Текст книги "Смерть по сценарию"

Автор книги: Татьяна Столбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Это не значило, что я буду выслушивать невзоровские бредни. Раньше не собиралась и сейчас не хочу. Я отговорилась тем, что меня зовет Петя, попрощалась и положила трубку. Хватит с меня шизофреников, хотя бы до вечера отдохну от них. Надо же мне морально подготовиться к встрече с Вероникой. Я даже написала на листочке что-то вроде памятки – несколько до предела тупых четверостиший на все случаи жизни. Разучив их, я со спокойной душой стала собираться в гости к Сандалову. Позвонила Линнику, он был дома и с энтузиазмом согласился меня сопровождать. «Я тебе пригожусь, – пообещал он, – без меня ты Сандалова не разговоришь».

Так оно и оказалось.

Квартирка Сандалова мне понравилась. Сам хозяин был в меру радушен: гостеприимно мычал и тряс головой. От него за километр несло водкой и луком. Паша для равновесия тоже тяпнул стопку, так что мне пришлось сесть не к столу, а к окну, под форточкой. Оттуда хоть немного тянуло свежим воздухом.

Первые минут десять мы потратили на то, чтобы поздороваться. Сандалов долго не мог найти подходящего слова в ответ на наши с Пашей приветствия. Никакие «м-м», «ы-ы-ы» и «гы-гы-гы» нас не устраивали. Он сам это понимал и старался как мог. Мучительно морща лоб, вращая глазами, Валентин наконец вспомнил прекрасное слово «здравствуйте», которое и произнес почти внятно. Я даже зауважала его.

Но дальше дело не пошло. Мы с Линником действовали как заправские следователи, пытаясь выцарапать из Сандалова хоть какую-то информацию, и все напрасно. Разговор происходил примерно так:

Линник. Валя, ты хорошо помнишь тот вечер у Миши?

Сандалов. Ы-ы.

Линник. Когда ты ушел домой?

Сандалов. М-м-м.

Линник. Не можешь припомнить?

Сандалов. Ыгы-ы.

Я. Ты уходил один?

Сандалов. Ыгы-ы.

Я. Ты ничего не заметил необычного?

Сандалов. Уых-х?

Линник. Никто посторонний не крутился в подъезде?

Сандалов. Гы-гы-гы!

Отчего-то его рассмешил вопрос Линника о постороннем. Мы с Пашей переглянулись.

– Валя, – проникновенно сказал Линник, – если ты видел кого-то подозрительного, то должен непременно нам сказать. Иначе убийца Миши останется на свободе и не понесет заслуженного наказания.

Сандалов помрачнел. Усиленные размышления тотчас отразились на его пухлом лице. Он кривил рот, дергал щекой, прикрывал глаза и морщил нос. Наконец выдавил из себя слово:

– Ж-ы-энщина.

– Женщина? – встрепенулся Линник. – Какая? Где?

Не скажу, что я очень проницательна, но тут и не надо было обладать особыми качествами, чтобы догадаться, что за женщина показалась Валентину подозрительной.

– Подъезд. Подоконник. Пальто, – разговорился Сандалов, подтверждая мою догадку.

Я махнула рукой.

– Это не то, что нам нужно, Паша, – сказала я Линнику. – Я знаю эту женщину. Она живет в Мишином подъезде. Сегодня вечером я с ней встречаюсь.

Линник понимающе кивнул:

– Хорошо. Валя, тогда скажи вот что: ты знаешь такого человека, который мог бы очень сильно не любить Мишу?

Сандалов посмотрел на Линника с недоумением. Потом на минуту задумался и отрицательно покачал головой.

– Как ты думаешь, кто его убил?

Сандалов в ужасе вытаращился.

– Понятно, не знаешь... – вздохнул Линник. – Пойдем, Тоня, из него все равно ничего больше не вытянешь.

Сандалов закивал, соглашаясь.

Мы вышли в прихожую и уже надели ботинки, когда он вдруг отчетливо произнес:

– Штокман.

– Что? – почему-то шепотом спросил Линник.

– Плохой, – сказал Сандалов.

– Штокман плохой? – уточнила я.

– Да.

Не сговариваясь, мы снова скинули ботинки и вернулись на кухню.

– Наливай! – решительно сказал Паша, кулем падая на стул.

Валентин очень обрадовался, извлек из-под стола бутылку и налил себе и Паше по полной. Затем вопросительно посмотрел на меня, держа бутылку на весу.

– С утра не пью, – отказалась я.

– И правильно, – поддержал меня Линник. – Береги здоровье смолоду.

Я сразила его презрительным взглядом. Не выношу, когда меня принимают за подростка и учат жить.

Пока Паша переживал свою ошибку, я перехватила инициативу и повела допрос свидетеля самостоятельно:

– Валя, что ты там говорил про Штокмана?

– Плохой! – повторил Сандалов, хмуря редкие белесые бровки.

– Это мы уже слышали. Почему ты считаешь, что он плохой?

Бедный Сандалов опять скривил лицо в попытке найти нужные слова. Он мычал и постанывал, кашлял, скреб затылок и чесал грудь. Линник пришел ему на помощь:

– Выпей еще пять капель. Сразу станет легче.

Естественно, сам Линник не мог оставить товарища в

такой трудной ситуации и мужественно поддержал компанию, одним махом опрокинув в рот уже четвертую за это время стопку. А ведь мы сидим у Сандалова не больше получаса. Ничего себе темп...

– А теперь расскажи про Штокмана...

Не буду описывать дальнейшие мучения Сандалова. Скажу лишь, что мы просидели у него еще минут сорок, едва ли не по букве составляя предложения, и когда наконец совместными усилиями сложили более-менее связный рассказ, мы с Пашей были похожи на два бледных выжатых лимона. А Сандалов, наоборот, оживился. Я думаю, ему давно не приходилось так много говорить.

Суть его истории заключалась в следующем: лет восемь назад в одной четырехкомнатной квартире где-то в центре собралась большая компания. Из наших общих знакомых там были Штокман, Пульс, Менро, Миша, Денис и Сандалов. Кроме них – еще шесть-семь мужчин. И четыре девицы. Все ужрались, половина уснула, половина продолжала гулять. В середине ночи наш Сандалов проснулся и пошел в туалет. Он увидел Штокмана, который выходил из комнаты. Поскольку в то время Сандалов еще не был таким алкоголиком, как сейчас, он соображал довольно неплохо и поэтому обратил внимание на странный вид Штокмана. Тот был взволнован и очень смущен, а заметив Валентина, удрал в соседнюю комнату.

Сандалов сходил в туалет, пошел на свое место и лег спать. Наутро выяснилась неприятная история. Кто-то изнасиловал одну из девиц. Девица была девственницей, попала в такой бардак впервые в жизни, накачалась водкой и отключилась. Проснувшись под утро, обнаружила себя раздетой и обесчещенной, о чем догадалась по некоторым косвенным признакам. Кто это сделал с ней – она не знала, но была полна решимости найти обидчика и наказать с помощью милиции.

Вся компания хором уговаривала ее не делать этого. Девица была юна и поддалась на уговоры. Но дня через три все же передумала и написала заявление.

Теперь уже поздно было искать виновного. Если какие-то улики и были, то их уничтожили двое: хозяйка квартиры и время. Тень подозрения пала на всех мужчин. Сандалов решил поговорить со Штокманом. Штокман реагировал бурно, обозвал Сандалова «отвратительным соглядатаем» и даже ударил в ухо. А потом он сделал и вовсе невероятную вещь – противно ухмыляясь, обвинил в содеянном Дениса. Этого Валентин вынести не мог. Он тоже ударил Штокмана в ухо, хотя ему и стыдно было это делать, так как Штокман намного старше его. Однако старый Штокман отличнейшим образом поколотил юного Сандалова, после чего пошел в милицию и заявил на него и Дениса.

Разбирательство длилось недолго. Дело закрыли из-за отсутствия доказательств, улик и, главное, полной неспособности жертвы опознать насильника (даже предположительно).

Сандалов рассказал Денису о коварстве Штокмана. Между двумя последними произошел короткий разговор, в результате которого у Дениса оказалась разбита бровь, а у Штокмана губа. После этого они помирились и больше никогда не напоминали друг другу об инциденте. Зато Сандалов ничего не забыл и до сих пор очень не любит Штокмана.

Вот что поведал нам Валентин Сандалов. На меня его история впечатления не произвела. Всякое бывает в жизни, а к нашему делу никакое изнасилование не пришьешь.

Зато Линник проявил себя довольно неожиданно: обиделся на Сандалова за Штокмана, надулся и молча пошел в коридор. Я поспешила за ним. Он оделся быстро, так что мне оставалось только скороговоркой поблагодарить хозяина за помощь в расследовании и бежать за Линни-ком, на ходу застегивая куртку.

На улице я спросила его:

– Паша, в чем дело?

Он остановился и, сурово глядя мне в глаза, сказал:

– Штокман – не плохой.

– Ладно, – согласилась я, – он хороший. Только из рассказа Сандалова получается, что это он изнасиловал тогда девицу. Тебе так не кажется?

– Не кажется. – Линник обиделся уже На меня. – Штокман не очень умный, но добрый и честный. Он никогда бы такого не сделал. Тем более восемь лет назад ему уже было за сорок. Возраст солидный, не до мальчишеских шалостей.

Мне нечего было ответить на это, и я промолчала. Мы пошли к «Смоленской», по дороге я обдумывала свои дальнейшие действия. Ничего дельного мне в голову не пришло, кроме того, что мне очень захотелось навестить Дениса. Он ведь тоже свидетель. И, не считая Вероники, последний, кто видел Мишу живым. Так я оправдала свое желание повидать любимого.

***

Наскоро распрощавшись с Линником, я поехала к Денису.

Уже заходя в его квартиру, я вспомнила о существовании такой особы, как Людмила Невзорова. Конечно, она оказалась здесь.

Я поскрипела зубами, повздыхала, но тем не менее сделала счастливое лицо и так появилась в комнате.

Она еще не успела раздеться. Только юбку сняла. Денис за моей спиной пыхтел от смущения, а Невзорова, простая душа, обрадовалась мне как родной. Тут же натянула юбку и стала тараторить о больном зубе бедного Вади, о свадьбе противного Сладкова; от свадьбы плавно перешла к кладбищу – еще раз красочно описала плиту на Мишиной могиле и перечислила скульпторов, которым можно доверить изготовление памятника; потом посокрушалась о мрачном настроении Саврасова и передала свежую сплетню о молодой актрисе, в панике сбежавшей в бухгалтерию от обуянного похотью Пульса.

Я решила победить соперницу силой своего интеллекта. С легкой улыбкой, чуть небрежно, я упомянула о последнем прочитанном мной французском философском романе, затем попросила Дениса дать мне почитать его рассказы. «Тот, – сказала я, – про графомана и развратника, я уже читала, и про собаку тоже. Есть что-нибудь новое?»

Как все писатели, Денис очень любит, когда интересуются его произведениями. Забыв про Невзорову, он быстро побежал к компьютеру, запустил его и минут через десять распечатал два рассказа. Я взяла еще теплые после принтера страницы, с уважением посмотрела на них, аккуратно сложила вдвое и сунула в сумку. Денис наблюдал за моими действиями с явным удовольствием.

Невзоровой была чужда ревность. Она по-прежнему радовалась моему присутствию. Вела она себя как хозяйка. После того как мы разобрались с рассказами, она предложила мне чаю, сосиску и конфету грильяж, которую она вчера украла из кармана пиджака Пульса специально для меня.

Когда я услыхала про грильяж, мне стало стыдно. Моя подруга доказывала свою любовь ко мне нетрадиционными, но очень впечатляющими способами. Готова ли была я на подобный шаг ради нее? Конечно, нет. Я постаралась компенсировать свой эгоизм доброй улыбкой и комплиментом; Невзорова растаяла от счастья и кинулась ко мне с поцелуями; я увернулась; Денис взял нас обеих под руки и повел на кухню пить чай.

Мы просидели часа полтора, мило поболтали о том о сем, и я ушла. Надо же и совесть иметь. Пусть развлекаются, раз уж так легли их карты. А мое время еще придет. Как-нибудь попозже...

Глава восемнадцатая

Оперативник Сахаров второй час сидел у Михалева и читал рассказы Дениса Климова.

Вышло это так: Михалев, раздосадованный тем, что одного из их компании могут обвинить в убийстве, принялся в ярких красках описывать каждого, кто был в тот вечер в гостях у Миши Михайловского. В его изложении все семеро мужчин и женщина получались ангелами небесными, а не живыми людьми. Какими только добродетелями они не обладали! И талантом, и умом, и щедростью, и честностью, и порядочностью...

Сахарову совсем уж было надоело слушать эти дифирамбы, когда одна фраза Михалева заставила его насторожиться. Перечисляя немыслимые достоинства Дениса Климова, он упомянул о том, что тот давно уже пишет рассказы и некоторые из них даже напечатаны в московских журналах.

Поскольку последние дни Сахаров был зациклен на Кукушкинсе, его интересовало все, что связано с литературой и одновременно с компанией Мишиных знакомых. Фамилия Климова уже упоминалась и в том, и в другом плане. Сахаров до сих пор не обращал на это особенного внимания. Но слова Михалева для него кое-что значили. Известный режиссер, начитанный, образованный, серьезный, в число достоинств артиста включает писательский талант – об этом, пожалуй, стоило поговорить отдельно.

Оникс спросил Михалева, читал ли он сам произведения Дениса. Михалев отвечал утвердительно. Оникс спросил, какого он о них мнения. Михалев отвечал уклончиво. «Я не могу уловить там чего-то важного, – сказал он после недолгого замешательства. – Я чувствую подтекст, но не чувствую смысл этого подтекста».

Очень интересное замечание. Особенно если учесть, что как режиссер Михалев наверняка неоднократно сталкивался со всякими литературными изысками, в том числе и с теми, смысл которых не может уловить сам автор.

Вдруг Сахаров вспомнил Светлый Лик. И там был подтекст. Может, никоим образом не связанный с подтекстом рассказов Климова, но в результате хаотических размышлений умного оперативника что-то общее обнаружилось. Он не смог бы словами описать это ощущение общности как раз потому, что это было ощущение, и только (к тому же произведений Климова он пока вообще не читал), однако отделаться от навязчивой идеи, возникшей неожиданно и, видимо, не случайно, не пытался и не хотел пытаться.

– Антон Алексеевич, – обратился он к Михалеву, – у вас есть эти рассказы?

– Есть. В «Новом мире».

– Дайте, пожалуйста.

Михалев подошел к огромному книжному шкафу, присел на корточки, открыл нижнюю дверцу и начал перебирать стопку журналов. Нужный он нашел почти сразу.

– Вот. Два рассказа. «Лето памяти» и «Память лета».

– Оригинально! – усмехнулся Сахаров.

– Не очень, – не принял иронии Михалев. – Журнал мне нужен, поэтому читайте здесь. Вы не торопитесь?

– Нет.

Михалев ушел на кухню, а Оникс остался в комнате. И вот прошло уже больше часа, а он все сидел с журналом в руках и думал. Рассказы он прочитал внимательно, никакой аналогии со Светлым Ликом в них не обнаружил, но ощущение сходства не исчезло. Скорее всего даже усилилось. Это раздражало, и раздражало все сильнее. Надо было выяснить наконец, что к чему.

Сахаров по-прежнему отдавал себе отчет в том, что его идея выглядит по меньшей мере нелепо, и все же не собирался от нее отказываться.

С сожалением он отложил журнал в сторону, встал и пошел на кухню к Михалеву.

При его появлении тот поднял голову от исчерканного сценария.

– Ну как? Понравились рассказы?

– Не знаю, – пожал плечами Оникс, – трудно сказать. Антон Алексеевич, вы действительно хотите снимать фильм по Кукушкинсу?

– Да.

– А почему вы выбрали на роль Лин Во Дениса Климова?

– Он хороший актер. Разноплановый, вдумчивый, интересный и внешне и внутренне... Вы с ним встречались?

– Конечно.

– Так что ж вы спрашиваете?

– Я с ним встречался как со свидетелем, но не как с актером. Потому и спрашиваю.

– Вас удовлетворил мой ответ?

– Вполне. Чем вы раздражены?

– Не вами, – Михалев чуть смутился, – вот этим.

Он ткнул пальцем в сценарий.

– Плох?

– Не то слово.

– Так выкиньте его на фиг.

– Какой вы быстрый, Николай Владимирович! – Михалев развеселился. – Не так просто это делается.

– Да? По-моему, протянуть руку к мусорному ведру не такой уж большой труд.

Михалев снова помрачнел.

– Не могу, – сказал он серьезно. – Этот сценарий написал спонсор. Причем самостоятельно. Он очень старался. И жаждет увидеть плоды своего творчества на большом экране. Если я сниму картину по его сценарию, он даст мне денег на фильм по Кукушкинсу.

– Сделка?

– Вроде того.

– Да не вроде того, а сделка, – заключил Оникс. – Желаю удачи.

– Вы не желаете мне удачи, – мрачно буркнул Михалев. – Вы считаете меня продажной шкурой, не так ли?

– Зачем так грубо?

– Вы не торопитесь?

– Теперь тороплюсь, – усмехнулся Сахаров. – Закройте за мной дверь, будьте добры...

Да, разговора с Михалевым не получилось. Он был раздражен, и не так уж важно, чем именно.

Выйдя на улицу, Оникс постоял с минуту у подъезда, вдыхая свежий и теплый, уже весенний воздух. Солнце было неяркое, едва светило сквозь плотное туманное небо; лужи пахли морем.

Напротив михалевского дома располагался книжный магазин. Огромные неоновые буквы над входом напомнили Сахарову о Светлом Лике. Это начинало походить на манию.

Он вошел в метро, еще не определив направление своего дальнейшего пути. Надо бы заехать к Мадам. Пора поговорить с ней откровенно. Что она подразумевала, когда советовала почитать Кукушкинса? При чем тут вообще Кукушкинс и кто же он такой на самом деле? Оникса бросало в жар при мысли, что старушка, может быть, ничего не имела в виду, а просто заботилась о повышении его культурного уровня. Если так, то ему впору увольняться и искать себе какую-нибудь мирную стабильную работу. Например, учителя литературы в школе...

Но можно было заняться установлением личности Кукушкинса и без Мадам. Стоило ли тревожить ее по таким пустякам? Или он уже не оперативник, а учитель литературы?

Оникс выбрал второй путь. И для начала поехал в библиотеку.

***

В библиотеке он попросил тот номер «Нового мира», который уже читал у Михалева. Затем отправился в Литературный институт.

Занятия давно кончились, в здании института было пусто; подвыпившие заочники очень солидного возраста сидели на скамейках, бродили по маленькому садику с памятником Герцена посередине.

Стилистику преподавал приятный круглолицый мужчина, по совместительству замректора. Фамилия его была Птичкин. Он выслушал Сахарова вполне благожелательно и без лишних разговоров согласился помочь.

Оникс отдал ему взятый в библиотеке журнал, вынул из сумки две книги Кукушкинса – «Извне» и «Три дня в апреле». От книг Птичкин отказался, сказав, что все романы Кукушкинса у него есть дома. Сахаров ожидал, что он предложит ему зайти за ответом через неделю, но преподаватель назначил встречу на послезавтра, на четыре часа дня. Это была еще не совсем удача, но половина удачи точно.

Попрощавшись с Птичкиным, Оникс вышел из здания, миновал садик, мимолетно улыбнувшись громогласным заочникам, перебежал дорогу перед табуном иномарок, рванувшим на только что вспыхнувший зеленый свет, и оказался на Тверском бульваре.

Присев на скамью, он достал из сумки «Три дня в апреле». В стереофонический шум машин с обеих сторон вливались иные звуки – писк и щебет гуляющих малышей, голоса мамаш, лай собак. В этом многозвучии Сахаров мог сосредоточиться так же хорошо, как в полной тишине.

Он наугад раскрыл книгу. Страница сто пятьдесят третья, конец главы: «Не будет света, не будет тепла, будет необходимость жить и не ждать избавленья, которое непременно придет и непременно будет нежелаемо, если только не особый случай. И будет необходимо принимать свою жизнь, иначе напрасно. И будет необходимо владеть всей радостью и всей печалью короткого или длинного срока, иначе напрасно. А напрасно не надо, иначе память не примет и время не почувствует утраты...»

***

Утром Сахаров позвонил Пульсу. Тот был простужен, говорил хрипло, с петушиными срывами, однако сам настоял на том, чтобы встретиться на нейтральной территории, где-нибудь в центре, в кафе. Часа в два.

Когда Оникс встречался с ним в прошлый раз, Пульс тоже не захотел пригласить его домой, и оперативнику пришлось ехать на студию. Тогда он решил, что у артиста просто нет для него свободного времени, но сейчас стало ясно: дражайшая пульсовская половина не любила гостей супруга, кем бы они ни были.

В кафе так в кафе. Оникс пришел за десять минут до назначенного времени, занял столик, сел лицом к дверям. Пульс появился ровно в два. Длинный, в длинном пальто, с кожаным шоферским кепи на макушке и толстым клетчатым шарфом на шее, он сразу обращал на себя внимание некой нетрадиционностью или, скорее, принадлежностью к другому, прошлому времени. На его тощем вытянутом лице были написаны все чувства, которые он испытывал, – гнев, обида, растерянность и удивление.

Заметив Сахарова, он решительным шагом пересек небольшой зал, плюхнулся на стульчик, положил руки на стол и в упор посмотрел на оперативника.

– Почему вы меня подозреваете? – прохрипел он. – Что я вам сделал?

Сахаров удивился:

– С чего вы взяли, что я вас подозреваю?

– Вы встречаетесь со мной уже второй раз.

– И что?

– С Менро вам оказалось достаточно одного разговора.

– С ним у меня назначена следующая встреча на завтра.

– Правда? – с надеждой спросил Пульс.

– Правда. Не комплексуйте, Лев Иванович. Для подозрений время еще не пришло. Как вы себя чувствуете?

– Проклятый весенний грипп, – сумрачно ответил Пульс. – Подкосил в самый разгар работы. Артисту нельзя болеть. Артист должен быть в форме всегда, независимо от состояния души и тела. Вот и приходится накачивать себя таблетками... Да тут вы еще...

– Я вас надолго не задержу, – успокоил его Оникс. – Хотите кофе?

– Если вы мне его купите – хочу.

– Куплю, – вздохнул оперативник.

В прошлую встречу, на студии, он дважды покупал Пульсу кофе да еще закармливал его эклерами, но так ничего стоящего из него и не вытянул.

Он встал и пошел к стойке.

– И пирожное! – вслед ему громко сказал Пульс.

Оникс взял две чашки кофе и самое дешевое пирожное.

– Не люблю суфле, – капризно пробурчал артист, хватая его с блюдечка и запихивая в рот. – Тает как снег, в одно мгновение. А мне нравится, когда вкус чувствуется долго.

– Если вы намекаете на то, чтоб я купил еще одно пирожное, – недовольно сказал оперативник, – то напрасно стараетесь – ни за что не куплю.

– И не надо, – обиделся Пульс. – Вы не тонкий человек, Николай Владимирович, не творческий.

– Ладно, – согласился Сахаров, – не творческий. Зато вы у нас творческий. Поэтому поведайте мне в лицах, кто из вашей теплой компании изнасиловал девушку восемь лет назад.

Вопреки ожиданию оперативника Пульс нисколько не удивился. Вытирая салфеткой длинные узловатые пальцы, он с усмешкой спросил:

– И кто вам об этом доложил, интересно знать?

– Линник.

– Линника там не было.

– Ему Сандалов сегодня утром рассказал.

– Сандалов не умеет разговаривать.

– Понемногу учится.

– И как, получается?

– Отвечайте на поставленный вопрос, Лев Иванович.

– Не знаю я, кто изнасиловал эту профурсетку. По-моему, Менро. Уж очень он тогда переволновался. А я вам скажу, что девице не следовало так напиваться. Ну что за молодежь пошла? Не наркотики, так водка, не водка, так разврат. Вот хотя б на Тоню Антонову посмотрите... Вы ее знаете, кстати?

Сахаров утвердительно кивнул.

– Еще бы... Ее все знают. Такая нахальная девчонка! Эльф, вступивший в пионеры. Наглая, как немецкий танк. Меня совсем не уважает. А я ведь старше ее лет на тридцать. Тут на днях зазвала меня в кафе, стала выпытывать, о чем я с Мишей говорил, как часто у него бывал... Фу! Какая невоспитанность. Не понимаю, почему Владислава Сергеевна ее не выгонит к чертовой матери?

– Мы не о Тоне Антоновой беседуем, – напомнил Оникс. – Вернитесь к теме.

– Тема – современная молодежь? – уточнил Пульс.

– Нет. Тема – изнасилование.

– Ну, так вот я и говорю. Тоня Антонова изнасиловала меня своими бестактными вопросами.

– Лев Иванович!

– Да ладно... Ну а что я вам могу еще сказать? Я не видел, кто именно покусился на ту девицу (между нами, вовсе не симпатичную). Мне показалось, что это был Менро, но утверждать не могу. Доказательств – ноль. Хотя... Только сейчас об этом подумал... Там же Штокман был. Он эротоман, это всем известно. Он, наверное, и совершил это мерзкое преступление.

– А Мишу, случайно, не он убил? – с сарказмом спросил Сахаров.

– Очень может быть! – По довольному лицу Пульса было видно, как ему понравилась эта версия. – Подозрительный тип, Весьма подозрительный. Администраторы все такие. Почему вы его до сих пор не посадили?

– Какой вы прыткий, Лев Иванович...

– А что? Уже ясно: Мишу убил либо он, либо Тоня Антонова. Я б на вашем месте сунул ее в камеру денька на три...

– Далась вам Тоня Антонова! Может, и девицу восемь лет назад она изнасиловала?

Пульс подумал, потом с сожалением покачал головой:

– Нет, девицу не она... А вот Мишу убить могла...

Оникс подавил тяжкий вздох. Пульс определенно действовал ему на нервы. Интересно, о чем думал убийца? Будь Сахаров на его месте, он скорее кокнул бы Пульса. Тогда и мотив легче было бы обнаружить. А Миша... Идеал, стопроцентный герой нашего времени. Кому понадобилось убивать его?

– Лев Иванович, – мягко сказал Оникс, – бросьте вы мне голову морочить. Лучше вспомните, в котором часу вы ушли от Миши в тот вечер?

– Затрудняюсь...

– А если подумать?

– На часы я не смотрел. Знаю только, что передо мной ушла Невзорова, а после меня – Сандалов. Ему дядька позвонил, велел домой ехать. Он не любит, когда Валентин уходит в гости. Боится за него, что ли... Вы знаете, что дядька Сандалова – мафиози?

– Да что вы говорите? – равнодушно сказал Оникс.

– Финансист, блин... По таким финансистам тюрьма плачет.

– Значит, вы ушли сразу после Невзоровой?

– Почти. Я не собирался, но... Михалев рассказал, что собирается ставить фильм по Кукушкинсу, я спросил его, будет ли там роль для меня, он ответил, что вряд ли. А Денис засмеялся... Такой оскорбительный смех... Я очень рассердился. Встал, сказал, что ухожу. Тут сандаловский дядька позвонил, и я заторопился. Мне не хотелось уходить вместе с Сандаловым. Он меня раздражает. Пухлик, молчун... Не представляю, как он умудрился в театральный поступить?

– Говорят, он тогда совсем другой был.

– Да, верно... Вот что водка с человеком делает!

Пульс лицемерно вздохнул, как будто сам был трезвенником. Потом с намеком посмотрел на пустое блюдечко и перевел взгляд на стойку.

– Нет, – нахмурился Сахаров. – Никаких пирожных.

– Один эклер.

– Нет.

– Тогда еще кофе.

– Нет.

– Какой же вы...

– Не тонкий и не творческий, – сказал Сахаров. – Знаю. Когда вы ушли от Миши, куда направили свои стопы?

– Стопы куда направил? Домой, конечно.

– Вас память никогда не подводит?

Пульс подумал. С этим оперативником надо было держать ухо востро – поначалу он казался таким тихоней, а теперь вон как разошелся.

– Иногда подводит, – произнес он осторожно. – А что?

– Чистосердечное признание облегчит вашу участь.

– Э-э-э... Ну, я случайно встретил одну знакомую...

– Случайно?

– Э-э-э...

Пульс замолчал, беспомощно захлопал светлыми глазками.

– Лев Иванович, не тяните.

– Я не могу. Честь женщины для меня превыше всего.

– А как насчет вашего алиби?

– Чего?

– Чем вы докажете, что не вернулись в Мишину квартиру и не ударили его гантелью по голове?

– Чего?

Пульс был упрям. Он мог мямлить и телиться сколько угодно, лишь бы не сказать правду. Если бы Ониксу не было так жалко пирожного, он бы перенес разговор на другой день, но опять тратить деньги на противного Пульса не желал. Поэтому надо было расколоть его именно сейчас.

– Вам нравится Федор Менро?

– Нет, – удивился Пульс. – С какой стати?

– А Денис Климов?

– Нет, с какой...

– Павел Линник?

– Нет...

– Михаил Саврасов?

– Нет...

– Эх, Лев Иванович. Выходит, никто вам не нравится? Как же вы живете?

– С вами тяжело разговаривать, Николай Владимирович! – Пульс разобиделся и хотел даже встать и уйти, но не решился. – Не так все просто... Жизнь как кино, а кино как жизнь... Знаете, есть такая история – реальная, между прочим... Один известный польский актер (допустим, его зовут Гавел) на своем третьем или четвертом фильме заметил, что с ним в пару постоянно ставят другого актера (допустим, его зовут Ежи), тоже довольно известного. Так и играют: этот положительного героя – второй отрицательного, или наоборот, этот отрицательного, а второй положительного... Когда Гавела пригласили на сле дующую картину, он спросил режиссера, кого тот собирается снимать в роли лучшего друга героя. И даже не был удивлен, когда режиссер назвал фамилию того второго актера, Ежи. Ну, отсняли фильм, приносят Гавелу еще сценарий... И все повторяется. На этот раз он сказал, что, если не заменят партнера, он играть не будет. Партнера не заменили. Он играть не стал. Каково же было его изумление, когда он узнал, что режиссер не взял в картину и Ежи! Короче, продолжалось это все года три. Оба актера просто возненавидели друг друга. Оба молодые – чуть за тридцать, – оба отличные профессионалы, у обоих интересная характерная внешность, и вот на тебе! В кино играют ближайших друзей, которые на день расстаться не могут, а в жизни даже не здороваются.

И вот однажды снимали фильм с таким примерно сюжетом: хороший полицейский знакомится с хорошие бандитом (вам не надо объяснять, кто исполнял эти роли?), пытается его перевоспитать, но тот убеждает его, что вокруг все – продажные, жестокие и подлые, и он, мол, с ними борется, только на свой манер. Полицейский с ним принципиально не согласен, однако вдруг обнаруживает в своей конторе страшную коррупцию. Он встает на сторону друга-бандита и, узнав, что на того готовится засада, спешит его предупредить. Он не успевает каких-то нескольких мгновений, как всегда бывает в кино. Бандита убивают, полицейский заламывает руки над его хладным трупом и горько рыдает. Такой, прямо скажем, примитивный сюжетец. И вот когда до конца съемок остается один день, тот парень, что играл бандита – Ежи, – трагически погибает. Не помню точно, что с ним произошло – то ли утонул, то ли под машину попал. И что вы думаете? Гавел начинает пить. Пьет месяц, другой, третий... Никто не может понять: в чем дело? Какая причина? Всегда был такой правильный, непьющий и некурящий, прекрасный семьянин, а тут как бес в него вселился. Из дома ушел, обосновался у сторожа киностудии, глушит спирт чуть не канистрами... Ну, вроде через некоторое время отошел. Снова начал сниматься. И происходит на съемках такая ерунда: репетируя сцену, он неожиданно устраивает дикую истерику новому партнеру – накидывается на него с кулаками, плюется и даже пытается задушить! Еле оторвали его от человека! После этого инцидента он вдрызг ругается с режиссером и отказывается сниматься. Начинает пить... Так тянулось лет пять или около того. Все давно уже поняли, что дело в том погибшем Ежи, что без него он уже не может играть, никак не может привыкнуть, что остался один... Что делать? Его лечили у психиатра, у нарколога – все бесполезно...

Пульс остановился, прокашлялся.

– Что было с ним потом? – хмуро спросил Сахаров.

– С Гавелом? Ничего не было. Спился, давно не снимается, живет где-то в деревне... Простите, Николай Владимирович, в горле пересохло...

Оникс молча встал, прошел к стойке и взял еще по чашке кофе – для себя и для Пульса. Пирожное покупать не стал из принципа.