Текст книги "Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб (СИ)"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

 Следующая компания песенников громко затянула похабнейшие песенки с матерными словами, призванными увеличить плодородие земли в наступающем году. Любава, подумав, что нет на них пана Отто, утянула Ростилу на какую-то улицу. Там несколько людей с хохотом волочили на мешке с пеплом какую-то смеющуюся женщину. Несколько раз ее уронили, подняли, потом вся компания завалилась в какое-то питейное заведение.

 А новгородцы вышли на маленькую площадь, где оказались втянутыми в увлекательную игру. Под зажигательную музыку все присутствующие на площадке танцевали друг с другом, меняя партнеров. В определенный момент нужно было высоко подпрыгнуть и зубами откусить кусок одного из круглых больших калачей, на веревках развешанных над площадью. Причем нельзя было смеяться. Несколько парней с серьезнейшим видом вымазывали сажей тех, кто засмеется. Прыгучая Любава сумела откусить кусочек от калача, но, глядя на окружающих, не смогла удержаться от смеха и вся в саже отошла к стенке, где могла всласть посмеяться. Напряжение последних месяцев требовало выхода. Добровит и Ростила из игры не вышли. Ростила вообще серьезно относилась к танцам и прыжкам на масленицу, поэтому она успешно откусывала кусочки от одного калача за другим. К одному, особенно высоко подвешенному, ее вдруг подкинул рослый парень, неожиданно оказавшийся рядом. От неожиданности она упала. Парень помог ей встать.

 – Збигнев, – представился парень. – Как тебя зовут, прекрасная панночка?

 – Я не панночка, а замужняя женщина, – с чистой совестью солгала Ростила. – Не отстанешь – муж мой так тебя отметелит, что даже твоих волос и ногтей для зелья никто не найдет.

 – Ты повергла меня в беспросветное уныние, – сообщил Збигнев, нагло улыбаясь, – но я думаю, что в силах выдержать нападение твоего мужа, если ты мне улыбнешься и сладко поцелуешь. Посмотри вокруг. Карнавал!

 Ростила посмотрела вокруг, разыскивая взглядом Любаву. Ее тревожный взгляд перехватил Добровит, как раз удачно откусивший кусок калача и оглянувшийся в поисках соперницы. Он сразу бросился на помощь Ростиле, но Збигнев крепко в нее вцепился и не отпускал. Заметив неладное, к друзьям подбежала Любава. Однако кинжал она в ход пустить боялась, а освободить Ростилу, не пустив в ход оружие, они не могли. Збигнев лихо от них отбивался, удерживая пленницу левой рукой перед собой. На помощь к ним никто не шел, потому что такие похищения были вполне в духе времени. Над Вроцлавом царило карнавальное веселье. И неизвестно, как долго бы все это продолжалось, если бы Любаву не нашел Всеслав. Он-то меч вытащить не побоялся, и ровно через четверть минуты Ростила была свободна. Збигнев предпочел временно отступить. Всеслав бережно оттер лицо своей невесте от сажи ее собственным широким мокрым рукавом, все равно платье было безнадежно испачканным, и только потом сказал.

 – Любава, тебя Харальд срочно просил вернуться в замок. С Творимиром что-то случилось.

 С Творимиром ничего особенного не случилось. Он попросту напился. И пока что тихо сидел в своей маленькой горнице рядом со столиком, на котором красовался внушительный, оплетенный лозой кувшин. Харальд заблокировал ему выход, стоя на пороге, но и входить вовнутрь боялся.

 – Не хочу с ним драться. Он раньше, как напьется, так подраться был здоров. И Марьяна далеко. Что теперь будет!

 Всеслав вспомнил Харальдову историю о разнесенной Творимиром в мелкие щепки корчме и, не говоря ни слова, отправился искать нужное снадобье.

 – Любава, попробуй вмешаться, – тихо продолжил Харальд. – Он тебя любит. Ты ему как дочка.

 Любава осторожно подошла к понуро сидящему на скамье Творимиру. Тот поднял на нее мутный взгляд и снова потянулся к кувшину.

 – Уйди, Любава, – тихо сказал он, – горе у меня.

 – Творимир, хватит, – чуть ли не плача сказала девушка, пытаясь отобрать у него кувшин с настойкой. – Так горю не поможешь.

 – Нет, я буду напиваться, – затягивая слова, ответил новгородец, крепко держа кувшин. – Мне сказали, что я скотина. И я буду пить, раз я скотина. И не говори мне сейчас о Марьяне, – с яростью добавил он.

 – Я не говорю, – испуганно сказала Любава.

 – Вот и хорошо. Уйди.

 – Действительно, отойди, Любава, – сказал Всеслав, подходя к столику Творимира с еще одним кувшином с настойкой и еще одной кружкой. – Подвинься, Творимир, вместе выпьем.

 Он снял Творимирово зелье со стола, поставил на скамью рядом с собой, оставив на столе только кувшин с принесенной им настойкой.

 – Так что у тебя случилось? – спросил он, наливая себе и Творимиру пахнущий травами самогон. Тот наблюдал за его действиями с интересом, понюхал настойку у себя в кружке, внимательно посмотрел на Всеслава. Рыцарь сделал большой глоток из своей кружки. Тогда Творимир махнул рукой и залпом выпил почти половину кружки. Поморщился.

 – Мать моя здесь, – медленно выговаривая слова, проговорил он. – Меня узнала. Ругалась. На отца своего, мол, похож, на насильника, – он говорил все тише и тише. Всеслав молча смотрел а него. – У нее здесь семья новая. Дети. Нос она мой, видишь ли, ненавидит. Ее вообще от носов с горбинкой тошнит.

 – Да, нос в угоду ей ты вряд ли сломаешь, – глубокомысленно заявил Всеслав, подливая новгородцу в кружку свою настойку.

 – Она бы все забыть хотела. И тут я, – он отхлебнул питье и вдруг стал заваливаться на бок. Всеслав быстро вскочил и еле успел удержать его от падения на пол.

 – Помогите, – резко сказал он. – Это было снотворное питье. Я сам его иногда пью. При бессоннице.

 Харальд с Любавой бросились ему помогать, оттащили Творимира на постель, сняли с него обувь, расстегнули пояс и уложили поудобнее.

 – Лапушка, как же я тебе благодарна, – Любава, вытирая слезы все тем же мокрым и в саже рукавом, размазывая сажу по лицу, устремилась к Всеславу, чтобы его обнять. Тот удержал невесту на расстоянии вытянутой руки, сообразив, что она тоже выпила в городе какое-то дармовое хмельное питье.

 – О, Господи! – неожиданно с чувством сказал он. – Какое счастье, что наступает Великий Пост.

 – Аминь, – с лавки отозвался сонным голосом Творимир и засопел, заснув окончательно.

 Великий Пост начинался в этих краях с Пепельной Среды. Вся скоромная еда была к тому времени доедена, христиане переходили на питание журом и киселем.

 Любава сходила во Вроцлавский собор на Богослужение. Собор представлял собой грубовато сложенную базилику, длинное здание с плоской крышей, со входом посредине длинной стороны. По бокам от входного трехступенчатого грубоватого портала находились две башенки. Из мощных дверей в глубине портала была изъята квадратная вставка с резным изображением святого Вита. Любава покаянно подумала, что это из-за нее Вроцлавский собор встретил начало Поста с дырой в дверях. Целый день-деньской накануне жители Вроцлава ходили к собору и спорили, действительно ли святой Вит держит в руках гусли на длинной ручке или нет. К утру, по распоряжению епископа, спорное изображение было изъято и направлено на доделку.

 Войдя в двери собора молящийся упирался взглядом в противоположную стену базилики, ему нужно было повернуть направо или налево, чтобы занять свое место в соборе. Так строили базилики в Германии, так была построена церковь и здесь. Непонятная служба очень утомляла, но Любава честно отстояла положенное время, прежде чем отправиться к себе. Но по дороге ее догнал Сольмир и передал слова отца Афанасия, что у того есть текст Великого Канона Андрея Критского, и он ждет новгородцев-христиан к себе в келью. Ведь в то время как здесь еще царил карнавал, по греческому уставу уже шел Великий Пост. Пепельная Среда была третьим днем поста по Восточному обряду.

 Любава с Творимиром, тщательно скрывавшим признаки похмелья, если они у него были, с радостью направились в деревню Вершичи. Весна вокруг вступала в свои права. Сережки на деревьях и набухшие почки листьев. Первые цветы на пригорочках, там, где подсохла земля после разлива Одры. Деревня Вершичи была очень похожа на другие славянские деревни. Только загороды тут были с закругленными углами, чтобы "не проник вупыряка".

 – Я пока поживу у отца Афанасия, – тихо говорил Сольмир по дороге. – У него так хорошо, душа чувствует что-то глубоко родное. Так же хорошо мне было и у тебя, Любава, в Муромле. У отца Афанасия есть греческие книги. Я ему не спеша помогаю по хозяйству, а в свободное время читаю. Что непонятно – он мне объясняет. А кругом тишина и такой глубокий покой...

 Семья, приютившая афонского священника, состояла из уже немолодых мужа и жены. Звали их Стах и Тэкла. Детей у них не было, но Стах не стал брать вторую жену не потому, что христианам это было запрещено, когда кому было сильно нужно – запрет преспокойно нарушали. Не стал, потому что любил свою Тэклу и не хотел иметь рядом никакой другой женщины даже ради рождения ребенка. Этот чернобровый седобородый почти уже совсем лысый крепкий поселянин отличался редкостным добродушием. Иногда только на него нападало благочестивое настроение, он долго молился, а потом ходил сурово-мрачный, на всех ворчал, и все ему не нравилось. Жена в это время от него пряталась. Потом все проходило, и Стах опять возвращался к своему природному добродушию.

 Сольмир, как вошел во двор, сразу отправился искать хозяина, узнать, не надо ли чем сейчас помочь. Отец Афанасий посмотрел ему вслед.

 – Ему здесь очень нравится, – тихо сказала Любава, решаясь поделиться своей сокровенной надеждой. – Может быть, он крестится.

 – Не все с ним так просто. Он не усидит здесь в тишине и покое, – ответил ей монах, не сводя глаз с дровяного навеса, куда пошли Стах с Сольмиром. – И не то плохо, что он очень любит узнавать все новое. Его еще потянет прошлое.

 – Из-за того, что он клялся Велесом и нарушил клятву?

 – Нет, конечно. Что значит в его случае какая-то вынужденная клятва. Он же бывший волхв. Ему сие ой, как откликнется. А хороший парень какой...

 Хороший парень быстро направился в их сторону, и они замолчали.

 А потом было чтение Канона, сочиненного древним поэтом, святым епископом Андреем, пристальное вглядывание в глубины своей души, подробная исповедь грехов опытному духовнику, долгие постовые службы с земными поклонами и молитвой Ефрема Сирина. Тишина и безмерный покой маленькой избушки на окраине деревни, согревающейся ярким весенним солнцем. Вечность, еле слышно зовущая тех, кто может услышать ее зов.

***

 Из-под Глогова вернулись опытные Вроцлавские соглядатаи. Теперь, когда они знали, где и что нужно искать, они разобрались довольно быстро. Оказалось, что несколько месяцев назад произошло вот что. Новгородский посол Рагнар вместе со свитой отправился в Краков не по Висле, как все от него ждали, а зачем-то подался на Одру. В одном местечке, неподалеку от Глогова, новгородцев, а по характерному говору новгородцев с легкостью отличали от прочих братьев славян, споили. Когда четыре дружинника пришли в себя, оказалось, что сам посол исчез, деньги, бывшие при его дружинниках, – тоже, а их самих обвиняли в несусветной порче имущества по пьяни. Сами за собой они ничего такого не помнили, но мало ли...

 И поэтому все четверо попали в долговое рабство, но даже и не в Глогове, а на строительстве каких-то там хором в таком месте, название которого сразу и не выговоришь. Глушь, одним словом. Это, что касается свиты посла. Самого посла тоже нашли, под стражей, конечно, но живого. Один из соглятатаев проник в замок панны Катарины, проследил за ней и своими ушами слышал, как она, спускаясь в клеть, звала пленника по имени, что-то там ему ворковала, что было бы невозможно, если бы пан посол не был бы живехонек.

 Услышав все это, Всеслав отправился к князю Болеславу, по счастью все еще остававшемуся во Вроцлаве за разрешением освободить новгородского посла.

 – Ты туда не поедешь, – ответил ему князь, внимательно оглядев своего взволнованного рыцаря. – Понимаю твое желание, распушить хвост перед невестой новгородкой, но негоже тебе возглавлять штурм замка панночки, к которой ты в свое время сватался, и которая тебе отказала. Панна Катарина упряма, может довести дело до штурма, особенно если переговоры будешь вести ты. Я сам дам нужные указания, когда буду возвращаться в Гнезно через Глогов. Новгородцев из свиты немедленно освободят и отпустят.

 С этим князь Болеслав и отбыл из Вроцлава, оставив своего рыцаря униженным таким недоверием своим способностям. Но Всеслав огорчался недолго. Сразу же после отбытия князя он поехал в Вершичи, поделиться радостью с Любавой, и, увидев плещущую через край радость в ее глазах, радость, вызванную именно его удачным расследованием, мгновенно и напрочь забыл об унизительном для него отказе Болеслава.

 – Отвези меня в Глогов, – взмолилась Любава через несколько дней после отъезда князя. – Я хочу быть поближе. Это очень трудно?

 – Нет, мы спустимся вниз по Одре, – задумчиво ответил Всеслав. – Это будет приятное путешествие. Твои воины новгородцы уехали вместе с Болеславом, освобождать Рагнара. Но можно взять с собой Сольмира, хотя не думаю, что на лодку, спускающуюся по Одре, кто-то решит напасть.

 – И я тоже не беззащитна, – сияя, сказала Любава, уже предвкушавшая скорую встречу с названным отцом.

 – Помню, – улыбнулся Всеслав, никогда раньше не вспоминавший свое муромское ранение. Счастливая Любава невольно улыбнулась в ответ на его обаятельную улыбку, только затем смутилась, вспомнив тот, поминаемый им удар кинжалом, покраснела, отводя глаза. Причем выглядела так привлекательно, что ее жених еле-еле удержался от того, чтобы не обнять ее хотя бы, неожиданно припомнив советы князя Болеслава, бывшего мастером решительной атаки.

 Плавание действительно оказалось нетрудным. Любава, переодетая в привычную для нее одежду путешественницы, сидела на корме лодки с рулевым веслом в руках. Сольмир со Всеславом гребли по очереди, или вдвоем, и все трое мирно беседовали. Интереснее всех рассказывал, конечно, Всеслав. Он много путешествовал и многое повидал. Сначала рассказывал о западных землях, которые все уже называются христианскими. Странные земли, в которых путешественники, независимо от вероисповедования стараются останавливаться на ночлег в многочисленных монастырях, а не в корчмах, потому что корчемники наверняка связаны с разбойниками, если даже сами не являются ими. Дороги, по которым можно путешествовать в Европе, те, которые строили еще римляне, невероятно запущенные. Через каменные мосты страшно перебираться, поверх многочисленных дыр приходится настилать доски, если они есть, иногда приходится проводить коня по мосту, подкладывая ему под копыта свой щит. Приближение к любому христианскому замку очень опасно, потому что хозяева замков страстно любят присваивать имущество путешественников, используя для этого силу подвластных им воинов. Заселена Европа негусто, город Рим заселен где-то меньше чем на четверть по сравнению с древним городом, и незаселенная его часть медленно разваливается и растаскивается...

 А помимо таких вот странных христианских земель существуют земли язычников, воинственного союза славянских племен, все чаще называемых лютичами. Они обитают в верхнем течении Лабы и Одры, по берегу Варяжского или Вендского моря, потому еще их называют поморянами. Часто зовут Вендами. На весь мир знаменит богатый торговый город Венета, на всю Ойкумену известно святилище Свентовита в Арконе. Четырехликая огромная статуя божества держит в руках рог с вином. Один раз в году главный жрец смотрит, сколько вина осталось в этом роге и на этом немудреном основании предсказывает плодородие в наступающем году. Сам Всеслав ездил в Аркону несколько раз. Проходил между яркими тканными занавесами прямо к идолу Свентовита, чтобы воздать ему положенные почести.

 На этих словах Любава помрачнела, вдруг вспомнив, что ее жених даже и ни в одном глазу и не христианин, а она уже чувствовала к нему исключительную симпатию. И как бы не пришлось ей потом воевать с собственным непослушным сердцем, расставаясь со Всеславом навсегда.

 Но и Всеслав сообразил, какое он произвел впечатление на невесту и перестроил рассказ, уточнив, что основной целью его посещения была разведка на месте. Лютичи – это ярые враги всем христианам с тех пор, как христианские войска Карла Великого завоевывали полабских славян, истребляя их целыми деревнями вместе с женщинами и детьми, не считая даже за людей. Поэтому Всеслава исключительно как нехристианина поморяне не трогали, достаточно ему было только воздать поклонение Свентовиту. И он мог смотреть и слушать, что там происходило. И очень часто не происходило ничего хорошего для польских земель. Хотя и считается, что воины Свентовита, развернув кровавые знамена, идут туда, куда их пошлет священный жребий, на самом деле у их набегов есть разумные причины. Особенно с тех пор, как меньше года назад почивший германский император Генрих Второй, недолюбливавший князя Болеслава настолько, что даже подсылал к нему наемных убийц, заключил с лютичами антипольский союз. Хотя христиане Европы, даже объединившись с язычниками поморянами, не смогли разбить польских рыцарей. И разведка, как наверняка понимает дружинница Любава, в таких случаях жизненно необходима.

 Любава более-менее понимала, но выглядела настороженно, и Всеслав серьезно задумался о том, что случится, когда они, наконец, встретят ее названного отца, монаха Феофана. Так многое зависит от его слов. А как Рагнар отнесется к мысли о том, что его названная дочь станет женой, как сама Любава один раз сказала, нехристя? Будет ли Любава просить своего отца дать согласие на этот брак? Сможет ли теперь Всеслав спокойно пережить расставание со своей синеглазой зазнобой навсегда? Что же с ними будет?

 Из-за таких невеселых размышлений конец плавания прошел в задумчивом молчании. Только Сольмир высвистывал одну мелодию за другой. Он знал их невероятное множество.

 Городок Глогов был еще меньше чем Вроцлав. Путешественники устроились на постоялом дворе, ожидая известий от отряда, посланного к замку панны Катарины.

 И очень скоро они дождались.

 Касенька оказалась достойным противником. Только было командир отряда, подбоченившись и подкручивая другой рукой роскошные усы, потребовал опустить мост и открыть ворота замка княжескому отряду, как прекрасная панна появилась на стене с распущенными золотистыми волосами до пояса и дерзновенно и вдохновенно прокричала, что проклянет войско, если оно вступит на ее землю. Ей, мол, известно, когда наступят те роковые минуты, когда любое проклятие подействует непременно. Касеньку услышали несмотря на двадцать саженей насыпи и рва, разделявшие в тот момент стену с панночкой-колдуньей и воинами, пришедшими по приказу князя Болеслава.

 В каждом дне есть, как им всем было известно, одна-две минуты, когда можно высказать любое проклятие, и оно подействует. Только никто не знает, какие это те самые минуты. Но если кто случайно узнает эту тайну, он становится страшным человеком. Все слышали, как одна панночка совсем недавно утопила весь свой замок вместе с захватчиками в воде. Земля внезапно разверзлась, и на месте панночкиного замка мгновенно образовалось глубокое озеро. Иногда в особые дни можно даже услышать как на дне озера кричат петухи и лают собаки, там продолжается странная жизнь.

 И весь отряд воинов замер, не решаясь начать штурм. Панночка скрылась со стены, а затем все увидели, как по синему небу пролетела от замка вдаль белая птица, цапля, не цапля, не разобрать. Командир отряда потребовал принять княжеских парламентеров, начались переговоры. Наконец, пообещав сохранить жизнь и имущество всем, кого найдут в замке, командир добился того, что мост был опущен, отряд попал в замок. Но ни Касеньки, ни новгородского посла там не нашлось как ни искали. Не иначе как она и вправду колдунья, белой птицей обернулась да и улетела через ров с водой.

  – Лестницу перекинули через ров с какой-нибудь другой стороны замка, – с досадой сказал Творимир, рассказывавший все это Любаве со Всеславом. – Ну и воины. Какая-то баба ахинейскую чушь прокричала – и все стоят, шелохнуться боятся.

 – Не какая-то, а очень красивая, – улыбнулся Негорад. – Вдруг она и вправду знала эту минуту для проклятия.

 – Да откуда она могла...

 – Ну не скажи, Творимирыч, – продолжая улыбаться, сообщил Негорад. – Одна баба сказала как-то своей курице: "чтоб ты сдохла". А та вдруг возьми и помри в ту же секунду. Баба не растерялась, схватила колышек и отметила конец тени на тот момент. Кого в то время дня проклянет – все сбудется. Всю округу в страхе держала.

 – Вот с кем общаться приходится, – Творимир схватился за голову. – Бабу, у которой курица сдохла, люди боятся. Хотя баба, признаю, не промах.

 – Я виноват, – раздраженно вмешался Всеслав, слушавший изложение последних событий, скрестив руки на груди. – Мне надо было самому отправиться к замку. Настоять бы мне. Но Болеслав был настроен так насмешливо. Я не посмел настаивать. Не подумал, что пан командир так легко ей поддастся, окажется таким пнем безвольным.

 – Я пытался сказать, что замок нужно окружить, прежде чем требовать открыть ворота, – мрачно сказал Харальд, – но он не стал слушать. Командовал он, а не я. При ручье людей точно надо было ставить.

 – Я тоже думаю, что они ушли по ручью, – после минуты тяжелого молчания заговорил следопыт Добровит. – Следов не было. Там такой ручей есть, который ров с водой питает. Но в каком же каком состоянии ваш Рагнар, что не смог оставить никакого знака преследователям.

 – В каком?! – переспросил Творимир. – Оглушенный, связанный, ослабевший от длительного заточения, – он оглянулся на Любаву и резко замолчал.

 -Странная она, эта Касенька, – нехорошо усмехнулся Негорад. – Чего она вообще ждет от мужика после такого обращения? Другой бы давно пообещал ей все, что она просит, а потом бы и прибил.

 – Этого, наверное, и ждет, – гневно сказал Всеслав, но продолжать не стал. Оглянулся на Любаву.

 Та сидела на скамеечке в углу, сжавшись в комочек с таким видом, что лучше бы плакала. Опять в горнице повисло тяжелое молчание. Потом Любава села ровно, подняв голову.

 – Всеслав, ты можешь немедленно проводить меня на Ледницкий остров? Хочу попросить помощи у княгини Предславы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 В княгинин замок на острове сына Вроцлавского воеводы, его невесту, близкую родственницу князя Ярослава, и сопровождавшего их Сольмира пустили сразу, но попросили подождать. Княгиня молилась за преждеосвященной литургией, которую в этот день возглавлял сам владыка Анастасий. Любаве, конечно, очень хотелось пойти, заглянуть в храм, поприсутствовать хотя бы на окончании литургии. И хотя бы издали посмотреть на легендарного епископа. Корсунянин Анастас, подсказавший в свое время князю Владимиру, какой хитростью можно взять византийский аванпост Херсонес; сподвижник князя и его супруги принцессы Анны в деле крещения Руси, киевский епископ Анастасий, на глазах у которого выросла княжна Предслава Владимировна. Он уехал в Польшу вместе с ней, вместе с будущей королевой Славии. Сколько же он всего видел и знал, этот человек, ключевая фигура уже ушедшей эпохи!

 Однако Любава была не одна, а ее уставшие спутники совсем не жаждали постоять на службе и положить пару десятков земных поклонов.

 Впрочем, литургия кончилась довольно быстро, и гостей княгини пригласили на трапезу. Трапезный зал был ярко украшен фресками с райскими цветами и птицами, на сине-голубом фоне. Выглядело ярко, но не пестро, цвета были подобраны гармонично, с византийским вкусом. Сама трапеза была постной с овсяным журом и киселем в качестве основных блюд. Ягоды и орехи в меду. Даже пирогов с ягодной начинкой, которые необычайно украшают постный стол, и тех не было. Княгиня Предслава в темной одежде кивнула гостям и, после благословения пищи священником, молча опустилась на лавку перед столом. Любава, усевшись на свое место, невольно оценила, что одежда княгини хотя и была темной, но это был, не что-нибудь, а пурпур. Темно фиолетового цвета верхняя туника, чуть посветлее – нижняя, темный платок на голове, удерживаемый золотым обручем. Невероятно дорогая пурпурная краска, императорский цвет одеяния, имевший оттенки от розового до такого вот глубокого фиолетового, почти черного. И даже если это был не сам пурпур, добываемый из морских улиток, а подделка под него, то намек все равно любому понятен. Но ничего яркого в поведении хозяйки замка, того, что ждала Любава после описания Всеславом княгини, заметно не было. Предслава, опустив длинные темные ресницы, сосредоточившись на чем-то глубоко личном, тихо трапезничала. Изящные сдержанные движения, никакого кормления собак под столом, естественно.

 Легкий стук привлек к себе внимание новгородки, Сольмир рядом с ней уронил ложку на стол, Любава повернула голову. Понятно, что сказитель ел жур на кислой овсяной закваске с кусочками непонятных овощей исключительно из вежливости, но, бросив на него всего один взгляд, она удивилась, что он вообще не пронес ложку мимо рта. Он, забыв обо всем, не сводил глаз с княгини. Почувствовав пристальный взгляд голубых глаз, Предслава подняла свои глаза и еле заметно, грустно улыбнулась молодому сказителю. Сольмир в очередной раз выпустил ложку из внезапно ослабевших пальцев.

 – Мне конец, – прошептал он, кое-как дождавшись конца трапезы.

 – Быстрый, мучительный и непоправимый, – тихо согласился с ним Всеслав, – если ты немедленно не возьмешь себя в руки.

 Ответа Сольмира Любава не расслышала, потому что к ней подошла служанка и передала ей приглашение, посетить княгиню.

 Та стояла у окна. Стройный силуэт в темной одежде в золотом сиянии солнца, льющемся в горницу.

 – Ис полла эти, княгиня, – Любава в пояс поклонилась. – Мое имя Любава.

 Предслава улыбнулась давно уже не слышанному приветствию, напомнившему ей времена ее Киевской юности.

 – Ты не похожа на рюриковну, – мягко сказала она, оглядывая рыжеволосую девицу с лицом скорее круглым чем овальным, со слегка вздернутым носиком, с россыпью веснушек на нем, с ямочкой на подбородке. – Кем ты доводишься Ярославу?

 – Я довожусь названной сестрой его жене Ингигерд.

 Названной. Инга гораздо красивее.

 Улыбка опять чуть коснулась красиво очерченных губ Предславы. Она села на застеленную ярким ковром лавку так легко, как белочка перескакивает с ветку на ветку – лист не шелохнется.

 – Садись, Любава...

 – Феофановна.

 – Кто же твой отец Феофан? Из какого он рода? – продолжала мягко, но последовательно допытываться княгиня. – Расскажи. Я так давно не говорила с родными.

 Любава послушно села наискосок от княгини, теребя руками кисточки на концах серебристо пояса, за неимением косы, перекинутой через плечо. Для приема у княгини новгородка сменила, естественно, дорожную одежду на принятый в этих местах наряд из двух туник, и заплела волосы на принятый здесь манер: две косы укладываются на затылке и закрепляются лентами. Прическа ей очень шла, но окончательно косы закреплял Сольмир какими-то сучковатыми палочками. До того, как он вмешался, замучившись наблюдать со стороны за причесыванием своей подруги, у Любавы с непривычки все разваливалось.

 Она вздохнула и решилась рискнуть и рассказать правду. Даже нескольких минут общения с невероятно женственной княгиней хватило, чтобы понять, что в мужские игры навроде: поиск иностранного посла – дело чести, та играть не будет. Но может пожалеть несчастную, приехавшую на чужбину, отыскать отца.

 И Любава подняла глаза, решившись.

 – Моих родных отца и мать убили датчане, когда мне было лет пять. Меня случайно нашли в лесу монахи лесного скита, там я прожила несколько лет. И один из них, Рагнар, в постриге отец Феофан стал моим названным отцом.

 – Ах, вот как? – удивленно протянула княгиня. – Тот самый пропавший посол Ярослава Рагнар.

 – Да! – Любава неожиданно для себя сползла на колени, прижав руки к груди, закусив до боли губу, чтобы удержать слезы. – Помоги, княгиня, молю тебя. Он, по слухам, очень плох.

 – Он тебе так дорог? – все так же изумленно продолжила Предслава. Видимо, такая боль, которая стояла в глазах этой девицы была ей непонятна. Такая скорбь по отцу. Да и еще по названному.

 – У тебя есть жених. Есть, кому утешить тебя в горе...

 – Да.

 Любава сообразила, как странно выглядит ее порыв и смущенно вернулась обратно на лавку. Ее связывали с отцом не кровные, а духовные узы, связь была гораздо крепче, боль от потери малопереносимой, но объяснить это было невозможно. Человек может сочувствовать только тому, что сам пережил, а Любавина судьба была единственной и неповторимой.

 – Ты сказала, что он очень плох.

 – Он пленник панны Катарины из-под Глогова.

 – Аа-а, и панна Катарина увлеклась примером панны Малгожаты. Решила, что у нее получится, что не получилось у той, – слегка нахмурилась Предслава, очевидно вспомнив своего отрока Моисея Угрина и все, что с ним было связано. – Почему же Болеслав не освободил новгородского посла, если он узнал, где тот находится?

 Любава коротко досказала историю до конца. Предслава долго молчала по окончании ее рассказа, опустив длинные ресницы, уйдя в себя. История Моисея коснулась и ее тоже. Афонский монах, который постриг пленника, избавив от домогательств страстной панночки, перевернул всю душу княгине своей резкой честной проповедью. Любава молча усиленно молилась о том, чтобы сердце Предславы склонилось к ее просьбе.

 – Что смогу выяснить, выясню, – тихо произнесла та, наконец, вставая. Любава вскочила. Прием был закончен. – Пойдем, провожу тебя к твоему жениху. Ты слышала, что он в свое время так же сватался к панне Катарине?

 – Слышала, княгиня.

 – К ней многие сватались и сватаются.

 Они вернулись в пустую трапезную залу, где, сидя на лавке, дожидались Любаву Всеслав с Сольмиром. Оба встали и в пояс поклонились княгине. Бросив быстрый взгляд на своего спутника, с отсутствующим взглядом дергавшего себя за кудри на затылке, Всеслав резко сделал шаг вперед, загородив его собою.

 – Я попробую узнать, где скрылась панна Катарина. Твоя невеста права. Мне многое подвластно. Мои люди тебя разыщут, Всеслав, если мне что-нибудь станет известно, – негромко сказала Предслава с властностью естественной, прирожденной, а потому гармоничной, не разрушающей ее женственного облика. Затем в ее темных глубоких глазах вспыхнули искры озорства. – И мне понятен твой выбор. Эта невеста ни капельки не похожа на предыдущую. Скромная умеющая любить девица. Но неприятный опыт с Касенькой определил твой нынешний выбор. Ты мог бы быть за это благодарен, да, благодарен Касеньке.