Текст книги "Смерть в рассрочку"

Автор книги: Татьяна Моспан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Ложись! – заорал он и, схватив Вячеслава Анатольевича за руку, выдернул его из кресла.

В последнюю долю секунды он увидел, что качок, как снаряд, метнулся к своему боссу.

Тут же прогремел взрыв. Кто-то заорал не своим голосом.

Ничего не понимающий Карлин открыл глаза и увидел, что от кресла, в котором он только что сидел, ничего не осталось, а на сохранившихся кое-где пальмовых листьях клочьями висело что-то непонятное.

– Батюшки! – раздался рядом чей-то голос. – Разворотило-то как все! Ужас...

Вячеслав Анатольевич продолжал смотреть туда, где только что стояло кресло.

– А это что? – прошептал он побелевшими губами, вглядываясь в странные клочья на листьях.

Это висели остатки соболевой шубки, которую он собирался подарить Лидочке.

У него затряслись губы. Это... это он мог бы сейчас там... клочьями!..

Карлин, отгоняя подступившую дурноту, с ужасом оглянулся. Где тот парень, который спас его?..

Рядом с ним громко сопел и что-то бубнил опростоволосившийся охранник, который тоже с трудом приходил в себя. Не привиделся же Вячеславу Анатольевичу его спаситель?..

А Сема исчез. Не дожидаясь аплодисментов. В такой суматохе это было нетрудно. Он видел, как Карлину помогли подняться, как он растерянно таращил глаза. Еще пара секунд, и его пришлось бы не поднимать, а соскребать с полу, желчно подумал Резаный.

Второй охранник появился возле своего объекта вместе с двумя сержантами. Этот качок вообще отделался легким испугом.

Место взрыва оцепила милиция, и Сема незаметно скрылся.

Глава 9

Борис Ефимович Мастинский в прежние времена был мелким чиновником, настолько мелким, что о его существовании не всегда помнило непосредственное начальство.

Невысокого роста, невзрачный, он на первый взгляд не производил впечатления могущественного человека.

Лысеть Мастинский начал с тридцати двух лет, и к пятидесяти уже имел обширную лысину, которую пытался прикрыть, начесывая на неё волосы сбоку. Выглядело это жалко и нелепо, что и отметила недавно

Ирэн Сайгина.

Борис Ефимович углядел девушку в офисе её отчима, с которым у него были дела – они знали друг друга много лет – и неожиданно для себя влюбился.

Жена ушла от Мастинского давно, ещё когда был нищим и неимущим, и он меньше всего жалел об этом. Несложившуюся личную жизнь компенсировало другое.

Начавшийся в стране раздрай превратил маленького невзрачного чиновника в значительную фигуру, монолит, которому иной министр поклониться за честь считал. И то сказать, министров много, и меняются они, как перчатки при нынешнем бардаке, а он, Мастинский, один. С ним уже сейчас считаются, вернее, он заставил с собой считаться, но то, чего он достиг, это ещё не вершина.

Начинал Борис Ефимович с малого, ещё при Горбачеве. Моментально почувствовал перелом и занялся бизнесом. Ничем не гнушался, лишь бы деньги заработать. Был он необычайно расчетлив и умен. Там, где другие миндальничали, он железной рукой прихватывал за горло. Потому и преуспел.

Сколотил в перестройку небольшой капиталец. Дальше – больше. Началась приватизация. Ну, тут уж развернулся как следует. Он прекрасно разобрался в ситуации и начал хапать по-крупному. Без оглядки, не опасаясь, что его схватят за руку. Основал несколько акционерных обществ, дал хорошую рекламу. Люди понесли ему деньги. Точнее, не ему, а в эти самые акционерные общества и банки. Он сулил невероятные прибыли и удивлялся, как нормальный человек может поверить в такое. Ну как?!.. Он все рассчитал точно. Грянул час – и банки эти, хлоп, закрылись.

Он не скрывался, как другие, от правоохранительных органов. Документально все было оформлено – комар носу не подточит. Банкротство-с, не извольте беспокоиться.

Но люди, не понимая этого, беспокоились. Как стадо баранов, потерявшее вожака, метались они у заколоченных входов в офисы, где совсем недавно им сулили несметные прибыли, как в стране дураков из старой детской сказки. Кретины! Неужели кто-то будет таскать каштаны из огня для других? Страна непуганых идиотов...

Люди, их беды, горести – для Мастинского не существовало таких понятий. Если это выгодно для него и пройдет безнаказанно, значит, надо брать и рвать. Это была игра с несуществующими правилами.

Мастинский стал состоятельным человеком.

Он с усмешкой вспоминал те времена, когда ходил в младших научных сотрудниках НИИ, куда попал почти случайно, воспользовавшись мелким знакомством. Он был счастлив тогда до потери пульса, считая, что ему крупно повезло. Не каждому дано перейти из чиновничьей конторы в научно-исследовательский институт всесоюзного значения.

Оказалось, что радость была преждевременной. Наукой здесь и не пахло, во всяком случае в том отделе, куда его запихнули, а перспектив было ещё меньше, чем в прежней конторе. С тех пор Борис Ефимович вынес стойкую неприязнь к научным сотрудникам.

Он считал деньги от получки до получки, сочинял бумаги за своего начальника отдела, который попал в институт по блату и был дуб дубом. Тот про своего подчиненного вспоминал лишь тогда, когда приходило время делать отчет.

Народ в отделе подобрался ленивый. Мэнээсы (младшие научные сотрудники) по полдня торчали в курилке и обсуждали фирму джинсов, которые какому-то счастливчику привезли из-за бугра, чью-то стрижку... Черт их знает, что они там обсуждали. Борис Ефимович не курил.

Когда от него ушла жена, он на некоторое время сделался предметом обсуждения. Ловил насмешливые взгляды, которые сверлили его затылок.

Иногда слышал шепоток:

– Да-а, видать, отчаянная женщина была, все-таки пять лет с ним прожила.

– Шесть, – поправлял кто-то говорившего.

– Ну-у, вооще... – коверкая слова, развлекалась в курилке скучающая публика.

Жизнь в НИИ напоминала сонное болото. Лишь раз в году оно пробуждалось от спячки. Это когда над институтом, как дамоклов меч, нависал вопрос, волнующий всех. Сокращение!

И начиналось.

Одна – мать одиночка с тремя детьми от разных мужей, ни один из которых возле неё не удержался. Подробностей про мужей у дамы никто не спрашивал, но она сама, преодолев стыдливость, охотно делилась наболевшим с родным коллективом, в надежде, что её не оставят без вспомоществования.

Другие – справками запаслись, где черным по белому... Эти тоже начинали слоняться по комнатам, задолго до предстоящей кампании и трясти своими бумажонками. Глаза горят. Только тронь их, только тронь, такую волну погонят, всех на чистую воду выведут! Кое-кто непрозрачно намекал на одному ему известные упущения и делал при этом значительное лицо.

Начальство морщилось, прикидывая, кого из этих горлопанов можно убрать с наименьшим риском для себя. Действительно, тронешь его, заразу, столько вони будет... Не оберешься потом.

Во времена, предшествовавшие сокращению, курилка, эдакий светский салон, пустела. Сотрудники косились друг на друга чертом, гадая, кого будут выкидывать. Они, хмурые, сидели за рабочими столами, маясь от безделья, и смотрели в окно.

Напротив института, на улице Дзержинского, возводился серый каменный дом: новое здание КГБ. В те времена эта контора называлась именно так, и никто тогда даже не предполагал, что учреждение будет переименовано. Да хрен с ним, с учреждением! Никто в страшном сне не предвидел, какие испытания и лишения ждут их, уважаемых членов общества. Новые демократические преобразования, радужные перспективы... А в ней, новой жизни, Борис Ефимович Мастинский, с которым иногда забывали поздороваться, до того незначительным человечком он был, станет пользоваться уважением, и некоторые министры почтут за честь с ним водиться... Да что вы, открестились бы сотрудники института, такого не будет никогда.

А пока коллектив отдела следил, с какой быстротой возводится этаж за этажом серого здания, и строил различные предположения.

Народец в отделе подобрался пестрый, но все сходились в одном: попадать под сокращение и покидать насиженное, привычное, нагретое задом место не хотелось никому.

Главную головную боль для начальства составляли блатные. С этими было тяжелее всего. Их в институте – большинство. Кадровик хватался за голову, бегая с выпученными глазами. Весь институт блатной, ну весь! Абсолютно некого сокращать.

Сотрудники роптали и ненавидели друг друга. Бывшие приятели становились чуть ли не врагами. Они подозрительно озирались по сторонам, ловя малейшие намеки в свой адрес. На некоторых накатывало трудолюбие. Эти назойливо лезли на глаза начальству, доказывая собственную незаменимость.

Мэнээсы начинали приходить вовремя на работу! Это было труднее всего. Если кому-то не везло, и человек все же задерживался, сотрудники радостно смотрели на несчастного, фиксируя каждую минуту.

Ага, голубчик! Уж тебя-то в первую очередь... Они готовы были мстить опаздавшему за бессонницу, которая мучила их по ночам, потому что боялись проспать.

Местный ловелас и всеобще признанный любимец женщин утратил светский лоск и вяло реагировал на дам. Он не мог работать в такой нервной обстановке! Еще немного, и придется обращаться к врачу по поводу сексуального растройства. Его творческая возвышенная натура плохо переносила подобные передряги.

Каждый боролся за свое место, как мог.

Самые мудрые и дальновидные тайком составляли списки, кто сколько раз ездил в колхоз на осеннюю уборку овощей, кто работал на стройке, кто – на овощной базе.

У Мастинского, когда он перешел во ВНИИ, сложилось впечатление, что основная часть работоспособных сотрудников трудилась именно там: на овощных базах, на стройках и на уборке урожая. Иногда начальники отделов неделями, а то и месяцами не видели своих сотрудников и забывали об их существовании. Когда те появлялись на службе, они ломали голову, не зная, чем их занять.

Пока продолжалась акция по сокращению, никто никуда не отпрашивался, ни у кого ничего не болело. Хроники, которые чуть что брали больничный, тоже ежедневно шлялись на работу, где от них уже успели отвыкнуть. Они добавляли беспокойства и вносили лишнюю нервозность.

Обстановка во ВНИИ была фронтовая. Сотрудники напоминали работников какого-нибудь завода "Калибр" времен сталинских репрессий.

Некоторые применяли другой способ, чтобы выжить. Забывали на время про модные тогда джинсы и пижонские свитера и натягивали на себя такое тряпье, что стыдно смотреть. В ход шли лежалые костюмы и траченные молью жилеты. У некоторых проявлялась патологическая страсть к нищенству. Потом, в нестабильное время перестройки и тяжелую годину реформ, они реализовали свои способности в полной мере.

Недалеко от ВНИИ, в соседнем переулке, находился католический костел.

Одна дама возмущенно рассказывала:

– Нет, я больше не буду вместе с ним (имелся в виду сотрудник, над которым нависла реальная угроза сокращения) с работы возвращаться. Вчера проходим мимо костела, посмотрела, нищие пристойнее одеты, чем наш Петр Иванович. Честное слово, ему скоро подавать начнут.

– И вам за компанию, – подколола её другая дама.

В ход шло все, что могло разжалобить закостеневшие сердца руководителей.

Однажды в момент очередной реорганизации прошел слушок, что НИИ собираются перевести в один из спальных районов Москвы. Что тут началось!

– Я привыкла все в сороковом магазине покупать. Здесь колбаса совсем другого качества! – громко возмущалась пожилая сотрудница.

Место расположения института – центр Москвы, до метро Дзержинская рукой подать – устраивало всех.

Беда сплотила ряды научных работников. Сразу вспомнили, что директор имеет ход в Верховный Совет. Видно, действительно имел, потому что контору не тронули. Или слух оказался ошибочным.

Мастинского это не волновало. Компании по сокращению он тоже переживал спокойно.

– Вам и тревожиться нечего, – подковырнули его.

– Почему? – искренне удивился он.

– Потому! Кто у нас ходит на все субботники, безропотно ездит на картошку в самую мерзкую погоду, не отказывается работать на стройке, ссылаясь на хилое здоровье, и так далее?.. Если вас сократят, все это придется делать другим.

Мастинский пожал плечами: ну, если он ещё и в этом виноват... Конечно, были в институте люди, которые по-настоящему занимались наукой и которых никто не трогал – надо же было кому-то везти воз и оправдывать само существование ВНИИ, но с ними Борис не сошелся.

Начальником информационного отдела, где числился Мастинский, был Ефим Аронович Кузнецов.

Нужно было иметь поистине чудовищный блат, чтобы удержаться на этом стремном месте при весьма капризном и непредсказуемом директоре института. Одни считали Кузнецова глупым, как пень, другие осторожничали, не высказывались. Но все сходились в одном: не уважал его никто. Между собой называли Кузнецова Фимок и Ехуим.

– Куда это наш Фимок побежал? – едва за начальником отдела закрывалась дверь, громко спрашивал кто-нибудь из сотрудников.

На Бориса народ в отделе косился, считая любимчиком. Даже его отчество – Ефимович – служило лишним поводом для раздражения.

– Ну, конечно, все у нас Ароновичи, все Ефимовичи... многозначительно цедили сквозь зубы одни.

– Да где уж нам, дуракам, – тут же подхватывали другие. Мастинский не был любимчиком, он пахал на начальника как папа

Карла – в коротких перерывах между стройками и овощными базами. Выполнял все его поручения. Добросовестно, как настоящий буквоед, строчил отчеты, правил ошибки. Делал шедевр из рыхлого текста.

Многие недоумевали, почему Фимку, жутко неграмотному и далекому от науки человеку, удается то, что под силу лишь настоящим ученым, на которых все держится в их конторе.

Кузнецов умел показать директору института собственную незаменимость. Он, и только он настоящий начальник отдела информации.

Мастинский помнил главную заповедь Фимка:

– Главное, не перехватить чужую работу.

Ехуим умел подать себя начальству в лучшем виде. Но не это было основным в его деятельности. Подличать и лизать задницу умели многие. Борису удалось разгадать феномен Фимка.

Все оказалось достаточно простым.

Начальник отдела информации собрал на директора института такой компромат, что тот не мог уволить его без громкого скандала, который зацепил бы и его, руководителя ВНИИ. Директор зубами скрежетал, но держал эту гниду, боясь разоблачений.

Ловкий мужик был Ефим Аронович Кузнецов. Борис многому у него научился.

Из института Мастинский уволился сам, когда понял, что там нечего ловить. Начальника своего он иногда вспоминал. Жив ли? Кому сейчас треплет нервы? Был бы тот помоложе, взял бы к себе на работу – таких подлецов не часто встретишь. Или не взял бы... Уж очень большой был мерзавец, под любую мину подведет, не заметишь. Рано состарился. Сейчас наступило время таких Фимков, крутись, не зевай. Иногда обидно было за Ехуима: столько энергии человек тратил, таланта, такие интриги закручивал, а ради чего? Чтобы в кресле своем усидеть.

Институт Мастинский не вспоминал. Кроме строек да овощных баз помнить нечего. Лишь однажды, проезжая по Мясницкой, бывшей Кировской, велел водителю свернуть на улицу Мархлевского.

Тот недоуменно посмотрел на своего шефа:

– Борис Ефимович, так дальше будет.

– А ты не торопись.

Проехав немного, остановил машину и вышел.

На тротуаре несколько минут постоял в задумчивости.

– Вот здесь, Стас, – обратился он к своему водителю, – на этом самом месте я много лет назад лед колол.

– Ну да? – шофер присвистнул от удивления.

– Вот тебе: и ну да...

Мастинский пнул ногой неровный тротуар.

– Отсюда – и до того вон здания, – он показал рукой на угол соседнего дома.

– А чего так, Борис Ефимович? – осторожно спросил Стас, боясь не угодить шефу. – Пятнадцать суток, что ли, схлопотали?

Мастинский засмеялся.

– Темный ты, Стас, человек! Младшим научным сотрудником работал. Нас на уборку улиц зимой посылали. Лед колоть.

– Охренеть можно! – открыл рот шофер. – Ну и времечко было!

– Не говори. Ты молодой, не застал.

Мастинский медленно прошел по тротуару.

– Борис Ефимович, – высунулся из окна водитель. – Надо бы это место как-то обозначить. Вот в Одессе...

– Ладно, – оборвал его шеф и плюхнулся на сиденье. – Поехали.

Всю дорогу его мысли вертелись вокруг ВНИИ. Неужели эта контора ещё существует?..

Он не был сентиментальным, скорее, наоборот. Сейчас у него другое окружение, другие покровители. Лишь он один знал, кто подсказал ему беспроигрышный способ воздействия на людей. Его бывший начальник отдела, Фимок, Ехуим Кузнецов.

Мастинский многого добился в жизни, Но, пожалуй, он так и остался бы мелким аферистом, если бы не встреча с одним человеком, после которой началось ещё более стремительное обогащение и возвышение. Он называл его уважительно Сам. Его высокий покровитель был близок к Кремлю.

Борис Ефимович, опираясь на могущественную поддержку, создал свою империю, где он вершил дела, словно царь и Бог. Аппетит приходит во время еды. Ему, как старухе из сказки, было все мало. Он научился выстраивать сложные выигрышные комбинации, в результате которых обогащался все больше. Он не был жадным, того, что имел, хватило бы на несколько жизней. Он не умел останавливаться.

Артем Семенович Беглов встал на его пути, как глыба, как монолит. Мастинский, чувствуя за собой силу, решил вступить в игру. Он хотел перекроить уже поделенный рынок.

Мастинский понимал, что Беглов так просто от своего не откажется. Предстояла борьба, в которой все средства были хороши.

...Борис Ефимович находился в одном из своих столичных офисов, ожидая приезда Вадима Большакова, который уже давно работал на него. Фирма Вадима только официально считалась самостоятельной, на самом деле она принадлежала Мастинскому.

Этих двоих связывали давние темные делишки. Когда Вадим сидел в министерстве, он немало сделал для своего приятеля, не забывая при этом и о себе. Денежки за услуги ему капали немалые. Одно время они шли ноздря в ноздрю. Но неуемная страсть к бабам и лень отодвинули неглупого Большакова на второй план.

Он как человек дальновидный сразу признал старшинство своего приятеля и подчинился безоговорочно.

Вадим приехал, как всегда благоухающий, одетый в дорогой костюм.

– От такой бабы из-за нашей встречи пришлось отказаться, – с огорчением пожаловался он, причмокнув губами.

Мастинский поморщился.

– Когда-нибудь бабы тебя погубят, – проворчал он. – Скоро будешь недееспособным.

Большаков рассмеялся.

– Не скажи. Пока все в порядке. Стоит, как уши у волка.

– Ну, ну, – хмыкнул Борис Ефимович. – Смотри, добегаешься.

Они сидели за накрытым столиком. Мастинский пил мало, зато Большаков время от времени прикладывался к рюмке.

– Здоровье позволяет, – приговаривал он.

– Это хорошо, что позволяет, – Борис Ефимович, не забывая наливать ему коньяк, себе плескал самую малость.

Он знал, что разговаривать с хмельным человеком было намного легче. Вытянуть нужную информацию, которую трезвый никогда не сдаст.

Впрочем, с Вадимом эти уловки были не нужны. Он душой и телом продался Борису Ефимовичу, возле которого было сытно и пьяно. Собственные амбиции давно оставил.

Сейчас речь пошла о Вячеславе Анатольевиче Карлине, бывшем руководителе Большакова.

– Что удалось разузнать? – спросил Мастинский.

В разговоре с любым собеседником он раз и навсегда придерживался одного правила: никогда не выдавал собственную информацию, знакомя человека лишь с исходными данными. Так он поступил и в этом случае.

– Да почти ничего. Акционерное общество, которым руководит Карлин, живо, хотя я не понимаю почему. Два – три месяца назад оно совсем издыхало. Сам председатель бывает там очень редко, все спихнул на зама, но дела идут.

– Идут, говоришь? – прищурился Мастинский?

– Ну да, а что?

– А то, что ни хрена ты не узнал! – взорвался Борис Ефимович. – Я тебя о чем просил? Разведать подробнее: что, чего, как... А ты? Твоя информация немногого стоит.

– А я много и не прошу, – нагло сказал Вадим. – И потом, у меня возможности не те.

"Не угодишь ему, – думал Большаков. – Вечно всем недоволен, как старая дева".

– Ладно, – остыл Мастинский. – Твой Карлин, по моим сведениям, к Беглову подался.

– К Беглову? – переспросил Вадим. – То-то я смотрю...

– Что? – быстро отреагировал Мастинский.

– Да любовницу Карлина видел, Лидочку. – Он грязно выругался. – Идет, словно королева. Я думал, его нет, она посговорчивее будет, да куда там...

– Кто такая, расскажи, – потребовал Борис Ефимович.

Вадим подробно поведал о взаимоотношениях Лидии Пашиной и своего бывшего шефа.

Это было любопытно. Настолько, что Мастинский встал и, чтобы скрыть заинтересованность, заходил по комнате.

– Ты уверен, что она до сих пор...

– Уверен! Спит она с этим старпером. И что нашла в нем? – возмутился Вадим. – Он на четыре года старше меня, а выглядит, будто на все десять.

Большаков огорченно махнул рукой.

– Не поймашь этих баб.

– Крепко она, видать, тебя зацепила, – поддел Борис Ефимович неудачливого любовника.

Вадим мгновенно окрысился.

– Да видал я ее... И помоложе телки есть. Вот падчерица у Сергея Львовича Федорова – пальчики оближешь. С изюминкой девочка. Говорят...

Лысина Мастинского побагровела.

– Слушай, ты... – Он схватил Вадима за отворот пиджака и сильно сдавил горло.

– Ты чего, охренел? – вырвался Вадим из цепких рук. – Подумаешь...

– Подойдешь к Ирине на расстояние вытянутой руки, можешь закрывать свою контору.

Глаза Мастинского метали молнии.

– Да я и не собирался, – отряхивая пиджак, выговорил Большаков. – Так просто, к слову сказал. Красивая девица.

– Забудь про Сайгину, я сказал раз, повторять не буду.

– Да все, все, – поднял руки Вадим. – Пошутил я.

Он налил коньяку, чтобы промочить горло, и подумал: "Вот так номер, шеф-то, оказывается, того, клюнул на девочку, никогда раньше этого за ним не замечалось..."

– Мне нужен Беглов, – жестким голосом произнес Борис Ефимович, чтобы прекратить ненужные разговоры. – И все, что связано с ним.

Он решил приоткрыть перед подельником некоторые карты.

– Несколько дней назад рванули аэропорт в сибирском городе. Жертв нет. Взрывное устройство предназначалось директору банка и акционерных обществ. Знаешь, кто это?

– Нет, – замотал головой Большаков.

– Твой старый приятель Карлин.

– Да ты что? А никакой информации не было. Хотя что-то проскочило про теракт, но конкретных фамилий не упоминали, про Карлина тоже ни слова.

– А его и упоминать не должны. Но бомба предназначалась ему. Я знаю. Местные постарались. Беглов им на горло наступил. Хотели его человека подорвать, да неудачно. У Карлина даже царапины не было. Умельцы... процедил сквозь зубы Мастинский.

Он не договаривал. Местный актив на Артема натравил он. Те пытались подмять Беглова, но это не принесло результата. Излюбленный метод Мастинского – устранить соперника чужими руками – не сработал.

Борис Ефимович попробовал другой вариант.

Несколько раз подсылал к Карлину своих людей с такими выгодными предложениями, что только дурак откажется. Но Вячеслав Анатольевич всем указывал на дверь, не желая вести никаких переговоров. Твердый орешек! Тогда человек Мастинского нашел одного отморозка по прозвищу Панцирь. Но тот тоже оплошал.

Беглов оторвал в восточном регионе жирный кусок, на который имел виды Мастинский. Придется теснить конкурента иными способами.

– Как можно прижать Карлина? – спросил он у Вадима.

– Нужно подумать.

– Перекупить?..

Вадим покачал головой.

– Нет. Такие, как он, не меняются. Верный способ нажать на него через Лидочку. Он в ней души не чает, сломается.

– Уголовщины я не потерплю, – твердо сказал Мастинский.

Вадим развел руками:

– Ну, тогда...

– Ты вот что, – подумав, сказал Борис Ефимович, – навести её. Поговори. Денег посули. Много, – подчеркнул он. – любовник наверняка с ней кое-какими подробностями делится. Главное, на крючок её зацепить, а там видно будет.

Вадим скептически поджал губы. Ну что толку убеждать шефа, что все это бесполезно? Не поймет. Не так воспитан. Чего боится? Он бы на его месте сгреб Пашину. Потом звоночек Большакову выдал: или, или... Тот ему не то что Беглова, себя самого с потрохами сдал бы. Но ведь не объяснишь... Простыми беседами Лидочку не ухватить.

– Понял, нагряну к Пашиной, поговорю.

Оба молчали. Каждый продолжал думать о своем.

Большакову вдруг пришла в голову веселенькая мыслишка насчет Лидочки. В его глазах появилось хищное выражение. А ещё он подумал о том, что схлестнулись-таки пути-дорожки его и Карлина. Сейчас он может взять реванш.

Когда Вячеславу Анатольевичу чуть голову не проломили, Вадим подумал: ну, все, его взяла, ан, нет. Выкарабкался Карлин, живуч оказался.

Это он, Вадим, чуть на тот свет его не отправил. Жене анонимку послал, расписал все в подробностях. Верно её просчитал, взорвалась баба. Наняла мужика. Да осечка вышла. Профессионала надо было найти, а не шпану. Ничего, он, Большаков, сейчас не оплошает. За самое больное место куснет.

Про анонимку Мастинский не знает. Такими делами не хвастаются. Вадим не дурак ему все докладывать. Этому дельцу только палец в рот положи, вмиг руку по локоть отхватит. Не заметишь, как окрутит, с какой стороны подлезет. Он мастер на такие дела. Вадим про него немало знает. Они нужны друг другу, как воздух. А лишнего на себя зачем наговаривать?..

Мастинский думал о другом. Он знал, какая сволочь этот Вадим, но пока он ему был нужен. Расправиться с зарвавшимся чиновником всегда успеет.

Борис Ефимович в отличие от Большакова, который ненавидел Карлина лично, против Беглова ничего не имел. Он желал вытеснить его из богатейшего региона и самому втиснуться в рынок. Сила, считал Мастинский, была на его стороне.

Недавно появилась ещё одна возможность зацепить Артема. Но пока эта ниточка была слишком тонкой.

Глава 10

Валерия блистала. Она никогда не отказывалась принимать участие в благотворительных концертах.

Она пела, вкладывая душу, словно хотела сейчас, здесь, искупить свою вину перед погибшими. Наталья Дробышева и Валентина Максимова снились ей почти каждую ночь. Она просыпалась в поту и долго лежала с открытыми глазами, думая над тем, что случилось. На месте Максимовой могла быть она. Лера это чувствовала почти физически.

Странное дело, её опять никуда не вызывали: ни в прокуратуру, ни в милицию. Это настораживало, лишало покоя.

– Не переживай, понадобишься, каждый день будут тягать, – успокаивала её всезнающая Лена Калинина, которой по роду своей деятельности несколько раз приходилось принимать участие в судебных процессах.

Лена была уверена, что смерть Дробышевой – результат бурной личной жизни. Она ревниво относилась к дружбе Стрелецкой и Натальи и слышать не хотела о предположениях Валерии. Имея даже половину того количества любовников, что предписывала Дробышевой молва, можно только удивляться, что этого не случилось раньше. Бесконечные скандалы, чудовищные пьянки... Только Лерка видела в поп-звезде, изрядно, кстати, уже поношенной, человеческие черты.

– Ты рассуждаешь, как самый обыкновенный обыватель, – обижалась Стрелецкая.

Калинина пожимала плечами: нравится человеку заблуждаться, пожалуйста, только она-то здесь при чем? О покойниках плохо не говорят, и она просто отмалчивалась. После ужасной гибели Максимовой

Лена заколебалась. Смерть актрисы не вписывалась в схему.

Артем, обещавший разобраться в ситуации, молчал. Лера ни о чем его не спрашивала.

С тех пор, как она познакомилась с Григорием Иртемьевым, что-то изменилось в её жизни.

Они встречались очень часто. Поэт присутствовал на каждой репетиции. Он не ухаживал за ней, не говорил комплиментов, которые так любит каждая женщина. Он просто смотрел на нее, и очень часто, когда не успевал отвести глаза, она видела в его взгляде странное выражение, которое не могла объяснить. Ей просто не понятно почему становилось хорошо.

– Лерка, зачем ты кокетничаешь с ним? – ругала её Калинина.

– Я не кокетничаю, – отрицала Стрелецкая.

– Вот уж передо мной-то не крути, не надо. У меня нюх, как у собаки.

– Да ну тебя...

– Не да ну, – не отставала журналистка. – А как же Артем?

– С Артемом все нормально.

– Вот как? – Елена поднимала брови вверх. – Он перестал приезжать на твои репетиции.

– Ну и что? Он и прежде не бывал здесь завсегдатаем. Это ничего не значит. Мы очень часто подолгу не виделись и раньше.

– Помнится, ты любила говорить, что относишься к людям так, как они относятся к тебе. Что изменилось?

– Ничего. – Лера кусала губы. – Я тебя не понимаю, ты всегда недолюбливала Артема, намекая на то, чем он занимается.

– А я и сейчас от своих слов не отказываюсь, – подтвердила Елена.

– Только вот что я хочу тебе сказать. Если бы все наши политики были такими, как твой Беглов, порядку было бы больше...

– Это что-то новенькое, – пробормотала Стрелецкая.

Она не хотела разговаривать на эту тему. При чем здесь Артем и Григорий? Она рассердилась на подругу.

Лена тоже обиделась. Какого чрта?! Ведь знает, что правду говорят, а сама...

– Ты что, влюбилась? – наконец прямо в лоб рубанула Калинина.

– О чем ты говоришь? – взвилась Лера. – Мне интересно с человеком, понимаешь, интересно просто общаться. Между прочим, с Кузей мы проводим вместе не меньше времени, почему-то никому не приходит в голову предположить...

– Перестань, – поморщилась Елена. – Кузя – музыкант, руководитель группы, автор песен.

– Григорий тоже автор, – гнула свое Лера.

– Ну, ну...

– Что ты имеешь против Иртемьева? Он прекрасный человек, умный, добрый, серьезный.

– Да я же не спорю, Лерочка. Вот то-то и оно, что серьезный. Ты осложнишь ему жизнь, и себе, кстати, тоже. Он – живой человек. Подумай об этом.

Но Лера не хотела ни о чем думать. Такой легкости, которая появилась у неё сейчас, никогда не испытывала. Она любила Артема, она привыкла к его присутствию в своей жизни. С ним впервые почувствовала себя женщиной. Женщиной, которую любят. Артем был намного старше Стрелецкой, с ним было надежно. Она чувствовала себя девчонкой, которая может покапризничать.

С Иртемьевым – все по-другому. И дело вовсе не в том, что они почти ровесники: ей – тридцать, ему – тридцать пять. Они с первой встречи потянулись друг к другу.

Лера помнила предостережение подруги, но ничего не могла поделась с собой. Григорий Иртемьев с каждым разом все сильнее завладевал её мыслями. Это было восхитительное ощущение, и она боялась сама себе признаться в том, насколько все серьезно.

С огорчением Валерия заметила, что её дочь Даша, вежливая, ласковая девочка, дичится Иртемьева. Она признавала возле матери лишь одного человека – Артема Семеновича Беглова.

Но больше всех Григория невзлюбил сэр Дэниэл. Воспитанность не позволяла шар-пею проявить нрав по-настоящему, но, будь его воля, он бы этого мужика на порог не пустил.

Пес смотрел на свою хозяйку умными, все понимающими глазами и пытался внушить: "И чего ты в нем нашла? Ни шерсти, ни виду... Вот тот, другой, мужик внушительный, по повадке видно – хозяин в жизни. А этот так, интеллигент. Одна морока с ним, а надежды – никакой".