Текст книги "Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб (СИ)"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

 – Приветствую тебя, отец, – вежливо сказал Всеслав, делая шаг вперед, подтягивая за собой за руку Любаву, и не слишком низко кланяясь. Он со своим длинным носом, с темными бровями с красивым изломом, с решительным, но изящно очерченным подбородком совершенно не был похож на того, кого он назвал своим отцом.

 – Моя невеста, сестра Ингигерд, жены новгородского князя Ярослава, Любава Феофановна.

 Они с Любавой еще по пути договорились, что та будет называться Феофановной, чтобы как можно меньше людей знали, что пропавший где-то в этих землях новгородский посол Рагнар приходится ей названным отцом. О том, что Рагнар носит в постриге имя Феофан, знали немногие.

 Вроцлавский воевода бросил быстрый взгляд на поклонившуюся ему девицу в теплой длинной широкой потрепанной свитке, поверх штанов, с перекинутой через плечо давно не мытой косой бронзового цвета. Плащ и шапочку с меховой оторочкой Любава давно сняла, потому что день был солнечный, жаркий для нее, северянки. И теперь густые волосы не слишком успешно удерживались только кожаным ремнем, завязанным вокруг головы, а солнечные лучи, касавшиеся завитков ее растрепавшихся в дороге волос, вспыхивали огнем.

 Воевода хмуро посмотрел на Всеслава.

 – Ты и в жены собираешься взять девицу самарянской веры?

 – Какой-какой веры? – холодно спросил Всеслав, скрестив руки на груди.

 – Девицу из того народа, который осквернил Священное Писание, переведя его на свой простонародный язык.

 – Что вы! Нет! – дружелюбно заявила Любава. Хотя воевода обратился не к ней, но она только что была ему представлена. – Я читала Евангелие на греческом языке. В славянском тексте не изменено ни слова. И это – не простонародный язык. Возвышенный язык, во многом точная копия греческого текста.

 Рыцарь слегка опешил. Греческий язык – это один из трех допустимых для Священного Писания языков. И, в отличие от этой рыжей девицы, он его не знал. Точно также как, впрочем, и латыни, и, тем более, арамейского языка.

 – Вы можете сами убедиться, – дружелюбно, как христианка с христианином продолжала говорить Любава. – У меня есть с собой Евангелие на славянском языке. Сравните с тем, что вам знакомо, наверное, вы читали по-латыни, и вы сами увидите, как бережно наши учителя обошлись со священным текстом.

 – Я не читал по-латыни. Вообще не читал, – нечаянно для самого себя буркнул пан воевода.

 – Не читали?! Вы, христианин, не читали Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа?!

 Всеслав осторожно отступил назад, с удовольствием наблюдая за разворачивающимся действом.

 – Нет. Ваши самарянские тексты мне противны. На них и возросли теплохладные верующие ваших земель.

 – Какие верующие, не поняла?

 – Вот посмотри, Всеслав, твоя невеста, называясь христианкой, носит на плече оберег, – злобно перешел в атаку пан воевода, не желая признаться самому себе, что эта девица задела его за живое. Любава скосила глаза на свое плечо. Ворот свитки скрепляла медная фибула, бывшая по существу своему именно оберегом-змеевиком. От центра круга по радиусам расходились искусно выточенные медные змейки.

 – Но это подарок, – сказала новгородка извиняющимся тоном. – Мне-то, христианке, безразлично, оберег это или нет, а тот мальчик подмастерье, который сделал фибулу, обиделся бы...

 – Христианка не должна носить обереги! Не должна поддаваться человекоугодию! – громыхнул пан воевода поставленным на полях сражений голосом.

 Любава испуганно принялась отстегивать фибулу, а Всеслав решил, что на сегодня представление можно закончить, и вмешался.

 – Отец, гости устали с дороги. Комнаты для них готовы?

 Чтобы попасть в комнаты, отведенные гостям, нужно было пройти во внутренний двор замка, засаженный липами и плодовым кустарником. По периметру прямоугольного двора с трех сторон высились стены трехэтажного здания, построенного в виде буквы "П". Первый этаж был каменным, верхние этажи – деревянными.

 Любаве отвели комнату на первом этаже здания. Комната была большой и светлой, в отличие от привычных для нее горниц в избах. Солнечный свет, вливаясь через широкие окна, освещал тканые гобелены, покрывающие стены. Простые коричневые узоры на сером льне. Натурально и задушевно изображенный олененок с закинутой назад безрогой головкой в нескольких кругах немудреных узоров был основным элементом рисунка. Широкая кровать заодно служащая и сундуком, застеленная ярким покрывалом с растительным орнаментом, яркий ковер над ней на стене. Широкие деревянные лавки вдоль стен. Стол с тазами с водой. Вся мебель массивная, с металлическими заклепками.

 Всеслав зашел вслед за Любавой, посмотреть, как устроили его невесту.

 – Любава, я завтра уеду с утра пораньше, – заговорил он, убедившись, что все в порядке. – Мне нужно обо всем произошедшем отчитаться князю Болеславу.

 Он совершенно сознательно оставлял свою милую Любаву на съедение местным христианам, убедившись, что до конца ее не съедят к моменту его возвращения. Немного погрызут, конечно, но это ей только пойдет на пользу.

 – Возможно, разлив рек застанет меня в пути и мне придется задержаться. Но другого выхода нет. И о Рагнаре нужно начинать расспрашивать в столице.

 Любава замерла.

 – Ты же понимаешь, что быстро такое дело сделать не удастся. Рагнар – новгородский посол. И делом чести для правительства Болеслава было его найти. Если они его не нашли, то и мне будет очень сложно, – жестко продолжил польский рыцарь. – Но я сделаю все, что смогу.

 – Творимир и Добровит хотели поехать с тобой.

 – Ладно. И еще, Любава. я расскажу Болеславу, что привез с собой невесту. Рано или поздно он пожелает тебя увидеть. Мой брак без его согласия невозможен.

 Любава чуть вздрогнула.

 – И ты не боишься показывать князю Болеславу свою невесту? – она отвернулась к окну.

 – Я понял, что ты его недолюбливаешь. Хотелось бы знать, почему.

 – Я не могу тепло относиться к человеку, который так поступил с сестрой Ярослава Предславой Владимировной.

 Всеслав подошел к отвернувшейся от него девушке и положил ей руки на плечи.

 – Любава, мы с тобой договорились, доверять друг другу. Расскажи мне, как в Киеве и Новгороде рассказывают эту историю.

 – Как рассказывают? – Любава опустила голову и принялась теребить конец своей косы, переброшенной через плечо. – Болеслав сватался к Предславе. Князь Владимир отказал ему в руке своей дочери из-за его... э-э-э... любвеобильности.

 Она сглотнула и замолчала.

 – Ну? Что дальше? – Всеслав слегка встряхнул ее за плечи.

 – Когда Святослав захватил Киевский стол, убил князей Бориса и Глеба, он призвал на помощь себе польские войска. Чтобы защититься от князя Ярослава. Болеслав Польский был его тестем. Князь Болеслав разгромил Ярослава, взял город Киев. И силой сделал Предславу своей наложницей, – монотонно рассказала Любава всем в ее земле известные события. – Потом польские войска принялись бесчинствовать в Киевской земле, так же как и незадолго до этого в Чешской. Люди возмутились, начались избиения, и князь Болеслав был вынужден уйти обратно в Польшу. Но Предславу он забрал с собой и больше никто о ней ничего не слышал.

 – Ты никогда не видела княгиню Предславу? – тихо спросил Всеслав, осторожно разворачивая к себе лицом свою невесту. Та отрицательно покачала головой, не поднимая на него глаз.

 – Такая женщина не может быть просто наложницей. И для простой наложницы не строят дворец на острове недалеко от собственного замка.

 Любава удивленно подняла на него глаза.

 – Это длинная история. Если ты послушаешь, я ее расскажу тебе.

 Он мягко нажал ей на плечи, чтобы она села на лавку, с горечью подумав о том, сколько всего стоит между ними. Сколько всего, способного развести их в разные стороны. В том числе и политика. Любава внимательно смотрела на него снизу вверх, теребя пушистый конец косы. Удивительно, что она вообще не шарахнулась от него как можно дальше, только узнав о том, что он приближенный князя Болеслава.

 Эта история началась еще несколько поколений назад, – неторопливо начал Всеслав свой рассказ, отступив на шаг от скамьи с сидящей Любавой. – Германский император Оттон Второй потребовал себе в жены византийскую порфирородную принцессу. В те времена во всей Ойкумене была только одна принцесса. Это принцесса Анна. И никто ее в жены германскому, как считали византийцы, варвару отдавать не собирался. Она тогда была еще мала для брака. К тому же порфирородных принцесс вообще запрещено выдавать замуж за пределами империи Ромеев. Ты знала об этом? Да. И в жены германскому императору отдали племянницу регента при малолетних Василии и Константине Иоанна Цимисхия. Того самого, кто разгромил в Болгарии войска Святослава, отца князя Владимира. Принцессу Анну потом, как ты знаешь, с боем добыл князь Владимир, взяв Херсонес. Но родственница Иоанна Цимисхия Феофания была тоже, понятно, из знатной семьи, утонченная и образованная. И в результате этого брака появился следующий император Оттон Третий. Он вырос мечтательным юношей, любящим книги и старинные предания. Посватался к племяннице подросшего к тому времени императора Василия принцессе Зое. А у императоров Василия и Константина не было, и нет сыновей, как ты знаешь. Муж дочери императора Константина принцессы Зои вполне мог объединить и западную и восточную части Империи, возродив ее в былом величии. Этого германский император и хотел. Он верил, что ему суждено стать объединителем Великой Империи. Ему было тогда лет восемнадцать-двадцать.

 Всеслав помолчал. Любава слушала, не прерывая, внимательно, склонив голову на бок. Она умела слушать.

 – Следующее действующее лицо этой истории это пражский епископ Адальберт, святой Войтех. Его выгнали с пражской кафедры, и он отправился в Рим. Стал там простым монахом в греческо-латинском монастыре святых Вонифатия и Алексея человека Божия. Это известный монастырь. Один из известнейших в Италии.

 – Я знаю. Они возрождают западное монашество в его древнем, подлинном виде.

 – Да. Адальберт как раз и проповедовал, что подлинное благочестие было неразделенным, единым. А третьим действующим лицом как раз и был молодой князь Болеслав, активный талантливый полководец, человек дела. Все трое подружились, встретившись в Европе. Вот тогда и родилась идея renovatio imperii Romanorum, идея возрождения Империи, которой князь Болеслав был верен всю жизнь. Даже после трагической гибели двадцатилетнего Оттона, своего друга. Славянские земли планировалось объединить и образовать провинцию Империи под названием "Славия". Сильная Славия легко бы дала отпор своим врагам.

 – Красиво звучит, – невольно мечтательно улыбнулась Любава, не поднимая глаз, – Славий в наших церковных песнопениях это соловей.

 – Святой Войтех мечтал об исчезновении славян с невольничьих рынков. Процветание объединенной страны – это хорошо. Но естественно, во главе Славии должен был встать друг германского императора король Болеслав Пяст. Ты морщишься, Любава? Да. В этом главный вопрос. Ты же видела пана воеводу. Неужели ты думаешь, что такие, как он, отдадут хоть кому-то другому первенство? А тем более правителям земель с "самарянской" верой. Вы же до сих пор не решили, кому будете поклоняться, Велесу или святому Власию, сам видел.

 – Нет, мы как раз решили, что Власию, – со слабым отблеском озорной улыбки проговорила Любава, поднимая глаза. – Это они еще не поняли, что мы за них все решили.

 – Какое чисто византийское коварство, – он улыбнулся ей в ответ.

 – Нет. Не византийское. Римский папа Григорий Великий тоже советовал вытеснять языческие божества христианскими. Это проверенный путь христианизации народов. Но Евангелие людям надо давать читать. Какие же они христиане, если его не читают? – грустно закончила новгородка, и отвела глаза от Всеслава, глядя на отблески солнечного луча, падавшего из окна. Таким христианином, который не читал Евангелие, был его отец.

 Всеслав сел рядом с невестой на лавку.

 – Я собирался перейти к истории Предславы. Княжна Предслава Владимировна, красавица, образованная женщина, каких нет ни на Востоке ни на Западе, – с невольным восхищением сказал рыцарь. – На Западе такие чересчур свободные женщины грубоваты, а на Востоке глуповаты. А эта – нет слов для описания. И вот она попадает в плен к Болеславу, уже захватившему к тому времени и Поморье и Чехию, правда Чехию пока что не очень удачно. Почему ты думаешь, что он сделал ее наложницей насильно? Нет. Он предложил ей стать королевой. Королевой Славии.

 И Всеслав с удовольствием встретил удивленный взгляд синих глаз своей невесты.

 – Эта умная женщина тоже загорелась идеей объединения славянских земель. Под своей королевской властью, естественно. Дочь уже легендарного князя Владимира могла бы отдать для будущей Славии все Киевское княжество.

 Любава продолжала удивленно смотреть на Всеслава. Тот смотрел на нее с легкой грустью.

 – Ты действительно прекрасно слушаешь. Но ты же знаешь, что у Болеслава ничего не вышло. Мечты – это всегда как туман. Когда-нибудь они рассеиваются. Против его людей взбунтовался народ, как когда-то в Чехии. Здесь, в Польше начались беспорядочные волнения, и мой князь был вынужден отступить из Киева. Но он увез оттуда не только всех дочерей князя Владимира вместе с Предславой, но и епископа Анастасия, чтобы тот совершал для его будущей королевы службы по восточному обряду. Он очень хотел, чтобы ей здесь было хорошо. И ради будущей власти Предслава закрыла глаза на имеющуюся здесь в наличии немку Оду, предыдущую жену князя Болеслава. С немцами мы теперь, знаешь ли, не дружим. Именно из-за планов создания королевства Славии князь Ярослав предал полному забвению участь своей сестры.

 Любава снова принялась теребить кончик своей пушистой косы, опустив глаза.

 – Предслава совсем не нравится твоему новгородскому князю в качестве жены короля Славии Болеслава Пяста. А тот все же намерен короноваться этой весной. Удивительная верность своей юношеской мечте, ты не находишь?

 Она молчала.

 – Ты все еще испытываешь к моему князю отвращение? – тихо спросил Всеслав, пристально глядя на свою невесту.

 – Нет – так же тихо ответила новгородка.

 – Я на это и рассчитывал.

 Они помолчали.

 – Ну что же, до встречи, – Всеслав, наконец, решительно встал.

 – Возвращайся скорее, Всеслав. Я буду тебя ждать.

 – Меня, или вестей о Рагнаре?

 На это растерявшаяся Любава не ответила, и он молча вышел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 С утра пораньше Всеслав действительно ускакал, захватив с собой Творимира и лучшего, хотя и совсем молодого, новгородского следопыта Добровита. А его новгородская невеста принялась налаживать связь с населением. Точнее, население принялось портить ей нервы. Но любой миссионер знает, что, когда кто-то активно портит тебе нервы – это такая ненормальная, но форма контакта. И, если возможно, то лучше такой случай не упускать.

 Поэтому Любава, снова встретившись с паном Вроцлавским воеводой Гумбертом в гриднице, старательно ему поклонилась. К тому времени она уже переоделась в местный наряд, заключающийся в нижнем длинном, обтягивающем фигуру платье поверх рубахи и верхнем, более коротком платье с широкими рукавами, слегка приталенном, с поясом. Никаких бус, височных колец и прочих висюлек. Только изысканная вышивка по краю ворота и вышитые ленты, поддерживающие волосы в прическе. Темно синее верхнее платье девушке шло, и пан воевода с проблеском интереса оглядел похорошевшую невесту своего наследника. Вообще говоря, от рождения пана Гумберта звали Збиславом, или, еще проще, Збисеком, но он научился так грозно хмурить брови, если кто называл его этим простецким именем, что все быстро усвоили, что пан воевода такого не потерпит.

 – Проходи, садись, самарянка, – вместо приветствия произнес он, указывая родственнице князя Ярослава на почетное место на помосте в полупустом зале с обогревающими его на славянский манер двумя печками.

 Такого начала беседы Любава не могла пропустить мимо ушей.

 – Пан Гумберт, вы забываете, что именно в беседе с Самарянкой наш Спаситель сказал, что ищет тех, кто будет Ему поклоняться в духе и истине. Евангелие от Иоанна, если вы не читали.

 Пан воевода уселся на лавку и молчал довольно долго. Любава оглядела полупустой зал, столы и едоков. Мясо здесь вообще ели руками и бросали кости крутящимися под столами собакам. Одна такая собачка подошла и ткнулась носом Любаве в колени.

 – Как ты можешь хвалиться, тем, что пользуешься оскверненным переводом Священного Писания, – заводя самого себя, сказал пан Гумберт, глядя на новгородку загоревшимися глазами. – Все же знают о том, что там написаны вещи вроде "никто не подаст сыну вместо яйца скорлупию", тогда как в настоящем тексте сказано "никто не подаст сыну вместо яйца скорпию", такого большого ядовитого паука.

 Любава невольно усмехнулась забавной ошибке переписчика, который, конечно же, никогда скорпионов не видел и решил подправить святого Кирилла, переведшего Евангелие с греческого на славянский.

 – Вот-вот, смеешься над искажением священного текста, – громыхнул пан Гумберт и, заведшись в должной степени, перешел в атаку, проявляя неожиданную осведомленность. – У вас на востоке сплошное двоеверие. У вас иконе Святого Власия народ приносит в жертву кусочки коровьего масла. У вас народ носит на шее образки с изображением Пречистой Марии с одной стороны и с оберегом-змеевиком с другой стороны.

 Любава молчала, пережидая приступ праведного негодования всеми этими действительно нехорошими вещами. Огромная собака лизнула ей запястье, девушка осторожно отдала ей косточку, не отводя взгляда от возмущенного пана воеводы.

 – У вас народ носит на шее пергаменты со словами "авраам, враам, раам, аам, ам", написанные друг под другом, и считает это магическим оберегом. То же самое вы проделываете с именем архангела Михаила. Кощунники! Лучше быть совсем язычниками, чем такими двоеверами и самарянами.

 У него кончилось дыхание, и он невольно замолчал.

 – Пан Гумберт, хотите, я вам почитаю Евангелие? – тихо спросила Любава. – У меня с собой правильный текст. Без всяких "скорлупиев". Хотя бы беседу с Самарянкой у колодца прочту, – и она серьезно посмотрела в глаза своему обличителю.

 Наступило молчание.

 – Хорошо, – неожиданно тихо ответил ей воевода. И сразу спохватился. – Познакомлюсь с оружием противника.

 – Ну какие же мы противники?

 – А кто же вы есть со своим Гейзенским Ойкуменизмом.

 – Каким? Чем? Расскажите, пан Гумберт.

 – Ты не слышала? Не слышала о двух друзьях христианах Горгонии и Дорофее, замученных императором Диоклетианом?

 – Простите, пан Гумберт.

 – Один из друзей считается покровителем Запада, а другой – Востока. Святой Войтех написал их житие, – как бы нехотя выдавил из себя пан воевода. – Часть мощей святого Горгония находится в Гейзе. И тамошняя братия проповедует идеи, что христианам нужно объединиться как в древности. Ну и, кроме того, что христианство нельзя насаждать мечом. Только, дескать, любовью и своим примером.

 – И что здесь плохого? – огорченно спросила Любава.

 – Сам Христос сказал, что дерево судится по плодам. С тех пор, как наш князь прислушался к этим гейзенским и клюнийским смутьянам, язычники перестали обращаться в христианство. Эти звери уважают только силу. Любовь они считают слабостью. И с ними нужно говорить на понятном им языке – с мечом в руках. Пока дело проповеди было в руках железных миссионеров из Магдебурга – все шло успешно. Народ крестился целыми землями. Как только речь зашла о любви да проповеди на родном языке – так все и остановилось. Вон, старший сын Вроцлавского каштеляна колдовством балуется, и никто ему слова поперек не скажет. Все с любовью, – с сарказмом закончил пан воевода.

 Любава не стала возражать, и трапеза окончилась в молчании.

 – Не знаю, какой из сынка каштеляна колдун, но то, что он шабалдахнутый, – это точно, – уверенно сказал Сольмир по дороге в деревню Вершичи. Он увез туда и Любаву и Ростилу, заявив, что они хоть в баньке помоются, в замке-то панском, мол, удобства не ахти какие. – Нашел этот Збигнев месяц назад куриное яйцо, уверяет, что в виде раковины улитки, и носит его теперь под мышкой, высиживает духа-обогатителя, – весело рассказывал по дороге в деревню сказитель и сын главного муромского волхва. – Понятно, сам молчит, что неплохо, но еще и не моется, волос, ногтей не стрижет. Потом, помню, надо это яйцо пеплом из костей мертвеца посыпать. А где он в этой земле пепел от костей мертвеца возьмет. Тут, я слышал, за сжигание мертвецов – смертная казнь.

 – Как?! – ахнула Любава.

 Сказитель бросил на нее пристальный взгляд.

 – Деревенские мне объяснили, что в этой земле христианство внедрялось немецкими миссионерами из Магдебурга. За хранение отеческих обычаев, таких, как сжигание своих покойников и тризну над ними – смертная казнь.

 Любава заметно расстроилась. Сольмир, по ее наблюдениям, уже был на полдороге к тому, чтобы принять христианство. Здесь он наслушается, пожалуй. Еще станет таким же ехидным нехристем как Всеслав.

 Сказитель заметил ее смущение и огорчение, подергал себя в задумчивости за отросшие светлые кудри и не стал рассказывать ей о том, что, по мнению местных поселян, христиане нужны власти только за тем, чтобы платить десятину на церковь.

 Они молча подъехали по заснеженной тропинке к избушечке на окраине Вершичей. Там жила бездетная немолодая пара. И у них поселился отец Афанасий. Пока еще стояли холода, ему отвели уголок в теплой избе, а после потепления он собирался перейти в клеть в холодной части избы.

 – Это единственный двор в деревне, где без неприязни относятся к христианам, – тихо сказал отец Афанасий расстроенной Любаве, когда Сольмир увел Ростилу вместе с хозяйкой, посмотреть баньку. – Не знаю, о чем думают местные власти. Грядет такое народное возмущение, что здесь все будет сметено. Не понимают они разве, как бережно нужно относиться к народным обычаям? Особенно, если вместо них насаждаются иноземные?

 Этот вопрос уже вечером Любава задала пану Гумберту после того, как все же прочитала ему Евангелие, удивительный эпизод о встрече Спасителя с простой женщиной, самарянкой в жаркий летний полдень у колодца.

 – Почему же, мы отлично понимаем, как крепко это быдло держится за древние обычаи, – ответил пан воевода, начальник Вроцлавского гарнизона, духовный сын и правая рука Вроцлавского епископа, – понимаем, что эти дети Веельзевула никогда не примут ничего доброго. Для них возможность иметь две, три жены и разнузданный блуд в ночь на Ивана Купалу важнее вечной жизни. Они должны погибнуть. Их, как и строптивых людей Израильских, погибших в Египетской пустыне, должно сменить новое поколение. Поколение тех, кто войдет в Землю Обетованную, победив в бою Амореев и прочих Хананеев. И эти доблестные сыны нечестивых родителей будут исповедовать чистую веру. Они уже не будут двоеверами, как люди в твоих землях!

 Глаза пана воеводы горели блеском веры в то, что это дело правое.

 – Это ужасно, – подавленно прошептала Любава.

 Но пан воевода ее не слышал. Он был сейчас в будущем, среди новых людей, исповедующих неповрежденную язычеством веру. Новгородка тихо попрощалась и ушла к себе.

 Тем временем, Харальд и Негорад присоединились к гридям Вроцлавского воеводы. Вооружение у польских дружинников, конников – рыцарей немного отличалось от того, к чему привыкли новгородцы, поэтому они с удовольствием осуществляли военно-культурный обмен знаниями. А Любава с Ростилой большую часть времени проводили в деревне Вершичи. Там их и застало весеннее потепление и разлив рек. Вода стремительно залила землю. Поселяне даже между домами плавали на лодках. Вылавливание плавающей скотины и птицы, хохот и общее веселье так увлекли и Любаву и Ростилу, что те забыли о всех своих горестях и самозабвенно приняли участие во встрече весны.

 Но не тут-то было.

 – Любава! Ростиша! – своим великолепным голосом прокричал Сольмир, подгребая на соседской лодке, пока что пустой, к лодке с трепыхающимися курицами, удерживаемыми мокрыми девицами. – Вам пора в замок. Прибыл гонец от Всеслава. Он сегодня-завтра возвращается. И не один. Если не хотите моей смерти лютой, потому что все знают, что я вас из замка сманил, то бегом за мной.

 – Мы не хотим твоей смерти...

 – Что-то о Рагнаре?..

 – Нет. Гонец ничего не сказал. Сказал только, что Всеслав встретил князя Болеслава на полпути в Гнезно, и теперь они все вместе едут во Вроцлав. Ой, дядько лысый, никак с тобой знакомиться, Любава. Держись!

 Всеслав действительно встретил своего князя на полдороге в Гнезно. Слухи о странных событиях в Муромской земле дошли до Болеслава раньше, чем ко княжескому двору добрался его посланник. И князь решил наведаться во Вроцлавское воеводство, тем более что он давно там не был. Всеслав пересказал те события, очевидцем которых он стал коротко, не затрагивая задевающих его лично деталей. Говорить пришлось в присутствии советников князя, и потому из отчета Всеслава выходило только, что князь Ярослав нашел дорогу в святилище Велеса и поджег его, тем самым окончательно затушив бунт волхвов в Залесье. И никаких синеглазых колдуний и прочих сентиментусов.

 Болеслав молча слушал, делал свои выводы, но не был огорчен неудачной миссией Всеслава в Муромле. К тому времени князь Ярослав проиграл сражение под Лиственом, и уже было ясно, что объединенная Русь Польским землям в ближайшее время угрожать не будет. И все остальное сразу стало мелочью, забавной или не очень.

 Болеслав не стал допытываться в присутствии своих советников у своего любимца, где это тот познакомился с родственницей князя Ярослава настолько близко, что та стала его невестой.

 А по возвращении в замок Вроцлавского воеводы Всеслав был сразу встречен своим отцом, который с похоронным и отчасти злорадным видом сообщил ему, что, пока он был в отъезде, его хорошенькая невеста вовсю развлекалась со своим красавцем сказителем.

 – Ты можешь быть совершенно спокоен насчет Любавы, – холодно ответил Всеслав. – Не знаю, насколько повреждена ее вера, но она никогда не забудет, что называется моей невестой. И чести моей не уронит. В отличие от многих христианок с твердой верой.

 После этого колкого утверждения он прямиком направился в покои, отведенные его невесте. Но совсем не потому, что заподозрил ее во влюбленности в Сольмира, эту глупость он уже делал, и повторять не собирался. Просто хотел поскорее увидеть свою синеглазую зазнобу.

 Та примеряла новомодный наряд, в котором должна была быть на пиру. Через пару дней начинался Великий Пост. И в здешних местах мясопустная неделя, называемая по латыни карнавал, воспринималась христианами как череда праздников. Голубоглазый, кудрявый красавец Сольмир действительно обретался рядом с Любавой, полулежал на широкой лавке, облокачиваясь на подушки и, прищурившись, разглядывал новгородку. А на ней поверх тонкого темно синего обтягивающего фигуру платья с узкими рукавами и длинным широким подолом, было надето нечто голубое узорчатое, сверкающее серебром с широким подолом чуть ниже колен, с широкими рукавами, чуть ниже локтей, подпоясанное на тоненькой талии серебряным поясом. Изящные туфельки и синие с серебром ленты, удерживающие огненные распущенные волосы в прическе, довершали облик.

 – Вот, дядько лысый, пока ты стоишь неподвижно, ты вылитая краса ненаглядная, – осторожно сказал Сольмир, не сводя с нее глаз, закинув руку, чтобы подергать себя за кудри на затылке. – Но стоит тебе сделать несколько шагов, и хочется как раз глаза отвести. У тебя движения неженственные. Ты движешься как мальчик недоросль. В обычной рубахе ты выглядишь естественнее, чем в этом узорчатом платье. Не могу понять, почему. Видел я как-то княгиню Ингигерд, в свите которой ты выросла. Она хоть с луком со стрелами, хоть на коне, но движется как женщина. А ты – нет.

 Любава осторожно, чтобы не помять платье, села на соседнюю скамью.

 – Какой ты наблюдательный, – сказала она удивленно. – Ты прав. Я выросла среди мужчин, и все свое детство мечтала стать мальчиком. Но что же мне делать?

 – Тебе нужно как-то изменить ритм своего движения, – ответил сказитель задумчиво, из всех сил дергая свои русые кудри на затылке. – Иначе все местные панночки будут воспринимать тебя как чужую. Люди никогда об этом не думают, но ритм движения невероятно важен в узнавании своих и чужих. Ты движешься как бы под такую мелодию, – Сольмир просвистел мелодию со сложным разорванным ритмом. – Попробуй напевать про себя хотя бы вот что, когда движешься, – и он просвистел куда более плавный напев.

 – Есть еще более простой способ, Любава, – улыбаясь, сказал Всеслав, молча наблюдавший всю эту сцену незамеченным, стоя у дверей и любуясь хорошенькой девицей. – Ты берешь меня под руку и движешься, приноравливаясь ко мне.

 Любава повернула голову и улыбнулась в ответ на его заразительную улыбку.

 – Ты вернулся, – обрадовано сказала она, согревая душу своего жениха этой искренней радостью.

 Он прошел в горницу. Любава встала ему навстречу.

 – Большой зал сейчас готовят к пиру. Ты слышала, в замок воеводы прибыл князь Болеслав? Будет и каштелян Вроцлава, отцы грода и другие знатные люди. Ты все еще не хочешь никому рассказывать, что Рагнар тебе названный отец?

 Он подошел к ней и осторожно взял ее ладони в свои.

 – Нет. Мне страшно. А вдруг кто-то из них все же замешан в исчезновении. Тогда они станут еще более скрытными. Ты не узнал ничего нового?

 – Ничего. Знаю только, что Рагнар уехал из Гнезно, но до Кракова не доехал.

 – А его свита? Четверо сопровождавших его воинов?

 – Неизвестно, – Всеслав посмотрел поверх опущенной головы Любавы на наблюдавшего за ними Сольмира. Он бы обнял ее, чтобы успокоить, но не под пристальным же взглядом сказителя.

 – Что-то не так с ритмом движения? – ехидно спросил, наконец, польский рыцарь.

 – Нет. Пока Любава стоит, все нормально. С ритмом движения.

 – А с чем ненормально?

 – Ой, дядько лысый, не знаю, стоит ли говорить, что я слышал, – сказитель в последний раз дернул себя за русые кудри, уронил руку на колени и сел прямо на скамье, свесив ноги на пол. – Любава, я не знал, что Рагнар твой названный отец.

 Девушка отвернулась от Всеслава, чтобы посмотреть в лицо Сольмиру.

 – Ты как обычно ни о чем не спрашивал, а я ни о чем не говорила. И что же ты обо всем этом думаешь?

 – О чем "обо всем"?

 – О том, что я изображаю невесту Всеслава.

 – И ты называешь это "изображать"?

 Любава слегка покраснела, Всеслав сзади нее замер.

 – С чего вы взяли, что новгородский посол Рагнар со свитой должен был отправиться из Гнезно в Краков?