Текст книги "...Не повод для знакомства"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– Нет, постой! Я не умер, и я докажу…
Ледяной убийственный взгляд прервал на полуслове, не дал договорить. Сейчас перед ним стояла не привычная послушная рабыня, а сильная маленькая женщина:
– Я запрещаю тебе приходить. Я запрещаю тебе звонить. Тебя нет, ты – прах. Сгинь. Прочь с дороги!
Ой, как плохо было Владу… Тело скрутило, болели все мышцы, суставы. Голова готова была лопнуть, взорваться. Монстр выл сиреной. Владу казалось – он слышит этот крик. В мозгу билась горячая жилка: Тома, Тома, Тома…
Очень кстати подошло время очередного отпуска. Вообще-то он должен был лететь в Москву к жене, чтобы оттуда вместе ехать на юг, но о какой поездке сейчас могла идти речь? В таком-то состоянии?! И что он может предложить Любаше – сморщенного червяка вместо Монстра?! Ой, Тома, Томочка, что ты со мной делаешь?..
Теперь с утра до темноты Влад не оставлял пост. Как только Тамара выходила из дома (увы, очень нечасто – обычно с Юрочкой гуляла Надя), Влад в мгновение ока представал пред ее светлы очи. Цветы привычно летели в его обаятельную физиономию – это уже не так бесило Влада. Вернее, бесило так же, но Монстр выл, гнул свое: хочу! А силу применять теперь было опасно – что-то изменилось в Малышке. Не тот покладистый щенок уже, а Леди, неподступная и непреклонная Леди хлестала Влада по щекам увядшим за часы ожидания букетом. И Влад не смел возразить, не говоря уже об угрозах. Он умолял о прощении, он стоял на коленях при всем честном народе (благо, днем не так много любопытных глаз – кто работает, кто в отпуска подался), целовал руки возлюбленной. Он не кричал больше: "Ты – раба моя и будешь исполнять мои прихоти", он шептал: "Маленькая, но ведь я – твой мужчина. Ведь это – наш ребенок, а значит, ты – моя женщина". Он приносил не только цветы, но и игрушки для малыша, ползунки и дефицитные крошечные кроссовочки, но погремушки, слоники, медвежата и все остальное на его глазах с гневом летело в мусорный бак, а цветы – опять в его физиономию. Временами ему хотелось ее убить – за ее недоступность, за ее издевательства над ним, Владом Неугомонным. Но он тут же вспоминал, что какой уж он Неугомонный без ее милости? И он выпрашивал, умолял ее хоть о пяти минутах блаженства: "Томусик, заинька, солнышко мое ясное, прости меня, поганца! Маленькая, я ведь не могу без тебя, я так соскучился".
Все было напрасно. Время шло, Владу становилось все хуже. Казалось, мозг переместился в область паха и все мысли были навеяны этим местом. Не существовало других проблем, вопросов, у него была одна проблема – утихомирить Монстра. Хоть на время. А для этого нужна была Тамара. Вот и лето закончилось, завтра дети пойдут в школу, а там и Любка-стерва приедет… Что-то смутно мелькнуло в голове, какая-то мысль, какой-то выход… Завтра – первое сентября, дети пойдут в школу… Да-да, дети – в школу, и Надя, Тамарина сестра, тоже. Наконец-то!
Рано утром с обязательным букетом роз Влад поджидал в машине, когда все Сушковы разойдутся по делам. Вышел отец. Минут через пятнадцать на пороге дома появилась нарядная Надька. Но почему она не уходит, чего ждет? А-а, вот и мамаша. Ну как же, разве отпустит она дочку без конвоя? Ушли…
Сердце колотится, как у тринадцатилетнего мальчика, готовящегося стать мужчиной. С букетом наизготовку Влад позвонил в дверь. Послышались шаги и недовольное Тамарино бурчание:
– Что опять забыла, раззява? Сколько раз говорить, не звони, когда ребенок спит…
Увидев на пороге сияющего Влада, растерялась. Потом спохватилась, попыталась было захлопнуть дверь перед носом незваного гостя. Но тот предусмотрительно подставил ногу и, не дожидаясь приглашения, вошел в квартиру. Протянул хозяйке цветы – они привычно хлестанули по лицу и живописно рассыпались по полу:
– Вон!
– Маленькая, – Влад потянулся к Тамаре для поцелуя. Вместо ожидаемого получил лишь несколько пощечин крошечными ладошками – при всем желании ими нельзя было причинить боли. Перехватил правую руку, поцеловал каждый пальчик и неожиданно проворно надел на безымянный тоненькое колечко. Воспользовавшись короткой паузой, обхватил недоумевающую Тому и поцеловал. Впервые в жизни сам получил удовольствие от поцелуя, всю жизнь до этого удивляясь: почему женщины так любят целоваться? А этот поцелуй вскружил голову – хотелось целовать ее снова и снова, схватить на руки и кружить, кружить невесомую ношу. И он целовал, не давая Тамаре и слова сказать, осыпал поцелуями такое родное, такое любимое лицо. И почему-то хотелось петь, кричать во весь голос, но он шептал, шептал тихо, но так горячо, так убедительно:
– Томусик, ласточка моя, девочка моя, любимая моя, – и целовал, целовал, целовал… – Рыбка моя, не могу без тебя, не могу больше… – и целовал, целовал, целовал… – Прости меня, Маленькая, прости, Малыш, – а сам уже нес в знакомую комнату, уложил на кровать, не давая опомниться: – Девочка моя, родная моя, ты же мать моего сына, я – отец твоего ребенка. Ты – моя женщина, я – твой мужчина…
А подлые руки уже нетерпеливо шарят по телу, рвут пуговицы домашнего халатика:
– Любимая моя, родная…
Совсем рядом – детская кроватка. Если бы он хоть на миг замолчал, услышал бы, как сладко сопит кроха, наевшись маминого молочка. Но нет:
– Маленькая моя, маленькая…
Тома
– Нет, Влад, нет, не смей! – Томе хотелось кричать, но ведь совсем рядом спит Юрочка, он испугается. – Нет, Влад!
Тамара попыталась вырваться. Огромное тело Влада придавило распластавшуюся под ним Тому, не давая подняться. Даже оттолкнуть его она не могла, только царапала бессильно по рубашке: нет!
– Маленькая моя, я не могу больше, я сойду с ума. Пожалей меня, малыш, я умру без тебя, – а руки уже расстегивают халатик.
– Ты уже умер. Ты давно уже умер. Уходи, я тебя ненавижу, – шептала Тамара, по-прежнему безуспешно пытаясь освободиться из плена.
– Маленькая, но ведь ты – мать моего ребенка, ты – моя женщина, я хочу тебя…
– Нет.
– Я люблю тебя, ты – моя женщина перед Богом. А я – твой мужчина. Ты должна…
– Я тебе ничего не должна…
– Ты – жена моя, ты должна ублажать мужа…
– Нет! – но поздно… Опять поздно…
Она не хотела. Она не желала больше быть его женщиной. Она искренне хотела избавиться от него, она старалась быть решительной и строгой. Она намеренно хлестала его цветами по физиономии при всех, чтобы побольнее унизить. Чтобы он не приходил больше, не звонил, чтобы оставил в покое. От былой любви не осталось и следа. Все чувства умерли. Даже ненависти больше не было, презрения. Осталось только равнодушие. Она искренне радовалась, что ей удалось противостоять ему больше двух месяцев, и она уже почти праздновала победу. Да видно рано… Мало иметь сильную волю. Не мешало бы иметь еще и физическую силу для защиты от насилия. Но она даже после тяжелых родов весила всего сорок шесть килограмм при полутораметровом росте. Куда ей тягаться с детиной почти двух метров роста и веса немногим меньше центнера? Ему не удалось сломить ее дух, но тело победил легко…
Правда, это не было тем грязным изнасилованием, которое она теперь хорошо помнила. Напротив, Влад даже старался не только причинить ей поменьше боли, но и доставить хоть чуть-чуть удовольствия. Ни то, ни другое ему не удалось. Тамаре по-прежнему было ужасно больно. Только раньше боль было переносить легче – ведь она мучилась ради удовольствия любимого, а значит, ненапрасна была ее жертва. Теперь же приходилось терпеть боль ради удовольствия чужого, неприятного ей человека. И даже закричать нельзя – Юрочка спит, ее маленькое солнышко, родной котеночек… А его спокойный сон для нее – дороже всего, только ради него она молчит и терпит боль.
Когда Влад, наконец, оставил ее бедное тело в покое, Тамара попыталась было снять кольцо, но он перехватил руку, сказав:
– Даже если ты его снимешь, это ничего не будет значить. Я уже окольцевал тебя, теперь ты – перед Богом моя жена. И не забывай, что у нас есть сын.
– Ну уж я-то о нем не забуду. А ты не забыл ли о жене, дружок?
Влад скривился, слишком уж покровительственно прозвучало это "дружок", но стерпел:
– Не забыл. Хотел бы, да не получится. Если б ты знала, как я ее ненавижу! Но я не могу развестись, я с ней повязан…
Тома усмехнулась криво:
– Ну конечно, ты бы с радостью женился на мне, но не можешь. Еще скажи, что она смертельно больна, а ты, как порядочный мужик, не можешь бросить супругу на смертном одре. Успокойся, я не собираюсь за тебя замуж. Ты мне больше даром не нужен. Обуза…
Влад подпрыгнул от возмущения:
– Я – обуза?! Ты соображаешь, что говоришь?
Но Тома почему-то не испугалась барского гнева:
– Соображаю получше тебя, потому и говорю. Думаешь, я не знаю, чего ты ко мне таскаешься? Просто ни от одной бабы ты не получаешь того кайфа, что от меня. Вот и бесишься, что обойтись без меня не можешь. Рад бы, а не получается. А я вынуждена терпеть и удовлетворять твою похоть. Только знаешь – мне надоело. Я не хочу больше терпеть боль. Твой монстр великоват для меня. Так что поищи-ка…
Тамара не успела договорить. Влад пристроился поближе и давай мурлыкать на ушко:
– Ну давай мы его подточим немножко… Малышка, я ведь действительно не могу без тебя. И женился бы с радостью, да в самом деле не могу уйти от этой стервы. Нас родители сосватали еще детьми… Мой отец сильно от ее папашки зависит. И я, соответственно, тоже. Если я уйду, пострадаю не только я, но и отец. Я не имею права его подводить.
– Зато меня насиловать ты право имеешь!
– Заинька, я не хотел тебя насиловать. Но что мне делать, если по-хорошему ты не хочешь? А я действительно без тебя не могу. Я как тот наркоман. Только торчу от тебя, ты – мой наркотик. И я ничего не могу с этим поделать. А поэтому – нравится тебе или нет, а я всегда буду рядом с тобой. Я при всем желании не смогу оставить тебя в покое. Поэтому лучше давай по-хорошему, чтобы мне не пришлось тебя опять насиловать…
От такой откровенности Тамару передернуло:
– Как я могу быть с тобой по-хорошему, если ты мне противен?! Я не получаю от тебя никакого удовольствия, одну сплошную боль!
– А кто тебе сказал, что ты должна получать удовольствие? Удовольствие получает мужчина, а удел женщины – лишь доставлять его. Уж коли так случилось, что ты – моя женщина, то и обязана быть моей.
– Ах, какая замечательная логика! Тогда я столь же логично отвечу, что я была твоей женщиной. Да, был такой прискорбный факт в моей жизни – не спорю. Но все это в прошлом. Теперь я – мать, у меня уже другие приоритеты. Я не собираюсь обслуживать тебя всю жизнь…
В глазах Влада загорелись нехорошие огоньки. Придвинулся поближе:
– Маленькая, ты сама выбрала судьбу, когда отдалась мне впервые. Если бы ты тогда отказала, я бы не настаивал, я не взял бы тебя силой, потому что ты еще не принадлежала мне. Но, отдавшись, ты отдалась мне навечно. Так что, милая моя, мужская логика всегда сильней. У тебя есть выбор. Или ты принадлежишь мне добровольно, или я беру тебя силой. Ты моя, пока я могу. Пока я мужчина, ты никуда от меня не денешься…
Шло время. Рос Юрочка. Тамара не работала, сидела с ребенком. По-первости после родов родители боялись вновь загнать Тамарино сознание в непознанные глубины разума, выверяя каждое слово. Но могли ли они долго поддерживать нормальную человеческую атмосферу в доме? И вскорости вновь привычными стали оскорбления: «шлюха подзаборная, потаскунья, проститутка» и прочее в том же духе. Стоило заплакать Юрочке, а Тамары в этот момент не оказывалось рядом с ребенком (на кухне кашку варила, или ползунки да пеленки стирала), как тут же раздавался дикий крик: «Ах ты, сука дешевая, как ноги расставлять – у матери не спрашивала, а как выблядка нянчить, так мать?». Сердце разрывалось от таких слов. Тома хватала ревущее чадо, прижимала к груди, целовала золотую макушку: «Солнышко мое, сынушка, сыночка родной! Мама здесь, мама рядом!». Обида на неласковую мать застилала разум: да как же можно, да разве ж ребенок виноват в том, что его мать – шлюха беспутная? Как же можно ее кровиночку выблядком называть?
Валентина Ивановна любила внука всей душой. Не успевала прийти с работы, как тут же подходила к малышу и начинала агукать, бренча погремушками перед его глазами. А вот дочку непутевую простить не могла. Она и раньше-то была не особо ласковой матерью. Теперь же на Тамару, как из рога изобилия, сыпались бесчисленные упреки и оскорбления, самыми ласковыми из которых были "сука" да "шлюха подзаборная". Частенько от бабушки перепадало и любимому внуку. В гневе на дочь, опозорившую семью, сыпала гадостями на маленького Юрочку, иной раз и шлепнуть могла по крошечной попке так, что долго на нежной детской коже виднелась печать бабушкиной "любви". Отец же, Александр Михайлович, изобретательно и каждый раз весьма красноречиво демонстрировал свое презрение к неоправдавшей надежд дочери, то откровенно "не замечая" ее присутствия, то буквально тыкая носом в "детскую неожиданность", случившуюся в ползунках: "Нюхай, гнида, в какое дерьмо ты нас всех загнала". И это еще – один из самых безобидных его перлов, остальные не могут быть воспроизведены в силу абсолютной своей нецензурности…
Одним словом, жилось Тамаре теперь совсем уж несладко. Вдобавок ко всему периодически наведывался Влад, да еще и, к великому Тамариному сожалению, гораздо чаще, чем раньше. Редкую неделю не удостаивал он ее своим посещением, а то и того чаще. Сначала Тома пыталась гнать его, уговаривала оставить ее в покое, сопротивлялась из всех силенок, но все было тщетно – не в той весовой категории она находилась, чтобы ее попытки имели успех… Все ее старания заканчивались одинаково: в очередной раз Влад скручивал жертву и таки добивался своей цели. Тома плакала, но что она могла поделать? Единственное ее оружие – ногти да зубы – не слишком пугало негодяя. И, промучившись так несколько месяцев, Тамара прекратила сопротивление. Видимо, и правда – это ее крест, и нести ей его до смерти… Теперь визиты Влада она воспринимала, как неизбежное зло, а раз избежать его нельзя, остается только расслабиться и постараться получить удовольствие… Но удовольствия-то как раз и не было. Правда, перестав сопротивляться, она уже не так сильно страдала от боли. Да, возможно, и роды в этом сыграли свою роль – видимо, во время этого процесса в ее организме произошли кое-какие изменения. Но, так или иначе, а выносить тяжкую повинность стало немного легче.
И опять шло время, Юрочка потихоньку подрастал. Теперь у Тамары появилась отдушина – институтская подружка Ирочка Дубовикова вышла замуж и переехала к мужу, оказавшись в результате Тамариной соседкой. И, так как своей семьи Тома не имела (разве можно считать семьей ту тюрьму, в которой она вынуждена была жить?!), то как бы прилепилась к счастливому семейству, в котором так же недавно произошло пополнение. С утра до вечера подруги вместе дефилировали с колясками, наверстывая упущенное – не виделись уж почти два года, с тех самых пор, как закончили институт.
Будучи студентками, Тома с Ирой очень сблизились. Практически все пять лет (с перерывами на летние каникулы) они были ближайшими подругами. Собственно, роман Ирочки с будущим мужем развивался на Тамариных глазах. Тогда Тома не могла понять, что нашла Ирочка в самом что ни на есть обычном пареньке Саньке Безродных. Ира – маленькая и ладненькая, такая же хрупкая, как и Тамара, хорошенькая, как Мальвина, но в то же время совершенно не кукольная, а очень даже живая, с потрясающими воображение шелковистыми волосами цвета льна, на Тамарин взгляд заслуживала красавца-богатыря, этакого подобия ее Владички. Саша же был среднего росточка, ничем не примечательной внешности – такого не разглядишь в толпе, такой себе тип идеального шпиона. Тамара не могла сказать, когда начался этот роман – именно в силу неброской Сашкиной внешности она упустила этот момент, уверенная, что ничего серьезного из их знакомства выйти не может. Да разве ж этот невесть откуда взявшийся Сашка стоит хотя бы одного Ирочкиного взгляда? Поэтому и немногочисленные Ирочкины попытки поделиться девичьими тайнами пропускала мимо ушей, до тех пор, пока не услышала одно заветное слово из ее уст. Однажды Ирочка плакалась Тамаре, что: ах, мол, поссорилась с Сашкой! Тома привычно не придала этому значения:
– Да подумаешь, беда какая! Ну поссорилась и поссорилась, другого найдешь. Что, на твоем Безродных свет клином сошелся, что ли?
И аж остановилась от тихого Ирочкиного ответа:
– Сошелся…
Бедная девочка потупила глазки, в которых уже закипали слезы. Только тогда Тамара поняла, что Ирочка-то влюбилась, а она, Тома, прошляпила, упустила такой важный момент!
И пока Тамара страдала от любви к Владушке, пока была озабочена одной в жизни проблемой – ублажить, доставить максимальное удовольствие любимому, Ирочка вышла замуж и стала Безродных, как и положено, через девять месяцев после свадьбы родив законному супругу дочку Светочку. Вот и катаются теперь законнорожденная Светлана Александровна Безродных и ее незаконнорожденный ровесник и друг Юрий Александрович Сушков в колясках, дружненько агукают на радость мамам…
Ах, как часто теперь вспоминала Тамара Ирочкины слова: "Сошелся…". Ах, Ирочка, Ирэнчик, какая ты молодец, какого мужа отхватила! Зачем они нужны, те красавцы, одни слезы от них, одна лишь боль непреходящая… А Безродных-то женушку на руках носит, холит и лелеет, дочечку боготворит…
И теперь почти целыми днями Тамара находилась в обществе Ирочки. Вместе катали малышей, вместе готовили ужин Сашке, вместе ходили за покупками. Сашка поначалу побухтел было, попенял Ирочке: мол, я на тебе женился, а не на Тамаре, да по доброте душевной скоро привык к присутствию в своем доме чужого человека, как бы принял ее в свою большую семью.
А семья и впрямь получалась немаленькая. Сашка ведь в силу молодости своей квартиры пока не имел, жил с родителями. К ним же и жену привел. Правда, и квартирка не слишком тесная – четырехкомнатная, полученная некогда старшими Безродных на троих сыновей. Дети выросли да разлетелись из родительского гнезда – один в далекую Белоруссию, второй – чуть ближе, в Сибирь, со стариками остался только младшенький Сашка. Комнатки, правда, небольшие, зато отдельные помещения. Родители ютились в спаленке, а вся остальная территория ныне принадлежала молодым. Собственно, дележом территории никто не занимался, все сложилось, так сказать, исторически, но в итоге места оказалось всем достаточно и жила семья дружно и довольно весело, собираясь по вечерам в полном составе за круглым, так сказать, столом. В этой семье и для Тамары с Юрочкой место нашлось.
Так и жила теперь Тамара на два дома. Утром наскоро выполняла всю домашнюю работу, чтобы поскорее вырваться из неуютного отчего дома. Покормив Юрушку, отправлялись с ним к дому Безродных, а обратно возвращались лишь часам к восьми вечера. Тома рада была бы вообще туда не возвращаться, или хотя бы приходить как можно позже, чтобы родители уже спали. Так тяжело было изо дня в день выслушивать их упреки, так невыносимо оскорбительно молча сносить затрещины и тычки. Но обиднее всего было слышать грязные слова в адрес драгоценного малыша, любимого сыночка…
И совсем уж незаметно летело время и так же незаметно подрастал Юрочка. В четыре месяца он пополз, в пять научился садиться, в шесть полезли первые зубки… Пошел только в год – слишком хорошо научился ползать и на четвереньках ему до цели добираться было гораздо проще и быстрее… А вот уже совершенно самостоятельно задул две свечки на своем именинном торте…
Тамара вышла на работу. Очень жаль было отдавать ребенка в ясли, но, во-первых, на этом настаивали родители, а во-вторых, Тома и сама уже не могла сидеть на их шее. И так упреки с утра до вечера за "принесенного в подоле" Юрочку, так еще и в дармоедстве начали обвинять, считать съеденное Тамарой и малышом.
На завод возвращаться не стала – военно-промышленный комплекс дышал на ладан. Сверхсекретные заводы выпускали теперь алюминиевые кастрюли, сверхсекретные лаборатории разрабатывали отныне не замечательные теплоизолирующие материалы, а рецепты изготовления туалетной бумаги из особопрочного картона… Как грибы после дождя появлялись на свет риэлтерские конторы, брокерские биржи, маркетинговые агентства. Тут и пригодился какой-никакой опыт работы в сфере недвижимости. Сначала сидела за компьютером, пополняя базу данных. Позже подпустили к работе с клиентами и – о чудо! – начало получаться. Пригодилось и юридическое образование: посидев несколько ночей над нововведениями в области жилищного законодательства, могла не только показать товар (квартиру) лицом, но и заодно предоставить клиентам квалифицированную юридическую консультацию. Благодарные клиенты, в свою очередь, передавали добросовестного брокера, так сказать, "из рук в руки" – рекомендовали друг другу по цепочке. Ведь ни для кого не секрет, сколько печальных случаев было при покупке-продаже квартир. В лучшем случае люди порой лишались и недвижимости, и наличности, в худшем – и жизни тоже…
Рос Юрочка, и так же незаметно росла карьера молодой мамы. Начав с самой низкой неквалифицированной работы, всего за неполных три года Тамара поднялась до верхнего эшелона в самом крупном агентстве Хабаровска. Теперь родители, казалось, ни в чем не могли упрекнуть дочь. Зарабатывала Тома гораздо приличнее отца, все до копейки отдавала в семью. Но и Валентина Ивановна, и Александр Михайлович, словно сговорившись, третировали ее все изощреннее изо дня в день. Их бесила ее самостоятельность, большие заработки, и, чем больше Тамара приносила в дом, тем более люто ненавидели ее родители.
Правда, и Надежде жилось не слаще. Та, не успев еще разочаровать семью, получала по полной программе наравне со старшей сестрой. Тамаре хоть не так обидно было: как ни крути, а она провинилась, заслужила суровое наказание, опозорив семью. За какие же грехи расплачивалась Надя, было понятно, скорее всего, только самим родителям. За двадцать лет ей еще ни разу не удалось сходить в кино с подружками или – упаси Бог! – с приятелем. Каждый шаг студентки третьего курса контролировался безоговорочно. Мать по-прежнему отвозила Надю в институт. Встречал отец, довольно грубо, на глазах сокурсников, хватал покорную дочь за локоть и почти волоком, стараясь унизить по максимуму, тащил домой. Одевали бедную девочку не в обноски, конечно, но из всех разнообразных товаров, заваливших ныне прилавки магазинов и многочисленных стихийных рынков, покупались самые дешевые и неказистые, порой откровенно уродливые вещи. Тамара попыталась было сама покупать одежду сестре, но все обновки под аккомпанемент нецензурной брани летели в мусорку, а Наде по-прежнему приходилось носить малопригодные для молодой девушки неказистые кофты и старомодные платья, в которых даже Валентина Ивановна выглядела бы анахронизмом. Мать попыталась было и старшую одевать в такое отрепье, но Тамаре удалось доказать, что с такой откровенной нищенкой ни один уважающий себя человек не захочет иметь общих финансовых дел: не даром говорят, что с неудачниками нельзя связываться – фарт пропадет, сам таким же неудачником станешь. Неудачливость, увы, заразна… Так что, как ни крути, а в ее работе одежда играет далеко непоследнюю роль. За такие слова мать окатила Тамару очередным ведром помоев, но, видимо, нашла в них рациональное зерно и не стала мешать дочери одеваться соответственно статуса. Как ни крути, а именно с Тамариной помощью удалось в это трудное время не только дачку достроить, но и поменять старые Жигули-"копейку" на пусть неновую, но вполне приличную Тойоту.
С начала мая по конец сентября каждые выходные родители проводили на даче. Дом был уже почти готов, осталось разве что довести до ума мансарду. Каждые выходные родители увозили из города Надю и Юрочку. Тамару не брали, комментируя свое решение так: "Научилась сучка ноги раздвигать – теперь не отучишь. Хоть на цепь посади, все равно кобеля найдет". По той же причине не оставляли с ней сына: "Эту шлюху вообще нельзя к ребенку подпускать, может быть, хоть так удастся из выблядка человека вырастить".
Нервы Тамары были на пределе. Она готова была взорваться в любую минуту. Если сразу после рождения Юрочки она покорно терпела унижения и оскорбления в свой адрес, понимая, что заслужила порицание, то теперь, спустя пять лет, терпение лопнуло. Зарабатывая приличные деньги, она вполне могла бы снять квартирку и жить самостоятельно, освободившись, наконец, от бесконечных оскорблений. Однажды она попыталась поговорить об этом с матерью, мотивировав свое решение съехать не желанием избавиться от родительской опеки, а тем, что, якобы, родителям будет легче и спокойнее жить без Томы с сыном, дабы сосредоточить все свое пристальное внимание на младшей дочери. Но ответ родной матери заставил вздрогнуть и раз и навсегда забыть о самостоятельной жизни: "И ты, паскуда дешевая, всерьез думаешь, что мы с отцом отдадим ребенка на воспитание опустившейся твари?! Если ты хоть заикнешься об этом, я лишу тебя родительских прав и ты больше никогда в жизни не увидишь своего выблядка! Ах ты, сука, что удумала? Квартиру она, видите ли, снимет, чтобы удобнее было под кобелей ложиться! У ребенка на глазах! Ах ты, курва похотливая, да я тебя…".
Стоит ли говорить, какие чувства к матери испытывала Тамара после этой угрозы. Если и раньше, с самого раннего детства, она не столько любила родителей, сколько боялась их, то теперь к страху добавилась лютая, неженская ненависть. А может, наоборот чисто женская – вряд ли мужчины умеют ненавидеть так, вряд ли так боятся слов "лишение родительских прав"… Может, и впрямь дочь из Тамары вышла непутевая, зато матерью она оказалась образцовой. И если Юрочку и надо было от кого-то изолировать, так это от "любящих" бабушки с дедушкой. Как юрист, Тамара понимала, что сможет без особого труда отстоять свое право на сына, но, опять же в силу профессионализма, прекрасно понимала, через какую грязь ей предстоит пройти самой и провести через нее ребенка. Именно то обстоятельство, что вся эта мерзость может не лучшим образом сказаться на психике пятилетнего ребенка, и останавливало ее от решительного шага. Ведь Юрочке еще в утробе пришлось пройти через немалые трудности, и, кто знает, какими детскими силенками удалось ему противостоять материнской заторможенности и сколько силенок еще у него осталось…
Вырваться из под родительской опеки Тамаре не удалось. В свои двадцать восемь, достигнув уже довольно приличного служебного положения с соответствующим материальным благополучием, Тома все еще жила "под родительским крылышком". Кто бы знал, как тяжело было ощущать это свинцовое "крылышко" на хрупких плечах матери-одиночки! Иногда так хотелось плюнуть на все и таки уйти от ненавистных матери с отцом, но – нет, нельзя! – ведь Тамара прекрасно понимала, что материны слова о лишении родительских прав не пустая угроза, что ведь с нее станется – соберет бумаги, заручится поддержкой своих немногочисленных подруг, а подкупить парочку соседей ничего не стоит, дадут любые показания за пресловутые тридцать сребреников… И Тамара вновь терпела.
Терпеть приходилось не только родителей. Влад по-прежнему не оставлял ее в покое. Тома давным-давно на его глазах выбросила "условно обручальное" кольцо, надетое им на ее палец в безумном припадке желания. Увы, этот жест не освободил ее от исполнения "супружеских обязанностей". Она уже устала твердить Владу, что ничего ему не должна, что все кончено, что она его ненавидит. На самом деле ненависти в ее душе не было. Ненависть – слишком сильное чувство, сродни любви. Если бы она еще ненавидела Влада, был бы шанс вновь его полюбить. Но в ее сердце прочно поселилась пустота. Из всех чувств, обуревавших некогда Тамару, ныне осталась разве что жалость. Да, несмотря на все гадости, причиненные мерзавцем, ей было его жаль. Много раз она давала себе зарок не позволять больше Владу прикасаться к себе. Но, взглянув в его измученные сжигающей страстью глаза, она уже не могла быть "железной леди". Правда, все равно он добился бы своего в любом случае – не по хорошему, так по плохому. Тамара не однажды уже убеждалась в этом. Ее твердое и решительное "Нет!" ровным счетом ничего не значило для Влада. Он в любом случае получал то, за чем приходил – такова уж была расстановка сил в этом тандеме. И Тамара устала сопротивляться. Она уже безропотно терпела его частые посещения, убедившись в абсолютной бесполезности борьбы. Из головы не шли его слова: "Если бы ты не отдалась мне в первый раз, я не стал бы брать тебя силой. Отдавшись, ты признала себя перед Богом моей женщиной. Ты – жена моя, и никуда ты от этого не денешься". Да, конечно, она сама во всем виновата. Она ведь действительно не сопротивлялась тогда, в первый раз. Правда, она еще не знала, что ее ожидает, но ведь это ее нисколько не оправдывает. А значит, это она виновата в том, что Влад не может долго обходится без нее. А раз виновата – она обязана давать ему то, без чего он не может жить. Это ее человеческий долг, ее крест – ей его и нести…
И по-прежнему единственной отдушиной в Тамариной жизни была семья Безродных. Все праздники она проводила в их доме. Каждое воскресенье она отправлялась к ним с Юрочкой или одна, если родители забирали его на дачу.
Ирочка все еще сидела дома с ребенком, благо, Сашкина зарплата вполне позволяла подобную роскошь. Светка, в отличии от Юры, в садик не ходила – дома целый комплект нянек: и мама, и бабушка, и дедушка. И папа, придя с работы и не успев раздеться, уже у порога хватал маленькую Златовласку на руки и целый вечер ребенок не отходил от любимого папы. Несмотря на обилие ласки и почти вседозволенность, Светка росла некапризным и небалованным ребенком. Общительная хохотушка-тарахтушка, Светка очень соответствовала своему имени: при ее появлении даже в самую пасмурную погоду комната освещалась ярким солнечным светом. Тамара так ее и называла: Светлый человечек или Солнечный ребенок.
Юрочка же, к великому сожалению мамы, рос тихим и довольно замкнутым малышом. Правда, приходя к Безродных, он преображался и гонял по четырем комнатам наперегонки со Светкой, так же заливисто смеялся и шалил наравне с очаровательной подружкой. Вернувшись же в родной дом, словно становился маленьким волчонком – быстрый взгляд черных глазенок прятался глубоко под сдвинутыми бровями. Он как будто весь сжимался в ожидании очередного бабушкиного "ласкового слова" и сидел целый вечер тихо-тихо, едва шурша страницами любимой книжки про Незнайку. От такой метаморфозы Тамарино сердце обливалось кровью от жалости: "Сыночек, родной мой! Сколько же тебе еще терпеть все эти издевательства! Я, взрослый человек, и то с трудом их терплю, а каково тебе, малыш? Когда же это кончится?!"…
