед ней, чтобы видеть ее глаза. – Я узнал, почему князь Болеслав дал распоряжение, убивать и выгонять афонских монахов.

 – Почему? – грустно спросила Любава.

 – Это не та история, которую я бы стал рассказывать своей невесте, – нерешительно начал польский рыцарь, опустив глаза, подбирая слова. Любава молча смотрела на него, ожидая продолжения.

 – Одной панне очень понравился пленник, захваченный Болеславом в Киевских землях. Она выпросила или выкупила его у князя. Пыталась сделать своим мужем. Но мимо проходивший афонский монах постриг ее пленника в монахи. Панна пожаловалась князю Болеславу. Тот, узнав, что это не единственный случай, отдал распоряжение, выгнать всех афонских монахов со своих земель.

 В горнице повисло молчание.

 -Я пойду, отдам нужные распоряжения?

 – Всеслав, вернись за мной, проводить меня на пир, ладно?

 Всеслав слегка поклонился и направился к выходу.

 – Он уйдет, а я добавлю, Любава, то, что он постеснялся сказать своей невесте, – хмуро сообщил Сольмир. – Я слышал эту историю от дедка Опанаса. Всеслав ее очень неуклюже сократил.

 Всеслав замер, не дойдя до двери, развернулся и приготовился слушать, скрестив руки на груди.

 – Некоторые истории, в том числе и эту, нужно рассказывать полностью. Хотя я понимаю, почему твой жених ее сократил. Но я сейчас подумал, что она может тебе пригодиться. Потерпи. История действительно противная. Хотя и не такая идиотская, как во Всеславовом пересказе. Начать надо с того, что панночка эта была одной из полюбовниц Болеслава. Баба невероятно горячая. Она увидела христианина по имени Моисей среди отроков княгини Предславы. Уговорила князя отдать пленника себе. Бывшей своей полюбовнице князь отказать в такой просьбе не мог. Этот Моисей, венгр по происхождению, очень красив, и горячая панночка хотела его себе в полюбовники. Он отказался. Она сказала, что отдаст в его распоряжение свое имение и саму себя в качестве жены. Он отказался. Тогда она отправила его в темницу и приказала его бить. Его избивали до полусмерти. Он стоял на своем. Мимо проходивший афонский священник постриг полуживого пленника в монахи, и, как это называется, благословил терпеть дальше. Тогда та баба, поняв, что он для нее потерян безвозвратно, в горячем злобном порыве оскопила венгра. Когда тот выжил после этого, отдала его княгине Предславе обратно. Тот афонский монах, священник, что постриг Моисея, был приглашен княгиней в свой дворец. И там он сказал слово, Обличительное. Так я говорю?

 – Проповедь после службы?

 -Наверное. Он сказал, что напрасно, мол, княгиня, дщерь Владимирова стала наложницей князя Болеслава. Королем Славии тому не быть, а душу она свою загубит, если не покается. Ради тщетной мечты она отдает то, что для христианки дороже всего – надежду на вечную жизнь.

 – Это у кого же хватило аудации, сказать такое вслух?– спросил Всеслав от двери. – Многие так думают, но вслух назвать стремления князя тщетной мечтой – неслыханная дерзость. Кто это был?

 – Да так... Священник один. Княгиня, говорят, рыдала. Женщины рядом с ней тоже. И в порыве покаяния – я правильно сказал? – Предслава дала князю Болеславу от ворот поворот. И вот тут появляется наша горячая панночка, бывшая Болеславова полюбовница и жалуется князю на афонского монаха, лишившего ее вожделенного удовольствия. И тогда князь в ярости отдал приказ – поубивать всех афонских монахов на своей земле.

 Любава, сильно побледневшая, опустилась на скамью рядом с Сольмиром. То, бросив быстрый взгляд на Всеслава, обнял ее за плечи, притягивая к себе, Всеслав тяжело вздохнул и промолчал.

 – В той корчме, где буйствовали четверо новгородских пьяных воина, тоже была какая-то панночка, – тихо закончил Сольмир. – Любава, тебе нужно встретиться с княгиней Предславой. Она может что-то знать.

 – Под Глоговым? – резко спросил Всеслав, стараясь не смотреть на Любаву. – Замок панны Катарины где-то там. И она как раз говорила, что мечтает соблазнить монаха...

 – Какой еще панны Катарины? – Любава вскочила со скамьи.

 Всеслав снова тяжело вздохнул. Потом грустно улыбнулся.

 – Это опять не та история, которую мне приятно рассказывать своей невесте. Панна Катарина давно положила глаз на Рагнара. И как бы не получилось...

 Он резко замолчал, потому что задетая за живое Любава сосредоточенно вдыхала и медленно выдыхала, чтобы хоть как-то успокоиться.

 – ...что она может знать, что случилось с Рагнаром, – быстро закончил Всеслав.

 В дверь постучали, потом вовнутрь просунулась лохматая голова.

 -Пан Всеслав, тебя долго ждать? Пир скоро начнется, а ты с дороги. Не умылся, не побрился.

 Пан Всеслав рассеянно провел рукой по небритому подбородку.

 – Из-за этого треклятого пира я не могу немедленно отправиться разобраться, – мрачно сказал он. – Но я пошлю самых надежных своих людей. Они выяснят, что возможно.

 – Очень тебя прошу – Любава подошла к нему, положила руки на рукав свитки, умоляюще заглянула в серые глаза, еле сдерживая слезы.

 Польский рыцарь сжал ей руки, буркнул что-то маловразумительное и быстро направился к двери.

 – Всеслав, – тихо окликнула его Любава, – я тебя жду, чтобы под руку с тобой войти в Большой зал. Без тебя это будет невыносимо. Хорошо?

 – Хорошо, – ответил Всеслав, закрывая дверь за собой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 В Большом зале было накрыто несколько столов. Один на помосте, другие, длинные под прямым углом к нему, ниже помоста.

 Всеслав, надевший длинную нижнюю тунику ниже колен, из-под нее были видны только чулки, и верхнюю, синюю узорчатую с широкими рукавами и подолом, в один цвет с туникой своей невесты, не спеша провел Любаву на почетное место на помосте. Князь Болеслав себя ждать не заставил. Он был очень полным, высоким мужчиной с сильной проседью в темных густых кудрях, с длинными залихватски изогнутыми усами, с живыми темными глазами. Под взглядом этих глаз даже предубежденная Любава почувствовала, что обаяние личности этого человека заставляет забыть о его внешности. Всеслав сел по левую руку от князя, расположившегося во главе стола. По правую руку сел пан Вроцлавский воевода, хозяин замка. Любава заняла место рядом с женихом. Князь, оказавшийся сидящим наискосок от новгородки, внимательно ее разглядывал. Она, опустив глаза вниз, терпеливо ждала, когда ему это надоест. Надоело быстро.

 – Ну, пан Всеслав, – удовлетворенно сказал Болеслав, – выбирал ты долго, но с выбором не ошибся. Что-то, кстати, Касеньки не видно. Неужели неинтересно ей, кого ее отвергнутый жених вместо нее выбрал?

 – Была бы здесь, – с чувством ответил Всеслав, – как бы я ее поблагодарил за то, что она отвергла глупого юнца, ничего не видевшего кроме ее золотых кудрей да лазоревых глазок под соболиными бровками.

 – Глядишь, наконец бы и дала поцеловать себя. В знак благодарности... – усмехнувшись, пробурчал князь.

 – Повезло мне, что ее уже тогда интересовали не молодые парни, а мужчины постарше, – не обратив внимания на усмешку князя, продолжил Всеслав и резко оборвал сам себя. Помолчал и еле слышно сказал Любаве, внимательно слушавшей их с князем разговор.

 – Да. Касенька это и есть та самая панна Катарина. Действительно странно, что она не приехала посмотреть на мою невесту. Всегда отличалась любопытством, – и уже громче спросил. – Тебе налить вина?

 – Налей, – вежливо ответила Любава, скрывая за улыбкой свое горе.

 – Потерпи, родная, – нечаянно вырвалось у Всеслава. – Разберемся.

 А вокруг них шумели, веселились люди, и веселье неуклонно набирало обороты. Сказители и песенники, сменяя друг друга, веселили народ. Выступил и Сольмир, полностью затмив своим выступлением всех предыдущих исполнителей. Он так играл на гудке, что кто-то из рыцарей даже в голос разрыдался от чувств, подогретых впрочем, обилием хмельных напитков. Женщины вытирали слезы, не смущаясь.

 – Это сказитель из свиты твоей невесты? – спросил Болеслав. В гвалте голосов и стуке кружек по столам, поднявшемся после окончания игры Сольмира его слов никто кроме Всеслава не слышал. – Красавец.

 Он многозначительно посмотрел на своего рыцаря.

 Тот равнодушно пожал плечами. Ни один влюбленный никогда бы не сказал своей возлюбленной, что у нее походка как у мальчика недоросля. А вот наблюдательность Сольмира, его языковые способности, благодаря которым он уже говорил на местном диалекте без акцента, народная любовь, которую он вызывал, делали его ценным союзником.

 Болеслав с любопытством оглядел своего рыцаря, не проявившего ни тени ревности к красавцу сказителю.

 Сольмир запел свою любимую былину о добром молодце, женившемся на Маре Моревне, в результате какового брака молодец по небу летал быстрым соколом, по земле рыскал серым волком и под землей ходил белым горносталем. И, благодаря таким исключительным способностям, завоевывал себе царство за царством.

 Любава грустно улыбнулась, вспомнив, как она впервые услышала эту былину, подумав, какой беззаботной девицей она тогда была. Всеслав, поняв, о чем она вспомнила, с невольной нежностью смотрел на нее, а князь Болеслав с любопытством изучал их обоих.

 Народ подпевал, фальшиво, но радостно.

 Внезапно входные двери нараспашку открылись, волна потрясенного молчания, нахлынувшая от входа, затопила веселье в зале. Сольмир, удивленно обернувшись, замолчал и встал, прижав к себе гусли. В зал неспешно вошел высокий худощавый человек с аскетично запавшими щеками, с выбритой тонзурой и короткой бородкой, в длинных развевающихся одеяниях. Не приглашенный на пир Вроцлавский епископ. Войдя, он остановился, медленно оглядел всех присутствующих холодным взглядом, причем Сольмир мгновенно отодвинулся куда-то в тень, и неспешно двинулся вперед по проходу.

 – Что за бесовское веселье здесь царит?

 В мертвой тишине этот негромкий вопрос услышали все разом протрезвевшие и притихшие гости.

 Епископ дошел уже до помоста.

 И тут Любаву глубоко потряс пан Гумберт, который неожиданно сказал.

 – Христос благословил веселье на свадебном пиру в Кане Галилейской. И даже вина им умножил.

 Это сказались их совместные с Любавой чтения Евангелия от Иоанна. Они только начали чтение, но история об умножении вина на свадьбе в Кане Галилейской как раз в начале и находится.

 – Не может быть, сын мой, чтобы ты читал Священное Писание в кощунственном славянском переводе.

 – А разве в греческом переводе этого рассказа нет? – не унимался пан воевода, жаждущий докопаться до истины.

 – Есть, – хладнокровно ответил его духовный наставник, – но без изъяснений мудрых людей ты все понимаешь неверно. Этот эпизод следует понимать духовно, а вовсе не так примитивно, как ты, сын мой, толкуешь. Речь в Священном Писании идет о духовном веселье. Пение и пляски – это порождение дьявола.

 – А почему у вас, на двери в ваш собор, святой Вит изображен с музыкальным инструментом в руке? – вмешалась Любава, не выдержав этого елейного голоса. На входной двери собора юный святой изображен был настолько неискусно, что понять, что он держит в руках, было невозможно.

 – Точно, – поддержал подругу Сольмир негромким, но хорошо поставленным голосом, – я видел такой музыкальный инструмент как у него в Самарканде. Как бы гусли на длинной ручке.

 – Там книга изображена, – раздраженно сказал епископ.

 – А выглядит как гусли на длинной ручке, – не сдавалась Любава, которая в течение всего пира и без епископского поучительного выступления с трудом сдерживала свое горе, и как раз только-только отвлеклась во время пения Сольмира. – И выражение еще есть такое – "пляска святого Вита". Люди пляшут перед изображением святого Вита в день его памяти, чтобы исцелиться от болезней. И многие, я слышала, исцеляются.

 – Любава! – ахнул Творимир, сидящий внизу, но недалеко от помоста. Святой Вит был одним из самых почитаемых святых в этих землях. Святовитский центральный собор в Гнезно. Святовитский кафедральный собор в Праге.

 Епископ молчал. Пляску перед статуей юного мученика Вита он наверняка считал натуральным язычеством. И в чем-то был прав.

 Но новгородка остановиться уже не могла.

 – А ты знаешь, Творимир, что в здешних местах, если человек ест Великим постом мясо, ему выбивают зубы?!

 – Хотел бы я посмотреть на тех, – холодно улыбнулся Негорад, – кто попробует выбить зубы нам с Харальдом.

 – Так они буду выбивать не вам, а простым поселянам, которые и защититься-то не могут.

 Епископ, не удостаивая дерзкую рыжую девицу даже взглядом, молча смотрел на князя Болеслава.

 – Пан Отто, – мягко сказал князь, – когда я уеду, будешь вводить свои порядки. Пока я здесь, пусть люди веселятся. Когда людям запрещают смеяться, они берутся за оружие.

 Это было сказано мягко, но так властно, что даже епископ не решился возразить. Он бросил пристальный взгляд на новгородку, сидящую на почетном месте, медленно развернулся и неторопливо, с достоинством удалился, отказав в епископском благословении тем людям в зале, которые нерешительно его об этом попросили.

 – Vivat, князь, – гаркнул кто-то.

 – Vivat, vivat, – поддержали остальные.

 Болеслав встал, качнул в знак благодарности в сторону людей в зале рог с вином, которые ему подали по его знаку, и выпил его, не отрываясь. Крики еще усилились.

 – Любава, а где ты хранишь свое Евангелие? – неслышно в общем шуме спросил Всеслав. – Принеси ко мне в комнату, если не хочешь лишиться. У меня есть надежный тайник.

 – Они не дерзнут уничтожить такую книгу, – резко ответила Любава.

 – Ты хочешь проверить?

 Любава задумалась. Тот список Евангелия, который для нее привезла в Киев Марьяна, был ей особенно дорог несмотря на дешевую деревянную, покрытую простой телячьей кожей обложку. Евангелие от Луки переписывал лично ее духовный отец, игумен Игнатий. И даже только от мысли о том, что кто-то уничтожит такую книгу, у нее заболело сердце. Она повернула голову к ждущему ее ответа рыцарю.

 – Я принесу его тебе.

 – Да. Я покажу тебе, куда спрячу.

 После ухода епископа прежнее веселье в зале так и не возобновилось. Часть людей время от времени мрачно поглядывали на дверь, в которую неторопливо удалился не благословивший их Вроцлавский прелат. А остальные все же пытались забыть о только что произошедшем, крути не крути, скандале.

 – Песенников зовите! – крикнул Вроцлавский каштелян. – Князь велит веселиться.

 А рядом с каштеляном сидит как раз его сын Збигнев, – тихо сказал Любаве Всеслав.

 Новгородка посмотрела на темнорусого, кудрявого парня с глубокими серыми глазами и закрученными усами над красиво очерченным ртом. Збигнев, замерев, рассматривал сидящую недалеко от него Ростилу. Та и вправду была дивно хороша даже при взгляде сверху вниз, с помоста в зал. Ей шло и светлое зеленое платье глубокого оттенка с золотой тесьмой по вороту и широким рукавам, и изумительный головной убор замужней женщины, только-только появившийся в этих землях, который она рискнула надеть, не имея полного права на него. Этот головной убор состоял из легкого головного покрывала, не скрывавшего волос надо лбом, закрепленного на голове тонким обручем, и широкой, удерживающей покрывало, ленты, обхватывающей подбородок снизу и подчеркивающей красивый овал лица молодой женщины. Впрочем, у старой женщины такой головной убор просто создал бы красивый овал лица и скрыл бы большинство морщин на шее. Ясно было, что входящее в моду покрывало на голову с лентой под подбородком ждет большое будущее. Изумительные светлые волосы муромской красавицы были перевиты лентами и двумя пышными волнами спускались с двух сторон по плечам, груди, почти до колен Ростилы. Та старалась для Харальда. И не зря старалась, судя по взглядам, которыми варяг время от времени окидывал любимую.

 Появились песенники и заиграли нечто протяжное.

 – Больше ничего интересного не будет, – проворчал Болеслав. – Всеслав, бери свою невесту, пойдем поговорим. Потом мне будет недосуг.

 Любава с тревогой посмотрела на своего жениха. Тот выглядел совершенно спокойным. Один песенник в зале запел что-то по-латыни. Дескать, мы и так можем. Какую игру пане закажут, такая и будет. Любава осторожно выбралась из-за стола и ухватилась за локоть Всеслава. Другой рукой она придерживала подол слишком длинного для нее одеяния. Нормальные славянские рубахи были значительно короче, да и значительную часть своего времени Любава проводила вообще в поортах. Всеслав слегка улыбнулся, вспомнив незабываемые слова Сольмира, вынудившие его невесту постоянно держать его за руку. Перед узкой темной лестницей в княжеские покои Любава замерла в нерешительности. Отрок с факелом шел впереди князя Болеслава, следом за князем по лестнице начал подниматься Всеслав. Шедшая последней Любава в темноте наткнулась на первую высокую, почти до ее колен ступеньку. Всеслав обернулся и подал руку. Новгородка окончательно забыв о всех приличиях, ухватилась за предложенную руку, подняв подол неудобного платья до колен. Все равно подниматься было трудно. На последних ступеньках Всеслав попросту взял ее двумя руками за тонкую талию, поднял и поставил на площадку на верху лестницы. Любава облегченно перевела дыхание.

 – Хор-рошая лестница, – удовлетворенно сообщил князь, от порога своих покоев наблюдая, как они держатся друг за друга. – Только надо быть смелее, Всеслав, – добавил он своему рыцарю тихо и проследовал в свои покои. Жених с невестой молча вошли вслед за ним. Любава закрыла дверь за собой.

 Темные покои князя освещались множеством свеч на поблескивающих золотом подсвечниках. Болеслав уверенно прошел в полумраке к огромному креслу с высокой резной прямой спинкой и резными подлокотниками, не спеша сел на подушку, лежащую на сиденье кресла.

 – Ну, рассказывайте, – добродушно сказал он, – как вы познакомились.

 – Любава была послухом князя Ярослава в Муроме. Там и познакомились.

 – Аа-а. То есть князь захватил святилище, а ты – его родственницу. Неплохо. Хоть какой-то выигрыш в этой истории

 Всеслав решил, что лучше помолчать. Любава, понятное дело, тоже промолчала. Болеслав внимательно разглядывал неловко замерших перед ним жениха с невестой.

 – Всеслав, я много раз тебе говорил, чтобы ты выбрал для себя что-нибудь одно, – наконец заговорил князь с откровенной грустью в голосе. – Язычники тебе не нравятся, христиане тебе не нравятся. Ты идешь по жизни самым тяжелым путем. Нужно выбрать хоть кого-нибудь и закрыть глаза на недостатки. Иначе как ты будешь жить? Куда я тебя только не посылал. Все не так?

 Всеслав молчал, скрестив руки на груди.

 – Пока я правлю этой землей, у тебя есть защита. Но после меня что ты будешь делать? А? Невеста твоя мне нравится. Горячая ты девица, Любава. Ишь, как самого пана Отто высмеять пыталась.

 – Я не высмеивала епископа, – вспыхнула Любава. – Но как вы могли доверить душу своего народа немцам?! Как можно было отдавать христианскую проповедь миссионерам из Магдебурга? Чему они учат людей? Тому, что новые святые защитят их от болезней и горя? Тому, что властителям христианство поможет объединить землю? И все?! Какой христианской любви можно ждать от людей, в языке которых славянин и раб обозначаются одним словом "sclave"? От тех людей, которые сами никогда не читали Евангелие, потому что греческий и латынь они не знают, а славянский перевод презирают.

 Она прервала на секунду свою горячую речь, князь Болеслав тихо рассмеялся.

 – Я как будто помолодел лет на двадцать пять, – довольным голосом сказал он. – Вот также, помню, говорил епископ Войтех Славникович. Так же убежденно. Идеалист. Святой Войтех, лично крестивший князя венгров, духовный наставник германского императора, друг клюнийского аббата Оделона. Ему хорошо. Он позволил пруссам себя убить. А нам без него пришлось строить жизнь, которая оказалась куда сложнее, чем нам тогда казалось. Немцы наши соседи. Соседи воинственные, захватившие уже земли множества славянских племен. Да только наше общее христианство и удерживает их от попыток захватить еще и наши земли. Как же я могу запретить миссионерам из Магдебурга здесь проповедовать? Вот если бы мы, славяне, объединились и дали отпор, но нет, от вас дождешься...

 С двух сторон от резного кресла Болеслава стояли золоченые подсвечники с семью толстыми свечами в каждом. Хорошо было видно, как князь нахмурился, но быстро взял себя в руки.

 – Тогда, когда здесь проповедовал Войтех, я был увлечен его идеями. Пусть проповедуют, решили мы, немецкие миссионеры. Пусть. Мы не можем им отказать. Но мы дадим возможность еще и проповедникам, подчиняющимся не германским мелким князьям, а непосредственно Риму. Они, дескать, независимы, они несут неискаженное христианское учение, а не постоянное требование сдачи десятины в пользу кафедры в Магдебурге. Община Ромуальда, знаменитая итальянская община, отправила в польские земли своих братьев. И что же? Всех, кто пришел тогда, уже поубивали местные жители. Теперь в общине живут совсем другие люди. И их так мало!

 – Ты забыл сказать, что местные жители – это лютичи. Поморяне. Заклятые враги христиан. Мендзыжеч расположен рядом с их землями, – усмехнулся Всеслав. – И, несмотря на смертельную опасность, к этим отшельникам ушел твой канцлер Антоний.

 – Сказал же, та проповедь была увлекательной. Мы были молоды. Опасность горячила кровь. И умереть, став отшельником в Мендзыжече, было проще, чем остаться моим канцлером в те времена. Но все же, Любава, оцени, что проповедники проповедниками, но мои земли не подчиняются Магдебургу. А так вполне могло бы быть. К этой кафедре заранее приписаны все славянские земли. У нас собственный архиепископ, брат святого Войтеха. Мы все же выбили у германцев независимость. Духовную и денежную, что немаловажно. Так что не суди нас слишком строго. Стараемся, как можем, – князь ей подмигнул, и Любава неудержимо покраснела. Хорошо, что кругом был полумрак.

 – Увы, жизнь строят совсем не идеалисты, – продолжил князь добродушно. – Подумай об этом, Всеслав. Еще раз тебе повторяю. Выбери себе одну сторону. Прекрати замечать недостатки. Стань своим хоть для кого-то.

 – Не хочу, – тихо ответил рыцарь.

 – Ах так. Любава, тебе нужно как можно скорее стать его женой, потому что очень скоро ты останешься вдовой. Раз уж этот привередник тебя выбрал, то ты хоть не тяни. Мгновения счастья в жизни нужно ценить и не сокращать их излишними колебаниями. Счастье в жизни – редкая птица, – князь смотрел на нее пристальным и как будто все понимающим взглядом. – Могу воспользоваться своим правом дружки и провести с тобой первую брачную ночь, – он окинул ее откровенным взглядом. Любава невольно попятилась, уткнулась в неподвижно стоящего Всеслава и замерла, не отводя от князя взгляда.

 Болеслав неожиданно грустно улыбнулся.

 – Вот также испуганно смотрела на меня лет уже семь назад совсем другая родственница князя Ярослава. Его сестра, красавица Предслава. Но мы поладили. Так что, Всеслав, личной корысти я в этом деле не имею. Твоей невесте до Предславы как кукушке до лебедя. Хочу помочь, дав урок. Ты думаешь, общее ложе – это мелочь? Да это то, что определяет жизнь супругов. Это как раз то, что может вас объединить. Как-то вы не очень объединено смотритесь. Что скажешь, Любава?

 – Не надо, – с трудом выдавила Любава и вдруг вспомнила, что сзади нее как раз стоит ее естественный защитник в этом вопросе. Как раз тот, кому, по идее, предложение собственного князя никак не может нравиться. И она решила ускорить его выбор, если он, стоя сзади, колеблется. – А вдруг эта ночь окажется такой, что я больше ни на кого, и даже на мужа своего, глядеть не захочу?

 Болеслав польщено рассмеялся.

 Всеслав обнял ее сзади за плечи. И его невесте бы развернуться, чтобы ему удобнее было ее обнять, но она, испуганная, стояла, заледенев.

 – Всеслав, точно помощь не нужна? – с улыбкой спросил Болеслав.

 – Сам справлюсь, – ледяным тоном ответил Всеслав и еле слышно прошептал на ухо Любаве. – Развернись.

 Она подчинилась, позволив ему себя развернуть.

 – Обними меня, – тоже шепотом на ухо.

 Любава кое-как обняла.

 – А ты уверен? – ехидно поинтересовался князь, не сводивший с них глаз.

 Любава с испугом подняла глаза на своего жениха. Дело зашло слишком далеко. Как он потом будет объяснять разрыв помолвки? Засмеют же.

 Всеслав ничего не ответил князю, засмотревшись в тревожные глаза своей невесты. Они, наконец-то, обнялись, как следует.

 – Не бойся, – прошептал он, неправильно истолковав ее взгляд.

 – Любава, – снова заговорил излишне проницательный князь. – Ты знаешь, что мой отец не был христианином до женитьбы на моей матери, чешской княжне Дубровке? После свадьбы он крестился сам и крестил всю землю. Бывают времена, когда христианство распространяется через браки с христианками. Ничего плохого в этом нет. А лишние колебания – только потеря времени, а иногда и проигрыш сражения. Любой воевода это знает.

 Любава ничего не ответила талантливому полководцу. Хотя и могла сказать, что качество христиан в таких случаях оставляет желать лучшего. Но промолчала. Всеслав крепко прижимал ее к себе, она вдруг почувствовала, как сердце у нее застучало чаще, как стремительно колотится сердце у самого Всеслава.

 – Целоваться будете? – ехидно спросил Болеслав. – Чтобы доказать мне, что уже умеете? Нет?! Тогда идите, раз больше ничего интересного не будет.

 Всеслав не спеша выпустил невесту из своих объятий, медленно поклонился на прощание князю, и они с Любавой вышли из покоев князя.

 Площадка перед лестницей была освещена догорающим факелом, сама лестница представляла собой узкий темный провал. Любава со все еще колотящимся сердцем подошла к уже спустившемуся на пару ступенек Всеславу. Тот уже привычно положил обе ладони ей на талию и переставил девицу на пару ступенек ниже.

 – Вот и стой здесь, – тихо сказал он, спускаясь на несколько ступенек, прежде чем снова ее переместить. Это было, конечно, гораздо удобнее, чем карабкаться самой, путаясь в длинном подоле, но излишне волнующе.

 – Я провожу тебя до твоих покоев. Народ уже изрядно надрался.

 Они без приключений прошли во внутренний дворик замка. Ночь была теплой. Любава остановилась у входа в свои покои.

 – Ты хорошо провожаешь, – еле слышно сказал она. – Можно тебя попросить, проводить меня к Предславе?

 – Давай, подождем, пока возвратятся мои соглядатаи из Касенькиного замка. Если твой Рагнар там, то и ездить никуда не надо. Попросим у князя воинов – и все дела. И не убивайся так. Касенька не из тех, кто будет мучить и пытать человека, чтобы заставить лечь с ней. Это ниже ее достоинства. Вот соблазнить – другое дело. Она убеждена, и справедливо, в собственной неотразимости. Но тут уж дело Рагнара – не поддаться. Успокоил я тебя?

 Взволнованная Любава прижала ладони к своим горящим щекам. Всеслав положил руки поверх ее ладоней, приподнимая ей голову, чтобы заглянуть еще раз в глаза.

 – Потерпи еще немного. Совсем скоро уже все узнаем. Ну беги теперь к себе.

 Она не ответила, приподняла длинный подол и действительно побежала. Нужно было успокоиться в одиночестве. Успокоиться, это, конечно, хорошо, но кое-что в одиночестве было и неприятное. Насколько она понимала, Ростила к ней не придет, потому что у муромки наверняка сейчас Харальд. А тот праздничный наряд, который был на Любаве сейчас надет, мало того, что сильно сковывал движения, так еще и снять его без посторонней помощи было сложно. Рукава и ворот нижнего, обтягивающего фигуру, платья зашивались прямо на человеке. И теперь их надо было аккуратно распороть. Одним словом, Любаве было чем заняться перед сном, чтобы отвлечься от волнующих впечатлений этого вечера.

ГЛАВА ПЯТАЯ

 На следующий день князь Болеслав переехал к Вроцлавскому каштеляну, а народное карнавальное веселье выплеснулось на улочки и площади грода. Вроцлав был мало похож на русские города, представляющие собой как бы большие деревни, улицы которых образовывали заборы, за которыми скрывались большие хозяйства жителей, с баней, амбарами, с овином, со скотным двором. Улицы Вроцлава состояли из многоэтажных домов, первый этаж был, как правило, каменным, верхние – деревянными. И по этим улицам ходили с раннего утра люди в вывороченной наизнанку одежде, в разномастной обуви: на правой ноге – черевичка, на левой – сапожок. Конечно же, никто и не пытался, к примеру, сжигать чучело Масляницы. Все-таки епископ Вроцлавский Отто был суров, а сжигание чучел – это уже откровенное язычество. Но здоровенное чучело под названием Карнавал со страшной рожей было усажено с утра пораньше на центральной площади грода. И множество народа, собравшись на этой площади, смотрели как желающие, дурачась, разыгрывают разные сценки из жизни, чтобы свалить вину за дурное поведение вроцлавцев на чучело, которое вечером, накануне Пепельной Среды, торжественно утопят в Одре. Развеселый народ с хохотом и гулом одобрения приветствовал наиболее известных персонажей городской жизни.

 Любава впервые за то время, когда она узнала об исчезновении своего отца, почувствовала, как ее отпустила тревога. Всеславу удалось ее успокоить. И она позволила себе увлечься общегородским весельем. Они с Ростилой и Добровитом попробовали бесплатных угощений от щедрот князя Болеслава и Вроцлавского каштеляна под крики откровенно объедающихся людей, вроде: "хочь пузо раздайся, а Божий дар не останься". Они вместе со всеми посмеялись над изображаемыми на суде над Карнавалом сценками. Хотя Любава узнала только пародию на Збигнева-колдуна. Трудно было не сообразить, кого изображало волосатое, со страшной бородой и накладными когтями чудище, молча бережно носившее под мышкой здоровенное закрученное яйцо. Люди просто падали от хохота, когда актер трагично осматривал свою ношу. Дескать, опять ничего не вылупилось.