Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Татьяна Столбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Он завел новую тетрадь, записал туда «Историю...» и «Судьбу жены милиционера» и отдал ее на хранение своей подруге Веронике Жемалдиновой. А сам стал писать мемуары в другой тетради, отложив занятия художественной прозой до лучших времен.

– Так что это не плагиат, – сказал он, глядя то на Менро, то на Сахарова грустными маленькими глазками. – Нет, не плагиат. Это Миша подарил...

Глава двадцать первая

Ночью мне привиделась пьяная Невзорова. Она нависла надо мной, в гриме и одежде Вероники, и, покачиваясь на тоненьких ножках, спросила загробным голосом:

– Кто Жемалдинову ухайдакал? А? Признавайся!

Проснулась я поздно, в холодном поту, в омерзительном настроении, несмотря на чудный солнечный свет, льющийся из окна.

Начиная с того момента, как я встала, и до того, как вышла из ванной, я успела сделать кучу гадостей. Нагрубила Люсе, украла ее жареную колбасу, уронила с веревки едва подсохшие Петины трусы и наступила на них, пролила кофе и не вытерла стол и, наконец, разбила мамину хрустальную вазу.

Последнюю гадость я сделала нечаянно – просто проходила мимо, и ваза почему-то упала. Хорошо, что Пети не было дома. Но рано или поздно он все равно появится, так что мне надо было рвать когти. Ему, конечно, можно объяснить причины моего ужасного настроения, но я не хотела ничего объяснять. Поэтому я быстро собралась и уже сделала шаг к двери, как тут раздался телефонный звонок. Люся в комнате взяла трубку, сказала пару слов и позвала меня.

Звонил Саврасов. По его голосу я сразу поняла: что-то случилось...

Мадам попала в больницу с инсультом. Эта новость меня подкосила. С трудом сосредоточившись, я спросила у Саврасова, как это произошло. Он доложил мне, что утром (точного времени он не знает) Мадам позвонил Оникс Сахаров, который сообщил ей о гибели Вероники Жемалдиновой, потом сказал, что ситуация в связи с этим осложнилась, попросил никому не открывать дверь, пообещал приехать к ней позже и повесил трубку. Мадам стало плохо, она упала прямо в кухне. На счастье, у Саврасова всегда были ключи от ее квартиры и он именно сегодня с утра собрался навестить старушку. Он пришел, позвонил в дверь, ему никто не открыл. Зная, что Мадам редко выходит из дому, он подождал на лестнице и, когда она не появилась и через полчаса, решился воспользоваться ключами. Она была в полусознании, как он выразился; путаясь в словах, поведала ему, что сказал оперативник. Саврасов немедленно вызвал «скорую», проехал с Мадам в больницу, посидел там минут двадцать и пошел звонить мне.

– Я сейчас приеду, – мрачно сказала я.

Противный Оникс! Никакого такта, никакого уважения к преклонным годам нашей Мадам. Разве можно вот так запросто вываливать шоковую информацию на пожилого человека? Пусть даже она в жизни не видела Веронику Жемалдинову, она же знала от меня, кто она такая, знала, что я должна была идти с ней в кино... Представляю, что она подумала после сообщения Сахарова, какие картины возникли в ее голове... Наверняка решила, что меня тоже удавили.

Твердо решив высказать оперативнику все, что я о нем думаю, я поехала в больницу.

Саврасов встретил меня у входа. Вместе мы прошли к Мадам. Нас пустили только на минуту.

В огромной больничной кровати она казалась совсем маленькой, беспомощной. У меня защемило сердце, и я неожиданно заплакала. Саврасов прижал меня к своей пухлой груди, назвал «хорошей девочкой» и увел из палаты. Внизу, в холле, мы просидели около часа. Затем туда явился Оникс. От него пахло водкой.

Оказывается, он приехал к Мадам и соседи рассказали ему, что случилось.

Я обругала его, он покаялся. Ему действительно было очень стыдно. Он никак не ожидал... Тут он сердито посмотрел на меня: он, видите ли, никак не ожидал, что я делюсь такими подробностями своего расследования с друзьями. А чего он хотел? Чтобы я молчала как партизанка? Нет уж, мои друзья – люди порядочные, никто из них не мог быть замешан в убийстве, так что не надо песен. Я ему так и сказала: не надо песен. «Что?» – угрожающе сдвинув брови, переспросил он. «Не надо ля-ля!» – ответила я.'

Успокоил и помирил нас Саврасов. Новый удар судьбы, как ни странно, только закалил его. Он выглядел очень неплохо, держался молодцом; рядом с ним я чувствовала себя намного лучше. Даже мое жуткое настроение, еще больше испорченное происшествием с Мадам, чуть поправилось. А ссора с Ониксом вообще придала сил.

Мы вышли на улицу – захотелось пройтись на свежем воздухе. Саврасов взял с нас слово, что мы не будем ругаться, и остался в холле.

– Что ты утащила из квартиры Жемалдиновой? – спросил Сахаров, как только за нами закрылись двери больницы.

– Ничего. Как ты мог подумать?..

Вроде бы мне удалось сделать вид оскорбленной невинности. Хотя он в любом случае уже не раз пожалел, что при первой нашей встрече был столь лоялен.

– Ты читала Кукушкинса?

Ну и переход! Что общего между квартирой Вероники и Кукушкинсом?

– Читала. Сто раз.

– А я пять.

– Какой роман?

– Последний – «Три дня в апреле». Не знаешь, почему ваша Мадам посоветовала мне его почитать?

– Именно его?

– Нет... Она просто сказала: «Почитайте Кукушкинса. Вы многое поймете».

– А-а-а, – протянула я разочарованно. – Наверное, она хотела повысить твой культурный уровень.

– Так я и знал! – Сахаров с досадой шлепнул кулаком о ладонь. – Зря только время потратил на этого Кукушкинса.

– Тебе не понравилось?

– Очень понравилось. Но такую литературу надо читать просто так, а я выискивал там ответы на вопросы...

– Ты романтик.

– Возможно.

Он буркнул свое «возможно» и замолчал. Видимо, ему очень не хотелось казаться романтиком. Он желал выглядеть этаким крутым парнем, который выхватывает пистолет и одновременно бьет противника ногой в нос. Я решила его утешить:

– Зато теперь ты единственный образованный сыщик. Спорим, что никто из ваших о Кукушкинсе и не слыхал?

– Проспоришь. Наш следователь Петров им давно зачитывается. А полковник Трофимов даже на собрании его упоминал.

– В связи с чем?

– В связи с одним китайцем. Он приехал в Москву на три дня и завалил в ресторане четырех человек. А сам преподаватель физики, между прочим.

– И с кем из персонажей Кукушкинса полковник его сравнивал?

– С уродом.

– А, Светлый Лик... Ну как же...

Я вспомнила Светлый Лик, и мне стало неприятно. Зловещая фигура. Он поломал Лин Во всю жизнь, предал его и в конце концов убил. Правда, финал там не очень понятный. Последние строки можно трактовать по-разному. Мне, к примеру, больше нравится думать, что погиб урод, а Мадам и Саврасов со мной не согласны. В гибели урода, говорят они, нет никакого смысла. А в гибели Лин Во очень даже есть. Вот этого я не понимаю. Какой же смысл в гибели хорошего, пусть и больного человека? И почему нет смысла в гибели негодяя? Философия!

– Коль, как ты думаешь, кто из них двоих погиб?

– Урод, – сразу понял меня Сахаров.

Вот я и нашла себе единомышленника.

– Вернемся к Мадам?

Он кивнул, и мы отправились обратно.

Но к Мадам нас не пустили. Велели приходить завтра. Втроем – Саврасов, Сахаров и я – мы дошли до метро, спустились по эскалатору вниз и там расстались. Саврасов поехал в театр, я – на студию, а Оникс – по своим важным оперативным делам.

Первый раз за все время моей работы в кино я не опоздала, а прибыла на час раньше. В павильоне еще никого не было, в группе тоже. Я зашла в кафе, взяла чашку кофе и села за свой любимый столик в углу. Я намеревалась насладиться одиночеством и подумать о том, что делать дальше. Честно говоря, я зашла в тупик. Пока я просто не представляла себе, как быть. Снова опрашивать свидетелей? Но я даже не знаю, какие вопросы им задавать. Улик у меня нет никаких, кроме дискет. А вдруг на них записаны компьютерные игры и ничего больше? Конечно, все равно нужно проверить...

Мое одиночество нарушил Пульс. Он едва держался на ногах. Глаза у него были красные, нос тоже, косичка свисала на плечо, пиджак перекосился – типичный учитель географии, пропивший всю зарплату.

Увидев меня, он по привычке фыркнул, однако подо– -шел, сел напротив.

– Мадемуазель, рад вас видеть, – галантно произнес он, обдав меня перегаром. – Кофий попивать изволите?

– Изволю, – согласилась я и быстро допила кофе, так как заметила, что он нацелился допить его вместо меня.

Пульс посмотрел на меня долгим печальным взглядом. Мне очень хотелось спросить, знает ли он, какая неприятность постигла его подружку Веронику Жемалдинову, но язык не повернулся. Пульс тоже человек, я должна это учитывать.

– А меня Менро споил, – сообщил он. – Как вам это нравится? И ваш оперативник тоже... «Не пью», – говорит... А сам выдул поллитру и не поморщился.

Вот оно что. А я-то думаю, где Сахаров успел с утра глазки залить?

– А мне плохо, – пожаловался Пульс. – Мне очень плохо, Тоня. Если б не съемки, пошел бы домой да спать лег. Я один сон мечтаю увидеть... Рассказать? Сцена – большая, как в Театре Российской армии, даже еще больше. Идет спектакль. Актеров занято штук сто. Я – в главной роли. Зал забит зрителями до отказа, на балконе стоят, в проходах... Тут и там видны яркие цветные пятнышки – это цветы, которые мне потом подарят. Премьера... И вот спектакль заканчивается. Пауза... И – раздается шквал аплодисментов, грохот! Это овация! Слышны крики «браво!». На сцену рвутся благодарные зрители с букетами и подарками! Я выхожу на поклоны, мне и страшно и радостно. И тут вперед выбегает директор театра. Он поднимает руку и просит тишины. Ладно, вот тебе тишина. Он откашливается и торжественным голосом произносит в микрофон: «Дорогие друзья! Позвольте представить вам автора пьесы, которую вы только что имели счастье смотреть. Это наш замечательный артист Лев Иванович Пульс!» И зал снова взрывается. Директор шепчет мне на ухо: «Придется уходить через черный ход. Вас же разорвут на сувениры!» Мы бежим, вслед нам летят цветы, они падают на нас даже сверху, и мне ничуть не жалко, что директор забрал себе один букет... Вот какой сон!

– Вы его уже видели?

– Видел... – Пульс помрачнел. – Только там перед самым финалом я упал в оркестровую яму. И никаких оваций...

Он вздохнул и поскреб свою впалую грудь.

– Эх, жизнь...

До начала съемок оставалось двадцать минут. Я уже хотела встать и позвать Пульса в павильон, как тут в кафе появился Денис. Естественно, я никуда не ушла.

Денис взял кофе и бутерброд и подсел к нам. Выглядел он тоже не лучшим образом. Тусклые глаза, опять двухдневная щетина, примятая левая щека. Я принюхалась, не пахнет ли от него водкой, но учуяла только запах моего любимого французского одеколона. Правда, вроде бы с легкой примесью спирта. Но, может, это несло от Пульса.

Пульс очень обрадовался Денису. Он что-то сказал о новой картине Валериани, Денис что-то ответил. Я думала о Мадам и одновременно старалась найти повод прийти к Денису в гости.

– Тоня, – вдруг обратился он ко мне, – ты же у нас будущий экономист. Рассчитай мне, пожалуйста, зарплату исходя из шести дней в неделю и двух репетиций.

– За какой срок?

– За пять недель.

– А ставка?

– Попозже скажу. Надо еще раз уточнить у Михалева.

– Сделаю. Могу даже сегодня. Я, кстати, все равно хотела к тебе зайти. Мне надо пару дискет просмотреть, ты меня за свой компьютер пустишь?

– Пустил бы, да он вчера сломался. Мастера вызвал – не пришел. А тебе срочно надо?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Тогда к Линнику обратись. У него есть четыреста восемьдесят шестой.

– Ладно...

Я расстроилась. Мой ход конем не удался. А как хотелось совместить приятное с полезным!

– Зачем тебе деньги, Денис? – спросил Пульс тоном бессребреника, которому деньги не нужны. – Бери пример с меня – живу как бабочка, перелетая с цветка на цветок...

– В Америку хочу съездить, – ответил Денис. – Приятель один обещал познакомить меня с Джеймсом Вудсом и Робертом де Ниро.

– Виски там пить будешь? – нахмурился Пульс.

– Буду.

– А где твоя славянская гордость?

– Да пошел ты... – сказал Денис и поднялся. – Тоня, нам пора. Вадя уже здесь, я его видел.

– Ты сегодня у нас работаешь? – обрадовалась я.

– У вас...

Пока мы шли к павильону, я рассказала Денису о Мадам. Он ничего не знал и был так поражен, что мне пришлось дважды повторить одно и то же. Он не мог поверить. Мадам всегда казалась ему кем-то вроде Вечного Жида; на его памяти она ни разу не болела ничем, кроме простуды и гриппа; так что же произошло? И он с подозрением посмотрел на меня, словно это я довела старушку до инсульта.

Оправдываясь, я вкратце поведала ему о бестактном поведении оперативника Сахарова, а также, сгорая от стыда, о том, что я посвятила Мадам в некоторые детали моего расследования.

Денис долго молчал, потом спросил, в какую больницу отвезли Мадам, и больше не сказал мне ни слова. В павильон он вошел в таком отвратительном настроении, что Невзорова, которая бросилась было нам навстречу с распростертыми объятиями, испугалась и спряталась за Ва-дину спину.

Я чувствовала себя виноватой. Денис не смотрел на меня, был мрачен, груб с Вадей и оператором. Невзорова несколько раз отходила в сторону и там тихо плакала. Новоявленный жених Сладков пребывал в эйфории, что сказалось на его работоспособности: он так старался, что минут через двадцать после начала съемок весь павильон был в дыму и смраде, мы задыхались, кашляли, а Вадя, схватившись за голову, во всеуслышание заявил, что его сейчас стошнит. Сделали перерыв.

От всех сегодняшних переживаний у меня пропал аппетит, и в кафе я не пошла. Бедняжка Невзорова напрасно бросала на меня умоляющие взгляды – я решительно отвернулась от нее и уткнулась в книжку. Она покрутилась неподалеку, повздыхала, потом пошепталась с Пульсом, и они, пошатываясь, удалились куда-то под ручку.

А я смотрела в книгу и видела фигу. Гибель Вероники, а теперь и несчастье с Мадам снова поколебали мою уверенность в собственных силах. Я понимала совершенно ясно: следователя из меня не вышло. Вся информация, которую я нарыла к настоящему моменту, ничего не стоила. Это были какие-то разрозненные факты, наблюдения и домыслы; я подозревала всех и в то же время не подозревала никого. Вчера, когда я ложилась спать, мне вдруг показалось, что это я сама всех убила. Я видела по телевизору такой фильм: юная художница мочит своих приятелей с завидным упорством, при этом бегает в полицию, клеймит нерасторопных и тупых полицейских, пишет обличительные письма в газету, а ночами дрожит от страха, пока случайно не обнаруживает самое себя с окровавленным ножом в руке над трупом лучшей подруги. Выяснилось, что она страдала раздвоением личности, о чем знал только лишь ее блаженной памяти дядя, которого она прибила еще лет пять назад бейсбольной битой, тоже как-то ненароком.

И я подумала: а что, если и я страдаю раздвоением личности? Меня это так напугало, что я вскочила с кровати и бросилась в комнату к Пете и Люсе. Люся читала журнал, а Петя спал и был очень недоволен, когда я его разбудила. Выслушав меня, он сказал, что я абсолютно нормальна, если не считать того, что ужасно воспитана. А это, мол, его упущение, поэтому я могу спать спокойно и не мучиться чувством вины.

Но мучиться я не перестала и уснула поздно, с ощущением какого-то вселенского одиночества. А тут еще Невзорова приснилась...

Мои размышления прервал Вадин визг. Он опять разругался с оператором. Я вышла из павильона и пошла куда глаза глядят, лишь бы подальше от знакомых.

Вчера, сидя в пижаме у стола, я еще раз рассмотрела свои трофеи, добытые в квартире Вероники, Мишину фотографию поставила перед собой, остальное убрала в ящик. Затем достала свою тетрадь и попыталась графически изобразить все известные мне факты. Фактов, к моему огорчению, оказалось всего два: убийство Миши и убийство Вероники. Связующим звеном между этими именами был Пульс. Только он был знаком и с Мишей, и с Вероникой. При таком раскладе он просто обязан быть убийцей. Если это не так, его все равно следует посадить в тюрьму – хотя бы за то, что он путает мне всю картину. Ведь это он (а кто ж еще?) позвонил Веронике в ту минуту, когда она уже готова была открыть мне имя змеи. И он сбивал с толку нас с Мадам, имитируя голос Вероники на Мишиных поминках.

Далее я выписала поочередно фамилии тех, кто присутствовал в тот вечер в гостях у Миши.

Линник. Лучший Мишин друг, хороший парень, талантливый актер и автор-исполнитель. Какой у него мог быть мотив для убийства? Пожалуй, никакого. Я, конечно, не экстрасенс, в душу заглянуть не могу, а могу лишь видеть то, что лежит на поверхности. У Линника видимых причин для убийства нет. Да, я думаю, невидимых тоже нет. Против него только то, что у него отсутствует алиби. Но алиби отсутствует у каждого из этой компании.

Сандалов. Алкоголик, пухлик, космический идиот. К Мише относился хорошо, претензий к нему не имел, в долг не брал. По свидетельству многих, творческих амбиций у него никогда не было, поэтому такой мотив, как зависть, в этом случае отпадает. Деньги? Нет, денег ему хватает. Любовь к одной Прекрасной Даме? Сандалов не по этой части, у него роман с бутылкой. Какая-то страшная тайна из прошлого? А что, вполне может быть. Вдруг Сандалов сам изнасиловал ту девицу восемь лет назад, Миша знал об этом и вознамерился его разоблачить? Сомнительно... Надо посоветоваться об этом с оперативником Сахаровым.

Денис. Ближайший Мишин приятель после Линника. Тоже известный актер, красивый, обаятельный, удачливый. Никаких мотивов для убийства. Но против него важное обстоятельство: он ушел от Миши последним.

Штокман. Я его плохо знаю. Непонятный тип. Линник его любит, Сандалов не выносит. С Мишей Штокман не дружил, но отношения поддерживал хорошие. Спортсмен: в его большой, сильной руке гантель как орудие убийства очень даже смотрится. Его мотивы? Понятия не имею.

Менро. Такой может убить в состоянии аффекта, никак иначе. А поскольку он ушел от Миши первым, этот «аффект», если и был, за три часа должен был испариться. Поэтому Менро – не убийца. Я так думаю.

Пульс. Вот где собака порылась, как говорит наш Вадя. Связь Пульса и с Мишей, и с Вероникой очевидна. Противный характер, завистливая, несчастная какая-то натура. Мне кажется, он может убить за коробку грильяжа. Или за две бутылки водки. Даже за одну бутылку. Около его фамилии я нарисовала в тетрадке жирный крест. Обязательно поговорю о нем с Сахаровым.

Михалев. Никаких мотивов. Он вне подозрений. Если б он и решил убить Мишу, так только за отказ сниматься в его фильме, что абсурдно. Ну а Веронику Михалев вообще знать не мог.

Невзорова. Милашка моя. Мотив один – любовь; причин – хоть отбавляй. Миша прогнал ее, разлюбил, отправил в отставку. Хотя на ее месте я скорее убила бы за это Дениса, так как именно он заложил ее Мише...

Мотив убийства Вероники, по-моему, ясен как Божий день. Она видела преступника, вот и все дела. Надо спросить у Оникса, имеет ли кто-нибудь из этой компании алиби на время второго убийства.

Это все, что я вчера записала в свою тетрадь. Было некое смутное ощущение незавершенности, но оно и понятно: ведь главного – имени убийцы – я до сих пор не знала.

Тем не менее, вернувшись в павильон, я еще долго не могла отделаться от мысли, что упустила нечто важное. Вероятно, настоящий следователь на моем месте уже давно сообразил бы, что к чему, но я совсем запуталась в этом деле. Кто же убийца? По Агате Кристи им должен оказаться тот, чья добропорядочность не вызывает никаких сомнений. А по жизни?

Я так задумалась, что на пятом, решающем дубле с Невзоровой уронила свою хлопушку на ногу оператору. Он взвыл, отскочил от камеры и принялся орать на меня. Невзорова расплакалась, Вадя покраснел от негодования и тоже заорал, только не на меня, а на оператора, Денис выругался и вышел из павильона, Пульс мерзко заржал, а я, вконец расстроенная, села на скамейку и достала Кукушкинса. Не считая моих друзей, которых здесь сейчас нет, только он может успокоить меня в подобных ситуациях.

Что там Сахаров говорил о Светлом Лике? Полковник сравнивал его с разбойником китайцем. И что с того? Нет, Сахаров имел в виду что-то другое. Ага, Мадам посоветовала ему почитать Кукушкинса. Интересно, зачем? Если она действительно решила повысить культурный уровень работника правоохранительных органов, то это можно было сделать иначе. Ну, к примеру, предложила бы ему записаться на курсы японского языка. Или поступить в институт стали и сплавов. С какой же стати она навязала ему именно Кукушкинса?

Я попробовала проследить ход ее мыслей – безрезультатно. Завтра надо справиться у врачей, когда она сможет говорить. Подключу Саврасова, и вдвоем мы узнаем у нее, что конкретно она зашифровала под мудрым советом «почитать Кукушкинса».

– Приготовились к съемке! – завопил Вадя.

Я вскочила, взяла хлопушку и встала около камеры.

***

Мне повезло: Невзорова закончила работу на полтора часа раньше меня и тут же слиняла, наспех попрощавшись. По всей вероятности, ей ужасно хотелось выпить, а дома ее ждала бутылка самогона, закуска, ну и так далее. Поэтому, когда съемки закончились и Вадя буркнул привычное «всем спасибо», я собралась и спокойно ушла, не заботясь о том, что надо маскироваться и покидать родной «Мосфильм» шпионскими тропами. Теперь у меня было время подумать – никто не мешал мне, не гнался за мной, не цеплялся и не делился сокровенными тайнами вроде чистки зубов хозяйственным мылом.

По пути домой я еще раз перебрала в уме всех подозреваемых. Пожалуй, стоит исключить из этого списка Михалева, Менро и Сандалова. Что касается Михалева – тут все ясно. Он не мог убить ни при каких условиях. Менро и Сандалов тоже. Оба не от мира сего, птички божьи. Один добродушен, как цирковой медведь, второму, кроме водки, ничего в жизни не надо. Таким образом, из восьми человек остается всего пять, а это уже легче.

Тут я подумала, что мои умозаключения тем же Сахаровым были бы разбиты наголову; посмотрела на дело его глазами и пришла к выводу, что я все-таки не права. Никого нельзя исключать. В таком деле, как убийство, у всех подозреваемых должны быть равные права.

Но что ж тогда получается – никому нельзя верить? Я так не хочу.

Раздираемая противоречиями, я приехала домой. Здесь мне еще раз повезло: у Пети с Люсей были гости и я могла отложить все разговоры с братом на утро. Сегодня я слишком устала.

Быстро поужинав, я сделала несколько звонков: в больницу, Саврасову, Линнику насчет компьютера и Ониксу Сахарову. Последний согласился встретиться со мной завтра у Мадам.

И только положив трубку, я почувствовала, как хочу спать. Но прежде чем упасть в объятия Морфея, я достала тетрадь со стихами Вероники, села к столу и попыталась погрузиться в мир большой литературы.

Глаза слипались. Я с трудом улавливала смысл стихов, такой примитивный, что иной раз даже казалось, что за ним скрыт какой-то важный подтекст. Сил отыскивать подтекст у меня не было. Я перелистала еще несколько страниц и уже собралась закрыть тетрадь и убрать ее в ящик, как вдруг...

На последней странице, перед оглавлением, я увидела строки, совершенно поразившие меня.

 
Возрадуйся, подруга, ибо я
Тебе открыла тайну, кто змея.
 

Не поняла юмора. Когда это Вероника открыла мне тайну, кто эта коварная змея? Или под «подругой» она имеет в виду кого-то другого? Хотя дата под этими двумя строчками стоит вчерашняя...

Сон пропал в одно мгновение – меня словно расколдовали. Я просмотрела предыдущее стихотворение, потом то, что перед ним, – ничего. Не то что имени змеи, никакого намека и то нет! Ну, Вероника...

Еще минут пятнадцать я потратила на бесплодные поиски, затем решительно закрыла тетрадь. Вот теперь в голове у меня окончательно все перепуталось. Теперь я точно не смогу свести концы с концами. Бог с ними, с лаврами следователя. Завтра же поговорю с Сахаровым, честно выложу ему все, что знаю, и смиренно попрошу помощи. То есть, наоборот, бескорыстно предложу внести свой скромный вклад в общее дело. А сейчас – спать. И как можно скорее.

***

Утро было тихое, теплое, безветренное. Я проснулась довольно рано – около восьми. В комнате Пети и Люси было тихо. Наверное, они еще спали, так как гости вчера ушли глубокой ночью, я слышала сквозь сон их голоса в коридоре.

Поваляться в постели мне не удалось. Явился соседский кот Кулек. Он остановился у моего окна и мерзко замяукал. Вызывал на бой.

Я швырнула в окно подушку, но кот даже не пошевелился. Он смотрел на меня в упор круглыми желтыми глазами и беспрерывно открывал розовый рот, издавая такие звуки, от которых запросто можно свихнуться, если слушать их часа два подряд.

Пришлось мне встать. Кулек тут же смолк и удалился, задрав хвост.

Проклиная противного кота и его не менее противного хозяина, я приготовила себе завтрак, закрыла на кухне форточку и отправилась в ванную. Вернувшись, я обнаружила врага возле тарелки с моими бутербродами.

В битве, последовавшей незамедлительно, я одержала победу. Наглый котяра орал как резаный, оцарапал меня и даже один раз укусил за палец, однако я все равно поймала его и вышвырнула на лестницу.

Наши дикие вопли разбудили Петю. Он вышел в коридор, застав как раз тот знаменательный миг, когда Кулек с душераздирающим мяуканьем вылетал из нашей квартиры, тяжко вздохнул и, не сказав ни слова, вернулся в комнату.

Драка с котом немного взбодрила меня. Я была довольна победой и чувствовала себя по меньшей мере Александром Македонским. К тому же Петя, кажется, забыл про все мои выходки. Так что пока все складывалось неплохо. Если не считать того, что Денис рассердился на меня – в первый раз за все время нашего знакомства.

Позавтракав, я оделась и поехала в больницу к Мадам.

Прекрасный день. Тихое мартовское солнышко светило вовсю. От просохших луж на асфальте еще оставались темные пятна. По голубому небу плыли белые барашковые облака – такой идиллический весенний пейзаж, нарушаемый лишь летящими по дорогам машинами и яркими вывесками ларьков и магазинов. В такой день совсем не хотелось думать о преступлениях и убийцах. Хотелось гулять, дышать воздухом и есть мороженое.

Ну, мороженое-то я себе купила, а вот не думать о преступлениях не смогла. Было такое чувство, что какие-то кусочки от большого паззла у меня есть, да вот только я никак не могу их сложить вместе. Тетрадь Вероники с весьма загадочными строками в конце; дискеты, которые сегодня я намеревалась просмотреть на компьютере Паши Линника; Пульс, знакомый с обоими жертвами; странная уверенность Мадам во всемогуществе творчества Кукушкинса; моя подружка Люда Невзорова, загримированная и одетая как Вероника; фразы, взгляды, намеки... Надеюсь, Сахаров сумеет разобраться со всем этим. Или следователь. У них наверняка есть свои факты, и если соединить их с моими, вполне может получиться что-либо путное.

Оникс ждал меня у входа в больницу. Мы поднялись наверх, посидели у кровати Мадам минут двадцать, потом вышли. Врач сказал, что скоро она придет в норму, надо только немного покоя. Последствий практически не будет – только чуть замедленная речь, вот и все. А уж замедленную речь мы как-нибудь переживем.

Настроение у меня чуть поднялось. У Сахарова, кажется, тоже. Мы оба испытывали угрызения совести из-за того, что произошло с Мадам.

Пошатавшись по улице, мы нашли более-менее чистую скамейку, стоящую в достаточном удалении от дороги и тротуара, постелили на нее полиэтиленовые мешки и сели.

В рамках сотрудничества с милицией я передала оперативнику тетрадь со стихами Вероники и, пока он не успел слишком обрадоваться, обратила его внимание на последние строки.

– Клянусь, она не открывала мне имени змеи! – сказала я, для пущей убедительности приложив ладонь к сердцу.

– Какой змеи? – удивленно спросил Сахаров.

Ах да! Он же ничего не знал о моем знакомстве с главным свидетелем первого преступления и жертвой второго!

Как могла подробно я рассказала ему все с самого начала. И про звонки Мадам, и про куртку с красной полосой, и про наши душевные беседы, и про то, что Вероника явно знала человека, убившего Мишу, и про то, что она называла его «змеей»... Не поверит – его дело.

Оникс поверил. Он слушал меня и все больше хмурился. Наконец я прервала свой рассказ на том месте, когда мы с Вероникой сидели в районе «Мосфильма» и она с помощью шантажа пыталась затащить меня к себе домой.

– Чем ты недоволен, Коля? – ласково спросила я, чувствуя, что вот-вот взорвусь. Я ему вываливаю сенсационную информацию, а он вместо благодарности нахально хмурит брови!

– Собой, – буркнул он раздраженно. – Я ведь разговаривал с этой дамочкой на следующий день после убийства Миши. Мне сразу показалось, что она знает больше, чем говорит. Она была сама не своя. Целый спектакль устроила – тряслась, плакала и тут же хихикала, подмигивала... Я и списал ее волнение на общее психическое расстройство. А мог бы...

– Не мог бы, успокойся, – утешила его я. – Тебе она все равно ничего бы не сказала. Вот послушай, что было дальше.

И я поведала ему, что было дальше. Вплоть до того момента, когда я вошла в квартиру Вероники и обнаружила ее труп на кровати.

– И ты, конечно, в панике убежала? – усмехнулся Сахаров, заранее мне не веря.

– Да, убежала, – сказала я чистую правду. – Но потом вернулась.

– Зачем?

– По разным причинам. Ну, допустим, хотела посмотреть на подругу в последний раз.

Ладно, допустим... А что ты оттуда в клюве унесла?

– Только эту тетрадь.

– А что у тебя в сумке?

– Рассказы Дениса, книжка, последний журнал «Волга»...

– Фотографии где?

– Какие фотографии?

– Из альбома Жемалдиновой.

Вот зануда... И про фотографии узнал.

– Всего две штуки взяла, – мрачно сказала я. – А что, нельзя?

– Нельзя, конечно. Что было на фотографиях?

– На одной – Миша. В полный рост. Кажется, где-то на съемках. На другой – Вероника в обнимку с Пульсом. Тебе известно, что они были знакомы?

– Известно... Пульс везде успел свой нос сунуть. И с Жемалдиновой любовь крутил, и рассказы писал...

– Что?

– Рассказы писал. Хобби у него такое.

– Ничего себе... Но при чем тут его рассказы?

– При том, что в этом деле одни писатели... – проворчал Сахаров. – Попробуй разберись, кто автор...

– Автор чего?

Вместо ответа он поднялся, подошел к лотку и купил два эскимо. Я заметила, что девушки, вставшие за ним в очередь, переглянулись, пошептались и захихикали. Верный признак того, что мужчина понравился. Еще бы. Оникс симпатичный, мужественный, хотя плечи у него не широкие, а взгляд не бычий. Мне и самой он нравился.

– Этот Пульс, – сказал он, вручая мне эскимо и снова усаживаясь рядом, – путается под ногами с первого дня следствия. С кем ни заговоришь – о нем услышишь, куда ни глянешь – его увидишь... Да еще без алиби разгуливает.