Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Татьяна Столбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Денис! – позвала я.

– А! – отозвался он. И по этому короткому «А!» я догадалась, что деньги он нашел и на водку их хватит.

– Денис, давай сходим за водкой попозже. Хорошо?

– Хорошо, – пробурчал он, возвращаясь. – Я не собирался пить, но ты своими разговорами меня провоцируешь.

Вот так. Теперь я виновата и в том, что он хочет выпить.

– Вернемся к Менро?

Он скривился, но кивнул:

– Вернемся.

– Я убедила тебя, что преступник – он?

– Не совсем.

– Тогда я предоставлю тебе последнее доказательство.

Я сходила в коридор за сумкой, вынула и положила на стол большую картонную папку. В глазах Дениса наконец я увидела неподдельный интерес.

– Что это?

– Это тот самый роман Кукушкинса «Психология творчества». Здесь, на девяносто девятой странице... Сейчас, погоди...

Я пролистала страницы и нашла девяносто девятую.

– Вот! Читай!

Пальцем я ткнула в верхний абзац, и Денис послушно склонился над рукописью. Через полминуты он поднял на меня глаза.

– «Черные кудрявые волосы и черные глаза»..: Ну и что? Какое же это доказательство?

– Ну как же, Денис! Ты невнимательно прочитал. А, ладно... Я перескажу тебе своими словами, так быстрей. Врач вспоминает рассказ одной из своих многочисленных племянниц. Однажды на вечеринке она перепила, уснула где-то в саду, а утром обнаружила себя совершенно обнаженной, лежащей в развратной позе на надувном матрасе, который мирно плавал в зацветшем пруду. Она точно помнила, что, когда гуляла по саду, а потом падала под дерево, на ней было платье. Это платье она без посторонней помощи расстегнуть не могла – у него были крючки на спине. Вывод: кто-то помог ей это сделать. Но с какой целью? Ответ напрашивался сам собой.

Конечно, дамочка уже не была девственницей, однако ее воспитали как настоящую леди и она не собиралась попустительствовать грязному насильнику. Путем исключения (здесь, кстати, очень интересно описываются хозяева и гости вечеринки – с точки зрения этой злосчастной племянницы) она все-таки находит преступника, сорвавшего с нее одежду и пустившего в плавание на надувном матрасе. Им оказывается молодой человек, виолончелист, по случаю затесавшийся на вечеринку. У него черные кудрявые волосы и черные глаза; он румян и весел; в течение вечера она постоянно ловила на себе его взор, полный похоти. Самая неприятная деталь в костюме молодого человека врезалась ей в память и вызвала особенную досаду: из кармана его брюк торчала часть кружевного бюстгальтера. Не важно, выпустил он эту часть умышленно или нечаянно. Не важно также, чей это был бюстгальтер. Даму такие подробности уже не волновали. Она испытывала к виолончелисту непреодолимое отвращение и имела твердое намерение вывести его на чистую воду. Последняя фраза, Денис, там очень интересно написана. Вроде тонкого каламбура с матрасом в зацветшем пруду... То есть преступника выводит на чистую воду дама, которую он пустил поплавать в воду грязную и вонючую. Понимаешь?

– Тоня, сейчас не время разбирать особенности творчества Кукушкинса. Ты говорила о доказательстве вины Менро. Что конкретно ты имела в виду? Поясни. Я что-то никак не могу уразуметь...

– Этот эпизод в романе почти копирует ситуацию, которая произошла восемь лет назад, – терпеливо пояснила я. – И насильник, которого автор описывает, не случайно – я в этом убеждена – имеет внешнее сходство с Федором. Так Миша намекает на то, что ему все известно.

Денис помолчал.

– Конечно, и это не доказательство... – медленно произнес он. – Хотя я начинаю приходить к выводу, что ты все же права. Один факт ничего не стоит, но когда их несколько...

– Наконец-то ты понял!

– Знаешь, Тоня, я припоминаю такой случай... – постепенно все больше возбуждаясь, заговорил Денис. – Была какая-то большая пьянка. Где, когда – сейчас не припомню. Но там был Миша и был Менро. Еще незнакомые люди. Может быть, Линник. Или нет, не Линник. Другой бард, из новых. И вот вроде бы уже ночью Менро как-то утих – я удивился, это я помню хорошо, потому что Менро никогда не утихает, а бушует и пенится, пока не упадет замертво, хотя и это с ним редко бывает, – в общем, Менро утих и посмотрел на Мишу. Долго смотрел и молчал. А потом вдруг сказал: «Миша, почему у тебя все на свете получается? Вот у меня – ничего не получается, а у тебя – все». Миша усмехнулся. Я как сейчас вижу его усмешку – сквозь клубы дыма от сигарет. Он усмехнулся и ответил: «Федя, у меня не получается главное, – тут Миша кивнул на бутылку водки, которая стояла на столе, – у меня не получается отказаться от этого». Менро только рукой махнул. Мол, не в этом же дело. И все. Но теперь я понимаю, о чем ты, Тоня... Мотив – зависть?

Денис резко встал, подошел к окну. После короткой паузы он продолжил. Речь его, такая быстрая и сбивчивая, снова стала спокойной:

– Зависть... Мне знакомо это чувство. Недомолвки, полунамеки... И чувствуешь, как ты отделяешься от остальных, будто переходишь в другой мир... Ты бывала когда-нибудь в этом мире? – со странной улыбкой спросил Денис, словно и не ожидая ответа.

Я отрицательно покачала головой, зная, что он видит мое отражение в оконном стекле.

– А я там был. Там лучше. Не так, как здесь. Здесь очень плохо. Здесь все очень быстро меняется. Только что была невообразимая красота – и вдруг сплошное уродство. И не можешь сообразить, в чем дело. Ведь вроде бы все осталось по-прежнему, а смысл – иной. Вместо красоты – уродство. Если бы ты могла меня понять...

– Отчего же... Я могу. Светлый Лик – ты об этом говоришь?

Денис вздрогнул. Глядя в заоконный полумрак, он пожал плечами. Потом усмехнулся. Но так ничего и не сказал.

– Светлый Лик, который превращается в урода, – уточнила я. – Из Мишиного романа «Три дня в апреле». Неужели ты забыл?

Он молчал.

– Выпей вина, Денис...

– Да, спасибо, – как-то отрешенно произнес Денис, поворачиваясь и принимая у меня из рук бокал с вином. В его красивых глазах на секунду мелькнул тот заоконный полумрак, даже с отблеском уличного фонаря. – Ах, Менро... Но почему же все-таки Менро?

– Ты опять сомневаешься?

– Да не сомневаюсь я, Тоня, я уже ни в чем не сомневаюсь.

Он вдруг улыбнулся, подмигнул мне и залихватски, по-гусарски опрокинул бокал, одним махом заглатывая все его содержимое. Затем мельком посмотрел на бутылку. Там уже ничего не было. Тогда Денис поставил бокал в раковину.

– Зависть, – все с той же улыбкой сказал он, – это очень сильное чувство. Сильнее не бывает.

На меня внезапно навалилась смертельная усталость. Я на миг прикрыла глаза. Уверена, что в этот миг я крепко и тяжело уснула. Но когда, сморгнув, я снова очнулась – сна уже как не бывало. А вот усталость была.

– Ты поделилась с оперативником своими догадками насчет Менро?

Я кивнула.

– Ну и правильно. Пора и ему пошевелить мозгами.

Денис сел, расслабленно привалился спиной к стене.

Улыбка то пропадала, то снова появлялась на его губах. Кажется, он думал о чем-то приятном... В этот момент я почти завидовала ему.

– Ну что ж. Отличная работа, Холмс!

– Я-то, может, и Холмс... – тихо сказала я. – Да вот только ты не Ватсон.

– Что?

Он посмотрел мне в глаза, и от этого взгляда мне стало холодно. «Прямо Снежная королева какая-то», – с мрачной усмешкой подумала я...

– Что? – повторил он еле слышным шепотом.

– Ведь это ты их убил, Денис. Ты.

Глава двадцать четвертая

Часы показывали половину седьмого. Сахаров начал замерзать. Хотя погода стояла на редкость теплая, даже несмотря на прохладный несильный ветер и сгущающиеся сумерки. Но он гулял возле Тониного дома уже больше часа, приехав загодя, чтобы не упустить ее, если съемки вдруг закончатся раньше пяти.

Минут двадцать назад мимо него прошел Петя – оперативник узнал его по фотографии, которую видел за стеклом серванта у Мадам. Петя был похож на сестру и одновременно похож на отца. Фотографию отца, Павла, Сахарову показывала сама Мадам.

Поборов искушение пойти вслед за Петей, представиться и подождать Тоню в тепле, с чашкой горячего чая, Сахаров прошел до соседнего дома, то и дело поглядывая на дорогу, вернулся и снова принялся нарезать круги по двору.

Уставший, раздраженный, он вдобавок к этому находился сейчас в крайне подавленном настроении. То, что он только подозревал – и сам себе не верил, и сам над собой смеялся, – вдруг оказалось правдой. Осознавать это было мучительно. Теперь ему казалось, что он мог предотвратить преступление. Он отлично понимал, что это лишь ощущение, не более того, и все же образ Миши, словно тень отца Гамлета, уже несколько часов преследовал его неотступно. Дело в том, что Ониксу уже было известно, кто скрывался под псевдонимом Кукушкинс.

Сегодня с утра он съездил к Тамаре – бывшей пассии Зобина, главного редактора «Кормы». Тамара, как он и ожидал, никакого списка по просьбе Бориса Ильича составлять не стала. Сахаров с трудом уговорил ее все же сделать это. Битый час она хмурилась, кусала авторучку, курила сигарету за сигаретой, но список тех, кто четыре года назад был у нее в течение трех первых дней нового года, составила. При этом поклялась, что не знает, кто забыл рукопись у нее на столе, и не может даже предположить. Но Сахарову это было и не нужно. Среди двадцати четырех имен и фамилий он сразу выделил номер двенадцать – Михаила Михайловского.

Затем он поехал в больницу к Мадам. Она была бледна и слаба, но чувствовала себя уже неплохо; с тревогой осведомилась о Тоне и ее расследовании. Как мог, Оникс успокоил ее. И вот тут услышал то, ради чего ему бы стоило поговорить с ней прежде – отставив в сторону амбиции и детскую склонность к догадкам. Оказывается, Мадам знала, что Кукушкинс – это Миша. Несколько месяцев назад, в конце лета, он неожиданно пришел к ней под вечер совершенно пьяный. Раньше она никогда не видала его таким и, естественно, была ошеломлена. Миша едва стоял на ногах. Она приготовила ему чай с настоями целебных трав и попыталась уложить спать, чему он решительно воспротивился. Он сидел на кухне, занимая своей огромной фигурой почти все помещение, пил чай и рассказывал о новой статье, посвященной древней малоизвестной легенде о рождении Будды. Именно в этой легенде, считал Миша, заключается истинный смысл буддизма, а также некоторых параллельных течений.

Он прервал свой увлекательный рассказ, когда пришел Саврасов – запланированный гость. Саврасов, как и Мадам, был неприятно поражен состоянием племянника. Высказав ему все, что полагается в таких случаях, он предложил ему уйти. Мадам протестовала, однако Миша все равно встал и пошел в коридор. И там, пытаясь надеть ботинки, он произнес фразу, которая запомнилась поначалу как красивая бессмыслица: «Прочь, прошу, Светлый Лик, иди... Вот твоя дорога...»

Саврасов тоже надел ботинки и вышел с Мишей, собираясь посадить его на такси и проследить, чтобы он поехал домой.

Вот и все. Ничего особенного вроде бы не произошло. Но некоторое время спустя, совсем недавно, был издан четвертый роман Кукушкинса «Три дня в апреле», где Мадам, к своему изумлению, обнаружила ту Мишину фразу – слово в слово. Он не мог знать ее, если сам же и не придумал. В «Корму», как узнал позже Саврасов, рукопись этого романа попала лишь в ноябре, так что в конце лета о Светлом Лике знал один автор, и больше никто.

Итак, все сходилось на одном человеке – Мише Михайловском.

При мысли о том, что он и есть Кукушкинс, Ониксу становилось худо. Убийство Миши он видел сейчас в ином свете. Да и все теперь приобретало особое значение...

Без пяти семь Сахаров заметил вдалеке крупную фигуру Менро. Федя шел быстрым, размашистым шагом, бормотал что-то себе под нос и время от времени подскакивал.

Оникс пересек двор и встал у него на пути.

Занятый своими мыслями, Менро едва не врезался в оперативника. Узнав его, он удивленно и радостно вскрикнул, чем ужасно напугал проходящую мимо бабульку.

– Оникс Владимирович! Какими судьбами?

– Тоню Антонову жду, – сообщил Сахаров. – Должна была к шести домой прийти, а ее нет. Вы не знаете, Федя, где она может быть?

Менро задумчиво покачал головой:

– Не знаю... Завтра у них последний день съемок, они, конечно, будут отмечать, но это завтра. А сегодня... Не представляю...

– Ну пошли тогда... – вздохнул Оникс.

– Куда?

– К вам домой, куда же еще...

Все тридцать метров по дороге до дома Сахаров удерживал Федю, который порывался сбегать в магазин за водкой. У самого подъезда он, с невыразимой печалью глядя черными влажными глазами на оперативника, остановился и сказал: «Дорогой мой, вы уверены в том, что трезвость – это норма жизни?» И, получив утвердительный ответ, понурил голову и зашел внутрь.

Из Фединой квартиры Сахаров прежде всего позвонил Тоне домой. Ее не было. Он попрощался с Петей и набрал номер Линника.

Паша Линник, по-видимому, пребывал в состоянии глубокой депрессии. Тусклым безжизненным голосом он ответил Ониксу, что не видел Тоню со вчерашнего дня, потом повесил трубку.

Вадим Борисович Жеватович проинформировал оперативника, что съемки закончились ровно в пять часов вечера, после чего все разошлись. Он не обратил внимания, с кем ушла Тоня. Наверное, с Саврасовым?

Саврасов тоже не знал, где она, но предположил, что, возможно, поехала в больницу к Мадам. Нет, Оникс точно знал, что ее там не было...

– Черт побери! – с досадой воскликнул он, бросая трубку. – Ну куда она могла подеваться?

Менро поставил перед оперативником чашку чаю, рядом положил собственноручно вышитую салфетку и сел напротив, подперев рукой свою большую голову. Пока Сахаров, обжигаясь, пил чай, он смотрел на него материнским взглядом и сочувственно вздыхал.

Наконец Сахарову надоели эти взгляды и эти вздохи.

– Хватит вздыхать, Федя, – буркнул он, отодвигая чашку. – Давайте действовать.

– Я готов, – встрепенулся Менро. – Что нужно делать?

– Постарайтесь вспомнить, с кем Тоня общалась последнее время. К кому она могла поехать?

– Ну-у-у... – протянул разочарованно Менро. – Откуда ж мне знать? Она с Саврасовым дружит, но ему вы только что звонили... А Мадам в больнице....

– Сколько времени? – перебил Сахаров.

– Половина восьмого...

– Черт... Черт!

Он заволновался всерьез. Еще вчера он спокойно предположил бы, что Тоня поехала в гости к подружке, или отправилась в кино, или просто пошла погулять по городу, и перенес бы встречу с ней на другой день. Но сегодня все изменилось. Оникс знал, кто убийца. И один-един-ственный факт заставлял его поторопиться: Тоня была влюблена в этого монстра.

Конечно, днем он справился на студии о Денисе Климове. Ему сказали, что он занят у Михалева – сначала в павильоне, потом на натуре, в области, до среды. Это успокаивало. Тоня вряд ли поехала бы с ним на съемки. Но Сахаров должен был знать это абсолютно точно. Только тогда он смог бы действительно успокоиться...

– А знаете, – вдруг сказал Менро, – я пару раз видел Тоню с Людой Невзоровой. Может, ей позвонить?

***

Под насмешливым взглядом Дениса я сложила роман Кукушкинса в папку, а папку убрала в сумку. Руки дрожали, и папка никак не хотела впихиваться.

– Тебе помочь? – спросил Денис.

– Справлюсь, – ответила я.

Мне было неприятно, что он видит, как я его боюсь. Должно быть, сознание своей кратковременной, но зато беспредельной власти надо мной доставляло ему немалое удовольствие и в какой-то мере забавляло. Я могла его понять: у него и в самом деле была интересная роль. А вот у меня – не очень...

Наконец папка впихнулась, я до середины застегнула молнию и ногой задвинула сумку под стол.

– И что теперь? – осведомился Денис, закуривая. – Начнем с начала? Я думаю, Тоня, тебе следует объясниться. Или ты надеешься, что я покаюсь тебе в двойном убийстве, а потом сам наберу 02?

Я хотела сказать, что 02 и я могу набрать, но не рискнула.

– Конечно, лучше бы тебе покаяться, Денис, – осторожно произнесла я, – но, в общем, можно пока обойтись и без этого. У меня есть доказательства твоей вины.

– Такие же хилые, как в случае с Менро?

– Видишь ли... Про Менро я все выдумала. Не было никакого дяди из Ростова, который ждал его у соседки до половины третьего ночи. И роли на Малой Бронной ему никто не предлагал. И в Мишину жену он не был влюблен...

– И девушку тоже не он изнасиловал восемь лет назад?

– Вот этого я не знаю. Может, и он. А может – ты.

– Не я. Мне это ни к чему. У меня нет таких проблем, как у Феди... Кстати, а как же «черные кудрявые волосы и черные глаза»?

– Ты прочитал только конец абзаца. А до этого описывается ночной сторож в здании, где работает врач. Это у него «черные кудрявые волосы»...

– Но ты же говорила про племянницу врача! – Денис в раздражении затушил сигарету, взял мой бокал и допил вино. – Кто же тогда раздел ее и положил на надувной матрас?

– Я все наврала, – мрачно сказала я. – Ничего этого в романе нет.

– Импровизация, значит... Неплохо... Но зачем?

– Я не знала, о чем с тобой говорить... Я была не готова. Если б ты не спросил о расследовании, можно было бы побеседовать на какую-нибудь постороннюю тему, а потом разойтись. И вообще: я собиралась все решить завтра...

– Что решить?

– Ну... Насчет тебя. Встретиться с оперативником, предъявить доказательства...

– Мне сначала предъяви, – грубо сказал Денис.

– Пожалуйста.

Я помедлила. Доказательства мои были действительно хилые – для суда. Для меня лично и для Дениса они вполне годились. Но я надеялась, что Сахаров тоже не сидел все это время без дела, а работал и что-нибудь да нарыл.

– Пожалуйста, – повторила я. – Только давай снова обратимся к Кукушкинсу...

– О-о-о...

– Я понимаю. Но доказательства именно в этом романе – в последнем. Показать? Или на слово поверишь?

– Не поверю. Показывай.

Пришлось опять доставать из сумки папку, а из папки – рукопись и искать сто пятнадцатую страницу. Ту, где рассказывалось о сумасшествии музыканта и страданиях его несчастной супруги.

Пока Денис читал, я за ним наблюдала. Лицо его побледнело, губы сжались до тонкой полоски, глаза потемнели. Еще бы! Чуть перефразировав, добавив немного иронии, Миша по-своему переписал один из недавних рассказов Дениса – тот, который он мне сам дал почитать, когда я пришла к нему и встретила у него Невзорову.

У Дениса та же самая история была написана как трагическая. И конечно, в его рассказе чокнутый музыкант не бегал к крыльцу ровно в девять вечера, чтобы сходить по-большому.

Я так понимаю, со стороны Миши это была шутка. Правда, довольно злая шутка, надо признать.

Денис дочитал, отодвинул рукопись и откинулся на спинку стула. Он все еще был бледен, но в целом отлично держал себя в руках.

– Ты полагаешь, это можно считать доказательством?

– Это можно считать доказательством. Того, как Миша к тебе относился.

– Это Мишины проблемы, не так ли?

– Это ваши общие проблемы. Я в них не хочу вникать... А теперь открой страницу шестьдесят два.

Денис открыл. На этот раз он читал намного дольше. У меня было время вспомнить в подробностях, о чем там шла речь. Молодой художник, друг и ровесник главного героя, изнывает от страшной, на грани безумия, зависти. У него и самого все складывается неплохо, но он испытывает истинные мучения от того, что у друга все же лучше. Казалось бы, талант обоих развит одинаково – в чем же дело? В том, что один собран, трудолюбив и погружен в свое творчество, а второй по натуре социопат да к тому же невероятно ленив.

Не знаю и теперь уже никогда не узнаю, это либо что-то другое имела в виду Вероника, раскрывая все детективы на шестьдесят второй странице. Возможно, просто так совпало, а возможно, она таким образом указывала мне на убийцу?..

Денису я не стала говорить, но в конце романа этот самый молодой художник убивает своего друга – главного героя. Но есть еще врач. Ему предстоит своеобразная дуэль и с ним...

– Все? – спросил Денис.

– Все, – ответила я.

На этот эпизод романа он отреагировал спокойно. Я так и думала.

– Денис, ты ведь уже читал это, верно?

– Где я мог это читать?

– У Миши. Линник рассказывал, что в тот вечер у тебя заболело сердце и ты пошел в комнату полежать на диване. Ты же часто так делаешь? А потом, когда Линник зашел, ты сидел за компьютером и играл в «шарики». Так вот, я думаю, что ты снова влез в Мишины файлы, нашел последний роман и случайно наткнулся на историю о молодом художнике. Вот что толкнуло тебя на убийство. Ты узнал себя. Ты и раньше ненавидел Мишу, только для убийства тебе – человеку умному и творческому – было этого мало. А когда ты прочитал это...

– Вздор...

– ...ты убил его и ушел. Но на лестнице тебя встретила Вероника. Она знала, кто ты такой. Она даже Пульса знала, хотя тот появлялся у Миши гораздо реже, чем ты...

– Хватит!

Я замолчала. Действительно, кажется, хватит. Иначе нервы у него не выдержат и я отправлюсь на тот свет несколько раньше, нежели собираюсь.

– Нет у тебя никаких доказательств, – устало произнес Денис. – И не морочь мне голову...

С минуту длилась – именно длилась – тягостная тишина. Не сразу, но я решилась нарушить ее:

– Знаешь, Денис... Когда-то давно – сейчас мне кажется, что очень давно, – я собиралась стать художником. Как отец. Много рисовала, училась в художественной школе и, говорят, делала успехи. Потом отец погиб, и я все это бросила. Не знаю почему. Ребячество... Но я не об этом хотела сказать. Понимаешь, лет десять подряд я пыталась написать картину «Человек, который не замечает дождя». У меня были сотни набросков к ней – я сожгла их после гибели отца (вроде бы Пете удалось спасти два или три, я никогда его об этом не спрашивала). И мне постоянно казалось, что во мне самой не хватает чего-то важного, чтобы написать такую картину. Думаю, пройдет время, и я вернусь к этому... Представь: идет сильный дождь. Даже ливень. Серое ровное небо. По улице бегут люди, спасаясь от холодных струй, льющихся непонятно откуда – ведь на небе ни тучи, ни облака. А на переднем плане – человек. Ни молодой, ни старый. Просто человек. Вот только так – просто человек, без особых примет. Он идет не спеша. Нет, он не из тех, кому некуда идти, и не из тех, кому наплевать, сухой он или мокрый, и не из тех, у кого случилось большое горе. Этот человек вообще не замечает дождя. Ты чувствуешь, как он далек от этого мира? Он не замечает дождя!

– Ну и что?

– А то... что это ты. Ты тот человек, который не замечает дождя.

– Иными словами – социопат?

– Не совсем. Но можно и так определить.

– Интересно... Вот и Миша про меня то же самое говорил.

– А еще он что говорил?

– Смеялся надо мной, – неохотно ответил Денис. – Называл «mammal» – млекопитающее... Ну да тебе незачем об этом знать...

Он помолчал, потом добавил:

– Как странно...

– Что странно?

– Я думал, ты иначе относишься ко мне. Я думал, может, это и не любовь, но что-то очень близкое...

У меня перехватило дыхание. Да, он был прав. Что-то очень, очень близкое... Я боялась посмотреть на него. Иначе не выдержу этого напряжения, как не выдержу его взгляда, его отстраненной усмешки. У меня было всего несколько секунд, чтобы взять себя в руки. А потом я не выдержу.

Я глубоко вздохнула. Кажется, прошло... Только не надо на него смотреть.

– Я уже простилась с тобой вчера, Денис. И уже оплакала тебя, когда читала последний Мишин роман.

– А надгробную надпись ты мне еще не придумала? Что-нибудь типа: «Здесь лежит Денис Климов – человек, который не замечал дождя». А что? Недурно. Впечатляет.

– Не надо, – попросила я.

Он пожал плечами. Совсем как Миша.

В наступившей вновь тишине я услышала только стук своего сердца, испугалась и лишь в следующий момент поняла, что это тикают часы в комнате. Наш ритм совпадал. Это мне не нравилось.

– На что ты рассчитываешь, Тоня? – очень спокойно спросил Денис. – Неужели ты думаешь, что теперь я выпущу тебя отсюда? Это не в моих интересах. Хотя твои доказательства просто смешны. Ни один следователь не внесет их в дело. А вот моя репутация, безусловно, может пострадать. Ты не умеешь держать язык за зубами. Ты на каждом углу будешь рассказывать, какой я подлец; будешь трясти романом своего Кукушкинса; будешь называть меня убийцей. Я не могу этого допустить. Ты понимаешь?

Я молчала. Но тут он очень ошибался. Я бы никому не сказала. Теперь я знала это точно.

– Ладно, – вздохнул он. – Иди уж.

– Что?

– Иди домой. Все равно...

Он не договорил, махнул рукой, поднялся и в мой бокал налил воды из крана. Выпил двумя глотками, снова сел.

– Иди, Тоня. Ну же... Пока я не передумал.

Я тоже боялась, что он передумает. Однако уйти уже не могла.

– Подожди, Денис...

– Что еще?

– Мы не закончили разговор.

– Хорошо. Если тебе так хочется знать, это я убил Мишу, – внезапно сказал он с раздражением. – Это вышло случайно, но ведь мне никто не поверит! Даже ты. Гантель, обернутая салфеткой... Да не оборачивал я гантель! А салфеткой я ее потом протер, вот и все. Пойми, Тоня, Миша словно нарочно меня провоцировал. Постоянно. И в тот вечер... Ты угадала: я действительно включил компьютер и нашел его новый роман, «Психология творчества». Я хотел только узнать о чем... Мне было интересно. Мне всегда нравилось, как он пишет, а он никогда не желал обсуждать со мной свои произведения. Он вообще не любил их обсуждать, ты же помнишь... Вот о новой статье поговорить – пожалуйста. Хари-хари, Кришна... Ни шиша в этом не понимаю. Плевал я на его Восток. Слишком далеко. Если я не могу почувствовать даже то, что близко...

Денис закурил. Я смотрела на его руки – красивые, с длинными сильными пальцами. Они не дрожали. Впрочем, мои уже тоже не дрожали.

– Этот дурацкий рассказ про молодого художника... Конечно, я сразу понял, кого имел в виду Миша. Я сидел, уставившись в экран, и слышал, как в соседней комнате они весело над чем-то смеются... Мне казалось, что они смеются надо мной. Заглянул Сандалов – я попросил его принести мне водки. Он принес. Я лежал на диване и пил, а Сандалов сидел рядом и смотрел на меня так жалостливо... Мне очень не хотелось оставаться одному, только от такого взгляда становилось совсем тошно. Я прогнал Сандалова и снова сел за компьютер. Теперь уже я на самом деле включил игры. Сидел и машинально переставлял шарики, пока не явился Линник. Дальше... Все как обычно. Я тебе об этом уже рассказывал. А вот финал другой. Когда все ушли и мы остались вдвоем, на кухне, я решил с ним откровенно поговорить. Не первый раз. И не первый раз он слушал меня молча, ничего не отвечая и вообще никак не реагируя. Потом встал, пошел в комнату – собирать грязную посуду. Я за ним. Хожу как дурак следом туда и обратно и говорю... Я был возбужден, он – спокоен. Тут в комнате зазвонил телефон. Он взял трубку, а я ногой выдвинул из-под кровати гантель, поднял ее и стал подбрасывать в руке, ожидая, когда он положит трубку. Просто так. У меня тогда в мыслях ничего такого не было... Он говорил минуты три, не больше. А когда закончил – словно удивился, что я еще здесь. Молча пожал плечами, повернулся спиной ко мне и стал собирать с подоконника рюмки. Я сказал, продолжая ту же тему: «Какого черта ты описываешь в своих романах меня? Так не делается. Сначала Светлый Лик, теперь этот поганый художник...» Он покачал головой – я так понял, он был недоволен тем, что я опять сунулся в его компьютер, – и ответил не поворачиваясь: «Денис, уйди...» Я разозлился. Еще мгновение, и я ушел бы. Я даже начал уже движение, чтобы сделать шаг. Но тут он с каким-то презрением тихо произнес: «Mammal». Я развернулся и врезал ему этой гантелью.

– Я так и подумала, что Светлый Лик – ты, – после паузы сказала я. – И Мадам тоже. Она не хотела, наверное, тебя выдавать, но посоветовала оперативнику почитать Кукушкинса – с намеком, что в его произведениях он сможет найти ответ... Во всяком случае, он так ее понял.

– И он нашел ответ? – насмешливо спросил Денис.

– Не знаю.

– Мадам совсем из ума выжила. Посторонний человек никогда не догадается сравнить со Светлым Ликом именно меня. Тем более если он не знает, кто такой Кукушкинс на самом деле.

– Ты недооцениваешь оперативника, Денис. Он уже побывал в «Корме» и выяснил, что Мишины романы туда носила Вероника Жемалдинова. Кстати, и гонорары она получала. Миша ничего себе не брал.

– Вероника Жемалдинова? Это его преданная поклонница с третьего этажа...

– ...которую ты задушил ее собственной косынкой.

– А что мне оставалось делать? Она видела меня, когда я выходил от Миши в тот вечер. Стояла на лестнице как тень, прислонившись к стене... Я вышел – и она тут же шмыгнула внутрь. Дверь-то я оставил открытой. Я потом каждый день ждал, что она меня заложит. До сих пор не понимаю, почему я не вернулся и не пришиб ее тоже... Все равно пришлось это сделать позднее.

– Жертвам твоим несть числа... Миша, Вероника, ты сам, Денис...

– Не делай из этого мыльную оперу. Просто так сложились обстоятельства, вот и все.

– Не могу понять, как она тебе открыла дверь? Она же боялась тебя.

– Она сумасшедшая. Я позвонил, она спросила, кто там, и я ответил, что апостол Петр прибыл, мол, из рая передать ей привет от Миши. Эта идиотка сразу открыла.

– Она ведь давно тебя не любила... Еще до того, как ты убил Мишу, она звонила Мадам и предупреждала ее, что она пригрела змею на своей груди.

– Все объясняется просто: я пару раз вышвырнул ее из Мишиной квартиры. Придет, сядет в углу и смотрит на него каким-то перевернувшимся взглядом. Как летучая мышь. Ему хоть бы что – привык. А я будто на вулкане. С детства не выношу шизофреников. Одна такая укусила меня за локоть, когда мне было лет четырнадцать. Подошла с улыбкой Офелии, взяла за руку, к губам прижала и вдруг как цапнет... Месяца два локоть не заживал...

– Вероника не кусалась, – серьезно ответила я. – Но рано или поздно она бы тебя заложила, в этом ты прав. Что же касается Миши... На той дискете, которую я взяла в квартире Вероники, после романа был еще крошечный файл «note» – «записка» значит... Так вот там было написано: «Вера, при распечатке убери страницы 62—64 и 115—116. Все сойдется и так, я проверил. М.». Ты понимаешь, Денис? Когда вышла бы «Психология творчества», в ней не было бы того, что так задело тебя...

– Все, Тоня. Довольно. Я устал...

– Ну... я пойду тогда?..

Я снова засунула рукопись в папку, папку – в сумку, застегнула молнию... Денис следил за моими действиями равнодушно, как филин. Но блеск его глаз из-под полуприкрытых ресниц пугал меня.

Когда я встала, он встал тоже. Между дверью и мной.

– Денис... Ты же собирался отпустить меня.

– Теперь не могу. Я слишком много рассказал.

Он подтолкнул меня на середину кухни.

– Денис...

– Хватит. Не надо больше разговаривать. Я же сказал тебе – я устал.

Денис обогнул меня и подошел к окну. На улице было уже совсем темно. Желтый глаз фонаря светил немного снизу и вбок, отбрасывая на стенку холодильника овальный блик. Каждая деталь тех секунд врезалась мне в память. Я помню позу Дениса у окна. Он стоял не шевелясь, спиной ко мне, глядя в бесконечное черное, с алыми рваными облаками на горизонте небо. Широкие плечи его были чуть опущены. Руками он опирался на подоконник.