Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Татьяна Столбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Саврасов ничего не пишет, но зато много читает и отлично разбирается в литературе. Под стать ему и Мадам. Разница между ними в том лишь, что он поглощает огромное количество книг разных жанров и направлений, а Мадам специализируется исключительно на серьезной прозе, поэзии и философии.

Я тоже много читаю, но понимаю суть часто не разумом, а чувством.

Конечно, в комнате у нас почти сразу началась типичная литературная беседа, своего рода «круглый стол». Обсуждали новый роман Кукушкинса. В основном говорили мы с Мадам и Саврасовым. Денис изредка вставлял фразу-другую, а Миша вообще молчал. Его интересует только Восток, и скорее всего Кукушкинса он не читал. Так я подозреваю, хотя сам он утверждает обратное.

Я однажды сказала ему, что во всех произведениях Кукушкинса присутствует Восток – в той или иной степени, конечно. На что Миша пожал плечами и ответил, что сейчас это модно и всяк автор, кому не лень, пытается выставить себя знатоком восточной религии, ибо она считается глубоко философской. Я обиделась за Кукушкинса и не стала продолжать этот разговор.

Короче, мы спокойно беседовали о романе «Три дня в апреле». Единственным недостатком этого произведения я считаю полное отсутствие положительных героев. Прежде Кукушкинс был добрее к людям. Со мной согласился Саврасов, который прочитал уже большую часть романа. А Мадам сказала, что прекрасно понимает автора – вокруг так много сора, что в нем трудно разглядеть хорошего человека. К тому же вполне возможно, что наш Кукушкинс одинок и потерял веру в разумное, доброе, вечное. Такое случается, и довольно часто. Жаль только, если и следующий роман окажется столь же мрачным, наполненным безысходностью и отчаянием.

– Художественная проза основана на вымысле, – негромко сказал Миша.

– И что? – удивилась я. – Это разве открытие?

– Нет, не открытие, но... Тоня, я предпочитаю правду жизни.

И Миша улыбнулся, смягчая свой снобизм. Вот уж не ожидала от него!

– Ваш Кукушкинс, – продолжал Миша, – предлагает вам несуществующего персонажа. А вы обсуждаете его жизнь, его поступки и мысли так, словно они были на самом деле. Это самообман. И обман.

– Это не обман, а искусство! – Я рассердилась. – И не самообман, а восприятие творчества. Ты, кстати, в театре и в кино тоже предлагаешь зрителям несуществующих персонажей. Как быть с этим?

Миша явно смутился.

– Да... Наверное.

Вот и все, что он мне ответил. Потом по привычке пожал плечами и отвернулся от меня.

В разговор вступил Денис. Увлекшись своими мыслями, он не слышал, о чем я говорила с Мишей, и поэтому продолжил предыдущую тему. Он, как и Саврасов, был согласен с моим мнением: в большом произведении всенепременно должен быть положительный герой, хотя бы для того, чтобы противостоять отрицательным. Надо же иметь уважение к читателю, состояние внутреннего мира которого на несколько часов зависит от автора книги. Но, добавил Денис, почему вы считаете, что в романе «Три дня в апреле» нет положительного героя? А Лин Во? Он, кстати говоря, даже чересчур положительный...

Последнее заявление Дениса вызвало бурную реакцию. Саврасов поднял руки, протестуя, и уже открыл рот, собираясь высказать свое мнение на этот счет, как вдруг опять зазвенел звонок.

Миша пошел открывать. Это был Пульс...

***

Вот и теперь – только я докурила сигарету, как на съемочной площадке появился Пульс. Он поздоровался с Бадей, с Саврасовым, с Денисом, с Невзоровой и со всеми остальными. Кроме меня. Меня он не любит. Это роднит его со Сладковым.

– Вадим Борисович, когда моя сцена? – вежливо обратился он к Ваде.

– Завтра, – буркнул романтичный Вадя.

– Как это завтра? – Пульс выпучил свои рыбьи глазенки. – Вы же вызывали меня на сегодня, на четыре часа.

– Да?

Вадя заглянул в свой сценарий, полистал страницы и сказал:

– Действительно. Ну что ж, подождите.

Пульс взял стул, сел рядом со мной. Я встала. Все равно все уже были готовы к съемке.

Пульсу пришлось ждать долго. Невзорова сегодня пребывала в отвратительном настроении, все портила, а потом еще и заливалась слезами. Вадя бесился – негромко так, почти шепотом, как тихо помешанный. Он каждые полчаса объявлял десятиминутные перерывы, но, по-моему, делал этим только хуже. Все вымотались до предела, переругались между собой, а Денис даже накричал на Вадю и ушел к Михалеву.

Когда мы наконец приступили к сцене с Пульсом, было уже девять часов вечера.

Саврасов в пятидесятый раз вытер своим платком слезы Невзоровой и подошел ко мне. На сегодня он был свободен.

– Тонечка, – сказал он, – завтра я хочу навестить Мадам. Ты со мной?

– Не получится, Михаил Николаевич. Завтра мой единственный выходной. Мы с Петей и Люсей еще на прошлой неделе договорились заняться генеральной уборкой.

– Жаль. Я думал, продолжим наши литературные беседы. У нас неплохо получается. Ну пока.

– Пока, – ответила я, грустно посмотрела ему вслед, подняла с пола хлопушку и встала – Вадя объяснил Пульсу его задачу, и все члены группы заняли свои места. Надо было и мне занять свое.

Хорошо, конечно, пойти с Саврасовым к Мадам, но Петя мне не простит такого предательства. Ладно, не последний день живем.

Съемки затянулись до половины второго ночи. Домой я добралась в начале третьего на частнике. Петя встретил меня у подъезда и сказал:

– Тебе надо сменить место работы.

А я уже и сама об этом подумывала.

Глава четвертая

– Денис! Ты прыгаешь на него сверху и прижимаешь его всем телом!

– Я не голубой, – мрачно отозвался Денис.

Он сидел в углу павильона за шкафом и нервно курил. Всем присутствующим из-за шкафа была видна только его нога в шикарном ботинке.

Денис второй день конфликтовал с Михалевым по поводу своей роли. В сценарии его персонаж был отвратительным наглым бандитом, но зато влюбленным в главную героиню. Михалев, пораздумав, решил, что можно обойтись и без влюбленности, что, естественно, расстроило артиста – роль теряла изюминку и становилась обыкновенной. Вчера с утра Денис поскандалил с режиссером первый раз, сегодня к вечеру – шестьдесят седьмой. Он не считал весомыми доводы Михалева. Тот утверждал, что бандит – персонаж второстепенный – слишком явно начал вылезать на передний план, оттесняя главного героя. Денис отвечал, что надо было подумать об этом раньше – это во-первых, что он ни за какие деньги не согласился бы сниматься в роли обычного отморозка – это во-вторых, и в-третьих, что он никак не может затмить главного героя по той простой причине, что появится в кадре не более десяти раз, в то время как герой будет торчать на экране, нервируя зрителей, весь фильм, все полтора часа подряд.

Но разве можно переспорить режиссера? Михалев твердо стоял на своем, и Денису оставалось только злиться, ругаться и капризничать. Он это и делал. С большим успехом, надо сказать. Михалев был на грани нервного срыва. Вот и сейчас, услышав наглый ответ артиста, который спрятался за шкафом и не собирался оттуда вылезать, он плюнул на пол и в целях разрядки начал методично скидывать со стола приготовленный к съемке реквизит.

Денис, слыша глухие удары об пол, удовлетворенно улыбнулся. Половина его эпизодов уже отснята, Михалев не может его выгнать, потому что спонсор умрет, но не даст и копейки лишней на замену артиста, так что можно немного и покуражиться.

– Денис... – Михалев подошел к шкафу, остановился, обращаясь к ноге Дениса. – Хочешь, ты будешь влюблен в ее подругу?

– На фиг мне сдалась ее подруга? – грубо ответил Денис.

Подруга героини действительно была малоподходящим объектом для любви: толстая, короткая и экзальтированная. В нее мог влюбиться только слепоглухонемой.

– Тогда убирайся отсюда вон! Дурак.

– Сам дурак! – сказал Денис, просто тая от удовольствия, – ему удалось вывести Михалева из себя четвертый раз за два дня. Это было достижение не из легких.

Он встал, гордо выпрямился и вышел из-за шкафа. Под прямым взглядом его красивых синих глаз Михалев должен был в отчаянии повалиться на колени и просить прощения. Он этого не сделал. Тогда Денис медленно развернулся и спокойным шагом, в полной тишине вышел из павильона.

Только за ним закрылась дверь, как раздался истошный вопль режиссера.

Денис сорвал съемку. Он победил.

***

Денис сидел в маленькой однокомнатной квартирке Сандалова, теплой и уютной, как норка, пил кофе и курил отличные американские сигареты с таким сложным названием, что выговорить его не мог и называл их просто – «те самые».

Сандалов когда-то учился в той же школе, что и Миша Михайловский с Денисом, только на два класса старше. Потом он поступил в театральное училище и был весьма удивлен, увидев однажды в своей альма-матер обоих приятелей. В тот год они поступили на первый курс, и Сандалов стал для них другом и учителем.

Затем все изменилось. Сандалов начал пить, причем уважал в равной степени и водку и пиво, так что через несколько лет из стройного юноши превратился в полного молодого человека, а в скором времени обещал стать тучным дядькой. Характер его – прежде веселый и дурашливый – тоже изменился. Если раньше отсутствие ума Валентин Сандалов прикрывал легкой болтовней, то теперь он больше молчал, а если и открывал рот, то для того, чтобы ляпнуть какую-нибудь дичь или тупо захихикать. И если раньше к Валентину Сандалову – обладателю чудной квартирки на Арбате – с утра до ночи шастали гости, то теперь его посещали лишь Денис с Мишей. Миша – реже.

Сандалов любил Дениса. Только Денис не обращал внимания на его глупость (о которой сам Сандалов уже начинал догадываться), беседовал с ним, пил его кофе и курил его сигареты. Миша, к примеру, приходил со своими сигаретами и беседовать не желал – просто сидел молча и смотрел в окно, на Арбат, а потом вставал, вежливо прощался и уходил. Ну что это за гость? Правда, однажды Сандалов позвонил ему среди ночи, попросил привезти бутылку водки, и Миша привез. Но так же сидел на кухне молча, так же смотрел в окно, на фонари, и на пьяное бормотание хозяина внимания не обращал. Сандалов даже не заметил, как он ушел и когда.

– На... – Валентин подвинул Денису пачку, почувствовав, что тот опять хочет курить.

– Спасибо, – сказал Денис, прикуривая от огонька зажигалки, услужливо протянутой Сандаловым. – Слушай дальше...

Денис рассказывал о своей вчерашней ссоре с Михалевым и о том чувстве удовлетворения, какое испытал в полной мере, выйдя из павильона и за своей спиной услышав михалевский крик ярости и бессилия.

– Знаешь, Валька, это чувство сродни оргазму, честное слово. Я едва удержался, чтобы не вернуться и не насладиться дурацким видом нашего верблюда.

Сандалов засмеялся. Он прекрасно представлял себе, что было бы с Михалевым, если б Денис вернулся.

– Да и Вадя хорош, – продолжал Денис делиться с коллегой своими переживаниями. – Требует, чтоб я в каждой сцене дрался. А я не люблю драться, ты же знаешь.

Сандалов знал. С седьмого класса Миша с Денисом начали посещать секцию самбо, однако Миша прозанимался там четыре года, пока занятия в театральном не стали отнимать слишком много времени, а Денис бросил через четыре месяца. Справедливости ради следует сказать, что потом он ходил на карате и ушу и достиг немалых успехов, так что режиссеры теперь использовали его больше в качестве бойца, чем актера. А он был хорошим актером. На курсе он считался лучшим.

– Я хочу играть, а не драться.

Сандалов опять засмеялся. Ясное дело, актер хочет играть, а не драться. Пусть дерутся боксеры на ринге.

– Что-то мне хреново сегодня... Может, лунное затмение будет?

Сандалов застенчиво улыбнулся – этого он не ведал.

– Или атмосферное давление? – предположил Денис.

Сандалов молчал.

Тогда Денис глубоко вздохнул, затушил сигарету и допил свой кофе.

– Мишка отлично играет в новом спектакле на Бронной. Ты был на премьере?

Сандалов покачал головой, засмеялся – Денис, наверное, пошутил. Как он мог быть на премьере, если он последний год вообще не выходит из дому? Разве что только в магазин.

– Ну ладно...

Денис выговорился, слил в Сандалова все свои негативные ощущения и мог теперь уходить. Что он и сделал, прихватив с собой пачку «тех самых».

Сандалов же только после его ухода понял, что сам за все время визита друга не произнес ни слова. Однако он вовсе не чувствовал себя унитазом, в который сливают дерьмо, а потом спокойно уходят, облегченные. Все было правильно, и все было справедливо, потому что он знал точно, что и Денис любит его, привязан к нему. А отношения между друзьями бывают разные. Денис ведь не виноват в том, что Сандалов практически разучился говорить.

Валентин вернулся на кухню, достал из шкафчика початую бутылку и сел за стол. В окно он видел, как Денис своей летящей походкой шел по Арбату к Театру Вахтангова...

***

Вечером к Денису пришел Михалев. Это было невероятно. Если б Денис выпил вместе с Сандаловым, сейчас он решил бы, что Михалев ему пригрезился, но – нет. Собственной персоной на пороге его квартиры стоял режиссер будущего шедевра. Длинное лицо его было хмуро, зато в руке он держал толстую зеленую бутылку.

Сердце Дениса застучало от волнения. Будь он юным начинающим артистом, он бы засиял как медный таз, однако, наученный горьким опытом (пока что чужим), он не показал виду, а передернул плечами, скривился, демонстрируя, что явление Михалева для него вовсе не чудо и мало ли кто шляется вечерами по его подъезду.

– Денис, ты сорвал съемку, – скрипучим голосом сказал Михалев и шлепнул нижней губой.

– Проходите, – буркнул Денис, отступая.

Михалев вошел и...

– Хэппи бездэй ту ю! – раздался страшный вопль с лестничной площадки.

В квартиру ворвался Менро – актер, исполняющий роль главного героя в будущем шедевре. Он был могуч и прекрасен, его черные цыганские глаза сверкали при любых условиях – будь то спектакль, разговор или пьянка. Он отличался буйным нравом, но успокаивался быстро. Но даже в спокойном состоянии он кипел и бурлил. Он по природе своей был торнадо, пожар, землетрясение. Люди от него очень скоро уставали. Две жены покинули его в рекордно короткие сроки – одна на следующий день после свадьбы, другая через две недели.

Рванувшись к Денису, он обнял его и прижал к себе так сильно, что тот едва не задохнулся.

– Отвали, моя черешня! – Вырвавшись из объятий Менро, Денис одернул свитер, отошел, прислонился к стене. Он не знал, что ему делать с гостями. Настроение его по непонятным причинам все падало, и, возвращаясь домой от Сандалова, он намеревался отвлечься, то есть провести вечер за– компьютером – уже две недели он не мог собраться с силами и закончить очередной рассказ. Теперь было ясно, что работу придется отложить. Если

Михалев достаточно чуток и не станет задерживаться долго, то уж Менро не выкинешь раньше чем часа через три.

– С днем рождения! – торжественно сказал Михалев, улыбнулся и протянул Денису бутылку.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Денис. – Совсем забыл, что сегодня первое марта. Обычно меня всегда поздравляют в этот день.

– А когда же еще тебя поздравлять? – захохотал Менро, и смоляные кудри его мелко затряслись.

– Первого мая, – ответил Денис. – Мой день рождения – первого мая.

– Как? – опешил Михалев. – Федор, ты мне сказал...

– Федор тут ни при чем. В моем паспорте ошибка. Все друзья и родственники об этом знают, а остальные – нет. Меня и в училище первого марта поздравляли, и в театре... Ладно, раз уж пришли, давайте праздновать.

Денис повел гостей в комнату. Там был страшный бардак. Менро, по обыкновению, сейчас же принялся наводить порядок. Он быстро покидал одежду хозяина в шкаф, вчерашние трусы и носки отнес в ванную, тарелки и чашки со стола – на кухню. Затем, посвистывая, начал мыть посуду.

Михалев вел себя более прилично – он всего лишь расчистил место на диване для себя одного и уселся, положив ногу на ногу. Денис устроился на стуле, напротив режиссера.

– Открой шампанское, – попросил Михалев. Он явно чувствовал себя неловко из-за позднего и ничем не оправданного, как выяснилось, вторжения в чужой дом. Шампанское могло помочь ему оправиться, и Денис, понимая это, не стал медлить – открыл бутылку и налил Михалеву полный фужер. – Спасибо. Послушай, Денис. Давай оставим в стороне наш идиотский спор о твоем бандите. В конце концов, ты можешь играть влюбленность, если тебе так нравится. Я скажу больше – ты имеешь на это право, поскольку это выписано в сценарии и согласовано автором со мной еще до начала съемок. Я сам виноват в том, что другое решение появилось у меня так поздно...

– Отлично, – без энтузиазма сказал Денис. – Значит, будем работать дальше.

– Да, но... Я хотел поговорить с тобой не об этом. Черт, как нелепо вышло! Я хотел сообщить тебе свою новость в качестве подарка на день рождения, а...

– В будний день еще приятнее получить подарок, – вяло улыбнулся Денис. Его совершенно не интересовало, какую новость хочет преподнести ему Михалев. Только ради приличия он готов был его выслушать.

– Я хочу поставить следующую картину по роману Кукушкинса.

Денис вздрогнул.

– Ты знаешь такого писателя?

– Еще бы мне не знать, – буркнул Денис, – когда все вокруг только и говорят о нем.

– Да? – удивился Михалев. – Я слышал о нем только от Саврасова. И в журнале как-то читал о его творчестве.

– Саврасов, моя бабка Владислава, Тоня Антонова, Паша Линник... Всех не перечислишь. Надоели они мне со своим Кукушкинсом.

– А ты читал хоть один его роман?

– Читал все четыре. Мне тоже нравится, как он пишет, но чтобы от восторга писать кипятком – нет уж, меня увольте.

– Ты не в настроении, Денис. Так вот что я хотел тебе предложить...

– Главную роль в картине по роману «Три дня в апреле»?

– Правильно, – снова удивился Михалев. – Откуда ты знаешь?

– Нетрудно догадаться, – усмехнулся Денис. – Первые два романа некинематографичны. Третий – эпос. Он годится для сериала, а сериалы вы не ставите. Ну а четвертый, про инвалида, самое то.

– Тебе бы сыщиком работать.

– У меня много талантов.

– Так ты согласен?

– Не знаю, Антон Алексеевич. Надо подумать.

– Что тут думать? – возмутился Менро, появляясь в комнате с горой вымытых тарелок. – Тебе такую роль предлагают, а ты кочевряжишься!

– Да не кочевряжусь я, Федя. – Денис рассердился. – Ты читал этот роман?

– «Три дня в апреле»? Вчера закончил. Классная вещь.

– Возможно. Но для того чтобы сыграть этого инвалида, надо душу из себя вывернуть... Я слишком дорожу своим здоровьем и не хочу по окончании съемок загреметь в психушку.

– Знаешь, Денис! – воскликнул Менро негодуя. – Первый раз слышу от актера такую ерунду! Да любой за счастье почел бы эту роль сыграть! Вот я...

– А я – не любой! – резко ответил Денис. – И уж тем более я – не ты.

Менро с грохотом поставил тарелки на стол и, поджав губы, пошел на кухню за чашками.

– Напрасно ты так, Денис, – осторожно сказал Михалев. – Федя прав...

– Знаю. Знаю. Федя, конечно, прав, но... Поймите, Антон Алексеевич, я... Я не совсем актер. По сути я другой. Мне трудно...

– Подожди, пожалуйста! – Михалев заволновался. Он понял, что сейчас Денис абсолютно искренен. – Я слышал, что ты пишешь рассказы. Может, в этом все дело? Может, эта профессия тебя привлекает больше?

– Понятия не имею. – Денис начал успокаиваться и уже успел пожалеть о том, что вот так вдруг, ни с того ни с сего, выдал почти что постороннему человеку свою маленькую тайну.

– Что же, тогда тебе действительно необходимо хорошо подумать, прежде чем принять мое предложение. Но и не отклоняй его пока. Договорились?

– Договорились. – Денис с облегчением вздохнул, допил шампанское и налил себе еще. – Федя! Брось все! Иди шампанское пить!

Менро, который никогда не обижался дольше пяти минут, явился с улыбкой до ушей.

– А что, братцы, не сбегать ли мне еще за одной бомбой?

– Безусловно, – серьезно сказал Михалев и вопросительно посмотрел на Дениса.

– Безусловно, – улыбнулся Денис. – Коль уж сегодня мой день рождения...

Менро радостно захохотал и пошел за шампанским.

Глава пятая

Итак, мое утро началось с того, что я уснула. А когда проснулась – около двух часов, – уже вовсю шел день, который запомнится мне навсегда.

Это был выходной. Я встала, прошлась по квартире в надежде обнаружить Петю или Люсю, но дома никого не было. Я вспомнила, что ночью, когда мы с Петей пили на кухне чай, он сказал, что генеральная уборка отменяется и завтра они с Люсей идут в музей. А если уж эта милая супружеская пара собралась в музей, то раньше вечера они оттуда не явятся. Жаль. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить о съемках, о режиссерских находках Вади, о своем отношении к Пульсу и Невзоровой, которые начали не на шутку меня раздражать. И если Пульс довольствовался тем, что действовал мне на нервы одним своим видом, то Невзорова выдумала вдруг, что я непременно должна ей сочувствовать, и теперь постоянно апеллировала ко мне в своих ссорах с Вадей. Галя – Вадин ассистент – была женщиной многоопытной и ловко уклонялась от невзоровских слез и объятий. Мне же этому только предстояло научиться. А пока приходилось стоять, словно кариатида, и поддерживать рыдающую артистку. Представляю, какой при этом глупый вид у меня со стороны.

Поболтавшись по квартире, я пришла на кухню и сделала себе завтрак. Потом, предварительно прикрыв форточку, чтобы не забрался вор по кличке Кулек, отправилась в ванную совершать утреннее омовение.

Стоя под душем, я думала о Денисе. Последнее время с ним творится что-то странное. Он стал нервным, замкнутым. Такое впечатление, что он находится на перепутье и не знает, как дальше сложится его жизнь. Так – или примерно так – было со мной, когда я решила уйти с дневного и устроилась работать. Не понимаю, что на меня тогда нашло. Моя студенческая жизнь вполне меня устраивала, но поговорив однажды с полузнакомым парнем, который переводился на заочный, я потеряла покой. То, чем я живу, стало казаться ненужным, инфантильным; то, о чем я беседую с приятелями, стало казаться просто глупым. Одна мысль поселилась в моей голове – пойти работать – и потом сверлила без остановки, пока я не пришла в деканат и не решила этот вопрос. На все про все у меня ушло два месяца, и все эти два месяца я пребывала в таком же состоянии, в каком ныне пребывает Денис.

Если б я знала, как ему помочь, я бы помогла. Но я не знала. А навязываться человеку, если он ни о чем не просит, мало того – ни о чем не рассказывает, по-моему, просто неприлично. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Не хочу в ад.

Единственное, что я могла сделать, – это поговорить с Мишей. Миша – его друг. Он наверняка в курсе того, что происходит с Денисом. Еще можно бы было позвонить Сандалову. Сама я с ним не знакома и никогда его не видела, но знаю от Саврасова, что Денис ходит к нему довольно часто и вроде бы очень мило к нему относится. Надеюсь, что и Сандалов относится к Денису мило.

Подумав, я решила, что звонить Сандалову не буду. Он может послать меня подальше и правильно сделает. Кто я такая Денису? Никто. Так, юная подружка его бабки, дочь именитого художника Павла Антонова и сестра пока еще не очень именитого психотерапевта Петра Антонова. Моего отца Денис лично не знал, а с братом знаком поверхностно – виделись раз или два в доме Мадам, на каких-то праздниках. Так что для его друга Сандалова я – ноль без палочки.

А вот с Мишей поговорить можно. И даже нужно.

Я вышла из ванной, сбросила полотенце на стул в прихожей и пошла на кухню завтракать. Только я успела доесть яичницу, как затрезвонил телефон. На проводе был Петя. Так я и знала.

– Тоня, прибери в своей комнате, книги положи на полку, почисти свои ботинки, полотенце не бросай на стуле, а повесь на веревку, лучше на балконе. Ты позавтракала?

– Да, – ответила я недовольно. Сейчас он спросит, что я ела, а потом скажет, чтобы помыла за собой посуду. Удивительная бестактность.

– Что ты ела? Опять яичницу? В холодильнике есть колбаса и сыр. Не забудь помыть за собой посуду.

– Ладно.

С ним лучше не спорить. По телефону он очень занудный. Телефонная трубка меняет его совершенно. На самом деле из него обычно слова не вытянешь, а стоит ему набрать номер, как начинает распространяться о чем-то совершенно ненужном. А еще врач, а еще психотерапевт.

Распрощавшись с братом, я посмотрела в окно. Погода была так себе, не тепло, но и не холодно. Мне стало жалко выходной, который скорее всего истрачу на телевизор и болтовню по телефону. Поэтому я быстро собралась (посуду мыть не стала, полотенце убирать со стула тоже не стала, книги оставила в коридоре, ботинки решила вымыть в луже у подъезда), высушила волосы феном и поехала к Мадам. Беседы с ней меня облагораживают, ну а книги я могу и дома почитать, перед сном. Что я всегда и делаю.

***

У Мадам я, конечно, застала Саврасова. Он обрадовался мне. А я – ему.

Мадам была в миноре. Она улыбнулась мне с такой печалью, что у меня сжалось сердце. Я жалею старух. Жизнь прожита, и им остаются только воспоминания да забота о хлебе насущном. Может, в моих устах такое высказывание звучит цинично, но, могу уверить, только звучит. Я действительно так думаю и так чувствую. Хотя такая старуха, как Мадам, может гордиться прожитой жизнью. От отца и от Саврасова я знаю, что она преподавала французский в институте, прошла войну, была трижды ранена, награждена орденами и медалями, вырастила двоих детдомовских, один из которых умер, а второй ее бросил, написала несколько книг о поэтах Серебряного века... Конечно, в двух фразах не расскажешь жизненный путь семидесятисемилетней женщины, даже если просто перечислять...

Мы сели на кухне и, переглянувшись с Саврасовым, стали веселить нашу Мадам историями о съемках. Минут через тридцать, когда настроение хозяйки явно поднялось, мы перешли в комнату и там, в честь прихода весны, Мадам достала большую бутылку какого-то дорогого красного вина, подаренного ей Денисом на Рождество. Тогда она себя неважно чувствовала и вино пить не стала. Теперь пришел его черед.

Только Саврасов разлил вино (мне – наравне с собой и Мадам), как явились Миша с Денисом. Кажется, оба были слегка навеселе. Они принесли торт и букет гвоздик. Торт Денис сунул мне, видимо, подразумевая, что я должна отнести его на кухню и нарезать, а цветы Миша торжественно вручил Мадам. Он поздравил ее с наступлением весны, но так витиевато, что, как и Бендер в свое время, запутался и не смог закончить речь.

Нарезая торт, я ворчала, как старая бабка. Я была очень недовольна тем, что войду в комнату позже всех и вина мне, наверное, опять не достанется. Оставалось только надеяться, что Миша и Денис достаточно хорошо воспитаны и не станут пить из моего бокала.

Небольшое удовлетворение я получила от того, что торт развалился под ножом на куски и крошки. Будут знать, как посылать меня на кухню.

Я вывалила груду торта на блюдо и понесла его в комнату. Там я застала такую картину: Денис пил вино из моего бокала и вяло листал последний роман Кукушкинса; Мадам спорила с Мишей о статье «Вдали от Иудеи» и в доказательство своей правоты (уж не знаю, что именно она доказывала) трясла перед Мишиным носом каким-то журналом с яркой обложкой; Саврасов прислушивался к их спору, но сам загадочно молчал. Подозреваю, что ему просто было нечего сказать.

– Тоня!

Саврасов снова мне обрадовался, даже помахал рукой – так, словно мы давно не виделись. Но радость быстро сменилась разочарованием, стоило ему узреть руины торта на блюде.

– Это торт? Фи! Какой некрасивый, – грустно сказал Саврасов и помог мне поставить блюдо на стол, около вазы с гвоздиками.

– Тоня, что ты сделала? – спросил Миша, брезгливо глядя на торт.

– Тоня, тебя не учили пользоваться ножом? – Это внесла свой вклад в мое воспитание Мадам.

И только Денис не стал меня попрекать. Он посмотрел на торт, улыбнулся и сказал:

– Так еще вкуснее. Я не люблю торты, потому что они состоят из слоев, а тут все перемешалось. Молодец, Тоня.

Я, обидевшаяся было из-за нападок Миши и Мадам, сразу же растаяла и тоже улыбнулась Денису. Чуткий, милый...

Однако ничто не вечно под луной. И моя радость от ласковых слов Дениса испарилась, когда я вспомнила, что он пьет мое вино. Нахмурившись, я указала ему на бутылку и предложила налить мне в другой бокал, раз уж он взял мой. Денис не стал спорить. Радость вернулась в мое сердце. Все было хорошо: торт, Денис, вино... Было бы, правда, еще лучше, если б я была уверена, что не явится Пульс.

Мы говорили о чем-то, смеялись, шутили, и вдруг Саврасов, непонятно к чему, выдал совершенно удивительную вещь. Сначала он сказал:

– Кукушкинс – гений. Это ясно.

Я заметила, что при этих словах Миша чуть поморщился.

– Но вот что интересно, друзья... На днях я случайно встретил знакомого редактора. Он работает в издательстве, которое выпускает Кукушкинса.

– В «Корме»? – спросил Денис.

– Именно. Я знаком с этим редактором уже лет пять – он раньше подвизался на «Мосфильме». Давно хотел ему позвонить и расспросить о нашем с вами любимом прозаике, да все никак не мог собраться. И вот – встретил. Естественно, тут я не растерялся и засыпал его вопросами. И что же он мне ответил? Он понятия не имеет, кто такой Кукушкинс на самом деле. Он никогда его не видел. И никто в их издательстве его не видел. Рукопись его первого романа «Биография суки» (простите, Мадам, прости, Тонечка) главный редактор «Кормы» нашел почти четыре года назад на столе своей пассии. Теперь уже бывшей пассии. Она отправилась в магазин, а он ждал ее в комнате. От нечего делать стал смотреть журналы у нее на столе. Среди журналов и лежала рукопись в обыкновенной белой картонной папке. Роман захватил главного редактора с первых же строк. Пришла пассия, и он спросил ее, кто оставил здесь рукопись. Она сказала, что не имеет понятия. Мол, три дня подряд у нее были гости, отмечали Новый год, и кто из них забыл свое произведение, она не знает. Во всяком случае, уж точно никто не звонил и не искал его.

Главный редактор испросил разрешения взять рукопись с собой. Пассия не возражала. Роман пролежал в «Корме» семь месяцев, а его автор так и не объявился. Тогда главный редактор решился его издать. Вот и все.

– Как все? – возмутилась я, потрясенная такой загадочной историей. – А гонорар кому достался?

– Не знаю... – растерянно сказал Саврасов. – Как-то не подумал об этом.

– Михаил Николаевич, звоните сейчас же вашему приятелю, – решительно заявила я. – Нельзя оставить этот вопрос открытым. А вдруг несчастный Кукушкинс сидит без денег и умирает с голоду?

– Хм, – сказала Мадам. – Хм... И вот еще что... А как в «Корму» попали следующие романы Кукушкинса?

– И об этом не спросил, – расстроился Саврасов и осторожно постучал себя кулаком по лбу. – Сейчас позвоню. Где-то тут должен быть его телефон...